Текст книги "Дикая магия"

Глава четырнадцатая

– Некромантия в том виде, в каком воспользовался ею Аномиус, – сказал Очен, когда урок закончился и Каландрилл вновь вернулся к теме сердца Ценнайры, – здесь не практикуется, как и вообще среди цивилизованных народов, посему я мало с ней знаком. Если бы не Ценнайра, я бы предпочёл на эту тему не говорить.

– Ты сказал, что она может получить сердце назад! – возразил Каландрилл, все более и более нервничая.

– Это возможно. – Очен протестующе поднял руки. – Но…

Он замолчал, и Каландрилл перестал дышать. Сомнение, прозвучавшее в голосе колдуна, заставило его – живое – сердце биться как молот. Внутри у него все кипело от волнения.

– Но?.. – спросил он.

Очен вздохнул и переплёл руки в широких рукавах зеленого халата. На мгновение он вперил взгляд в тёмное звёздное небо, в серп луны, а затем вновь посмотрел на Каландрилла.

– Ты заслуживаешь правды, – наконец хмуро сказал он, – чистой правды, и ты её услышишь. Но прежде я хочу тебя предупредить: эта правда может тебе не понравиться. Нет, помолчи, – быстро вставил он, когда Каландрилл открыл было рот. – Выслушай меня, но сделай скидку на то, что я говорю о худшем варианте, а также на то, что я не очень хорошо разбираюсь в этом деле. Будем надеяться, что с помощью Хоруля и его божественных братьев вам удастся избежать худшего. Будем надеяться на исполнение желаний твоего и её сердец.

Каландрилл кивнул, но плотно поджал губы. По спине у него побежали мурашки.

– Итак, – тихо продолжал Очен, – общая ситуация такова. Для того чтобы Ценнайра вновь стала смертной, нужно высвободить её сердце из лап Аномиуса. Для чего необходимо забрать шкатулку из Нхур-Джабаля. А я не сомневаюсь, что Аномиус охраняет её мощным колдовством. И поскольку цитадели не знает никто, то уже эта задача может стать чрезвычайно опасной. Однако если Ценнайра опишет цитадель в мельчайших подробностях, то её можно будет отыскать.

Он замолчал и кивнул сам себе. Под ложечкой у Каландрилла засосало.

– Но вся схема может оказаться другой, – вновь заговорил Очен. – Я тебя предупреждал, что заглядывать в будущее не моё призвание. Я также говорил о своей уверенности, что во всем этом присутствует божественный замысел. Вполне вероятно, Балатур, как и его брат, видит сны, кои помогают тебе. Возможно, во всем этом присутствует рука тех сил, кои управляют Молодыми богами. Наверняка я утверждать не вправе, но мне кажется, Ценнайре было предписано присоединиться к вам и стать вашим союзником.

– В таком случае, – не выдержал Каландрилл, – Балатур и Молодые боги, и все те силы, которые стоят за ними, должны нам помочь.

– Не исключено, – медленно проговорил Очен, – но подумай вот о чем. Ежели Ценнайре было предписано стать частью этого дела, значит, ей предписано было стать зомби. Возможно, ей также предписано оставаться зомби до тех пор, пока вы не добьётесь своего.

– Нет! – в отчаянии воскликнул Каландрилл. – Этого не может быть!

– Что может, а чего не может быть – решать богам и судьбе, – возразил вазирь, – а не простым смертным. Но пойми меня правильно: я не утверждаю, что это будет так, и только так. Вполне вероятно, твои желания исполнятся.

– А вероятно, и нет, – пробормотал Каландрилл с горечью в голосе.

– А вероятно, и нет, – подтвердил колдун. – Но если это так, отвернёшься ли ты от своего предназначения?

Каландрилл, не понимая, уставился на него, а затем замотал головой.

– Нет, – ответил он. – В Тезин-Даре я – мы трое поклялись довести это дело до конца. Я не откажусь от своего слова, что бы ни случилось. И все же мне бы хотелось, чтобы Ценнайра вновь обрела сердце.

– А ежели этому не суждено случиться? – настаивал Очен.

Каландрилл отвернулся от вазиря и посмотрел в небо, чувствуя, что ещё немного, и слезы потекут у него по щекам. Он заскрежетал зубами и в отчаянии сжал кулаки. Дера, как же это тяжело. Брахт совершенно прав, когда утверждает, что оккультный мир – сплошные загадки. Ни одного чёткого ответа, сплошная паутина всяких возможностей. Он глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки, разжал кулаки и провёл рукой по глазам.

– Значит, не суждено, – сказал он, изо всех сил стараясь скрыть дрожь в голосе, – и я должен с этим смириться. Но решимость моя тверда.

– Будь Ценнайра смертной, ты был бы уже мёртв, – заметил Очен, чтобы хоть как-то успокоить его.

– Ты раскрыл часть этого умысла, – пробормотал Каландрилл.

– Истинно, – сказал вазирь. – Мне кажется, что одно здесь нанизывается на другое в определённой последовательности: Аномиус посылает Ценнайру на охоту, тогда она ещё была его созданием; она встречает тебя, и сердце её – прости меня – перерождается. Твоё влияние оказывает на неё такое воздействие, что она готова пожертвовать собой ради тебя, она становится твоим верным союзником. Но ничего бы этого не случилось, не будь она зомби. Посему я полагаю, ей судьбой предписано оставаться зомби.

– Но не дольше, чем продлится наше путешествие, – возразил Каландрилл. – Когда мы добьёмся успеха, её миссия будет исполнена, и вазирь-нарумасу не откажутся вернуть ей сердце.

Он замолчал, ожидая ответа Очена.

– Я не сомневаюсь, – тщательно взвешивая слова сказал колдун, – что они по крайней мере попытаются.

От такого ответа во рту у Каландрилла пересохло, сомнения с новой силой навалились на него. Неуверенность Очена настораживала, и он жестом попросил старца продолжать.

– То, что ты просишь, сделать нелегко, – медленно и задумчиво произнёс Очен. – Пересилить магию Аномиуса, расколдовать его заклятия… если это вообще возможно, то все вместе вазирь-нарумасу… истинно, они могут.

– Только могут? – срывающимся от ужаса голосом спросил он.

– Я ничего не буду тебе обещать. – Очен вздохнул и опустил голову, словно не желая смотреть Каландриллу в глаза. – Подобная магия опасна, она способна лишить Ценнайру всякой жизни, способна превратить её в бессердечную оболочку.

– Дера! – пробормотал Каландрилл.

– Я не хочу утверждать за вазирь-нарумасу. Не исключена вероятность, что все гораздо проще, но в одном я уверен: это крайне рискованно. – Вазирь посмотрел ему прямо в глаза и, высвободив руку из рукава, бессильно ею взмахнул. – Я предупреждал, что буду говорить прямо.

– И тебе это удалось. – Каландрилл горько усмехнулся.

– Ты должен узнать правду сейчас, – сказал Очен, – а не тогда, когда мы достигнем Анвар-тенга. Там ты должен быть во всеоружии.

Каландрилл опустил голову, плечи его обмякли. Он молча смотрел в чёрную землю. Затем поднял глаза и с усилием улыбнулся.

– Ты прав, – прошептал он как вздохнул. – Я должен подготовиться к худшему.

– Худшее – это успех Рхыфамуна, – мягко возразил колдун. – Худшее – это пробуждение Фарна. Если такое случится, тебе больше ни о чем не придётся беспокоиться.

– Истинно, – устало, но твёрдо заявил Каландрилл. – Пойдём спать или продолжим урок?

– Мы сегодня много занимались, – сказал Очен. – Чазали разбудит нас с первыми лучами солнца. Так что…

Он со стоном поднялся, держась за поясницу и бормоча проклятия лошадям, сёдлам и старческой плоти. Каландрилл, хотя и был расстроен, улыбнулся, чего видимо, и добивался колдун.

За исключением часовых, все спали. Каландрилл и Катя лежали по одну сторону костра, Ценнайра по другую. Каландрилл устроился рядом. Спит она или нет? – подумал он. Стоит ли поведать ей о мрачных мыслях Очена? Он решил молчать до тех пор, пока она сама не спросит. Лучше, чтобы между ними не было секретов.

И тут Каландрилл увидел её широко раскрытые глаза. В них отражалось пламя костра. Ценнайра выпростала из-под одеяла руку, он взял её, наслаждаясь прикосновением нежной кожи, и его захлестнула волна желания. Она едва слышно прошептала:

– Что он сказал?

Так же тихо, чтобы не разбудить товарищей, Каландрилл поведал ей все. Лицо Ценнайры стало серьёзным, пальцы вжались ему в руку.

– Да будет так, – пробормотала она, когда он закончил. – Я буду молить богов, чтобы они вернули мне сердце, но ежели этому не суждено случиться…

– Мои чувства к тебе останутся неизменны, – заверил её Каландрилл.

– Мои тоже. И все же мне бы хотелось обладать сердцем, – сказала она и едва слышно рассмеялась. А затем с озадаченной улыбкой добавила: – Я и не предполагала, что буду так этого желать. Но тогда я не знала тебя.

Каландрилл поднёс её руку к губам и нежно поцеловал пальцы, но тут же оттолкнул её от себя, чувствуя, что ещё немного – и он уже не сможет себя сдержать и прижмётся к ней. «Дера, – подумал он, – неужели Брахт и Катя испытывают такую муку каждую ночь? Я и подумать не мог, что это так трудно».

– Как же тяжело, – прошептал он.

– Да, – выдохнула Ценнайра, – но мы дали обет.

– Истинно, – простонал он, и Брахт тут же зашевелился, открыл глаза и схватился за эфес меча, лежавшего у него на груди. Приподнявшись на локте, он посмотрел на Каландрилла, что-то хрюкнул и опять закрыл глаза.

– Спи, – сказала Ценнайра, и Каландрилл, кивнув, отпустил её руку.

Он не сразу уснул, размышляя о Ценнайре и обо всем, что рассказал ему Очен. Мысли громоздились одна на другую, но постепенно сон, полный страсти и отчаяния, овладел им.

Каландрилл проснулся с первыми лучами рассвета. Глаза у него слезились, во рту было сухо, одеяло после беспокойной ночи сбилось в комок. Он пинком отшвырнул его от себя и, зевая, осмотрелся. Солнце ещё не поднялось над горизонтом. Небо, там, где оно всходило, было ещё молочным. Несмотря на унылую картину, птицы уже распевали вовсю. Он умылся и принялся кинжалом соскребать со щёк и подбородка щетину. Котузены собирались, как обычно, быстро и молча. Они кипятили воду и готовили лошадей. Катя хлопотала у костра, Ценнайра помогала ей, Брахт занимался утренним туалетом жеребца. Каландрилл улыбнулся женщинам и удалился из виду, дабы удовлетворить свои потребности. Затем он вернулся к костру, принял от Ценнайры чай, мясо и кусок хлеба, который Катя разогрела над костром.

Позавтракав, путники оседлали лошадей, затушили костры и выехали из-под укрытия холма. Как только они оказались на открытой местности, в лицо им ударил сильный северный ветер, растрепавший гривы лошадей. Каландрилл вдохнул воздух, и ему показалось, что он учуял запах надвигающегося снега. Чем дальше на север, тем ближе зима. Солнце, выбравшееся из-за восточной оконечности мира, ярко засверкало на лазурно-синем небе, по которому конскими хвостами неслись белые перистые облака, но грело слабо.

Чазали, скакавший впереди, задавал все тот же ровный, быстрый темп, как и прежде. И так они скакали до тех пор, пока солнце не взошло у них высоко над головой Тогда всадники остановились в тени ещё одного холма с источником. Они пили кристально чистую холодную воду и торопливо жевали холодное мясо и хлеб, а затем вновь продолжили путь.

К сумеркам возвышавшиеся тут и там на плоскогорье холмы поредели, а потом и вовсе остались позади. Ничто не нарушало унылый пейзаж, если не считать редких оврагов и приземистых изогнутых деревьев, росших вопреки сухой земле и никогда не утихавшему ветру. Они остановились под прикрытием низкорослой рощицы, когда сумерки переросли в ночь. Дров было мало, и костры их горели слабо. Ветер, не встречая преград, с рёвом носился над ровной землёй и грохотал ветвями, выбивая искры из колышущихся языков пламени.

– Ты был прав, – заметил Брахт за ужином. Каландрилл, не понимая, нахмурился, и керниец продолжал: – Угрюмое место.

– Бывает и хуже, – возразил Очен, сидевший рядом. – В Боррхун-Мадже земля ещё суровее.

– Но там хотя бы горы, – с тоской в голосе произнесла Катя.

– Будем надеяться, мы скоро их увидим, – с ухмылкой сказал Брахт. – Повеселеешь ли ты тогда?

Катя улыбнулась:

– Я бы предпочла оказаться среди моих гор, гор Вану, с «Заветной книгой» в руках.

Дни шли за днями; как голодный набросившийся на еду человек, они пожирали лигу за лигой. Равнина уступила место невысоким холмам и узким долинам. Среди небольших перелесков низкорослых чахлых деревьев потекли ручейки и реки. Однажды где-то на юге проплыла тёмная туча, однажды выпал снег, но тут же растаял, напомнив о приближающейся зиме. Вокруг не было и намёка на жильё: ни деревень, ни крестьянских усадеб. Джессеринская равнина словно вымерла. Пейзаж был гнетущим. Изредка Каландрилл позволял себе вглядеться в оккультный мир, и тогда в ноздри ему била ужасная вонь зла. По мере их продвижения вперёд зловоние усиливалось, словно они подбирались все ближе и ближе к склепу, где гнило множество трупов. Очен продолжал обучать Каландрилла искусству магии, и занятия эти, продолжавшиеся далеко за полночь, были для него своего рода отдушиной. Он с трудом добирался до одеяла и быстро засыпал от изнеможения, несмотря на близость Ценнайры. В те короткие мгновения, что выпадали им для разговора, они больше не вспоминали о сердце, словно сговорившись, хотя обоих страшила возможность того, что Ценнайра никогда более не станет обыкновенным человеком, а может, и погибнет при попытке вернуть себе сердце.

Наконец в один сумрачный день, когда на сером небе висела тёмная туча, они увидели Памур-тенг.

Город возвышался посреди широкой долины, окружённой с севера и юга цепочками округлых холмов. С большого расстояния он походил на форт у Дагган-Вхе: квадратный, приземистый, желтоватый и хмурый под низкими тучами. Но когда они с грохотом приблизились к городу, Каландрилл понял, что сходство ограничивалось лишь формой. Город был намного больше Секки: огромный, кубический, он не походил ни на один из городов, виденных им прежде. Ни внешней стены, как в городах Лиссе, ни рва с водой, ни башен. Как и Ахгра-те, Памур-тенг являл собой город-крепость. Внешние оборонительные сооружения представляли неотъемлемую часть внутренних строений. Огромный монолитный блок. В южной стене, со стороны которой они приближались к городу, по центру стояли огромные двойные ворота, обитые снаружи чеканным железом со знаками рода Макузен. С более близкого расстояния Каландрилл увидел амбразуры, смотревшие на них из камня, как внимательные глаза. Они располагались высоко в стене и бежали ровной линией с обеих сторон от ворот. На длинных толстых брусах, закреплённых на стене, висели металлические клетки. Оказалось, что в них сидят узники. Некоторые походили на обтянутые кожей скелеты, что заставило Каландрилла задуматься о природе джессеритской справедливости.

По команде Чазали двое всадников выехали из колонны, подскакали к воротам и начали изо всей силы барабанить в металлическую обивку. Створки неторопливо раскрылись, обнажая въезд в чёрный как ночь тоннель, из пасти которого с пиками наперевес выбежали котуанджи и выстроились в две линии. Когда Чазали и Очен подъехали к первым копьеносцам, котуанджи подняли оружие и в приветствии ударили толстой стороной пики о землю. В тоннеле раздался оглушительный грохот.

Тоннель шириной в два здания выходил на затенённую площадь, окружённую квадратными шестиэтажными зданиями, из окон и дверей которых на чужеземцев смотрели удивлённые лица. Друг от друга дома отделялись узкими переулками. Тяжёлый камень и гладкая поверхность высоких фасадов были устрашающими, давящими; они напоминали Каландриллу огромный муравейник.

Они ехали в центр города по гладкой дороге с тротуарами по обеим сторонам, на которых толпились приветствовавшие их горожане; другие глазели на них из окон и с балконов, и небо словно потерялось за этим скопищем людей и зданий. Первое впечатление Каландрилла оказалось правильным: Памур-тенг являл собой город и крепость одновременно. Его было легко защищать и почти невозможно взять. Переходя с улицы на площадь, с площади на улицу, они словно ныряли то в день, то в ночь. Площади здесь все были квадратные, геометрически выверенные, и приветственные возгласы горожан эхом отскакивали от окружавших их стен. Наконец одна из улочек привела их к металлическим воротам. В маленьких оконцах в стене и над воротами мелькнули тёмные лица. Чазали остановил коня и поднял руку, колонна встала. Очен неуклюже развернулся в седле и пояснил, что они прибыли в дом киривашена.

Два пожилых котуанджа открыли ворота, и всадники въехали во второй тоннель, который вывел их во внутренний двор, не похожий ни на что, ранее виденное Каландриллом.

Вода плескалась в мраморном фонтане посредине крытого портика, по размерам своим походившего на городскую площадь Лиссе. Пол был выстлан квадратными бело-чёрными плитами. Массивные колонны, окружавшие дворик, поддерживали крышу. Сразу над их головами начинались длинные балконы, стоявшие на них мужчины и женщины в роскошных одеждах с любопытством разглядывали вновь прибывших. Каландрилл только сейчас сообразил, что здесь, по всей видимости, жил весь клан Накоти, что это был город в городе. Он осмотрелся и увидел конюшни, кузницы, мастерские, арсеналы, и отовсюду на них с приветливой улыбкой смотрели джессериты.

Слуги, выбежавшие им навстречу, помогли котузенам спешиться. По резкой команде Чазали четверо бросившихся к чужеземцам джессеритов тут же остановились. Из толпы вышла женщина с тремя детьми: невысокая, хрупкая, словно фарфоровая куколка, с чёрными волосами, раскосыми подведёнными глазами и ярко-красными от помады губами. Длинные ногти её тоже были выкрашены красным лаком. На ней был светло-синий халат, на отворотах и по краям расшитый золотыми нитями. Она подошла ближе, и из-под халата её мелькнули золотистые остроконечные туфельки. Две девочки были одеты в подобие халата взрослой женщины. На мальчике красовались шаровары из чёрного шелка и ярко-красная туника, на ногах – ботинки из чёрной кожи. На поясе в ножнах болтался детский кортик. Женщина низко поклонилась, дети последовали её примеру. Чазали поклонился в ответ, снял шлем и с широченной улыбкой на устах раскрыл объятия. Женщина со смехом бросилась ему на шею.

– Госпожа Ника Накоти Макузен, – пробормотал Очен в качестве объяснения, – а девочки – Таджа и Венда, мальчика зовут Раве.

Формальности закончились. Со всех сторон двора к котузенам с шумом и смехом бежали люди, слуги забирали у них лошадей и отводили в конюшни, каковые, как сообразил Каландрилл, занимали целую сторону двора. Несколько слуг нерешительно подошли к чужеземцам, но Каландрилл объяснил, что своими животными они займутся сами.

Чазали отпустил жену и по очереди поднял на руки детей. Лицо его потеряло обычное бесстрастное выражение и светилось радостной улыбкой. Поздоровавшись со всеми, он повернулся и жестом попросил семью поприветствовать гостей.

Госпожа Ника низко поклонилась и приветствовала их в доме Накоти, а дети с любопытством разглядывали. Когда киривашен предложил девочкам выйти вперёд и поклониться, как их учили, они, нервно хихикая, сделали два шага вперёд и тут же бросились к матери. Раве, явно поражённый ростом чужеземцев и их странными одеяниями, подошёл к ним с прямой спиной, поклонился, словно сложившись пополам, и громко поприветствовал их в доме своего отца.

– Ты правильно поступил, – заявил Чазали, с гордостью глядя на сына, затем, повысив голос, произнёс, обращаясь ко всем: – Обращайтесь с ними почтительно. Они друзья рода Макузен, друзья всей нашей страны и нашего бога. Считайте их родственниками по крови, служите им хорошо, пока они в нашем тенге.

– Как долго вы останетесь здесь? – спросила его .жена, и Чазали, покачав головой, сказал:

– Боюсь, недолго. Нас зовёт война, и мы выступаем на рассвете.

Ника кивнула, словно и не ожидала другого ответа, и ни один мускул не дрогнул у неё на лице, но в глазах женщины Каландрилл разглядел грусть. Она повернулась к Очену, поклонилась и сказала:

– Добро пожаловать, вазирь.

– Приветствую тебя, госпожа, – поклоном на поклон ответил старец, – и прошу прощения за то, что наш визит будет столь скоротечным. Более того, нам многое предстоит успеть, пока мы здесь.

– Пусть визит ваш будет коротким, но мир долгим, – пробормотала Ника и перевела взгляд рыжеватых глаз на чужеземцев. – Бани и опочивальни готовы. Надеюсь, платья придутся вам по вкусу.

Каландрилл улыбнулся:

– Мы твои должники, госпожа Ника.

– Ну нет, – она покачала головой, – скорее это мы ваши должники, вы много для нас делаете. Оставьте лошадей, за ними хорошо присмотрят.

– Ничуть не сомневаюсь, – с улыбкой сказал Каландрилл, – но я подозреваю, что ваши слуги предпочли бы оставить это нам. К тому же таков наш обычай.

– Да будет так. – Улыбка настолько молодила Нику, что казалось, у неё не могло быть трех детей. – Ваши кони огромны, особенно вороной. Они вселяют страх в наших людей. Так что, ежели таков ваш обычай, занимайтесь ими сами, а я приставлю к вам человека, и когда вы закончите, он проводит вас в бани и в опочивальни.

– Благодарю, – ответил Каландрилл и вновь поклонился.

Женщина хлопнула в ладоши, и тут же явился слуга в тунике из красновато-коричневого шелка и в жёлтых шароварах. Она отдала ему короткие приказания, слуга поклонился, повернулся к гостям и вежливо посмотрел на них с таким видом, словно чужеземцы, свободно говорящие на его языке, появлялись у них каждый день.

– Пойдёмте, уважаемые господа, – проговорил он. Каландрилл посмотрел на Очена, вазирь кивнул и сказал, что сам найдёт свою опочивальню и встретится с ними позже, чтобы отвести к гиджане.

Устроив лошадей в конюшне, друзья отправились за слугой, который, проведя их через двор, через низкую дверь ввёл в залу, откуда по слабо освещённой лестнице все пятеро поднялись под самую крышу. Слуга – его звали Коре – указал каждому его опочивальню и остался терпеливо дожидаться в коридоре, пока они раскладывали свои пожитки по шкафам, облицованным красновато-жёлтой древесиной. Потом он провёл их в разные ванные комнаты со стеклянным потолком. Нежась в горячей, почти кипящей воде, они наслаждались видом неба. Пахнущее сандаловым деревом мыло легко смывало глубоко въевшуюся в кожу грязь. Когда они выбрались из горячей ванны, слуги в коротких белых накидках облили каждого холодной водой и передали огромные полотенца из мягкого хлопка. И даже предложили вытереть их, но Каландрилл и Брахт предпочли сделать это сами.

Когда они вышли в предбанник, то одежды своей не нашли. Коре пояснил, что кожаные доспехи забрали почистить, а бельё выстирать, дабы оно высохло до наступления ночи. Взамен он предложил им широкие халаты темно-синего цвета и мягкие тапочки, в которых они отправились к себе в опочивальни.

– Если одеяния, подобранные госпожой Никой, вам не подойдут, – пробормотал Коре у двери, – скажите, я принесу что-нибудь другое. Если вам вообще что-нибудь понадобится, позовите меня. Я дожидаюсь ваших распоряжений.

Слуга поклонился, и они разошлись по своим комнатам.

Каландрилл осмотрелся. К его удивлению, внутреннее убранство джессеритских помещений сильно отличалось от непритязательного наружного вида. Пол из до блеска натёртого дерева был покрыт ярким ковром. Широкая кровать с сине-бордовым покрывалом занимала центр комнаты, в ногах стоял пуфик, чуть дальше – умывальник и небольшой столик из коричневого дерева с такими же узорами как на шкафах. На нем стоял графин и четыре кубка из тонкого красного хрусталя. Стены, обитые мягким зелёным шёлком, придавали комнате воздушный вид. Не будь здесь так сумрачно, можно было бы принять её за шатёр. Освещалась комната единственной лампой, свисавшей с лепного потолка, и дневным светом, проникавшим в опочивальню через высокие стеклянные балконные двери. Каландрилл с бьющимся сердцем вышел на балкон и отметил про себя, что с него можно пройти в опочивальню Ценнайры. Тут же он открыл, что на крыше над двором был разбит настоящий сад с невысокими экзотическими деревцами, кустарниками и виноградом, увивавшим маленькие беседки. Каландрилл вернулся к себе, чтобы переодеться, размышляя о том, насколько архитектура джессеритов отражает внутренний мир этого загадочного народа.

Одевшись в чужеземное платье, он внимательно осмотрел себя в зеркале, встроенном в шкаф. Как и в форте, ему предложили рубашку, тунику, шаровары и туфли. Только здесь, в доме Чазали, одеяния были даже богаче, чем у Дагган-Вхе: рубашка из шелка такой белизны, что переливалась даже при скудном освещении комнаты; шаровары темно-синие, обувь из мягкой чёрной кожи, расшитой серебряными нитками и с загнутыми носами; туника зелёная с подложными плечами и золотистый кушак. В ярко-красном кругу на груди и спине была вышита чёрная лошадь, вокруг красовались знаки Накоти и Макузена. Каландрилл настолько свыкся с кожаными доспехами, что ему стало не по себе в столь роскошном одеянии.

В дверь постучали, Каландрилл отошёл от зеркала. В комнату вошёл керниец. На нем красовался точно такой же наряд, и чувствовал он себя в нем столь же неловко.

– В моих одеяниях мне было бы удобнее, – пробормотал Брахт, подходя к столику и наливая себе из графина. – Но вино у них отменное.

Каландрилл тоже налил себе кубок.

– Мы задержимся здесь лишь на одну ночь, – сказал он. – Боюсь, что подобное гостеприимство нас ждёт теперь нескоро.

Брахт что-то хмыкнул и вышел на балкон. День быстро увядал, над городом все ещё висела хмурая туча, и площадь почти терялась в тени. Из едва освещённых комнат по периметру до них доносились приглушённые голоса. Керниец вернулся, налил себе ещё кубок и с удивлением покачал головой.

– Странные люди эти джессериты, – заметил он. – Ахрд, кто бы мог подумать, глядя на город снаружи, что внутри неказистых стен они живут в настоящих дворцах. Но все так плохо освещено.

– Таков их обычай, – усмехнулся Каландрилл. Брахт поставил кубок и поправил кушак и тунику. – Завтра тебе вернут твои одежды, и мы опять поскачем под открытым небом.

– И да будет благословен Ахрд, – кивнул керниец.

В дверь осторожно постучали, Каландрилл открыл.

Перед ним стоял Коре.

– Простите, – пробормотал он, – вазирь Очен Таджен Макузен просит вас явиться.

Каландрилл вернулся к столику, поставил кубок, и ни с Брахтом тут же вышли и постучали в комнаты девушек.

До Каландрилла донёсся голос Ценнайры:

– Войди.

Юноша открыл дверь и замер с открытым ртом. Ценнайра и в кожаных доспехах блистала красотой; в одеяниях, кои предложили им в форте, она была великолепна. Начисто лишившись дара речи, Каландрилл стоял на пороге и смотрел на неё широко раскрытыми глазами. Волосы Ценнайра забрала на затылке усыпанными дорогими каменьями заколками. Переливаясь на чёрном фоне, они подчёркивали её точёную шейку. Глаза она подвела сурьмой на джессеритский манер, губы и ногти алели. Бледно-розовый халат с высоким воротником, застёгнутый на маленькие аметистовые пуговички, обтекал стройное тело; рукава и подол были вышиты красными нитками, на ногах – розовые туфельки. Такая красавица сделает честь любому дворцу, подумал он и поведал ей об этом.

– Благодарю, господин, – она присела в реверансе. Каландрилл хотел ответить ей в том же духе, но позади раздался возглас Брахта:

– Ахрд!

Каландрилл обернулся. Керниец не сводил широко раскрытых глаз с Кати, одетой в светло-голубой халат. Льняные волосы вануйки, зачёсанные так же, как и у Ценнайры, поддерживали чёрные заколки; губы и ногти были розовыми. Брахт качал головой и все повторял:

– Ахрд, Ахрд, Ахрд, – словно не мог вспомнить больше ни одного слова.

– Госпожа Ника послала нам парикмахера, – пояснила Ценнайра, – и служанку, знающую толк в косметике.

– Они неплохо поработали, – похвалил Каландрилл, приходя в себя. – Хотя вы обе – благодатный материал.

Услышав комплимент, Катя с насмешливо-надменным выражением на лице посмотрела на Брахта.

– Может, начнёшь брать уроки у Каландрилла? – предложила она.

Керниец только кивнул, не в силах оторвать от неё глаз.

– Я… – пробормотал он, – Ахрд, я… ты… никогда…

Из затруднительного положения его вывело тактичное покашливание Коре, напоминавшего о том, что их дожидается Очен. Каландрилл, словно при дворе, предложил Ценнайре руку. Брахт, с мгновение поколебавшись, последовал его примеру. Вануйка тихо смеялась, пока они шли по слабо освещённому коридору, а затем, повернувшись к Каландриллу, сказала:

– Когда у тебя будет время, обучи этого варвара кое-каким манерам.

– Трудная задача, – ответил Каландрилл. – Но я постараюсь.

Ценнайра, убедившись, что никто не слышит, шепнула ему на ухо:

– Ты обратил внимание на балкон?

Каландрилл то ли от смущения, то ли от желания покраснел.

– Да, – выдохнул он.

– Ночи ещё тёплые, закрывать дверь на ночь нет необходимости, – пробормотала Ценнайра, и он прошептал:

– Госпожа, я приду.

– Чудесно. – Она с улыбкой на мгновение прижалась к нему, но тут же отстранилась – Коре остановился перед дверью и постучал, сделав широкий жест рукой.

Они вошли в трапезную с ломившимися от яств столами; вазирь восседал в дальнем конце. Каландрилл отметил про себя, что столовая была ярко освещена, словно из уважения к гостям. Вокруг стола стояло шесть стульев; Очен пригласил их занять свои места и отпустил Коре.

Когда дверь за слугой закрылась, он сказал:

– Я подумал, что будет лучше, если мы отужинаем одни. У Чазали и Ники мало времени, а здесь я познакомлю вас с гиджаной.

Словно по команде с балкона в столовую вошла фигура. По чёрному халату с высоким, под самое горло воротником и с вышитыми серебряными нитями конскими головами под цвет волос, забранных, как у Кати и Ценнайры, на затылке и скреплённых чёрными заколками, Каландрилл решил, что это женщина. Лицо её, свободное от косметики, было испещрено бесчисленными морщинами, как и лицо Очена. Гиджана была так стара, что уже пребывала вне пола. Но глаза под белоснежными ресницами сверкали умом. Она заговорила, и голос её зашуршал едва различимо.

– Я – гиджана Киама, – представилась старуха. – Очен сказал, вы желаете заглянуть в будущее.

– Да, если ты согласна, – подтвердил Каландрилл.

– Я готова. – Она рассмеялась, и голос её неожиданно зазвенел как серебряный колокольчик. – Но прежде вкусим трапезы, и за ней вы поведаете мне о том, что привело вас сюда.

Она села с противоположной от Очена стороны стола, вазирь налил себе вина и передал графин Каландриллу. Вино обошло стол по кругу и вернулось к колдуну. Только после этого гиджана заговорила.

– Итак, вы прибыли с четырех сторон света, – шуршала она. – Вы первые чужеземцы в Памур-тенге и вообще в наших городах. Расскажите мне все с самого начала.

Каландрилл кивнул, посмотрел на Брахта и Катю и, заручившись их безмолвной поддержкой, приступил к рассказу.

Когда он закончил, трапеза подошла к концу. Во рту У него пересохло от рассказа, и он сделал большой глоток вина, дожидаясь ответа Киамы.

Гиджана посмотрела на него долгим .взглядом. Лицо её, густо покрытое морщинами, оставалось непроницаемым. После долгой паузы она по очереди внимательно осмотрела его товарищей, словно взвешивала их одного за другим. Такого гадания Каландриллу видеть не приходилось ни в Лиссе, ни в Кандахаре. Молчание затягивалось. Все ждали, когда заговорит гиджана. Наконец она разжала губы: