Текст книги "Человек из Назарета"

Глава 2

Говорят, что Иисус вернулся в Назарет утром в субботу, но не пошел домой, чтобы поесть и отдохнуть, а направился прямо в синагогу. Странный сын, необычный сын, как сказал Иоафам его матери, Марии. Если бы Иоафам знал, насколько он был прав!

В синагоге Иисус сел на скамью – худой, с широко раскрытыми глазами, среди паствы, которая смотрела на него со страхом и некой даже враждебностью. Все знали, что Иисус провел сорок дней в пустыне, и никому это не понравилось. Но ребе, испытывая неосознанный страх, причины которого он никак не мог себе объяснить, вынужден был тем не менее сказать Иисусу:

– Почитай нам из Писания!

Иисус встал и, подойдя к биме [7]7
  Бима – специальный стол для публичного чтения свитка Торы.


[Закрыть]из грубого дерева, повернулся к собравшимся. Высокий и худой (плоти на нем осталось мало, остального же было в избытке), но мускулистый, с горящими глазами, он стоял перед ними. Среди присутствующих он заметил двух молодых людей, которые наблюдали за ним без тени враждебности во взгляде. Иисус, как ему показалось, прежде не видал их лиц. Развернув свиток, он бесстрашно посмотрел на своих сограждан, глядевших на него с холодной отстраненностью, и заговорил:

– Книга пророка Исайи. Здесь сказано так: … Дух Господень на мне; ибо он помазал меня благовествовать нищим, и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать Царствие Божие… – Свернув свиток, Иисус негромко произнес: – Ныне исполнилось сказанное в Писании и слышанное вами.

В синагоге воцарилась напряженная тишина, потом раздались шепот и вздохи. Иисус вернулся на свое место, но тут встал некий старик и воскликнул:

– Ты ведь сын Иосифа, плотника. Что ты имел в виду, утверждая, что исполнилось сказанное в Писании? И кто ты такой, чтобы говорить про слепых, которым якобы ты даруешь прозрение?

Приободренные речами старика, заговорили и другие. Он прав! Какой-то плотник берется толковать закон. Да кто он такой? Какое право он имеет благовествовать нищим? И пошли, и поехали! Иисус вновь встал и, увидев пену на губах стоявшего ближе всех к нему менялы, провозгласил:

– Позвольте напомнить вам древнее изречение. Несть пророка в своем отечестве! И дайте напомнить кое-что еще из того, что есть в Писании. Много было прокаженных в Израиле во времена пророка Елисея, и ни один из них не очистился – ни сыновья, ни дочери Израиля. И единственный, кто вылечился от проказы, это Нееман. Но он не израильтянин, а сириец.

Между тем ярость паствы росла и множилась. Ребе Хомер, в страшном беспокойстве, подошел к Иисусу и сказал:

– Замолчи! Это дом Господа нашего, и здесь не место склоке и скандалу. Уходи.

Иисус кивнул, глянул в сторону женского придела и увидел там свою мать. Кивнул ей сухо, словно малознакомому человеку, ничем не выразив ни сожаления, ни любви, и вышел, слыша за собой:

– Какое безобразие!

– Да это святотатство!

– Какой-то сын плотника! Корчит из себя пророка! Да кем он себя считает, ради всего святого?

Выйдя из синагоги и отойдя от нее на несколько шагов, Иисус остановился, оглянулся и принялся ждать. Два незнакомых ему молодых человека – те, что внимательно слушали его внутри, вышли и приблизились. Один был высок и смугл, а еще слегка прихрамывал. Другой – сложен более изящно.

Высокий сказал:

– Нам велели познакомиться с тобой. Я – Андрей, рыбак, но теперь я буду твоим спутником и последователем. А это – Филипп.

– Я занимаюсь менее полезным ремеслом. Точнее – занимался. Теперь ты дашь мне новое.

– И чем ты занимался? – спросил Иисус.

– Я сочинял и пел песни.

– И кто велел вам познакомиться со мной? – спросил Иисус.

Тем временем из синагоги появился ребе Хомер. Позади него, в некотором отдалении, виднелась пышущая яростью толпа прихожан.

– Они собираются изгнать тебя из города, – сказал ребе. – Уходи, и как можно быстрее. Мне очень жаль, что все вышло именно так.

Судя по виду ребе Хомера, он действительно сожалел, что его паства не проявила достаточно выдержки, такта и понимания, но считал, что Иисус и сам виноват, слишком поспешно попытавшись открыть перед ними двери, идти через которые Израиль еще не был готов.

– Нас послал Иоанн, – сказал Андрей. – Креститель и пророк.

Услышав слова Андрея, ребе еще больше опечалился. Все происходит так быстро в этом новом, малознакомом мире, а он так стар, и ему так хочется покоя! Он повернулся к приближающейся толпе и поднял слабые руки, чтобы остановить тех, кто желал бросить камень в Иисуса. И вот бросил один, потом другой, третий.

– Ты же видишь, – сказал Иисус, кивая в сторону толпы. – Для нас здесь работы нет.

Тем временем люди у синагоги кричали, отчаянно жестикулируя и швыряясь камнями. Он должен проваливать, грязный выскочка, и больше никогда не появляться в Назарете! Брошенный кем-то из толпы острый камень попал Филиппу в щеку, и тут же на его лице показалась кровь. Но Филипп только улыбнулся.

– Ну что ж, – сказал Иисус. – Нам пора уходить.

Но повернуться спиной к нападавшим и просто уйти он не мог. Обратившись лицом к толпе, он двинулся вперед, и многие ретировались, хотя остались и те, кто готов был швырять камни.

– Идем к озеру, – предложил Андрей. – Правильно? К озеру? В Капернаум. Там живет мой брат, Симон, и ты должен с ним встретиться.

– Да, идем в Капернаум, – кивнул Иисус. – А с братом твоим мы встретимся потом.

И они отправились. Андрей, прихрамывая, шел рядом с Иисусом. Филипп по просьбе Иисуса пел свои незамысловатые песенки:

 
Когда поют деревья про любовь?
Весной, когда в лощинах зацветает базилик?
Нет! Лишь тогда, когда Господень светлый лик
Нам явлен, мы любить готовы вновь.
 

Были там песенки про девушек, про удовольствия винопития. Мелодии отличались простотой, и пел их Филипп голосом приятным, хотя и не слишком сильным. Когда они, приветствуемые свежим ветром, дувшим с озера, прибыли в Капернаум, Иисус сказал:

– Идем в синагогу.

– Конечно, – кивнул Андрей.

В синагоге Иисуса приняли весьма дружелюбно. Местная паства не чуралась дискуссий и даже любила их. Люди слушали, задавали вопросы, сами брали слово. Если они соглашались с говорящим, то не скупились на слова одобрения. Да, люди в Капернауме отличались, и немало, от жителей Назарета.

Иисус говорил:

– Не думайте, что я явился разрушать закон или отвергать то, что говорили пророки. Явился я не уничтожать, но созидать. Заповеди Господа нашего, данные Моисею в древние времена, не должны навеки остаться мертвыми камнями, годными лишь на то, чтобы на них взирали с почтением те, кто неспособен думать и чувствовать.

– Мертвые камни? – вскричал маленький поджарый человечек, весь поросший густыми волосами. – Мертвые? Ты называешь скрижали Завета мертвыми камнями?

– Камень – это то, на чем записан закон, но сам закон жив – точно так же, как жива плоть, по которой струится кровь. Человек создан из плоти и крови, и он меняется, хотя и остается тем же самым человеком, верно?

Часть собравшихся кивала, другая часть задумчиво теребила бороды, словно давала этим понять, что соглашаться с говоруном было бы не совсем правильно.

Иисус же продолжал:

– Давайте, для примера, возьмем одну из заповедей. Допустим, не убий! Нам говорят: кто бы ни посягнул на жизнь другого человека, будет осужден. Я принимаю это. Мы все принимаем это. Но я прошу вас подумать вот над каким вопросом: а почему один человек убивает другого человека?

Хорошо сложенный юноша с волнистыми светлыми волосами тут же ответил:

– Из ненависти.

– Ты скор на ответ, – одобрительно кивнул ему Иисус, – и ты прав. И мы должны к старой заповеди добавить еще одну, которая покажется кому-то новой, хотя таковой она не будет, ибо на самом деле стара и хорошо известна. Нельзя одному человеку ненавидеть другого, ибо, ненавидя, ты в сердце своем убиваешь того, кого ненавидишь. А потому, если ненавидишь ты брата своего, если злишься ты на брата своего, будешь ты осужден Господом.

Пожилой человек, сидевший с самым благодушным видом, заявил:

– Ну, ты требуешь слишком много. Злость – вещь вполне естественная. Мы все время от времени злимся.

– Такова уж человеческая природа, – кивнул жилистый. – А с природой не поспоришь.

– Нам нужно научиться сдерживать злобу и ненависть – так же, как мы научились обходиться без убийства. Мы же никого не убиваем – потому что знаем о законе. И мы должны воздвигнуть в сердцах наших закон, по которому запрещено будет злиться и ненавидеть, ибо злость и ненависть сродни убийству. И я бы пошел еще дальше. Если говоришь брату своему: будь ты проклят, глупец, пусть тебе грозит адский огонь – это то же, как если бы ты взялся за нож.

Собравшиеся на разные голоса протестовали. Ну, это ты махнул! Что же, теперь вообще ничего уже нельзя? Да все это в человеческой природе! Десять раз на дню я ему говорю: да ты глупец! И что дальше?

Иисус же посмотрел на собравшихся с улыбкой и сказал:

– Похоже, я несколько преувеличиваю. Но все, о чем я хотел сказать, так это о том, что мы все нуждаемся в любви. Человек, не знающий любви, несет адский огонь в самом сердце своем. Разве это не так?

– Да, что-то в этом есть! Может, он и преувеличивает, но, конечно, что-то тут кроется! – Молодой человек с вьющимися волосами широко улыбался.

– Конечно, есть! – воскликнул Иисус. – И не кое-что, а все! Все, что нужно человеку и людям, с которыми он живет бок о бок. Важно не то, что мир видит и о чем он судит. Важно то, что внутри. И ад, и суд – все в сердце человеческом, равно как и в Царствии Небесном, ибо и любовь, и ненависть несем мы в сердце своем.

Дождавшись, когда утихнет гул одобрения, Иисус продолжил:

– А теперь возьмем иную заповедь: не прелюбодействуй! Что следует из нее?

Как легко предположить, слова Иисуса вызвали ухмылки и смешки – заповедь выполнялась не слишком легко, да и говорить о ней вслух было непросто. Даже по лицу Андрея пробежала легкая смущенная улыбка. Человек средних лет с большим, хотя и красиво сформированным ртом сказал:

– Если идти твоей дорожкой, то из этой заповеди следует: коли ты чувствуешь страсть беззаконную к жене ближнего своего, ты уже совершаешь прелюбодеяние в сердце своем. Ну а если ты видишь красивую женщину на улице? Страсть может тобою овладеть, верно? Ведь именно такими создал нас Господь. Но ведь мы же не знаем, замужем эта женщина или нет! То есть совершенно естественное чувство ты объявляешь грехом. Конечно, страсть может принести вред, но только тогда, когда ты ей подчиняешься и делаешь что-то дурное. Но не сама по себе. Так что ты говоришь чепуху.

Иисус дружелюбно улыбался. Андрей и Филипп смотрели на него и удивлялись: если бы здесь был Иоанн, он бы разразился по-настоящему гневной отповедью по адресу тех, кто оправдывает грех. Но Иисус не таков!

– Да, – наконец сказал он. – Мы можем восхищаться женщиной, можем ощутить первые признаки приближающейся страсти, но будет несправедливо по отношению к нашим женам, если мы дадим ей волю, будем думать о ней, пестовать. А вы все еще не поняли общее направление моей мысли. Грех – не в физическом действии; грех – здесь!

И Иисус несколько раз ударил себя в грудь увесистым кулаком.

И тогда в дискуссию вновь вступил маленький жилистый человечек.

– Послушай, учитель! Но ведь удовольствие – не в том, что мы думаем о грехе, а в том, что мы грешим. А поскольку мысль о грехе столь же греховна, сколь греховен сам грех, я бы предпочел все-таки грешить, а не просто думать. По крайней мере, получу удовольствие!

Все засмеялись, Иисус же проговорил:

– Грех – не в удовольствии, хотя желание получить таковое, конечно, ведет к греху…

И тут у самых дверей синагоги раздался громкий хриплый голос:

– Уходи, Иисус! Оставь нас, ты нам не нужен!

Человек лет шестидесяти, почти полностью голый, весь в шрамах, с лоскутами кожи, свисающими с изуродованного тела, вполз в синагогу на коленях. Увидев Иисуса, он отпрянул, словно зверь при виде опасности. Многие из тех, кто собрался в синагоге, знали этого человека. Некоторые побледнели и поторопились покинуть храм, остальные прижались к стенам. У Иисуса по губам скользнула улыбка – он, похоже, узнал вползшего, хотя особой радости это ему не доставило.

– Мы знаем тебя, Иисус. Все знаем, все, кто здесь собрался. Раччаба голафох, сын бога-мясника, отправляйся к своим деревяшкам и оставь нас!

– Тихо! Замолчи! – воскликнул Иисус.

– Ублюдок! Достань свой длинный меч и вели его отсечь!

– Молчать! – поднял голос Иисус. – Я приказываю вам, нечистые духи преисподней – оставьте этого человека! Оставьте его!

Странные слова вырывались изо рта бесноватого, и казалось, что его рот состоит из множества ртов, искаженных идиотским весельем:

– Домуз чирос чанзин часирнгуруве…

И тут он стал биться в конвульсиях, припадая и подпрыгивая, отчего те люди, что стояли у стен, прижались к ним еще плотнее, словно хотели спрятаться внутри. Послышался протяжный стон и громкий треск – словно кто-то выпустил густое облако кишечных газов.

– Там есть дерево, снаружи, – сказал Иисус духам, покидающим тело бесноватого – спокойно, словно для него это было обычным делом. – Свейте себе там гнездышко.

И повернувшись к людям, которые склонились над телом старика, теперь мирно храпящего, проговорил:

– А его отнесите домой, в постель. К закату с ним будет все в порядке.

Затем, когда излеченного вынесли из синагоги, Иисус вновь вернулся к своим рассуждениям, словно ничего не произошло, хотя всем и показалось, что к теме прелюбодеяния он охладел.

– Слышали вы, как говорили в стародавние времена: око за око и зуб за зуб. А я говорю: не противься злому. И, буде кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. Вы будете смеяться надо мной, но уверяю вас – в том, что я говорю, есть знание мира и человека. Когда вы ударяете другого, удовольствие, которое вы получаете, кроется не в самом ударе, а в освобождении от возбуждения, замешенного на злобе. Не было бы возбуждения, не было бы и удара. Вот где причина нашей жестокости! Чему я учу? Следите за своими чувствами, сдерживайте их – только и всего! Если на зло вы ответите не злом, а любовью, есть надежда, что мы сможем построить Царствие Божие на земле.

Некий дородный человек встал и, щурясь, посмотрел на Иисуса.

– Послушай! – сказал он. – Все это весьма опасно – в тебе есть сила, которую раньше никто из нас не видел.

– Я никого не хотел поразить демонстрацией силы, о которой ты говоришь, – скромно ответил Иисус. – Если и есть у меня силы, они исходят от…

– Но тогда мы должны принять за истину следующее: все, что ты говоришь и делаешь, делает и говорит через тебя тот, кто… Я думаю, все понимают, что я имею в виду.

– Вы не обязаны принимать за истину, – проговорил Иисус, – то, что отвергает ваше сердце. Но какое сердце отринет закон любви? Хотя любви научиться непросто. Сперва нужно изгнать из души своей демонов более злобных, чем те, что терзали нашего несчастного старика. Главным образом демонов привычки. Демонов бездумья. Демонов, которых мы называем природой человека. Любить непросто, но вы должны научиться этому.

– Должны? А почему именно должны?

– Я никого не принуждаю, никому не приказываю. Вам дана свобода выбора. Но если вы хотите войти в Царствие Небесное, вы должны пойти стезею любви. А если вы хотите, чтобы ад поселился в вашем сердце, продолжайте лелеять в нем демона привычки. Человек – свободное существо.

Глава 3

Хорошо сложенный молодой человек с вьющимися волосами присоединился к Иисусу по пути к берегу озера. Теперь их было четверо. Молодого человека, как он сам сказал, звали Иоанн.

– В моей семье все рыбаки, – сообщил он. – Андрей знает нас. Правда, меня послали учиться.

– Учиться – это все, на что ты способен, – сказал Андрей. – С сетями тебе управляться сложнее.

– И чему ты научился? – спросил Иисус.

– Что дважды два – четыре. Иногда. Что людей, если хочешь чего-то достичь в жизни, нужно бить по головам и отбрасывать в сторону. Что рождение есть начало смерти. Кстати, слова любовь я не нашел ни в одной из книг, которые читал.

Иисус улыбнулся, а Андрей, показав в сторону озера, сказал:

– А вот и Симон. Ты будешь ночевать в его доме.

Коренастый жилистый человек чинил сеть, перевязывая порванные нити. Ему помогал другой рыбак, лицом похожий на Иоанна, но с чертами более резкими, а кожей обветренной и загорелой. Да и выглядел он постарше, чем его юный брат.

Андрей, показав на рыбаков, сказал:

– Это Симон и Иаков. Иаков – брат Иоанна.

Потом, обратившись к рыбакам, сообщил, указав на Иисуса:

– А это – тот самый человек, о котором говорил Иоанн. Другой Иоанн, креститель.

Симон посмотрел на Иисуса довольно недружелюбно.

– Много нынче говорят о больших переменах, – сказал он. – А мне нужны не большие перемены, а большие уловы.

– Ну и как, ловится? – спросил Иисус.

– Хуже некуда, – отозвался Симон. – Сети приходят пустые, а тут и мытарь на подходе. Я ему говорю: возьми мою лодку, мои сети и сам лови подати, что я должен заплатить. Я живу тем, что ловлю в озере. Сейчас мне не везет. Рыбы нет. Я и говорю ему – отправляйся на озеро и вели рыбе, чтобы ловилась.

– Он всегда говорит только о податях, – покачал головой Иаков.

После чего, обратившись к брату, спросил:

– Ну а ты, Иоанн! Как дела? Достиг просветления? И решил вернуться на озеро, домой?

– Я поплыву с вами, – сказал Иоанн.

– Боюсь, нам остается только кататься. Рыбы-то нет! Что позавчера, что вчера! То же самое – и завтра!

– Можно и мне с вами? – спросил Иисус.

– Конечно, – иронично хмыкнул Симон. – Будешь проповедовать рыбам, рассказывать им про грядущие перемены. А они все соберутся у лодки и станут слушать.

У Симона лодка была достаточно большая, чтобы в нее, помимо хозяина, поместились еще Иисус да Андрей с Филиппом. Иаков позвал Иоанна в свою лодку, вдвое меньше. Занимался закат, они поплыли. Филипп запел:

 
Моя любовь умчалась за моря,
За сотни миль от берега родного,
Моя любовь оставила меня,
Забыв о прошлом – лучшем из былого.
И мне, увы, теперь до часа рокового
Гореть в костре любовного огня.
 

Однако Иаков и Иоанн грянули песню, более приближенную к земным делам, перекрыв приятный, но слабый голос Филиппа своим ревом:

 
Рыбка малая, рыбка большая,
Где поймать тебя, я не знаю!
Брошу я сети, брошу их вновь!
Дай мне, о Боже, приличный улов!
 

– Ничего себе голоса! – удивился Иисус.

– Они ураган переорут, – сообщил Симон. – Жаль, что Иоанн бросил рыбалку и решил заняться науками. Хотя, может, он и прав – нет будущего у ловца рыбы.

– Думаю, стать тебе нужно ловцом человеков.

– Как это? – поинтересовался Симон. – Я не вполне понимаю…

– Иаков и Иоанн! Сыновья грома! – обратился Иисус к братьям. – Нам понадобятся ваши луженые глотки, когда придет время.

Сыновья грома между тем продолжали греметь:

 
Корюшка, окунь, щука, лосось,
Ну-ка, спешите скорей в мои сети!
Сети поглубже, брат мой, забрось —
Выловим скоро всю рыбу на свете!
 

Когда они отплыли от берега ярдов на пятьдесят, Иисус сказал:

– А ну-ка, забросим!

– Да что толку! – усомнился Симон.

– Забрасывай! – повторил Иисус. – Смотри, рыба валит косяками.

– О Господи! – выдохнул Симон. – Не может быть!

Песни оборвались на полуслове. Иисус присоединился к рыбакам. Они принялись выбирать сети, битком набитые трепещущими и извивающимися рыбьими телами – серебристыми, черными, серыми, красными, золотистыми.

– Они нам опрокинут лодки! – воскликнул Симон, который, вероятно, и на самые счастливые события своей жизни реагировал брюзжанием. – По-моему, слишком много.

– Берите сколько нужно, – сказал Иисус.

– Ты кто такой? – спросил Симон укоризненно. – Как тебя, черт побери, звать?

– Сейчас не время для решения столь серьезных вопросов. Работаем!

– А я думаю, что знаю, кто ты, – сказал Симон. – Ты – это он. И я говорю: мы этого недостойны. Мы – обычные люди, ничто. Поэтому – уходи.

– Ты просишь меня покинуть вас в очень неподходящий момент, – покачал головой Иисус.

Их лодка тем временем, нагруженная уловом по самые уключины, стала черпать воду бортами и тонуть.

В тот вечер воздух в Капернауме пропитался запахом рыбы, которую жарили повсюду на масле с чесноком. На следующее утро все корзинщики сели за работу – во всем городе не хватило корзин, чтобы перенести в дома улов, часть которого все еще лежала на берегу. Двое из мастеров, Нахум и Малахия, были по убеждениям фарисеями, подозрительными ко всему новому. Они занимались плетением, а рядом, ожидая корзину, стояла женщина.

– Рыбу он ловит мастерски! – сказала она.

– Но кто он такой и чем занимается? – нахмурившись, спросил Нахум. – Мне это не нравится, поверь. Это против установленного порядка и отдает колдовством или чем похуже.

– Колдовство – это от дьявола, – сказал Малахия. – Мы слышали, как он изгнал бесов из того старика в синагоге. Так может делать только тот, кто с дьяволом на короткой ноге.

– Где он сейчас? – спросил Нахум у женщины.

– У Симона в доме, – ответила та. – Он там и ночевал. А еще вылечил мать Симона от лихорадки. Врачевать – это у него тоже неплохо получается.

Тем временем возле дома Симона собралась изрядная толпа. Слепые мужчины, бесплодные женщины, хромые дети, всяческие паралитики и эпилептики стучали, насколько были способны, в двери дома, а некая компания пыталась даже разобрать крышу, чтобы через нее спустить внутрь носилки, на которых лежал обездвиженный болезнью и возрастом глубокий старик, задорно поглядывавший по сторонам. Симон как мог оборонял свое жилище, отталкивая лестницу, по которой непрошеные гости пытались забраться на крышу.

– Что, по-вашему, человек не имеет права на крышу над головой, черт вас побери? – кричал Симон. – А ну, уносите этого вашего инвалида, пока я не унес его сам. О Господь всевышний! Куда деваться от этих евреев? Какая наглость!

– Он имеет право вылечиться! – кричал кто-то из родственников старика. – Не меньше чем вся эта толпа.

– А ну тащите его вниз! – не унимался Симон. – Пусть постоит в очереди, как все остальные. То есть полежит! И давайте-ка верните крышу на место!

Внутри дома Иисус, переходя от больного к больному, проповедовал:

– В старину говорили: возлюби своего соседа, а врага возненавидь. Я же говорю: возлюби врага своего и молись за тех, кто преследует тебя. Только так станем мы истинными детьми нашего Отца Небесного, ибо он повелевает дождю проливаться как на добрых, так и на злых, а солнцу восходить как над праведными, так и над неправедными.

Вокруг Иисуса крутилась мать Симона:

– Не хочешь ли вина, господин мой? Наверное, жажда мучит от всех этих разговоров? А пирожков? Смотри – испекла утром сама, собственными руками. И они совсем не трясутся, слава Господу!

И она обратилась ко всем, кто находился в комнате:

– А когда он вчера вечером вошел в мой дом, они тряслись от лихорадки. А теперь посмотрите! А ну-ка, верните крышу на место!

Она взглянула вверх и увидела, как через разобранную крышу вниз, в комнату, аккуратно спускают на носилках неподвижное тело.

– Головы берегите! – раздался голос, словно с небес.

Когда затих шум, вызванный появлением задорного старичка, Иисус продолжил:

– Хочу поделиться своими страхами. Боюсь, что многие явились ко мне – через дверь или каким-то иным, более замысловатым способом, – не для того, чтобы услышать слово мое, а чтобы излечиться или лицезреть чудеса. Увидеть, как с ноги исчезают мозоли, а обезноженные начинают ходить. Чему я должен быть благодарен за способность совершать такие чудеса, скажи мне, Иаков!

– Это – великая сила, – ответил Иаков. – Божья сила.

– Давайте лучше говорить о силе любви. Cовершенная любовь изгоняет страх. Но она же изгоняет зло – зло, которое укоренилось и в сердце человека, и в плоти его. – Иисус помолчал мгновение и воскликнул: – Любовь! Любовь! Все слышат это слово?

Но большинство собравшихся в комнате, включая только что излеченных, интересовал скорее крупный мужчина, которому путь в толпе прокладывали двое с дубинками. Человек был одет в дорогие одежды, поверх которых набросил отлично сшитый плащ из тонкой шерсти. Некоторые из толпы отпрянули в сторону, дав вошедшему и Иисусу внимательно посмотреть друг на друга. Нахум-корзинщик спросил:

– Пришел собрать подати? Тебе повезло. Мы здесь все как в бутылке с тонким горлышком. Никто не убежит.

Иисус же продолжал:

– И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники, и мытари любящих их любят.

Он улыбнулся вошедшему, глядя на него внимательно и пытаясь понять, кто стоит перед ним.

– Так кто я для тебя? – спросил незнакомец. – Мытарь или грешник?

– Ты и то и другое! – выпалил появившийся вслед за ним Симон. – Снимать с нищего последнюю рубашку – или это не грех? Уходи из моего дома! Я тебе ничего не должен.

– Я услышал, что кое-кто тут неожиданно разбогател, Симон! Вся рыба, что есть в озере, попалась в твои сети.

– Убирайся! – закричал Симон. – Я не позволю тебе и твоим костоломам забрать то, что у меня есть.

– То есть, – сказал мытарь, – мне нельзя видеть и вашего нового учителя? Этого пророка и мага? Я был бы рад встретиться с ним в синагоге, но мытарей в синагогу не пускают.

– Похоже, никто тебе не рад, – сказал Иисус. – Я не знаю, как тебя зовут, но мне понятно, насколько горестна твоя судьба.

– Зовут меня Левий, – отозвался мытарь. – А еще – Матфей. Меня по-разному зовут.

– А еще и обзывают, – сказал кто-то из толпы.

– Вот как? – покачал головой Иисус. – Но если, как вы говорите, он грешник, его должно привести к покаянию. А если враг, вы обязаны возлюбить его.

Эти слова Иисуса пробудили в толпе недовольный ропот, особенно в задних рядах, а кто-то даже громко и зло рассмеялся. Старик, которого спустили с крыши лежащим на носилках, теперь, совершенно здоровый, сел и жевал один из пирожков, испеченных хозяйкой, да еще и ронял крошки, с веселым удивлением глядя на происходящее.

– Значит, так? – проговорил Иисус, и ясно стало, что он сердится. – Не хотите? Тогда возьмите и убейте его, и покончим с этим. В вас ничто не проснулось – как были камнями, лежащими вдоль дороги, так ими и остались.

И тут кто-то из толпы неуверенно проговорил:

– Может быть, он добр к детям или к слугам. Мы не знаем. Знаем мы лишь то, что он – сборщик податей.

– Значит, вы ненавидите не его, а то, что он делает?

– Никто не любит платить подати – прокричал Симон. – Посмотри на него, на его цепных псов с дубинками. Не проси меня любить его, потому что я не буду.

– Полюбишь, Симон, – сказал Иисус. – И раньше, чем ты думаешь.

Левий Матфей между тем сказал:

– Я пришел к тебе и вызвал взрыв дурных чувств тогда, когда из ртов собравшихся должна раздаваться лишь – вам странно слышать это слово в моих устах – лишь благодарность! О учитель – если позволительно мне так звать тебя, – приди в мой дом. Да не осквернит тебя визит в жилище презренного сборщика податей!

Вновь поднялись ропот и шиканье, в которых отвращение слилось с негодованием.

Иисус же сказал:

– Ничто не может осквернить человека, если нет скверны в сердце его. Среди вас я вижу двоих фарисеев, по виду которых можно сказать, что они не согласны. Я приду в твое жилище, Матфей. Ты пригласишь меня на ужин?

– Приходи, сегодня же вечером.

– Приду, – сказал между тем Иисус. – Я не таков, как фарисеи. Они только и делают, что омывают руки свои и строго следят за тем, что входит в их утробу. О чистоте человека должно судить не по тому, что входит в него, а по тому, что от него исходит.

В углу кто-то бормотал: все это неприлично! Симон, Иаков и Филипп молчали, но чувствовали себя крайне неловко. Иоанн же улыбнулся и проговорил, обращаясь к Матфею:

– А не позовешь ли ты также и друга того, кого ты совершенно справедливо назвал учителем?

– Друг или друзья – добро пожаловать! Пусть приходят все! Пусть его друзья встретятся с моими друзьями!

Дом Симона между тем постепенно опустел. Слепые, ставшие зрячими, ушли без посторонней помощи, хромые излечились от хромоты и поспешно отправились по домам. Старик, которого спустили на носилках через крышу, одним махом поставил их в угол и сказал, что пришлет за ними ближе к ночи – у него дела в городе, и ему не до них.

Иисус же сказал Филиппу:

– Ты должен сочинить для нас песню.

– Песню?

– Именно. Песню с историей. И споешь нам ее сегодня вечером.

– В доме… – Филипп с сомнением во взгляде посмотрел на Иисуса.

– Нет, тебе не придется осквернять себя визитом в дом мытаря. Во всяком случае, пока. Ты будешь осваивать мои уроки постепенно. Искусство скверны сложностью не уступает искусству сочинительства. Не бойся, тебе не придется петь в доме сборщика податей.

Симон же проворчал:

– Я бы пошел, но как быть с соседями? К тому же я весь пропах рыбой и мне нечего надеть.

– Уже лучше, – с улыбкой кивнул Иисус. – Самодовольство улетучивается с небывалой скоростью.

Этим вечером, как Иисус и подозревал, почти весь Капернаум решил стать свидетелем того, как они, на пару с Иоанном, намывшись и причесавшись, отправились в шикарный с виду дом мытаря Левия Матфея. По углам люди шептались, но громких криков вроде «как неприлично!» и «скверна!» слышно не было, и устроившиеся на ночлег местные птички спали спокойно. Камнями тоже никто ни в кого не бросался – разве что кинули пару в двух хорошо известных местных блудниц да в мужеложца, который подвернулся под руку, прогуливаясь с парочкой своих ганимедов – друзей, кстати, Левия Матфея. Войдя в дом Матфея, Иисус по достоинству оценил вкус хозяина и красоту убранства и посетовал, что подобная роскошь считается неуместной в храмах. Еда была более чем изысканной, а вино из римских коллекций оказалось произведенным из лучшего винограда Кампаньи. Иоанн чувствовал себя неловко, не мог заставить себя поесть ни мяса, поскольку оно не получило благословения от ребе, ни свежих бобов, ни пурпурного винограда. Да еще, к неудовольствию своих ганимедов, мужеложец гладил его по руке, приговаривая:

– Какая нежная кожа! Какая изысканная прическа!

Иисус же чувствовал себя вполне в своей тарелке – гораздо свободнее, чем хозяин, который был и горд одновременно, и нервничал.

– Подати! – сказал Левий Матфей, лениво потягивая вино в самом конце ужина. – Подати нужно собирать. Ты согласен?

– Все зависит от того, как и на что тратятся взимаемые деньги, – сказал Иисус. – Государство не должно облагать народ податями, а потом тратить деньги так, как ему заблагорассудится. Деньги следует использовать на нужды того же народа – строить богадельни и лепрозории, и правительство не имеет права сказать: «Я вами управляю, а потому ваше имущество принадлежит мне». Народ может просто зашить себе карманы, спрятать кошельки и показать такому правительству кукиш.

– И тогда появятся солдаты, – сказал Левий Матфей, – и начнут грохотать оружием. Ирод, царь Галилеи, устанавливает объем и порядок сбора податей. Он – глава государства и располагает неоспоримым правом распоряжаться деньгами так, как считает нужным. Мы что, будем с ним спорить? Мы что, хотим, чтобы он принялся убивать наших жен и детей? Нет, подати – это естественная часть нашей жизни, а отсюда следует, что должны существовать люди, которые их собирают.