Текст книги "Неправильное воспитание Кэмерон Пост"

– Благодарю за честность. Смелый ответ.

– Да. – Мне хотелось поскорее закончить разговор. Терпеть не могу такого в «Обетовании»: почему нельзя просто сделать что-то и знать, что другие тоже в курсе, без бесконечного обмусоливания темы?

– Ты еще о чем-нибудь хочешь меня спросить?

И вдруг, сама не знаю почему, я выпалила:

– Лидия действительно приходится вам теткой?

Его лицо исказила удивленная гримаса, но он тут же рассмеялся:

– Не ожидал. По правде говоря, так оно и есть. Джейн, должно быть, сказала тебе, да?

– Да. Сразу после того как я приехала сюда. Но я не знала, стоит ли ей верить.

– На этот счет – вполне. Лидия приходилась сестрой моей маме.

– Приходилась. Больше нет?

– Мама умерла несколько лет назад.

Я молча кивнула.

– Простите, – сказал я. Мне еще много чего хотелось бы знать о Лидии, о них двоих, о его мертвой маме, но время было не самое подходящее, да и Эрин влетела в комнату, не подозревая, что здесь кто-то есть.

– Ой, извините. Я вернусь, когда закончите, – сказала она, заметив Рика.

– Я думаю, мы уже закончили, верно? – Вопрос предназначался мне.

Я кивнула.

– Ты останься, а я пойду поищу Стива, – сказал он уже Эрин, стоя в дверях, затем слегка приобнял ее за талию. – Сегодня тяжелый день, верно?

Эрин кивнула, но развивать тему не стала.

– Встречаемся в часовне через двадцать минут, – сказал Рик, облокотившись на дверной косяк. Он бросил взгляд на свои простенькие часы, те, которые мне нравились: с белым циферблатом и полосатым коричневым с синим матерчатым ремешком.

– Да? – спросила я.

– Да. Лидия объявила об этом на кухне, – подтвердила Эрин.

Я перевела взгляд на Рика, он наклонил голову, прощаясь, улыбнулся, дважды похлопал по дверному косяку и вышел.

Эрин хотела поговорить о Марке, а я нет. Я мечтала лишь об одном: забраться в постель прямо в одежде и уснуть. А еще лучше, чтобы у меня под рукой оказались видеомагнитофон и стопка видео и я могла бы крутить их, кассету за кассетой. Подробностей Эрин не знала. Она лишь слышала, что Марк нанес себе какую-то травму, но сейчас его состояние стабилизировалось. Я не стала заполнять пробелы, потому что знала, что в конце концов это сделает кто-то другой. У меня больше не было сил обсуждать это.

Однако весь остаток дня прошел под знаком Марка. Вне установленного распорядка мы собрались в церкви – помолиться за Марка, его семью и за Адама, с которым нам не удалось ни словечком переброситься до начала службы. Потом мы молились за нас. Всем желающим было предоставлено слово, и, кроме меня и Джейн, почти все воспользовались своим правом что-то сказать. Когда настала очередь Дейна, он выглядел намного спокойнее, чем утром, и я задалась вопросом, не накачали ли его лекарствами. Идея Лидии держать в доме запас успокоительных «на всякий случай» казалась, на первый взгляд, смехотворной, но если подумать… Потом у нас было свободное время. Нормального ужина в тот день не было, потому что ученики, дежурившие по кухне, были отозваны раньше положенного. Преподобный Рик съездил к Эннис за пиццей – прощальный подарок от Марка, только вот повод был слишком трагический. Кто-то, вероятно Лидия, включил «Звуки музыки» в комнате отдыха. Это был один из трех нерелигиозных фильмов в видеотеке «Обетования», но я не могла насладиться им, когда вокруг меня – на полу, на диванах, везде – столько учеников с красными опухшими глазами то тяжело вздыхали, то ерзали на диване. В конце концов Джейн, Адам и я просто встали и ушли. Нам всем нужен был косяк. Без лишних слов мы взяли куртки и направились к хлеву. Падал снег. Бабуля назвала бы такой «уютным тихим снежком». Жирные хлопья медленно кружили в воздухе. Земля по-прежнему была покрыта довольно-таки толстой коркой, но первое весеннее солнце припекало весь день, и все вокруг таяло. Тропинка, скованная льдом под слоем воды, была до ужаса скользкой. Не сделав и нескольких шагов, я не удержалась и звучно шлепнулась, отчего мои бежевые брюки мгновенно намокли. Адам схватил меня за локоть, приподнял и сказал:

– Сильно ударилась, торопыга?

Я улыбнулась:

– Все нормально. А ты как?

– Бывало получше.

Он взял меня под руку, и остаток пути до хлева мы проделали так. Было приятно.

Внутри оказалось холодно, с сеновала тянуло сыростью. Мы сбились в кучу и сунули ноги под одеяла, которые припрятали там еще с осени. Было темно, несколько ламп внизу не могли осветить даже лужайку. У меня болели голова и бедро в том месте, где я на него приземлилась, покрасневшие руки совсем заледенели – просто жалкий обломок. Все мы были жалкими обломками.

Какое-то время мы молча курили, передавая друг другу косяк, но, когда до прихода оставалось несколько затягов, Джейн сказала:

– Я и не догадывалась, что Марку нужно бриться.

– Нет. – Адам забрал у Джейн самокрутку и изящно зажал ее меж тонких пальцев. – Он весь покрыт пушком, этот Марк, словно персик. Это была моя бритва. Из моего косметического набора. Хорошая тяжелая бритва, не какая-нибудь одноразовая. Отец подарил ее мне на день рождения в прошлом году. Я иногда брил ей ноги, но, конечно, сейчас придется об этом забыть, раз уж Лидия объявила крестовый поход против женственных парней. – Он затянулся, затем выдохнул, не дожидаясь, пока дым наполнит его легкие, и быстро сказал: – Вы не подумайте, что я собрался ей пользоваться. Я вообще не знаю, где она сейчас. Лидия унесла ее с собой вчера вечером, после того как помогла мне прибраться в комнате.

– Сочувствую, – сказала я.

– И я, – откликнулась Джейн.

Адам продолжал:

– Отбеливатель был повсюду. Должно быть, Марк открыл полную бутылку, потому что там, блин, целое озеро растеклось по полу. Наверное, под кроватями или еще где до сих пор немного осталось. Я ведь слышал шум, понимал: что-то тут не так, а потом почувствовал запах, но это было в полусне, знаете, как это бывает, когда ты только проснулся и еще ничего не соображаешь. И тогда я спустил ноги на пол, а он был мокрый, даже скорее липкий, словно наступил в лужу в носках.

Мы с Джейн молча кивали. А что тут скажешь? Адам передал мне косяк для последней затяжки. Я с радостью приняла его, потому что теперь хоть было чем занять руки.

– Одежда на нем вся промокла, наверное? – спросила Джейн. – Ну, из-за того, что он там лежал в отбеливателе?

– Он был голый, – сказал Адам. – Совершенно, абсолютно голый. Я едва не споткнулся об него, когда брел к выключателю, а потом, когда свет зажегся, я уже понимал, что все очень плохо. Он лежал лицом вниз, так что я не мог видеть его… ну понимаете… – Он молча покачал головой. – Его член. Я должен взять себя в руки и выговорить чертово слово. Член. Я не мог его видеть, поэтому не знал, что он с собой сделал. Достаточно и того, что он валялся голый на полу посреди гребаного озера отбеливателя. Прошло еще секунды четыре, прежде чем я увидел кровь, сочившуюся в отбеливатель. Тогда я и отправился за Риком. Я решил, что, может, он пытался выпить эту дрянь или перерезал себе вены, что-то такое. Я не сомневался, что он окочурился. Ни секунды. Я и сказал Рику: «Марк умер. Мертвый Марк лежит на полу в нашей комнате». – Он замолчал, переводя взгляд с меня на Джейн и обратно. – Пипец, да?

– Нет, – ответила я. – А что еще ты мог подумать?

– Ну я… даже не знаю. – Адам потянул за нитку, торчавшую из одеяла, и начал обматывать ей палец, пока кончик совсем не покраснел. – Я сегодня разговаривал с его отцом. Они вам об этом сообщили?

Мы отрицательно покачали головами.

Адам отпустил нитку, взял у меня бычок и положил его на кончик языка. Он всегда так делал.

– Я думал поехать в больницу, но его отец не захотел, чтобы кто-то из нас там был. Он отправил Рика обратно, как только приехал из аэропорта. Но позже он говорил со мной по телефону, поблагодарил меня: «Спасибо за то, что ты сделал для Марка. Мы будем вспоминать о тебе в наших молитвах. Пожалуйста, помолись и ты за Марка». Вот что он мне сказал. Слово в слово.

– Но подумай, в каком состоянии его сын, – заметила Джейн.

– И кто же довел его до этого состояния? – усмехнулся Адам. Он встал и несколько раз пнул плотно слежавшееся сено. – Отец отсылает его сюда, грозя, что он, как и прочие содомиты, попадет в ад, если не исправится. И парень изо всех сил старается. Но мы-то знаем, что ему это не удастся, потому что это невозможно, и тогда сынок решает, что нужно просто оттяпать тот орган, который создает проблемы. Отличный план, папаша.

– Ты прав, – согласилась Джейн. – Это полный пипец. Но только не для его отца. Он свято верит в то, что делает, видит в этом единственный способ спасти сына от геенны огненной.

Рот Адама все так же кривился в ухмылке, но голос почти сорвался на крик:

– Да, но почему бы не спасти его прямо сейчас? Почему, вместо того чтобы заставлять его отхватить себе яйца, не попытаться заставить себя отказаться от своей гребаной системы убеждений?

– Потому что для этих людей все обстоит иначе, – спокойно сказала Джейн. – Все это – цена, которую мы должны заплатить за наше вечное спасение, и нам следует радоваться, принося нашу жертву.

– Благодарю тебя, матушка мудрость, – сказал Адам. – Что бы мы делали без твоей проницательности.

Его слова задели Джейн за живое, но она быстро овладела собой, что не укрылось от Адама, потому что он сказал:

– Прости.

– Не стоит. Я не собиралась читать нотации.

– Только не записывай меня в мудаки. – Он наклонился, поцеловал ее в щеку и продолжил: – Не могу же я вести себя как придурок только потому, что у соседа по комнате снесло башню.

– Еще как можешь. Ты можешь быть кем угодно, когда пожелаешь.

– А космонавтом можно? – Он сел рядом и обернулся краем моего одеяла.

– Безусловно. Ты даже можешь стать знаменитым Нилом Армстронгом.

– Ты выбрала его только потому, что фамилия Армстронг подходит для индейца, да? – парировал он, пряча улыбку.

– Я не останусь в «Обетовании», – вдруг сказала я. Слова сами собой сорвались с моих губ. – Ни за что не останусь. Я собираюсь свалить.

– Тоже станешь космонавтом? – спросил Адам, притягивая мою голову к себе, пока мое ухо не уперлось ему в плечо. – Откроем первый лунный супермаркет. – Он развел руки, показывая рекламный щит, а потом, сжимая и разжимая кулаки, изобразил мерцание неоновых огней. – Открыто двадцать четыре часа. Только у нас! Теперь лучшие фруктовые напитки с коноплей. Действие специального предложения ограничено. Не является публичной офертой.

– Я не шучу. – С каждым словом я все больше убеждалась в серьезности своего намерения. – Я найду способ удрать. Если я этого не сделаю, Рут запрет меня здесь на весь следующий год. Голову даю на отсечение.

– Можешь не сомневаться, – сказала Джейн. – Никто никогда не уезжает отсюда просто так, потому что им так удобнее. Если только деньги не закончатся или не придет пора поступать в колледж.

– Или окажешься таким вот Марком, – сострила я.

– Да, – ответила Джейн. – Таким вот Марком.

– Правда? – встрял Адам. – Неужели никому не удалось постичь эту премудрость? Стать достаточно натуральным, избавиться от своей гейской сущности, если можно так выразиться, настолько, чтобы быть допущенным в обычную школу?

– Ну… «Обетование» открыли всего три года назад, – сказала Джейн. – Но, насколько мне известно, прецедента не было.

– Потому что это невозможно, – отрезала я.

– И еще потому, что никак нельзя проверить, действительно ли ты стал натуралом, – продолжила Джейн, пряча траву в тайник. Странно, но иногда я забывала, что у нее вообще есть этот протез. Про заначку я помнила. – Ты можешь вести себя по-другому. Но если Лидия не будет дышать тебе в затылок, то трансформация займет много времени. Кроме того, это не значит, что ты действительно станешь другим, я имею в виду, внутри.

– Поэтому я и ухожу, – отрезала я. – Не называя миллион других причин. Я больше не хочу здесь находиться.

– Я с тобой. – Адам сдернул одеяло с нас обоих, и я тут же покрылась мурашками. – Я готов хоть сейчас, чего зря воздух сотрясать. Чур, я – Бонни, а ты – Клайд.

– И я пойду, – серьезно заявила Джейн. Ей почти удалось справиться с креплениями. – Но нам нужен тщательный план. Мы должны проработать детали.

– Ну прямо парочка лесбиянок, – горячился Адам. – Тщательный план? Мы что, Ноев ковчег строим или собираемся дать деру? Давайте просто свалим. Я украду ключи от минивэна. Я серьезно, почему мы не можем удрать прямо сейчас? К утру оказались бы уже в Канаде, заправлялись бы канадским беконом по самые гланды. Простите мой французский.

– Угнанную машину остановят на границе, – возразила Джейн. – А если и нет, то у нас нет ни документов, ни денег, и мы никого не знаем в Канаде. По крайней мере я.

Меня подмывало ринуться в бой вместе с Адамом, начать действовать, но Джейн была права. Наши водительские права (у кого они были) и другие документы, удостоверяющие личность, или их копии хранились в одном из запертых шкафов в главном офисе.

– Заберем наши бумаги прямо сейчас, – сказал Адам. – И ударимся в бега.

– Вот потому-то нам и нужен план, – гнула свое Джейн. – Чтобы не погореть на чем-то, что просто не пришло нам в голову.

Пока она говорила, издалека донесся какой-то низкий рокот. Если бы не снег, я бы решила, что это гром.

– Так мы можем ждать до посинения, – упрямился Адам, – если сидеть и рассуждать. Мы никогда не решимся. Давайте свалим, без лишних разговоров.

– Куда? – спросила я.

– Какая разница? Разберемся по дороге.

– Я мечтаю смыться не меньше твоего, – попыталась урезонить его Джейн. – Но давайте сделаем все правильно. Если мы возьмем машину, нас найдут в два счета и отправят обратно уже через пару дней. И какой в этом смысл?

Не успела она договорить, как где-то в вышине раздался бой барабанов – это был гром, никаких сомнений в этом быть не могло.

– Юпитер сердится. – Адам снова встал.

– Это что, гром? – спросила я, и тут же раздался еще один удар. На этот раз гораздо ближе к нам. Гул нарастал, и очень быстро, как это часто бывает в горах.

– Это снежная гроза, – сказала Джейн, когда Адам подобрался к деревянному люку в потолке. Крышка у него была тяжеленная. Мы уже открывали его раньше, но петли здорово проржавели, и посеревшее дерево оставляло занозы под кожей, цепляясь за нее, словно репей. Но Адаму было все равно.

– Снег еще идет? – Я встала помочь Адаму.

– Если так, то это снежная гроза, – сказала Джейн.

– Никогда не слышала о таком, – удивилась я. Нам с Адамом удалось чуть сдвинуть люк с места. Винты, удерживавшие крышку, визжали, петли поскрипывали, все пальцы у меня были исколоты.

– Это очень необычно. – Джейн тоже встала. – Я лишь однажды такое видела, еще в коммуне. Не могу поверить, что у меня нет с собой фотоаппарата.

Мы с Адамом продолжали медленно отодвигать крышку люка, она немного поддалась, потом еще чуть-чуть, и наконец мы увидели темное небо и чернеющую землю, на которую быстро опускались белые снежинки – летели они куда проворнее, чем во время метели. Белоснежный снег разбавлял этот непроглядный мрак.

– Да, – сказала Джейн позади нас. – Это снежная гроза.

– О боже, да поняли мы уже, – не выдержал Адам. – Перестань без конца повторять «снежная гроза».

Но небо отомстило ему за Джейн. Раздался оглушительный удар грома, и буря взяла нас в кольцо. Грохот отзывался у нас внутри, отражался от стен, молния прорезала небо серебряной линией, такой острой и зубчатой, словно биение больного сердца на мониторе. Следующая вспышка осветила покрытую снегом землю, полыхнула по миллиону невероятно ярких и белых кристаллов и, отразившись от них, исчезла, а затем все снова погрузилось во мрак. Каждая новая вспышка сопровождалась громким треском и яркими всполохами. Один из них на мгновение выхватил из небытия огромную сосну с тяжелыми от снега ветвями, а потом погрузил ее обратно во мрак. Раскаты грома не утихали ни на минуту, а снег все кружил и кружил, отчего казалось, что воздух становится плотнее. Мы молча смотрели, не в силах оторвать взгляда. Никогда в своей жизни я не видела ничего столь же величественного.

– Не могу поверить, что у меня нет фотоаппарата, – повторила Джейн едва ли не с благоговением.

– Тебе бы все равно не удалось это передать, – утешила я. – Только пропустила бы все, возясь со своими кнопками.

– Рик вернулся, – раздался голос Адама, и я посмотрела в том направлении, куда был устремлен его взгляд. Две едва различимые оранжевые точки – фары – приближались к «Обетованию», к нам.

– Я действительно хочу бежать с тобой. – Джейн взяла меня за руку. – Я серьезно. Я сделаю все что нужно.

– Ладно, – ответила я.

– Вы двое не собираетесь ведь смыться без меня? – спросил Адам, обнимая нас обеих. – Пусть даже я слабо верю, что мы когда-нибудь решимся.

– Решимся, – сказала Джейн.

– Плана у меня нет, – сказала я. – Я знаю кое-кого, кто смог бы нам помочь, если нам удастся их найти. Но это все. – Я подумала о Марго, о деньгах, которые она прислала мне на Рождество, о недосягаемой Линдси и о Моне Харрис, которая училась теперь неподалеку, в колледже Бозмена. И почему-то я вспомнила об Ирен Клоусон. Сама не знаю почему.

– Тогда мы их найдем, – сказала Джейн. Мне нравилась ее уверенность.

– Я могу предложить вам свою потрясающую красоту, – начал Адам. – И глубочайшее понимание гендерных ролей. Визионерское, так бы я это назвал.

– У меня есть травка, – продолжила Джейн, и мы все рассмеялись, как бывает, когда пытаешься храбриться перед лицом чего-то пугающего.

Оранжевые огни были совсем рядом. За летними домиками можно было различить силуэт неуклюжего прямоугольника, продиравшегося сквозь метель. Преподобный Рик отважно вез манну небесную, разложенную по плоским коробкам с надписью «пицца», своим измученным этим днем ученикам.

– Нам лучше вернуться, – подвела я итог. – Прежде чем они начнут нас искать.

Глава 19

Марк Тернер не вернулся в «Обетование Господне». Ни по прошествии двух недель. Ни через месяц. Никогда. По крайней мере, никогда на моей памяти. Преподобному Рику и Адаму пришлось упаковывать его вещи, чтобы отправить их в Кирни, штат Небраска. Адам так и не получил свою бритву назад – не то чтобы он на это очень рассчитывал. Она исчезла, впрочем, как и сам Марк. Мы тоже собирались последовать за ним.

Вскоре после инцидента с Марком (именно так его называли теперь все, кроме меня, Джейн и Адама) прикатил какой-то мужик проверять «Обетование»: классы, спальни – все. Он представлял некий отдел, раздающий лицензии таким школам, как наша. Потом приехали еще двое и тетка. На ней был костюм сливового цвета и золотисто-сливовый шарф в тон – помню, я тогда подумала, что тетя Рут назвала бы его «отлично скомбинированным нарядом». Все остальные, мужчины, я имею в виду, были при галстуках. Все они работали в разных официальных органах. По большей части они запирались в кабинете Рика, но один из них решил побеседовать с учениками. Двадцать минут на каждого, входить по одному в порядке очереди. Передо мной у него побывала Эрин, но я не успела расспросить ее, что там и как. Мы встретились с ней в коридоре перед классом, где он устроился, но даже словом не перемолвились.

Сначала он мне понравился, таким он был заурядным, профессиональным, что ли, никаких тебе психологических подковырок, не то что все эти консультанты, хотя, возможно, он им и не был. Он представился, но я напрочь забыла его имя. Мистер Мне-надо-задать-вам-несколько-вопросов из отдела по делам семьи и детства, так его, наверное, звали. Он начал с самых обычных вопросов: «Как часто вы питаетесь? Сколько часов в день вы тратите на учебу, считая выполнение домашней работы? Сколько времени занимают другие виды внеклассной деятельности? Считаете ли вы контроль за учащимися во время внеклассной деятельности достаточным?» Следующие несколько вопросов были уже не такими тривиальными: «Чувствуете ли вы себя в безопасности, оставаясь ночью в своей комнате? Чувствуете ли вы себя в безопасности рядом с сотрудниками или другими учащимися? Проявляют ли они агрессию по отношению к вам?» Костюм говорил учащиеся, а не ученики.

– Вы доверяете администрации школы? – поинтересовался он наконец.

– Не совсем. – Это был первый ответ, который его заинтересовал.

До того он аккуратно делал короткие пометки в желтом блокноте, время от времени поднимая на меня глаза, читал свои вопросы с листков, зацепленных скрепкой, записывал что-то и двигался дальше. Но сейчас его ручка зависла в воздухе, он остановился и посмотрел прямо мне в лицо:

– Вы не доверяете здешнему персоналу?

Не могу сказать, что его реакция была для меня неожиданной, – я ожидала ее, когда ответила так, но вот что делать дальше, я совершенно не представляла.

– Ну… в каком смысле «не доверяю»? – уточнила я. – Что вы подразумеваете под доверием?

– Доверие… – протянул он. Его лицо приобрело выражение «ну-это-же-очевидно-детка», хотя он так и не сказал. – Доверие, – начал он, – это вера в кого-то, в чьи-то способности. Вы можете доверить персоналу школы охрану вашей безопасности? Верите, что они действуют в ваших интересах?

Я пожала плечами.

– По-вашему, все выходит слишком просто. Либо черное, либо белое. Никаких оттенков.

– Думаю, так оно и есть, – согласился он. – Я не пытаюсь обмануть вас своими вопросами. – Я видела, что он постепенно теряет терпение или что, возможно, я просто ему не очень нравилась. Я заметила, что уши у него заросли волосами. Было трудно не смотреть на них, зная об этом, очень уж много их было и снаружи, и внутри.

– Может быть, если бы вы жили здесь, то видели бы все несколько в другом свете. – Я глядела на его уши и чувствовала, что еще немного – и я начну глупо хихикать, точь-в-точь Хелен на нашей последней групповой встрече. Я сосредоточилась на его галстуке. Он тоже был желтым, как и его блокнот, но более глубокого оттенка, с лазоревыми ирисами. Лазоревый – я по-прежнему любила это слово. Хороший был галстук. Даже замечательный. – Отличный галстук, – сказала я.

Он наклонил подбородок, чтобы получше рассмотреть галстук, словно успел позабыть, какой именно выбрал сегодня. Может, и правда забыл.

– Спасибо, – сказал он. – Он совсем новый. Жена выбирала.

– Очень мило, – одобрила я. Это и впрямь было мило. И еще совершенно нормально. Быть женатым на женщине, которая выбирает для тебя желтые галстуки. Что бы это слово ни значило – нормально… Жить не в таком вот «Обетовании», вот что это. По крайней мере, тогда мне казалось именно так.

– Да, она у меня вроде как модница, – улыбнулся он, но потом вдруг вспомнил, зачем он здесь. – Можете ли вы уточнить, что именно имелось в виду, когда вы сказали, что не можете доверять персоналу?

Теперь он говорил как типичный психолог, который просит тебя поточнее описать твои чувства. Сама удивляюсь, почему я выбрала именно его, чтобы излить душу. Как мне вообще такое пришло в голову? Может, дело было в том, что ему полагалось воспринимать меня всерьез, чего бы я ни наговорила? Или дело было в его дотошности, в точном следовании правилам, а еще в том, что его положение давало мне слабую надежду найти в нем не судью, а адвоката?

– Уверена, Рик, Лидия и все остальные в «Обетовании» думают, что действуют в наших интересах, заботятся о нашем телесном, душевном и духовном состоянии, – начала я. – Но между правдой и тем, что ты принимаешь за нее, есть разница.

– Хм… – промычал он. – Продолжайте.

– Попробую. – Я не знала, получится ли, но все равно попыталась. – Бывает так, что можно здорово кому-то навредить, если хочешь ему помочь, но заведомо неправильным способом.

– Так вы хотите сказать, что к вам применяют насилие? – Его тон мне не очень нравился.

– Послушайте, никто нас не бьет. На нас даже не кричат. Дело же не в этом. – Я вздохнула и покачала головой. – Вы спросили меня, доверяю ли я персоналу? Я не сомневаюсь, что нас будут перевозить с соблюдением всех дорожных правил, что еда для нас будет закупаться каждую неделю, но в том, что касается моей души, я не верю им ни на йоту. Никто из них не знает, что нужно мне, чтобы стать лучше и получить гарантированное место в раю.

Тут я поняла, что он меня не слушает, возможно, ему с самого начала все это было неинтересно. Я злилась на свой беспомощный язык, неспособный выразить то, что было мне так важно, ради Марка, хотя вряд ли бы он согласился со мной.

– Забудьте, – оборвала я себя. – Это трудно объяснить. Я не верю, что такое место, как «Обетование Господне», вообще необходимо. Что мне нужно находиться здесь, всем нам. Весь смысл пребывания в этой школе заключается в том, что нас обязывают верить – все это ради нашего блага, нашего спасения, так могу ли я ответить «да» на ваш вопрос?

– Думаю, нет, не можете, – согласился он.

Наконец-то я задела его. И я решила не останавливаться:

– Я же знаю, что вы здесь из-за того, что случилось с Марком.

Но прежде чем я успела закончить, он перебил меня:

– Того, что мистер Тернер сделал с собой.

– Что? – удивилась я.

– Вы сказали «с ним случилось», – объяснил он. – С ним не просто что-то случилось. Он нанес себе довольно серьезные увечья.

– Да, находясь в стенах этого учреждения, – сказала я.

– Правильно, – подтвердил он бесстрастным тоном. – И именно поэтому я здесь: чтобы изучить условия, в которых находятся подопечные, а не самую цель существования учреждения, если только ее достижение не подразумевает применение насилия или отсутствие ухода.

– Но разве это не эмоциональное насилие?

– Возможно, – сказал он уклончиво. – Вы считаете, что подвергаетесь эмоциональному насилию со стороны персонала?

– О боже! – Я всплеснула руками, что вполне передавало мои истинные чувства. – Вы же слышали, что цель этого гребаного места – заставить нас ненавидеть себя так, чтобы нам захотелось измениться. Нам положено ненавидеть и презирать себя.

– Понимаю, – сказал он, но я прекрасно видела, что он лжет. – Что-нибудь еще?

– Нет, я думаю, ненависти к себе вполне достаточно.

Он неуверенно посмотрел на меня, подбирая слова, потом вздохнул и сказал:

– Вы должны знать, что я записал все, что было здесь сказано, и все это войдет в официальный отчет, который будет доведен до сведения комитета. – Пока я говорила, он и впрямь кое-что отмечал в блокноте, но сомневалась, что он действительно зафиксировал мои слова, и уж точно не так, как они были сказаны.

– Хорошо. Видимо, для перемен этого будет вполне достаточно. – Теперь я ненавидела этого типа, да и себя заодно, ведь я понадеялась, что, честно ответив на несколько вопросов, я сумею что-то изменить. Хотя бы раз в жизни.

– Не уверен, что понимаю вас.

Не сомневаюсь, что он и впрямь не понял, что я пыталась ему сказать. Но правдой будет и то, что не очень-то он и старался, потому что вся его беспристрастность была напускной. Возможно, и даже скорее всего, он считал, что таким, как я и Марк, самое место в «Обетовании» или еще где похуже. И хотя я сознавала, что вряд ли смогу найти нужные слова и объяснить ему, что я чувствовала, для меня важно было попытаться. Скорее ради себя и Марка, чем ради него.

– Я хочу сказать, – продолжала я, – что, если вы сомневаетесь в том, чему вас здесь учат, во что заставляют верить, тогда вам грозят адом. Вам говорят, что вас все стыдятся и сам Иисус отказался от вашей души. А если вы похожи на Марка, то вы взаправду верите и в Иисуса, и в это дурацкое место. Но и этого мало, поскольку то, что вы пытаетесь изменить, изменить невозможно. Это часть вас, как ваш рост или форма ушей. Но подобные учреждения это не останавливает, они должны убедить вас, что вы всегда будете мерзким грешником и что это полностью ваша вина, потому что вы плохо старались. И с Марком это сработало.

– То есть персонал должен был предвидеть, что Марк сделает нечто подобное? – спросил он, снова делая пометки. – Были тревожные сигналы?

Тут я сдалась.

– Да, например, заучивание наизусть самых жутких отрывков из Библии. Это ли не тревожный сигнал?! – спросила я, глядя прямо ему в лицо с таким же пустым выражением, как и у него. – Но здесь это считается добрым знаком. Удивительно, что еще не все ученики поотрезали себе гениталии, кругом ведь столько подходящих острых предметов. Я, наверное, именно этим и займусь сразу же после нашей беседы, только вернусь в свою комнату.

Он несколько изменился в лице, но быстро взял себя в руки.

– Жаль, что вы так расстроены, – сказал он. Он не сказал «жаль, что расстроил вас». Не взял вину на себя, возможно, и правильно, ведь он ни в чем и не был виноват.

– Я расстроена. Вы верно подметили.

У него оставались другие вопросы, и он попытался заставить меня рассказать ему об эмоциональном насилии, которое я испытывала. Но в его устах это звучало глупо, словно я была маленькой плаксой, которой не по вкусу справедливое наказание, полученное из-за того, что кто-то был очень, очень плохой девочкой. Поэтому дальше я отвечала односложно. Не прошло и трех минут, как он надел на ручку колпачок, поблагодарил меня за то, что я пришла, и попросил:

– Пожалуйста, пригласите Стивена Кромса.

Так я и сделала.

Не знаю, к чему привели отчеты относительно инцидента, направленные во все эти комиссии, но в жизни «Обетования» ничего особенно не изменилось. Уволили Кевина, да и только. Его сменил Харви, шестидесятилетний бывший охранник из «Уолмарта». Харви носил скрипучие черные кроссовки, очень старомодные, и в три быстрых приема прочищал нос каждые пятнадцать минут. Если бы он поймал меня ночью в коридоре, Рик и Лидия наверняка узнали бы об этом. Кроме того, об инциденте сообщили нашим родителям и попечителям. Наверное, так полагалось по закону. Рут написала мне длинное письмо, в котором выразила свои сожаления о случившемся. Она не усомнилась в лечении, которое я получаю, ни словом не обмолвилась о том, что винит «Обетование» или беспокоится, не постигнет ли и меня сходная судьба. Родители других учеников отреагировали так же. Никто не бросился вызволять своих детей. (Не считая родителей Марка, конечно же.) В течение нескольких следующих недель мы представляли собой чуть более экзотическую стайку грешников, разнообразив рутину церковных служб в «Слове жизни». Но наша мрачная слава, которую нам обеспечила причастность к этому ужасному происшествию, довольно скоро сошла на нет, и в глазах окружающих мы опять стали группой сексуальных извращенцев.

* * *

Помню, папа говорил, что в Монтане только два времени года: зима и сезон дорожных работ. Потом я много раз слышала это и от других, но я все равно считаю, что усвоила эту истину от отца, когда была совсем еще крошкой.

Я знаю, почему люди говорят такие вещи, к чему все это добродушное подтрунивание над тем, что вы на самом деле обожаете. Так принято описывать бесконечную на первый взгляд зиму Монтаны, жару без всяких признаков дождя и лето, причиняющее одно беспокойство, которое следует немедленно за холодными месяцами. Так раскрывается знание природного разнообразия Монтаны, ее неба, погоды, земель. Бывает, люди заменяют дорожные работы лесными пожарами, а иногда говорят, что есть сезон охоты и сезон ожидания охоты. Как бы то ни было, в Монтане есть только два времени года, и один из них не зима.