Текст книги "Неправильное воспитание Кэмерон Пост"

– Я на бис не пою, – отрезала я.

– Что на бис? – удивилась Лидия.

– Ничего, – ответила я.

– О, – принялась объяснять Эрин-викинг, – вы всё пропустили. Преподобный Рик и Кэмерон только что разыграли такое представление!

– Какая жалость. – Лидия принялась распаковывать покупки, а потом добавила так тихо, словно обращалась к булочкам: – Хотя, полагаю, мисс Кэмерон всегда устраивает представления.

Рик бросил на нее короткий предостерегающий взгляд, но она едва ли обратила внимание.

– Ну все. В следующий раз устроим караоке. Никаких больше отговорок, – сказал Рик, смахивая начинку с моей щеки, словно он был моим старшим братом или очень молодым дядей. Рик обожал караоке. В «Обетовании» была караоке-система. Возможно, это была собственность Рика. Раньше я никогда не принимала участия в подобных развлечениях.

Вскоре кухня опустела, но мы с Адамом еще возились с картошкой. Пюре на День благодарения никогда не бывает слишком много. Мы чистили и резали клубни почти в полной тишине, словно впав в транс от монотонной работы.

– И как же вышло, что ты никогда не рассказывала о ней? – Сонный голос Адама вдруг прорезал тишину.

– О ком? – не поняла я.

– Ну, нечего придуриваться, что ты не понимаешь. О ней. О твоем грехопадении.

– Почему ты думаешь, что это была она, а не они? – Я хитро прищурилась.

– Всегда есть только одна, – сказал Адам. – Единственная. Которая все изменила.

– Сначала ты, – потребовала я, увиливая от ответа, о чем он прекрасно знал.

– О, мимоза стыдливая, какая же ты нудная, – усмехнулся Адам. – Ты уже слышала о мистере Эндрю Тексье и той склонности, которую вызвали у него мои языковые способности. И эта склонность была бы куда более пылкой, если бы не страх, внушаемый ему отцом. И моим отцом. И всей футбольной командой Форт-Пека.

– Он тебя не заслуживал, – сказала я.

– Не многие заслуживали. Очень и очень не многие. Давай, брось ломаться. – Он шлепнул меня картофелечисткой по заду. – Невежливо заставлять леди ждать.

– Ну и что ты хочешь знать? Я тут, а она нет.

– Но ведь ты попала сюда из-за нее. Как все вышло?

Он видел мой айсберг.

– Ты видел мой айсберг! – закричала я.

– Конечно, – не стал отпираться Адам. – Но однажды ты сама проговорилась. – Он перекатил несколько чищеных картофелин через стол.

– Не помню.

– Слишком много ганджубаса, – ухмыльнулся он.

Я попалась.

– Она не виновата. Дерьмовая вышла история, она запаниковала, и я оказалась здесь.

– А она? – Его брови удивленно взлетели. – Где она сейчас? Куда ее отослали?

– Никуда. – Я с трудом справилась с комком, подступавшим к горлу.

– Дерьмовая история. Правда.

На это я ничего не ответила. С картошкой было покончено. Адам сполоснул свой нож, выдвинул мусорное ведро из-под стола и ладонью сгреб в него скользкую кожуру, которая с тихим свистом рассекала воздух и тяжело приземлялась в шуршавший от каждого нового шлепка пластиковый пакет внутри ведра.

– Была ли эта таинственная незнакомка самой прекрасной девушкой в королевстве? – спросил Адам.

– Типа того. – Я кидала картофельные кубики в большую кастрюлю, и они падали, поднимая брызги. – Она действительно очень хорошенькая.

– Встречайте: наша безымянная Белоснежка, – сказал Адам, обращаясь к пустой кухне. – Мечта любой женщины.

– Белоснежка, – повторила я за ним, – подружка на один сеанс.

– И разбивательница сердец. – Адам потрепал меня по плечу, не сочувственно, а для пущего эффекта.

– Она не разбивала мне сердце, – не согласилась я.

Адам скорчил недоверчивую гримасу.

Я покачала головой и попробовала передразнить его:

– Говорю же, с самого начала все пошло не так.

– Конечно же, это не имеет никакого отношения к разбитым сердцам.

В кухню вошел Рик. Он успел привести себя в порядок: руки вымыты, вместо футболки – нарядная рубашка. Он обошел нас с Адамом и повесил на крючок свой фартук (дар Бетани Кимблс-Эриксон). Надпись на нем гласила: «Настоящие мужчины готовят и молятся».

– Кэм, можно тебя? – Он дотронулся до моего локтя. – Она сейчас вернется, – это уже Адаму, – не хочу надолго лишать тебя помощницы.

– Да мы уже почти закончили, – ответил ему Адам. – Осталось только доварить и размять.

Мы молча направились в его кабинет. Рик извлек из кармана связку ключей и открыл почтовый ящик. Он выдал мне посылку от бабули, пусть слегка помятую и потрепанную, но разве в этом дело. И еще вручил стопку перетянутых резинкой писем. Одно было от Коули, я знала это. Два других, видимо, от бабули, еще четыре – неожиданно – от Рут.

Рик запер ящик.

– Мы сказали им, чтобы писали, если захотят, потому что однажды ты все равно их прочтешь, только мы не знали точно когда.

– Почему сейчас? – Я не понимала. Письмо от Коули было на самом верху, мои пальцы касались букв, выведенных ее рукой. Я нерешительно теребила резинку, которой были перевязаны конверты.

– То, что я видел сегодня утром на кухне, мне понравилось, – объяснил Рик. – Прорыв не всегда происходит во время консультации. Иногда неожиданный прорыв куда ценнее.

– Почему вы называете пение под кассету прорывом? – удивилась я, постукивая пальцем по столу.

Рик накрыл мою руку своей:

– Это было совсем другое, ты сама прекрасно знаешь. На три минуты стена, которой ты отгородилась от нас с самого приезда, пала. Та самая стена, за которой ты прячешься сейчас. Ты позволила себе стать уязвимой, а без уязвимости невозможны изменения.

– Поэтому теперь я могу все это забрать? – Я приподняла пачку писем. От них исходил дух опасности.

– Да, они твои. Целиком и полностью. С этого дня тебе позволено украшать свою комнату. Лидия покажет тебе список разрешенного, и вы обсудите его вместе.

– Да, но я не чувствую, что исцелилась хоть чуть-чуть. – Никогда еще я не была так честна с Риком.

Рик затряс головой, прикрыл глаза и тяжело вздохнул:

– Мы не занимаемся целительством, Кэмерон. Мы помогаем людям прийти к Богу.

– Да, но я не чувствую, что стала ближе к Богу.

– Возможно, Бог стал ближе к тебе? – ответил Рик.

– А есть какая-то разница?

– Иди и прочти свои письма. – Рик открыл дверь. – Не заставляй Адама ждать слишком долго. Я обещал ему.

Прежде всего я открыла посылку. Бабуля прислала два пакетика конфет к Хеллоуину, несколько пар белых хлопчатобумажных носков для занятий бегом, а еще она испекла два вида кексов: простые и шоколадные. Кексы провалялись несколько недель, но я все равно съела парочку. На вкус они были… лежалые. В одном из писем она рассказывала о том, как же трудно печь десерты и не попробовать. Конечно, ради меня она готова была даже на это. Потом она призналась, что все-таки съела несколько шоколадных кексов. Один или два. Или три. Но не больше. Второе письмо было практически целиком посвящено семейству белок, которые поселились у нас на заднем дворе, к вящему бабулиному неудовольствию. Иногда, правда, сквозь раздражение прорывалось восхищение их проделками. Об «Обетовании» не было ни слова. Письма Рут, напротив, начинались и заканчивались тем, как все по мне соскучились, как усердно она молится за меня и как, должно быть, тяжело мне приходится, в чем она не сомневалась. То, что она отправила первым, сообщало об отчаянии, которое она испытала в августе по дороге домой из «Обетования». Ей даже пришлось остановить машину, так она была расстроена, и это было в тот самый момент, когда она проезжала указатель на озеро Квейк, и в этом она узрела промысел Господень. Голос велел ей свернуть, что она и сделала:

В последний раз я была там в середине восьмидесятых – мы тогда выбрались на озеро компанией стюардесс. На сей раз я нашла местечко, с которого открывался прекрасный вид на озеро, и зарыдала. Я плакала и думала о том, что ты мне сказала, что я, возможно, до некоторой степени виновата в твоих проблемах. Мне приходится бороться с собой, Кэмерон, и до сих пор, но я готова признать, что, возможно, ты права. Частично я могу признать свою вину. И готова отвечать. Ведь я видела, что ты отворачиваешься от Господа, как неуверенность в своих силах заставляет тебя разыгрывать роль, и, вместо того чтобы помогать тебе стать такой женщиной, какой, я уверена, ты можешь быть, я позволила тебе идти своим путем. Я желаю тебя счастья. И надеюсь, что однажды ты увидишь дорогу к счастью, которая начинается там, где ты теперь, и – а это еще важнее – убедишься сама: есть и другая жизнь.

Я вложила письмо обратно в конверт и глубоко вдохнула: пришел черед Коули. Я изучила марку, на которой была Дева Мария – рождественский вариант, что-то рановато, – аккуратный почерк, нежно-розовый конверт. Листок был всего один, розовый. Очевидно, из того же почтового набора:

Дорогая Кэмерон!

Пишу тебе только потому, что мама и пастор Кроуфорд считают, что мне это пойдет на пользу. Я до сих пор расплачиваюсь за то, что случилось между нами. Насколько я знаю, ты тоже. Я очень злюсь на тебя за то, что ты так воспользовалась нашей дружбой, так злюсь, что мне трудно заставить себя писать тебе. Я подумала, что ты еще не готова услышать об этом от меня, но пастор Кроуфорд поговорил с людьми из «Обетования», и они считают, ученикам полезно знать, сколько беды может наделать их грех, сколько вреда он может причинить другим. Я не могу вспоминать о прошлом лете без стыда. Честно, меня просто тошнит от всего. Никогда раньше я не испытывала такого позора. Как я могла так поддаться тебе? На меня словно морок навели. Мама твердила об этом еще во время лошадиной выставки. И она была права. Конечно, я тоже согрешила, признаю. Только вот в тебе это сидело с самого начала. А во мне нет. Я не устояла, проявила слабость, и ты воспользовалась ей. Иногда я сижу, смотрю в пустоту, задаюсь вопросом, почему я сделала то, что сделала, и не могу найти ответа. Но я стараюсь. Бретт очень внимателен ко мне, он уверяет, что не сердится на тебя, потому что хороший человек и добрый христианин должен быть выше этого. Я слышала, тебя ждут дома на Рождество. Возможно, к этому времени я буду готова к встрече с тобой, нет, не наедине, разумеется. В церкви. Посмотрим. Я молюсь, чтобы ты обрела Бога и встала на верный путь с Его помощью. Я молюсь за тебя каждый день и надеюсь, что ты тоже молишься за мое исцеление. Мне предстоит еще многое сделать. Сейчас я чувствую себя сломанной куклой.

Коули Тейлор

Я несколько раз перечитала письмо, не веря своим глазам. Почему-то хуже всего было то, что она подписала его полным именем. Я вложила листок обратно в конверт. Потом убрала все письма в бабулину коробку. Затем встала, взяла коробку, захлопнула за собой дверь и медленно пошла по коридору. Один, два, три, четыре… Я считала шаги, каждый медленный, четкий шаг. Тридцать семь, тридцать восемь… Я зашла на кухню, где Адам и Джейн смеялись над чем-то у стола.

– Привет-привет, девочка-припевочка. – Джейн длинной деревянной ложкой показала на посылку. – Кто-то получил привилегии. Что-то хорошее есть?

Я затрясла головой.

– Почта, рядовой, – сказала она. – От кого?

– От Белоснежки.

Джейн засмеялась.

– От Белоснежки? И только? А как же другие диснеевские принцессы?

– Шутишь? Она позволила ей написать? Ну-ка, дай поглядеть, – вступил в разговор Адам.

Я передала листок ему, он развернул его так, чтобы Джейн тоже было видно, и они начали читать. Где-то на середине Адам охнул – не знаю, какая именно строчка так на него подействовала. В комнате повисла тишина. Читать там было всего ничего, так что, видимо, они уже закончили.

– Что ж, похоже, легки повадки, да тяжелы отвадки, – попыталась сострить Джейн.

Я попыталась улыбнуться в ответ. Безуспешно. Шутка повисла в воздухе.

Адаму потребовалось больше времени. В конце концов он подошел и обнял меня за плечи. Он так и не выпустил листок из рук.

– Можешь говорить что угодно, но теперь ей точно удалось.

– Удалось что? – не поняла Джейн.

– Разбить Кэм сердце.

– Этой? – Джейн выхватила письмо. – Этому христозомби?

– Он прав, – сказала я.

– Тогда склей это долбаное сердце, – фыркнула Джейн. – Не позволяй ей. – Она сердито помахала листком. – Не ей. Ну уж нет, ребятки! Только не этой дуре, которая пишет на розовой бумаге.

Она щелкнула кнопкой диспоузера и открыла кран на полную мощность. Бросок, всхлип воды, утаскивающей бумагу в мир подземной канализации, и все кончено. После Джейн проделала все в обратном порядке – сначала кран, потом диспоузер. Затем она тщательно вытерла руки о штаны, словно запачкала их чем-то очень грязным.

– Готово. Как будто никакого письма и не было, – сказала она. – Теперь она жива только в твоей памяти, эта Белоснежка. И я бы советовала забыть ее раз и навсегда. Не было никакого письма от этого клона, твердящего за Лидией и ей подобными их глупые слова, словно попугай. Договорились?

Я стояла в полной растерянности.

Джейн подошла ко мне, взяла меня за подбородок и посмотрела прямо в глаза.

– Договорились?

– Да, – ответила я.

– Тогда неплохо бы нам устроить перекур, прежде чем мы начнем набивать животы, – сказала Джейн. – Я считаю, это тоже часть традиционного празднования Дня благодарения. И очень недурная.

Глава 16

Рождество для меня началось с поездки в нашем автобусе в Биллингс вместе с другими учениками. Всем нужно было успеть на рейсы, которыми невозможно было улететь из Бозмена, то есть за пределы штата. Всем, кроме меня и Адама. Тетя Рут собиралась перехватить меня в аэропорту и увезти на двухнедельные каникулы в Майлс-сити. Отец Адама ждал его с той же целью, только местом назначения был другой город.

У нас в «Обетовании» снег уже лег, но, когда мы преодолели перевал Бозмена, стало понятно, что так было не везде. Почти всю дорогу земли, которые мы проезжали, были бесплодны и пусты. Коричневый цвет сменялся серым, тяжелое зимнее небо выглядело словно застиранные простыни, лишь кое-где можно было разглядеть разноцветные горы: сливовые, черничные и серые. В остальном мир вокруг нас был закован в ледяную грязь. Неподвижный, точно кто-то поставил его на паузу.

Сто пятьдесят миль пути мы слушали один и тот же рождественский альбом, пока Лидия, сидевшая впереди рядом с водителем, не повернула выключатель, так что дальше мы ехали под аккомпанемент ветра, завывания двигателя и собственных мыслей.

Хотя я понимала – и тогда, и сейчас, – что трюк, который Джейн проделала с письмом Коули, был всего лишь манипуляцией, фокусом, целью которого было не дать мне погрузиться в пучину отчаяния, он подействовал. Иногда чувствуешь, что кто-то водит тебя за нос, заставляя сделать по-своему, но все равно испытываешь к нему благодарность и подчиняешься. И ведь Джейн была частично права: та Коули Тейлор, которую я знала (или думала, что знаю), девушка, сидевшая со мной на последнем ряду в кино, лежавшая рядом со мной в прицепе, никак не могла быть той же самой Коули, разгуливавшей по коридорам нашей школы в Кастере с видом соблазненной мною невинности, жертвы моего греха. Хотя… Может, она всегда была такой. Одно было ясно: ничего общего у меня с ней быть не может.

В сентябре я еще понадеялась бы, что это письмо было написано под диктовку, лишь бы успокоить моих надзирателей, а на самом деле, стоит мне появиться, она станет искать секретных свиданий со мной, захочет объясниться, рассказать, как горько ей было от того, что ей пришлось написать все это и, самое главное, выдать нашу тайну, но не теперь. Я даже не рассчитывала на слезливое примирение, на извинения: на извинения с моей стороны и прощение с ее. Однако я ждала того единственного мгновения, когда мы останемся на секунду одни где-нибудь в вестибюле «Ворот славы» или у накрытого стола, когда мы будем стоять так близко, что сможем посмотреть друг другу в глаза. Как я мечтала об этой минуте! Правда, я до сих пор не решила, что ей сказать. Несколько слов. Что-то запоминающееся. Между нами столько всего произошло, что трудно было придумать хоть что-то исполненное значения. Но ведь что-то я должна буду ей сказать, и я обдумывала это что-то большую часть пути.

Рут с бабулей поджидали меня внутри, у серебряной елки. Десятки разнообразных игрушек, развешанных на ее ветвях, изображали что-нибудь авиационное: пилотируемый Сантой вертолет, крошечные, но точно выполненные модели пассажирских лайнеров, эльфа-парашютиста. Улыбавшаяся бабуля выглядела так, словно сошла с этикетки смеси для тортов или старомодной банки консервов: щеки розовые, аппетитная пышность чуть припудрена, и все это выглядит истинным воплощением здоровья. Она немного похудела, а ее волосы, которые раньше из чистого упрямства оставались темными, теперь стали совсем седыми. Поразительно, что это случилось так быстро, меня и дома-то не было всего пять месяцев. Возможно, я просто не замечала раньше. Бывает, не успеешь оглянуться, и вот уже лужайка вся заросла клевером, а ведь только одно лето прошло.

Она вся была ожидание и нетерпение – покачивалась взад и вперед на пружинящей подошве своих удобных бежевых туфель, а когда я обвила ее руками, без конца повторяла: «Наконец-то ты дома. Ну вот ты и дома!»

А вот Рут выглядела не так хорошо. На ней было новое, незнакомое мне красное пальто в пол с брошкой в виде рождественского венка из зеленых веток, перевитых золотой лентой на отвороте. Она была собранной и по-прежнему миловидной, однако ее волосы потускнели и висели безжизненными прядями. Куда только девались те блестящие упругие локоны, без которых мне было трудно ее представить! Лицо было опухшим, кожа выглядела дряблой, словно ее покрывал слой глины телесного цвета, исказивший его истинные черты. И даже искусный макияж никак не исправлял положения.

Я едва успела вдохнуть успокаивающий аромат ее духов, пока мы коротко обнялись, как к нам подошла Лидия – провести инструктаж и выдать какие-то анкеты. Они углубились в беседу, я же тем временем познакомила бабулю с ребятами. Раздались вежливые «как поживаете? – спасибо! – а вы?», и на каждое пожатие бабуля неизменно отвечала еще более крепким пожатием, накрывая протянутые руки обеими ладонями. Потом она выудила из своей безразмерной тряпичной сумки жестянку с веселым снеговиком на крышке, открыла ее, обнажая слой вощеной бумаги, и сказала:

– Налетайте, ребятишки, вам, я вижу, не помешает немножко повеселиться.

Я не заставила себя упрашивать. В коробке лежали зеленые «рождественские веночки», каждый украшен тремя красными драже. Несмотря на бабулины старания, все они слиплись между собой.

К тому времени, когда Рут с Лидией вернулись к нам, зубы у всех были зеленые, как у Гринча.

– Счастливого Рождества, Кэмерон, – сказала мне Лидия, потрепав по спине. – Твоя тетя Рут составила для тебя план на каникулы. Постарайся придерживаться его.

Мне не пришлось отвечать, потому что Эрин-викинг схватила меня в охапку и закричала:

– Пиши, обещай, что напишешь! Поклянись, что будешь писать! И позвони, а не то я сама тебе позвоню.

– И, пожалуйста, не принеси в подоле, – шепнул мне на ухо Адам, когда мы прощались.

– Ты тоже, – ответила я ему.

Странно было видеть, как все наши исчезают за дверьми аэропорта без меня. Мне почему-то стало грустно, я и сама не смогла бы объяснить причину, особенно учитывая, что мне предстояло вернуться домой впервые за несколько месяцев. Наверное, это кое-что говорило о том, каким стало мое отношение к дому за это время.

* * *

Рут ничего мне не рассказала, когда мы уселись за довольно поздний обед в фермерском ресторане. (Нам всем нравился сырный суп с пивом, который там подавали.) Она умудрилась не обмолвиться ни словечком по дороге до самого Майлс-сити, во время которой то и дело поднималась метель, становившаяся все сильнее, чем ближе мы были к концу нашего пути, пока наконец последняя пригоршня снега не полетела нам вслед уже на Мэйн-стрит. Машина неслась сквозь рано опустившиеся сумерки, кое-где густо расцвеченные темными гирляндами, крест-накрест перерезавшими небо. Гигантские красные колокольчики и нарядные венки, которые красовались на светофорах, выглядели чуть вульгарнее, чем мне запомнилось по прошлым годам. Но мне даже нравились их кричащие краски, потому что они были такими же, как и всегда, самыми обыкновенными. Рут и тут не подкачала. Я впервые видела наш дом, украшенный так пышно: всюду вдоль фасада, по углам, вдоль скатов крыши, вокруг окон и дверей были развешены гирлянды, ни одна прямая линия, ни один угол не были забыты – этакий пряничный домик, исчерченный белой глазурью. В центре каждого окна располагался зеленый венок, сверкающий красными огоньками. На парадной двери венок был серебряный, весь из маленьких колокольчиков.

– Ну и ну! – протянула я. – Ты не сидела без дела, тетя Рут. – Я выдавила из себя «тетя» и очень гордилась этим.

– О, это все Рэй, – сказала она. – Он целых две недели занимался всем этим, по выходным, конечно. Нам хотелось, чтобы дом выглядел нарядно к… – Тут она осеклась.

– К Рождеству? – закончила я за нее, хотя решила, что она имеет в виду совсем другое – к моему возвращению, только не хочет говорить об этом прямо.

– Э-э-э… – Она щелкнула кнопкой пульта, открывая дверь гаража. Лицо у нее было напряженное – можно подумать, для того чтобы въехать в гараж, не поцарапав эмбриомобиль, ей нужно было сосредоточить на этом все свое внимание.

День почти уже закончился, а я до сих пор еще ничего не знала. Я поздоровалась с Рэем и похвалила елку, искусственную, но красивую. Потом посидела с остальными в гостиной, болтая о спортивных успехах школьных команд, о детях, родившихся за время моего отсутствия у прихожан «Ворот славы», о новых товарах, выпущенных компанией Рэя. Мы неловко сжимали розовые кружки «Салли-Кью», в которых остывало какао, и не говорили лишь об одном – об «Обетовании», о том, где я была все эти месяцы.

Даже когда я поднялась в свою комнату и убедилась, что кукольный домик никуда не делся, я все еще пребывала в неведении. Я пробегала пальцами по своим поделкам, ощущая холодную гладкость монет, изучая коврик, сплетенный из оберток жвачки, заново открывала эти вещи, удивляясь тому, что сама когда-то создала, когда Рут позвала меня.

– Кэмми? – Голос раздался откуда-то с середины лестничного марша, но, пока я поворачивалась, чтобы ответить ей, она уже стояла в дверях.

В правой руке у нее были два длинных чехла для одежды. Она держала их в вытянутой руке высоко над головой, видимо, не желая помять содержимое.

– Что это? – спросила я.

– Принесла померить, – сказала она притворно бодро, но это была лишь бледная тень ее обычного воодушевления. Она вошла и положила одежду на кровать, как уже делала однажды, много лет назад, перед похоронами.

– Померить что?

– Я собиралась тебе написать, но ведь я не знала, прочтешь ли ты мое письмо до возвращения домой… из-за этих ограничений, ну или как там они называются.

– Из-за того что фломастеры, которые я не украла, довели меня до беды, – съязвила я. – Из-за того что я оставила их там, где взяла. На полке. – Я ничего не могла с собой поделать. На Рут было так удобно злиться, так привычно.

– Да, но ты бы украла, если бы тебя не поймали, – парировала она.

– «Бы» не считается.

Она примостилась на краю кровати, стараясь не смять чехлы.

– Хорошо. Давай не будем начинать все заново. Я не писала, потому что думала, что ты не успеешь прочитать мое письмо, а какой тогда смысл о чем-то сообщать, если ты приедешь сюда до того, как все узнаешь, а когда вернешься обратно, это будет уже совсем не новость.

– Какая новость? – спросила я. Мы словно играли в какую-то идиотскую версию «Угадай мелодию», только у Рут не очень-то получалось давать правильные подсказки.

– Новости о свадьбе. Мы с Рэем поженимся на Рождество.

– Но ведь осталось всего два дня?

– Верно, – тихо ответила она и улыбнулась. – Это ведь не очень печальное известие, правда?

– Вау! – сказала я. – Здорово.

– Да?!

– Это твоя жизнь. Ты можешь выйти замуж когда захочешь. – А ведь она поступила по-другому. Ей хотелось выйти замуж в сентябре. Я не просила ее переносить торжество из-за меня, но она поступила по-своему. – Почему ты выбрала сочельник?

Рут встала и потянула молнию на верхнем чехле.

– Нам не хотелось откладывать, да и ты дома. Все сложилось очень удачно. В храме всегда так красиво на Рождество – свечи, пуансеттии, нам и добавлять-то ничего не придется. – Из пластикового заточения были освобождены платье цвета шампань и подходящая к нему пелерина. – Номер один, – сказала Рут. – Во втором чехле еще два платья, так что на самом деле тут три варианта.

– Это что, платья подружки невесты? – Я хотела спросить не об этом, но не могла подобрать верных слов.

Руки суетливо распутывали узел, которыми были связаны две вешалки, она сосредоточенно смотрела на чехлы.

– Нет, подружками будут Карен и Ханна, ты должна помнить, я тебе о о них рассказывала. Они из Флориды. Мы вместе работали в «Уиннерз». Я завтра жду их из Биллингса. Но ты по-прежнему моя свидетельница.

Вот оно. То, что я хотела знать.

– Я не могу, – сказала я.

Руки Рут замерли, она посмотрела на меня:

– Почему?

Вопрос повис в воздухе. Она сама должна была знать причину. Но она выглядела такой измотанной, так непохожей на себя обычную, что я просто сказала:

– Я буду на свадьбе, мне хочется пойти, но твоей свидетельницей я не буду. – И, не давая ей меня прервать, я быстро закончила: – И не вижу никакого смысла тебе огорчаться из-за моих слов. Это нечестно. Нельзя получить все сразу.

Она покачала головой.

– Что это значит – «все сразу»?

– Ты не можешь одновременно отсылать меня в коррекционное заведение, а потом демонстрировать всем свою куколку-племянницу в нарядном платье в роли свидетельницы.

– Но я не… я даже… – только и выдавила она. Вздохнув, она тихо сказала: – Нет-нет, все в порядке, Кэмми. Я принимаю твой выбор. – Она теребила свой высокий, крупной вязки воротник и вздыхала, словно участница конкурса красоты, изо всех сил сдерживающая подступающие слезы. И у нее получилось. – Я в самом деле думала, что это хорошая мысль, что для нас обеих это было бы терапевтично.

Я повернулась к кукольному домику.

– Я уже прошла достаточно терапии в этом году. Разве каникулы не для того, чтобы я немножко отдохнула от нее?

Рут с шумом выдохнула и бросила так и не раскрытый чехол на кровать, где он громко шлепнулся о второй мешок.

– Я не знаю, как с тобой говорить, когда ты ведешь себя так. – Ее голос стал необычайно резким. Она шагнула ко мне: – Ты думаешь, это смешно? То, что ты сказала? Я спрашиваю совершенно искренне: это такая шутка? Я просто не понимаю.

– А что, было смешно? – спросила я.

– Нет.

– Тогда, надо полагать, шутка не удалась. – С одной стороны подъездной дорожки к домику я когда-то приклеила соцветие полыни. Предполагалось, что оно изображает кусты. Я подцепила его пальцами и дернула. Полынь была с ранчо Коули. Я сжимала сухой стебель все сильнее, слушая, как он хрустит под моими пальцами.

– Отлично, – сказала Рут. – Теперь мне все ясно.

– Да, – согласилась я.

Она подошла к кровати, на которой – одно на другом – лежали наряды.

– Платья красивые. Ты можешь надеть любое, даже если не будешь свидетельницей.

– У меня есть форма «Обетования». Ее и надену.

– Ну если это то, чего ты на самом деле хочешь, – начала она, – тогда я их заберу.

Она подняла с кровати чехлы, на этот раз уже не так бережно, перекинула их через руку и вышла. Я слышала шуршание жесткого пластика, задевавшего ее, когда она спускалась по лестнице.

Потом я позволила себе немножко пострадать: помучилась из-за того, что сказала, утвердилась в правильности решения, еще немножко помучилась, и так несколько раз подряд. Все это время мои руки изучали кукольный дом, ощупывали разные кусочки и клочочки, наклеенные на его поверхности. Я ждала, когда же приду в себя, услышу щелчок и стану собой прежней, ведь я вернулась домой. Но почему-то ничего не щелкало.

* * *

Говорили, что свадьба вышла чудесной; не знаю, возможно, это просто дежурные слова. Мне, например, понравилось, хотя, не сомневаюсь, все эти годы Рут мечтала о куда более роскошной церемонии. Но увы. Я вообще-то не часто бывала на свадьбах до того, раза три или четыре ходила вместе с родителями, так что мне трудно сравнивать.

Венчание назначили сразу после рождественской службы в «Воротах славы». Собрались все: Коули со своей мамашей и Таем, Бретт с семейством. Они сидели в том же ряду, довольно далеко от нас, почти в центре. В церкви, освещенной свечами, как обычно на Рождество, яблоку было негде упасть: нарядное шумное море слегка волновалось, люди оживленно перешептывались. Однако мое появление не прошло незамеченным. Возможно, дело было в моей синей форменной юбке в складку, белом воротничке рубашки, выглядывавшем из-под болотного цвета джемпера, аккуратно заправленных за уши блестящих волосах – опрятном и приличном виде ученицы «Обетования»? Да нет, конечно же нет. Я перехватила несколько взглядов, в которых читалось неприкрытое отвращение, кое-кто ухмыльнулся, видела все эти выставленные вперед подбородки, нацеленные на меня с явным неодобрением. Полгода – слишком короткий срок, чтобы смыть пятно, избавиться от клейма извращенки. Бретт встретился со мной взглядом, когда ленивая река прихожан заструилась к выходу. Люди не спеша надевали пальто, нагибали головы, придерживая молнии на куртках, надетых поверх пушистых свитеров, поправляли шапки на головах детей. Рут с Рэем зашли в класс, где проводились занятия воскресной школы, – переодеться к церемонии. Мы с бабулей пережидали, пока основная масса покинет церковь. Бретт глядел на меня во все глаза, не скрываясь, но я не могла прочесть по его лицу, о чем он думал. Миссис Тейлор осуждающе поджала губы, отчего лицо у нее исказилось, но в конце концов отвернулась. Коули была зажата между ними. Миссис Тейлор и Бретт держали ее за руки, но она даже не смотрела в мою сторону, ну или ловко делала вид. Она была все так же хороша, но я устояла, ничего во мне даже не дрогнуло, вышло совсем не то, что я представляла. Сначала-то, когда я заметила ее затылок во время службы, сердце у меня заныло. Я словно перенеслась обратно в класс, когда я неделями таращилась на ее волосы. Во мне что-то перевернулось, но этому чувству я могла сопротивляться.

Теперь же, когда она прошла мимо, мне только хотелось смотреть ей в спину, следить за тем, как она пересекает вестибюль, пока не скроется из виду, потому что эта новая Коули была мне незнакома, я точно видела ее впервые. Однако я чувствовала, что бабуля наблюдает за мной, и, вероятно, не она одна. И я отвернулась. Тай теперь был сам по себе, и я не помню, когда он успел проскользнуть мимо нас на улицу.

К нашей скамье приблизилась мама Джейми, и я, должно быть, начала с надеждой оглядываться по сторонам, выискивая его в толпе, потому что она нахмурилась, но потом, видимо, поддавшись рождественскому духу, склонилась надо мной и сказала: