Текст книги "Дикая магия"

– Что ты имеешь в виду? – спросил Брахт.

– Твою любовь к ней. Сердцем ты сразу почувствовал, что она не лжёт.

Брахт отвёл взгляд, пожал плечами, подумал и согласился.

– Да, я её люблю. Но какое отношение имеет моя любовь к этому созданию? Катя – женщина из плоти и крови, а не… – Он махнул рукой.

– А ты считаешь, что кости её покрыты не плотью? – Вазирь ткнул пальцем в Ценнайру. – В жилах её течёт такая же кровь, как у Кати.

Керниец нахмурился.

– Она сама называет себя зомби, колдун. Или ты хочешь сказать, что она лжёт?

– Нет, в Ценнайре есть нечто сверхъестественное, но ей подвластны человеческие чувства, – пояснил Очен, жестом призывая Брахта, опять готового разразиться бранью, помолчать. – Не забывай также, что Каландрилл в некотором роде тоже больше чем человек. Ты знаешь, что в нем есть особая сила, и с этим ты смирился. Не считаешь ли ты нужным согласиться и с тем, что эта сила даёт ему возможность видеть дальше, чем видит обычный человек? Не может ли он благодаря своему дару чувствовать, что Ценнайра вам друг?

– Каландрилл не разгадал её, – возразил Брахт. – он увидел в ней ту, за кого она себя выдавала.

– Возможно. – Очен повернулся к Ценнайре и без обиняков спросил: – Ты любишь Каландрилла?

Как и керниец мгновениями раньше, Ценнайра заколебалась, застигнутая врасплох. Она не ведала такого чувства, как любовь. Что оно может значить? Что она готова отдать за него собственную жизнь? Что пусть Каландрилл только скажет, и она умрёт, лишь бы не причинять ему страданий? Что она отвернётся, вернее, уже отвернулась от Аномиуса, дабы спасти Каландрилла? Ценнайра не знала, как определить свои чувства к нему, но его прикосновения и улыбка трогали её, как ничто ранее. Если это любовь, то да. Она молча опустила голову, не отрывая взгляда от огня.

– Уваги могли уничтожить Ценнайру, – продолжал Очен. – В ней огромная сила. Но эти создания могли вырвать у неё руки и ноги. Хоруль, ты же их видел. Но она не побоялась вступить с ними в схватку ради Каландрилла.

– Или ради Аномиуса, – упрямился Брахт.

– Ты думаешь, у неё нет чувств? – спросил Очен. – Думаешь, она не боится смерти?

– Как она может бояться того, чего лишена? – возмутился керниец. – Ей нечего терять!

– А ты считаешь, ей от этого легче? – настаивал вазирь. – Да, она бессмертна, но её могли изуродовать. Ты только представь: разорванная на кусочки, но живая. Аномиус держит её живое сердце, так что она не может умереть. Но её могли бы разорвать на кусочки. Представляешь, в какие муки превратилась бы её жизнь?

– Что ты хочешь сказать? – спросила Катя.

– Что она была готова принять судьбу более ужасную, чем простая смерть, – заявил Очен. – Ради Каландрилла.

Катя задумчиво кивнула, Брахт нахмурился. Каландрилл ровным счётом ничего не понимал. Мысли его мутились, в голове царила неразбериха. Слова их и доводы были для него пустым звуком. Ценнайра – зомби? Аномиус послал её за «Заветной книгой»? Но ведь Каландрилл держал Ценнайру в своих объятиях, он чувствовал её губы, и они человеческие. А сейчас эти самые губы рассказали им всю правду о её сотворении. В истории Ценнайры Каландрилл усомниться не мог, как и в том, что он её любит. Чувство, распиравшее грудь, пугало его, хотя он и понимал весь ужас своего положения. Голова его упала, и он застонал.

Голос Очена с трудом пробился сквозь толчею мыслей:

– Каландрилл, ведь она спасла тебя.

– Да, – глухо сказал он, – Ценнайра сдержала меня, когда я хотел убить Рхыфамуна. Он тогда был в теле увагу. Она оттащила меня в безопасное место и дралась со зверями за меня.

«Потому что она зомби, потому что обладает нечеловеческой силой, потому что в ней – сила мёртвых».

– И это она привела тебя сюда.

– Да, она.

«Потому что выжила там, где не может выжить человек. Потому что магия убивает живых, но не мёртвых».

– А ведь Ценнайра могла бежать, могла спрятаться в лесу и скрытно последовать за нами до Памур-тенга и до Анвар-тенга, не раскрыв себя. Но она так не поступила. Она предпочла дотащить тебя до дороги.

– Истинно.

«Потому что Ценнайра подчиняется приказам своего создателя. Потому что она творение Аномиуса. Почему же тогда я её люблю?»

– А ты её любишь?

Каландрилл заколебался. Ему хотелось отрицать это, но он не мог. И глухим, лишённым всяких эмоций голосом сказал:

– Да.

В полном замешательстве юноша поднял глаза, недоумевая, что заставило его произнести это слово. Как он мог признаться в любви к неживой женщине, к существу, возрождённому из мёртвых, к творению магии колдуна, его заклятого врага? Брахт уставился на него, не веря. Лицо Кати было загадочным, обеспокоенным. Очен смотрел на него спокойно, даже с некоторым одобрением, а в глазах Ценнайры светилась надежда. Он с несчастным видом кивнул и опять повторил:

– Да.

– Это безумие, – зарычал Брахт. – Ты околдован.

– А я думаю, он видит суть, – заявил Очен.

– Какую суть? – Брахт резко рубанул ладонью воздуx. – Суть в том, что сердце её у Аномиуса.

– Нет! – воскликнула Ценнайра, приободрённая ответом Каландрилла. Неприкрытая враждебность Брахта каким-то странным образом придала ей сил: если они хотят правду, то она расскажет им всю правду без утайки – Сердце моё хранится в шкатулке, которую Аномиус сам сделал в Нхур-Джабале. А сейчас он вместе с колдунами тирана дерётся против Сафомана эк'Хеннема. Они заковали его в колдовские цепи, и он вынужден служить тирану. Пока он не может бросить своего хозяина.

– Тогда почему ты ему служишь?

Катя говорила спокойно, но сдерживала себя с явным трудом. Ценнайра почувствовала её презрение и подозрение. Она вздохнула и сказала:

– Боюсь, я ему уже не служу. Сейчас, когда вы знаете обо мне все, я мало чем могу ему пригодиться. Если он узнает, что вы все знаете, он меня уничтожит.

Каландрилл застонал.

– Нет! – Обхватив низко опущенную голову руками, он раскачивался из стороны в сторону.

Катя кивнула и спросила:

– Но до сих пор, до того, как ты нам все рассказала, ты подчинялась ему. А как ты сама утверждаешь, сердце твоё – в Нхур-Джабале. И я спрашиваю тебя ещё раз: почему?

Ценнайра посмотрела в серые глаза: несмотря на осуждение и угрозу, в них было желание услышать все до конца, прежде чем вынести вердикт.

– Я жива только благодаря колдовству Аномиуса, – пояснила она. – Стоит ему возложить руки на шкатулку, как от меня ничего не останется. А он хвастает, что очень скоро освободится от колдовских оков и тогда сможет вернуться в Нхур-Джабаль. Как бы то ни было он вернётся туда с окончанием войны.

– Он хвастает? – резким голосом прервал её Брахт. – Ты с ним общаешься?

– Он дал мне заколдованное зеркало, – сообщила Ценнайра. – Благодаря ему я могу с ним говорить.

– Ахрд! – Керниец вскочил на ноги и подошёл к лошадям. Покопавшись в её мешке, он вытащил обёрнутое в тряпки зеркало и вернулся к костру, держа его так словно в руках у него была змея. – Оно?

– Да. – Ценнайра опустила голову, вдыхая отвращение, смешанное с ужасом, исходившее от кернийца. – Но ты не бойся. Оно становится волшебным, только когда я произнесу магические формулы, коим обучил меня Аномиус. Оно не может причинить вам вреда, Аномиус не видит и не слышит вас.

– Ценнайра говорит истину, – пробормотал Очен. – Это просто зеркало, пока она не произнесёт заклятия.

Брахт с задумчивым лицом положил зеркало на землю. Затем, посмотрев сначала на Очена, потом на Ценнайру, спросил:

– А если я его разобью, что тогда?

– Тогда, скорее всего, Аномиус поймёт, что разоблачён, – сказал Очен.

– Зато он не будет знать, чем мы занимаемся и куда идём, – заявил Брахт. С волчьей улыбкой он вытащил из ножен кортик, взял его за кончик клинка и поднял для удара.

– Стой! – Очен схватил Брахта за руку; накрашенные ногти переливались золотом в свете костра, глаза буравили Брахта, и тот заколебался и нахмурился.

– Почему? Ты же называешь себя нашим союзником. Зачем оставлять ей средство связи со своим хозяином?

– А ты подумай, – проговорил Очен. – Как только Аномиус поймёт, что его посыльный разоблачён, Ценнайра потеряет для него всю ценность. И что тогда?

Старец повернулся к Ценнайре с вопросом на морщинистом лице. Она пожала плечами и сказала:

– Скорее всего, он меня уничтожит. Он не прощает ошибок.

Брахт хищно рассмеялся и вновь поднял кортик.

– Нет! – в отчаянии выкрикнул Каландрилл.

– Нет? – с удивлением посмотрел на него Брахт. – Ты говоришь нет? Ты не хочешь лишить Аномиуса глаз?

– Разбей зеркало – и он уничтожит Ценнайру.

Каландрилл закрыл глаза, откинув голову назад. «Дера подскажи, что делать? Это полное безумие».

– И очень хорошо, – сказал Брахт.

Каландрилл открыл глаза, он был опустошён: внутри у него не осталось ничего, кроме бездны боли и сомнений и во всей этой неразберихе он был уверен только в одном.

– Я люблю её, – заявил он.

Брахт был обескуражен настолько, что с трудом выговорил:

– Как ты можешь любить её?

– Она спасла мне жизнь, – пробормотал Каландрилл.

– Да пойми же ты наконец, она преследовала свои цели! – заорал Брахт и даже перепугал лошадей – животные попятились и забили копытом.

– Я… – Каландрилл покачал головой и обхватил лицо вспотевшими ладонями, – я в это не верю, не верю… Она могла погибнуть, могла бежать… Бросить меня… но не сделала этого, а рисковала ради меня собой.

Он замолчал. Брахт сверлил его неверящим взглядом. Катя смотрела на него с сожалением. Он с трудом заставил себя поднять глаза на Ценнайру.

– Есть и другие причины, – примирительно сказал Очен в установившейся тишине. – Даже если мы забудем о чувствах Каландрилла, разбивать зеркало неразумно. Во-первых, разбейте зеркало – и Аномиус, скорее всего, пришлёт другого соглядатая, а мы не будем знать кого.

– Сначала пусть нас найдёт, – заявил Брахт, все ещё держа кортик на изготовку.

– Верно. К тому же мы далеко впереди него, – спокойно согласился Очен. – Но магия без труда преодолевает лиги, и очень скоро за нами может увязаться существо, о присутствии коего мы и знать не будем. У нас есть поговорка: «Дьявола надо знать в лицо». Посему если мы не тронем зеркало и позволим Ценнайре говорить с Аномиусом…

– Безумие! – резко сказал Брахт.

– …то мы можем его провести, – закончил Очен. – . И тогда возьмём над ним верх.

– С ней? – возмутился керниец. – Дав ей возможность общаться с ним и рассказывать ему про нас все?

– Это вряд ли. – Вазирь покачал головой, вновь начиная сердиться, словно воинственное упрямство кернийца выводило его из себя. – Она не может воспользоваться зеркалом без нашего ведома. Я сразу об этом узнаю. Нет, Аномиусу она будет говорить только то, что захотим мы.

– Я бы предпочёл разбить зеркало прямо сейчас, – стоял на своём Брахт, – и покончить с этим существом.

Очен, пожав плечами, повернулся к Кате:

– У нас два разных мнения. Брахт хочет уничтожить Ценнайру, Каландрилл желает, чтобы она осталась жива. Что скажешь ты?

Вануйка долго смотрела в глаза вазирю, словно пытаясь найти в них ответ. Наконец она медленно произнесла:

– Я считаю тебя нашим другом, старик. Но ты с самого начала знал, что Ценнайра – зомби, и ничего нам не сказал. Посему я подозреваю, что у тебя есть свои причины. Огласи их, и я дам ответ.

– Насколько же женщины разумнее мужчин, – пробормотал Очен, одобрительно улыбаясь. – Хорошо, скажу. Я разгадал её ещё у Дагган-Вхе. Там я заглянул в ваши головы. У троих я видел честный огонь. Такова ваша цель. Огонь в Ценнайре был более тусклым, он метался между Аномиусом и той частью её, в которой она ещё остаётся сама собой. Я видел сбитое с толку существо, которое тянется к вам, словно горящий в вас огонь развеял тьму и очистил её. Более того, я почувствовал, что в божественном замысле, коему подчиняетесь все вы, для неё тоже есть место. Какое конкретно, я сказать не могу, но чувствую однозначно, что она должна идти с нами и что без неё вы не добьётесь успеха.

Ката кивнула, а Брахт воскликнул:

– Трое, трое, трое, колдун! Дважды гадалки говорили нам об этом. Почему нас теперь должно стать четверо?

– Талант гадалок – гиджан – не мой талант, – сказал Очен. – Но если хочешь, могу высказать предположение. Я полагаю, что гадалки, к коим вы обращались в Лиссе и Кандахаре, говорили о том, что было тогда. О Ценнайре они не могли сказать ничего, потому что тогда её просто не существовало.

– Ты плетёшь паутину из слов и из неоформившихся мыслей, – раздражённо возразил керниец.

– А что такое будущее, если не загадка? – вопросом ответил Очен. – Разве в Секке гадалка предупреждала Каландрилла об Аномиусе? А в Харасуле вам кто-нибудь сказал о Джехенне ни Ларрхын? А ты, – голос его зазвучал мучительно, – разве подумал о том, чтобы рассказать своим товарищам о взаимоотношениях с этой женщиной?

Брахт смутился. Очен продолжал:

– Ценнайра в тот момент была совсем другой. Будущее – это дорога с бесчисленным количеством ответвлений. Любое может привести к цели, совершенно отличной от основной. Разобраться в этом очень непросто. К тому же не забывайте: когда вы говорили с гадалками, сны Фарна заволакивали оккультные планы, усложняли им видение. Я уверен, Ценнайру они видеть не могли.

Катя, нахмурившись, спросила:

– Так ты хочешь сказать, что Ценнайре предстоит сыграть определённую роль в нашем путешествии?

– Именно это я и говорю, – кивнул Очен. – И твёрдо в этом уверен. Но какую именно, честно говоря, я и сам не знаю.

– Почему мы должны тебе верить?

– Теперь она та, кто есть, – пояснил вазирь, – и останется такой до тех пор, пока сердце её лежит в Нхур-Джабале. Нынче гадалки её увидят. Так что я предлагаю – идём в Памур-тенг и там поговорим с гиджаной.

– Ты же можешь повлиять на неё, – с сомнением в голосе произнёс Брахт.

– Этого не могут сделать даже вазирь-нарумасу, – рассмеялся Очен, качая головой. – Эх, воин, да будь у меня время, я бы тебе все объяснил, но боюсь, ты меня все равно не поймёшь.

– И посему я должен слепо тебе верить?

– А есть ли у тебя выбор? – спросил Очен, вновь сердясь. – Или ты серьёзно полагаешь, что я вознамерился выкрасть «Заветную книгу» и пробудить Безумного бога?

– Я в это не верю, – заявила Катя и повернулась к кернийцу: – Убери кортик, Брахт. Очен говорит разумно.

Керниец с мгновение смотрел ей в глаза, затем хмыкнул и спрятал кортик в ножны.

– А это, – он кивнул в сторону завёрнутого в тряпки зеркала, – что мы будем делать с этим?

– Возьми его, – впервые заговорила Ценнайра, почувствовав, как в ней возрождается надежда.

Брахт покачал головой:

– Только не я. С творениями Аномиуса я не хочу иметь ничего общего.

– Дай его мне, – предложила Катя и улыбнулась. – Если ты ещё мне доверяешь.

– Возьми, – Брахт передал ей маленький свёрток. – Тебе я доверяю, но…

Он посмотрел на Ценнайру и Очена. Катя сунула зеркало под кольчугу и повернулась к зомби.

– Если ты нам воспротивишься, я разобью его, – предупредила она, – и, если это будет в моих силах, убью и тебя.

Ценнайра согласно кивнула. Огромная тяжесть свалилась с её плеч, хотя Каландрилл по-прежнему избегал её взгляда.

– Я вас не предам, – сказала она, обращаясь скорее к Каландриллу. – Я многому у вас научилась и буду помогать, чем смогу. Даже если это приведёт меня к смерти. Я постараюсь вернуть себе сердце, если такое возможно. Вы можете не доверять мне, но я ещё раз повторяю: я вас не предам. Даю слово.

– Слово?

Голос Брахта разбил зарождающуюся надежду, и Ценнайра, ищя поддержки, повернулась к Каландриллу. Тот мрачно смотрел в землю. Ей стало совсем обидно.

Глава одиннадцатая

Чазали позвал Очена к погребальным кострам. Троим друзьям и Ценнайре представлялась возможность поговорить с глазу на глаз, но Каландрилл был настолько смущён, что ему было не до беседы. Ему хотелось побыть одному или ещё послушать колдуна, дабы разобраться в том хаосе, что царил у него в голове. Он не мог отрицать, что любит Ценнайру. И это – единственный факт, за который можно было твёрдо ухватиться. О возможных последствиях Каландрилл предпочитал не размышлять. Во что превращала его столь странная любовь? В чудище, в некрофила? Да, верно, Очен утверждает, что Ценнайра из плоти, что в жилах её течёт кровь, что она обладает человеческими чувствами. И все же кровь бьётся у неё в жилах благодаря колдовству Аномиуса, а кости и мускулы, скрытые под плотью, обладают невероятной силой. Губы её мягкие и живые, но что, если и это – результат колдовства? Она обещает ему помощь, несмотря на месть её создателя и на риск быть уничтоженной. Но можно ли ей доверять? Брахт говорит, что Каландрилл заколдован. Может, он прав? Может, Каландрилл позволил ей обмануть себя? Отчаяние, серое и бесцветное, вдруг овладело им, как тогда в форте, когда Рхыфамун украл у него цель и лишил его решимости. Он почему-то вспомнил трактаты, прочитанные им в Секке, и диссертации, которые листал в дворцовых библиотеках. Он вспомнил о вампирах, о том, как они поступают с людьми.

Может, и он позволил себя очаровать? Может, чувства, влёкшие его к Ценнайре, – это колдовство? Каландрилл заставил себя поднять на неё взгляд и увидел перед собой только красивую женщину с огромными карими глазами, которые смотрели на него с испугом. Чего она боится? Конечно же, не меча – к нему она уже прикасалась, и меч не причинил ей вреда. И магии Очена ей опасаться ни к чему. Вазирь может её уничтожить. Но он поддержал её. И все же она подавлена и смущена Каландрилл видел в ней только женщину, измученную, перепуганную женщину. И он пожалел о том, что не может улыбнуться.

Юноша вздрогнул, когда Брахт позвал его в сторону.

– Может, поговорим с глазу на глаз?

Каландрилл обвёл рукой лагерь котузенов, столпившихся вокруг погребальных костров и распевавших молитвы вместе с Оченом, и сказал:

– Мы и так одни.

– Правда?

Брахт холодно посмотрел на Ценнайру; та встала и тихо произнесла:

– Я не буду вам мешать.

Поправив грязные кожаные доспехи, она отошла – одинокая, с опущенной головой. Брахт несколько мгновений глядел ей вслед, затем встал и поманил Каландрилла и Катю за собой. Он подвёл их к лошадям, щипавшим траву, и вороной жеребец приветственно заржал, когда керниец погладил его лоснящуюся шею.

Не спуская глаз с Ценнайры, Брахт тихо спросил:

– Она нас слышит?

– Она видит сквозь ночь, – сказала Катя, – думаю, и слышит не хуже.

– Да какая разница? – глухо вмешался Каландрилл.

– Она знает каждый наш шаг, – проговорил керниец, – и я до сих пор не уверен, можем ли мы доверять колдуну.

– Дера! – тяжело вздохнул Каландрилл. – Он прав: у нас нет выбора.

– Именно об этом я и хочу поговорить, – заявил Брахт. – Мне наше положение вовсе не нравится.

«Мне тоже, – подумал Каландрилл. – Я бы предпочёл, чтобы Ценнайра была обыкновенной женщиной, а не творением магии. Дера! Было бы лучше, если бы мы вообще её не встретили или я бы её не полюбил. Но я люблю и боюсь, тут уж ничего не поделаешь». Вслух же он спросил:

– Что ты предлагаешь?

– Надо уходить, – сказал Брахт.

– И заблудиться? В этой незнакомой стороне? – Катя покачала головой. – Очену я доверяю. Я считаю, он говорил правду про войну. В Анвар-тенг мы сможем пройти только с ним.

– И не забывай ещё про гиджану, – заметил Каландрилл. – Если в Памур-тенге нам удастся побеседовать с гиджаной, то она, возможно, развеет наши сомнения.

– А кто сказал, что мы можем доверять гиджане? – возразил Брахт. – Ценнайра – творение Аномиуса, он сделал её такой, какая она есть. А Аномиус наш враг. Очен знал это, но скрыл.

Каландрилл кивнул, борясь с охватившим его отчаянием.

– А что случилось бы, – спросил он, – если бы Очен сразу нам все рассказал?

Брахт нахмурился, сжав эфес меча. Катя медленно произнесла:

– Мы бы бросили её или попытались убить.

– Так и надо было поступить, – сквозь зубы пробормотал керниец.

– Очен считает, что ей отведена определённая роль, – пожал плечами Каландрилл, – и, каковы бы ни были её причины, она спасла меня.

– Ахрд! – Брахт сердито рубанул рукой воздух. Жеребец всхрапнул, раздув ноздри. – Мы уже об этом говорили – она повинуется своему хозяину, не более того.

Гнедой прикоснулся сзади к волосам Каландрилла. Ласка животного придала юноше сил, и Каландрилл погладил его по бархатистой морде.

– Может быть, а может, и нет. В одном я уверен: я ей глубоко признателен. Кто знает, может, она руководствовалась… – он помолчал, – любовью?

– Да как может любить бессердечное создание? – воскликнул Брахт.

– Очен настаивает, что Ценнайра обладает чувствами – сказала Катя. – Даже если она спасла Каландрилла по приказу Аномиуса, после того она могла убежать. Подумай об этом, Брахт. Ценнайра знала, что разоблачает себя.

– Ты хочешь сказать, ты ей доверяешь? – спросил керниец.

– Я хочу сказать, что не уверена, – ответила вануйка. – В искренность Очена я верю, а он считает, что ей уготована определённая роль. И я не могу не думать о том, что он может быть прав и что Ценнайре и впрямь суждено сыграть свою роль в нашем путешествии.

Брахт в отчаянии покачал головой:

– А я настаиваю: нельзя верить ни тому, ни другому, – заявил он.

– Ты хочешь, чтобы мы продолжали без них? – поинтересовалась Катя. – Только мы втроём по бескрайним землям джессеритов? Сквозь воюющие армии? Боюсь, нам далеко не уйти.

– А если мои сомнения имеют под собой основания? – Брахт сердито посмотрел на неё. – Далеко ли мы уйдём в этом случае?

Катя ответила не сразу. Повернувшись к Каландриллу, она спросила:

– Что скажешь ты?

Каландрилл пожал плечами, сожалея о том, что все это происходит с ним. Как бы он хотел оказаться подальше отсюда, и от этих сомнений, и от необходимости принимать решения и делать выбор. Но он, к сожалению, здесь, и ему надо отвечать.

– Я думаю, – медленно начал он, болезненно собирая вместе разлетающиеся, как ослеплённые светом мотыльки, мысли, – что без Очена и котузенов нам не справиться. А магия Очена, соединённая с силой Ценнайры, спасла меня от увагов и от Рхыфамуна. Без них я бы погиб. Так что нам ничего не остаётся, как ехать с ними и дальше.

– Ты доверяешь Очену? – подивился Брахт.

Каландрилл подумал и кивнул:

– Да. Даже если под твоими сомнениями есть основания, он заинтересован в том, чтобы доставить нас до цели в целости и сохранности. Мы трое – едины, если, конечно, гадалки и Молодые боги не обманули нас. Мы есть та троица, о которой говорят все предсказания. Посему, если Очен и задумал предательство, суть коего я не понимаю и в кое не верю, у него нет другого выхода, кроме как доставить нас до места.

Кернийца его слова не убедили.

– Это – логика, Брахт, – сказала Катя, – неопровержимая логика. Я, как и Каландрилл, верю Очену. Но даже если предположить, что колдун предатель, он вынужден нам помогать. Мы нужны и Очену, и Аномиусу. Без нас им «Заветной книги» не видать.

Брахт несколько мгновений задумчиво смотрел на друзей, гладя жеребца по гриве, затем кивнул.

– Да будет так, – согласился он. – В том, что вы говорите, есть рациональное зерно. И я постараюсь хотя бы на какое-то время поверить колдуну.

– А Ценнайре? – спросил Каландрилл.

– Ей я не поверю никогда, – заверил его керниец. – Больше того: пусть только попробует нам воспротивиться, и я собственноручно твоим мечом проткну её, с благословения Деры.

Каландрилл посмотрел в холодные немигающие глаза кернийца и опустил голову.

– В этом не будет необходимости, – хрипло сказал он. – Если она предательница, я сам её убью.

На лице Брахта отразилось сомнение, но Катя жестом попросила его молчать и положила Каландриллу на плечо руку.

– Будем надеяться на богов. И на то, что в уничтожении Ценнайры не будет необходимости.

Голос её звучал мягко. Каландрилл посмотрел в серые глаза и благодарно улыбнулся, хотя и понимал, что за сей симпатией стоит решимость, столь же непоколебимая, как и решимость Брахта. Если случится худшее, ему не придётся поднимать на Ценнайру руку. Товарищи его, свободные от привязанности к ней, колебаться не станут.

Он кивнул и пробормотал:

– Боюсь, меня ждёт несладкое путешествие.

Брахт промолчал, Катя сказала:

– Хочется думать, оно продлится недолго. Возможно сомнения наши будут развеяны уже в Памур-тенге.

«Ваши – может быть, – подумал Каландрилл. – а мои? Подтверди гиджана, что Ценнайра предана нам, вы вздохнёте свободней, а я? Что делать мне с любовью к женщине, воскрешённой из мёртвых?»

Он отвернулся, не желая больше терпеть Катино сострадание, вернулся к костру и налил себе чая, чтобы хоть чем-то себя занять. Но как занять свои мысли? Как развеять сомнения, походившие на грифов в ожидании смерти ослабленного животного? А если ему это не удастся, то дальнейшая дорога станет просто невыносимой.

Резкая боль пронзила его руку – чашка рассыпалась на мелкие кусочки, и из пальцев закапала кровь. Каландрилл разжал кулак и принялся вытаскивать осколки фарфора из ладони.

– Я помогу.

Ценнайра присела перед ним на корточки и начала осторожно, нежно прикасаясь к его коже, вытаскивать осколки. Первым его порывом было выдернуть руку, но Ценнайра посмотрела на него с такой мольбой, что он не осмелился. Она с грустной улыбкой склонилась над его рукой, и поднимающееся солнце заискрилось на её иссиня-чёрных волосах. Он вдохнул запах её волос, и голова у него чуть не закружилась.

Каландрилл не шевелился. Подошли Брахт и Катя. В глазах кернийца Каландрилл прочитал отвращение, словно перед ним был вампир, ласкавший свою жертву. Катины глаза были загадочны, она что-то пробормотала Брахту на ухо, и они отошли к котузенам. Каландрилл почувствовал тепло на ладони и посмотрел на Ценнайру, которая высасывала из его раны кровь.

Этого стерпеть он уже не мог и отдёрнул руку, словно обжегшись.

Ценнайра с виноватым видом стёрла кровь с губ.

– Теперь рана чистая, – сказала она и добавила, грустно улыбнувшись: – А от меня ты не заразишься.

– Я и не думал… – Голос у него сорвался, и он бессильно покачал головой: – Прости.

– Это я должна вымаливать у тебя прощения, – пробормотала Ценнайра.

– Я не знаю… – Каландрилл тяжело вздохнул. «Дера, – подумал он, – да в этих глазах можно утонуть» – Я уже вообще ничего не знаю.

«Кроме того, что люблю тебя».

Пытаясь скрыть своё смущение за куртуазными манерами, Каландрилл напыщенно произнёс:

– Мадам, я напоминаю о вашем слове. Я обязан вам жизнью и за это благодарен. Но до тех пор, пока мы не поговорим с гиджаной в Памур-тенге… Надеюсь, вы меня понимаете.

Ценнайра отвела взгляд и сказала:

– Да, глупо было ожидать чего-нибудь другого.

«Ну как ты не понимаешь? Бураш! Со мной такое впервые! Как ты этого не видишь?»

Она встала и пошла прочь, но остановилась, когда Каландрилл позвал её:

– Ценнайра, я молю богов о том, чтобы все было так, как ты сказала.

Он смотрел на неё с надеждой и страхом, и она твёрдо проговорила:

– Все будет именно так, Каландрилл.

Юноша кивнул, и, несмотря на его несчастный вид, в ней вновь затеплилась надежда.

Когда они тронулись в путь, солнце стояло уже высоко. Лучи его высвечивали макушки деревьев, по лазурной синеве плыли лёгкие белоснежные облака. Ветер, дувший с севера, напоминал, что год близится к концу. Дым от погребальных костров поднимался длинными чёрными языками над деревьями и улетал с ветром.

Каландрилл ехал в молчании. Беспокойство, не оставлявшее его все эти дни, навалилось с новой силой. Перестук копыт звучал погребальной песней, в ветре ему чудился запах горелого. Он словно нашёптывал ему на ухо о бессмысленности бытия, о потерях и поражениях. Каландрилл поднял глаза к небу, и ему показалось, что оно побледнело в ожидании бури. Облака словно молили о пощаде, а голубизна казалась запятнанной кровью. Деревья подле дороги угрожающе раскачивались, щебетания птиц не было слышно за шуршанием ветра. В воздухе пахло помётом и смертью, а на душе у него было так тяжело, что Каландрилл даже застонал, позволив себе предательскую мысль о неизбежности пробуждения Фарна – Рхыфамун так далеко впереди, что ему не составит труда добраться до опочивальни Безумного бога и при помощи «Заветной книги» пробудить своего господина.

Каландриллу никак не удавалось успокоиться. У него начинала болеть голова, душа металась.

«Неужели это любовь? – думал он. – Неужели я так низко пал из-за своих чувств к Ценнайре?»

Ветер утвердительно шуршал в листве. Каландрилл сдался, и душа его словно вновь покинула тело и поплыла на волнах отчаяния. Но где-то в самой глубине его все ещё теплился огонёк надежды. Каландрилл мотнул головой и сказал себе: «Нет, до тех пор, пока не доказано, что Ценнайра лжёт, я не имею права ей не доверять». Он вспомнил обереги, коим научил его Очен, и начал медленно произносить их, чувствуя, как вокруг поднимается защитная стена доброй магии, отгоняя прочь сомнения и тоску. Небо вновь заголубело, ветер посвежел, и Каландрилл понял, что просто-напросто подвергся ещё одной оккультной атаке, что Рхыфамун или Фарн сделали ещё одну попытку вытянуть из него душу, заманить его в царство эфира и поймать там в ловушку. Он улыбнулся, чувствуя, как боль отступает, и торжествуя: хоть маленькая, но победа.

Он любит Ценнайру, да, любит её, этого отрицать нельзя. Но он не позволит любви поставить под угрозу их цель. Самое главное – заполучить «Заветную книгу», доставить её святым отцам Вану и уничтожить. Если Ценнайре суждено сыграть свою роль, очень хорошо, если нет… Он отогнал эту мысль, убеждая себя в том, что в Памур-тенге все станет ясно и сомнения его развеются. Брахт тоже поверит ей, и они вчетвером расстроят коварные планы Рхыфамуна. А до тех пор он будет держать свои чувства в узде.

– Истинно! – Каландрилл рассмеялся, откинув голову. Укрывшись за оберегами, он упивался вновь ставшим сладким воздухом и бросал вызов Рхыфамуну и самому Безумному богу.

Вдруг ему почудилось щёлканье клыков; он прислушался, но не услышал ничего, кроме шуршания елей. Птицы пели, белки цокали, из-под подлеска выскочила дикая свинья с тремя неуклюжими годовалыми поросятами.

Воины, ехавшие с обеих сторон от Каландрилла, повернули к нему головы. Он улыбнулся, уверовав в свою способность противостоять отчаянию.

Но одно дело – уверовать, другое – сохранить веру. И во время привала в поддень ему пришлось разрываться между товарищами и Ценнайрой. А это давалось с огромным трудом. Обещать себе забыть о чувствах, не делать выводов и не принимать решения до тех пор, пока они не доберутся до Памур-тенга, легко. Куда тяжелее сдержать слово. Особенно когда дорогу окутали сумерки, а Ценнайра, соскочив с лошади, заколебалась, не зная, куда ей пойти. Брахт просто не замечал её. Он почистил жеребца и принялся собирать хворост. Катя, хотя и не была настроена столь враждебно, тоже старалась не подходить к ней близко, а котузены, чувствуя размолвку, держались своими группками. Каландрилл оказался в щекотливом положении: вызвать неудовольствие Брахта и пригласить Ценнайру к ним? Или пойти к ней, что разозлит кернийца ещё больше? Он разрывался между верностью и жалостью.