Текст книги "Человек из Назарета"

– В высшей степени изящный способ совершить предательство, – проговорил Зера, обратившись к Иисусу. – Ты ведь проповедовал добродетели, как я слышал, и одной из них, главной, была невинность! Так? Ну что ж, у тебя был отличный ученик. Кстати, это мой бывший однокашник – вместе учили греческий. Он горазд учиться! Усвоил твои уроки! Святая невинность и святая простота! Надеялся увидеть спасение мира!

И, повернувшись к стоящему неподвижно Иуде, он рявкнул:

– Ну, друг мой! Теперь беги!

И, взвыв, словно был он не человек, а дикий зверь, бросился Иуда Искариот бежать по саду, вдоль его стен, падая и вновь поднимаясь. Вернувшись к тому месту, с которого начался его бег, Иуда прокричал нечто невнятное в лицо Иисусу, после чего бросился в ворота и, нелепо взмахивая руками, понесся к мосту через ручей, и только дикие крики его разносились по округе.

– Быстро бегает, – проговорил мрачно Петр.

Неожиданно Малыш Иаков вырвал меч у одного из стражников, но Петр выхватил у него оружие и ударил обезоруженного стражника по голове. Удар пришелся по уху; ухо отлетело, и хлынула кровь. Петр вновь замахнулся, но Иисус жестом остановил его.

– Прекрати! – приказал он. – Возврати меч твой в место его, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут. Или ты думаешь, что я не могу теперь умолить Отца моего и он не представит мне более нежели двенадцать легионов Ангелов? Но как же тогда сбудется Писание, если ты будешь так себя вести?

– Вот ты и открылся! – произнес Зера. – Твой ученик сообщил нам правду.

– Так что, – обратился к нему Иисус, – вы пришли забрать меня за то, что я якобы задумал измену? Ну что ж, пусть так и будет. Идем!

– Об измене мы поговорим позже, – ответил Зера. – Это будет наш следующий шаг. Что же касается тех, кто следовал за тобой и являлся соучастником преступления…

Он посмотрел на учеников, которые переводили взгляды со священника на Иисуса и обратно, очень хорошо понимая, что мечи в руках стражи остры и беспощадны. Они ждали, что скажет Иисус.

– Ну что ж, – проговорил он, – да сбудется то, что предначертано.

И, обратившись к ученикам, воскликнул:

– Оставьте меня! Бегите! Все кончено!

И ученики бросились прочь из сада – все, за исключением Иоанна.

– Иоанн! Я приказываю! – крикнул ему Иисус.

– Я думаю, его мы тоже задержим, – проговорил Зера и кивнул начальнику стражи. Тот бросился к Иоанну и схватил того за одежды. Иоанн отчаянно рванулся, оставил одежды в руках охранника и, обнаженный, выбежал из сада, громко крича.

– Ну что ж, пора и в путь, – сказал Зера. – К дому первосвященника!

Знаком он дал понять стражникам, чтобы они вели Иисуса, и тут же вспомнил о деньгах, раскиданных возле фонтана. Обратившись к одному из стражников, он приказал:

– Собери деньги и сложи в мешок. Пересчитай. Должно быть ровно тридцать монет.

Путь к дому Каиафы был неблизким, и конвой довольно долго шел по улицам уснувшего города. Долго пришлось и ждать во внутреннем дворике дома. Наконец Зера провел арестованного внутрь и отпустил стражу.

Ночь отступала, задул холодный ветер. Старик-слуга, вставший раньше всех, принялся разводить огонь на железной решетке в центре внутреннего дворика. Один из охранников помог ему с растопкой и дровами. Вскоре огонь занялся, и старик, прищурившись и заслонившись рукой от дыма, сказал:

– Ну, вот и огонь! А тебя куда носило?

– Арестовывали Иисуса. Того, который проповедник, а не того, который Варавва.

– И что? Были проблемы?

– Небольшая потасовка, а одному из наших ухо отрубили. Впрочем, пустяки! Много шума из ничего!

– А что за шум?

– Да все там кричали. Один бегал по всему саду, как зверь, и выл. Ну, мы этого увели сюда. А остальные разбежались. Так что – никаких проблем!

– Да, огонь! – покачал головой старик.

Позевывая, появились другие слуги. Парочка хихикающих служанок подошла к огню. Одна из них повернулась к решетке спиной и на мгновение задрала юбку над огнем.

– Слушай-ка, – резко сказал ей стражник, – ты что, забыла, где находишься?

– Ничего страшного, – ухмыльнулась служанка. – Ты что, думаешь, у его преосвященства задница никогда не мерзнет? Еще как мерзнет!

– А ты что, видела его задницу? – усмехнулся стражник.

– Ну и грязный же у тебя язык! – возмутилась служанка и тут же расхохоталась.

– Принеси-ка еще дровишек, – обратился старик к охраннику. – Пусть пожарче горит.

Между тем во внутренний дворик зашел человек в сильно поношенном плаще, с капюшоном, надвинутым на голову. Видимо, он сильно замерз, потому что потирал посиневшие руки и весь дрожал. Человек озирался вокруг, словно ждал кого-то, кто еще не пришел, но явно готовился прийти.

– Эй, подходи, приятель, – сказал незнакомцу старик. – Погрейся, пока хорошо горит. Надо бы дровишек подбросить, чтобы пожарче было.

– И так тепло! – отозвался человек в плаще.

– Ну, тогда располагайся, – пригласил его старик.

– Я, пожалуй, пойду, – проговорил между тем стражник. – Время завтракать. Всем – привет! И помните: если вам нужно побольше дров…

И, топая ногами, он вышел со двора.

Одна из служанок подошла к незнакомцу в капюшоне.

– Да ты весь трясешься! – проговорила она и, взяв в свои ладони его руки, принялась потирать. – Ничего страшного! Услуга бесплатная!

И она рассмеялась.

Подошла другая, пригляделась.

– Слушай-ка! – сказала она. – А я ведь тебя видела! Подожди-ка! Сейчас припомню! Ну, конечно, видела – с этим, с Иисусом!

– С кем? – переспросил тот, что в капюшоне. – Не знаю такого! Нет, я, конечно, видел его, но не знаком!

– Тогда скажи, откуда ты? – спросил старик. – Судя по говору, ты не местный.

– Откуда? Да я уже и не помню, откуда. Нынче здесь, завтра там. Какой хороший костер! Теперь мне гораздо теплее.

– Подожди! – не унималась между тем служанка. – Я точно знаю, что это ты. И ты был с ним вместе, когда в вас стали бросать камни.

– Да не был я с ним!

– Этот Иисус – из Назарета, – сказал старик. – А Назарет – в Галилее.

– Неужели?

– Именно! И не пытайся меня обмануть! Ты сам – из Галилеи. Только в Галилее так гнусавят. Мне ли этого не знать? У меня жена оттуда.

– Да никогда я там не был!

Старик внимательно посмотрел на человека в капюшоне и сказал:

– Если ты был с ним тогда, как говорит эта девушка, ты должен быть с ним и сейчас, здесь. Ты ведь знаешь, что его взяли, так? Конечно, знаешь!

Человек в капюшоне замотал головой.

– Я пришел, чтобы встретиться с человеком, который должен мне деньги, – сказал он. – Хотя, похоже, он не придет.

Старик, не отрываясь, смотрел под капюшон.

– Что, дым глаза ест? – спросил он. – Есть люди, у которых от дыма слезы текут.

Но человек в капюшоне уже бежал прочь, спотыкаясь и вновь обретая равновесие. Когда он выбежал из дворика, старик сказал:

– Плакал, вы видели? Пришел, говорит, чтобы получить деньги. Догадываетесь, за что? Есть для этого хорошее слово. Есть люди, которые мать родную готовы продать!

Глава 5

О том, что произошло с Иудой Искариотом, мне доподлинно неизвестно. Я могу лишь свести воедино несколько легенд о последних минутах его существования, но то, что у меня получится, будет скорее некой фантасмагорией, а не трезвым и спокойным отчетом о фактах и действительных событиях; а я все-таки надеюсь, что пишу именно подобный отчет. Так, рассказывают, что Иуда в предрассветные часы как безумный бегал по городу в поисках лавочки, где можно купить веревку, а когда он таковую нашел, то оказалось, что у него нет денег, и он завыл как собака. На его вой из лавочки вышел мальчик, который стал хлопать себя руками по бедрам, словно это были крылья, и кукарекать. Иуда бросился прочь по освещенной аллее, но здесь столкнулся еще с одним чудом: родители говорили что-то успокаивающее маленькой девочке, своей дочери, а ту обильно рвало извивающимися червями, которые к тому же разговаривали.

– Я тоже умею говорить по-гречески! – закричал Иуда и бросился прочь, чтобы на соседней улице столкнуться с беззубым смеющимся стариком, который торговал картинками с его, Иуды, изображением – нарисован был костер, на котором, извиваясь всем телом, поджаривался предатель Иисуса. С громким криком Иуда отскочил от беззубого, а тот раскатисто рассмеялся. Наконец на перекрестке Иуда набежал на молодого человека, у которого с локтя свисало несколько мотков разных веревок. Торговец кричал:

– Веревки! Отличные веревки! Из конопли, пеньки! Лучший товар!

– Веревку! – потребовал Иуда, едва переводя дыхание. – Только заплатить нечем!

– Отдашь мне свой пустой мешок и то, что на тебе, – и одежду, и сандалии. Там, куда ты собрался, они тебе не понадобятся. А собрался ты, если судить по твоему виду, в сады Эдема. Вот тебе веревка. Раздевайся!

И обнаженный Иуда, с веревкой через плечо, бросился прочь из города. Но вдруг на дороге его оказался маленький котенок, который жалобно мяукал над своей пораненной лапкой. Иуда поднял несчастное создание, погладил и сказал:

– Как я мог? Как я мог? Лижи свою ранку, и скоро тебе будет лучше.

И, опустив мяукающего котенка на землю, он побежал дальше.

Наконец он оказался в лесу и смог выбрать подходящее дерево, которое с тех пор называют деревом Иуды. Забравшись на дерево в поисках ветви покрепче, он нашел гнездо с пятью маленькими птенцами, которые, при его приближении, раскрыли свои клювики, словно это были трубы. Ветка, на которой располагалось гнездо, показалась Иуде подходящей, а потому он перенес гнездо на ветку повыше, после чего привязал веревку к ветке и сделал на другом конце петлю. И, производя эти действия, он, не переставая, бормотал:

– Да, я отлично говорю по-гречески. Каи элабон триаконта аргуира, теен тимеен тоу тетимеменон, хон этимеесанто апо хуион Израэль, каиэдокан аута ейс тон агронтоу керамеос, кафа сунетазен мои Куриос [10]10
  И взяли тридцать сребреников, цену оцененного, которого оценили сыны Израиля, и дали их за землю горшечника, как сказал мне Господь (Мф. 27:9—10).


[Закрыть]. – И добавил: – Чтобы сбылось предсказание.

И, набросив петлю на шею, он соскользнул с ветки под оглушающие крики воронья.

Книга VI

Глава 1

Иисуса ввели в переднюю дома первосвященника Каиафы и оставили одного. Это была большая пустая комната с мраморным полом и двумя резными креслами в римском стиле, но, поскольку сесть ему не предложили, он остался стоять. Однако в одиночестве он оставался недолго – вскоре в комнату вошел Элифаз, сопровождаемый другими фарисеями, и сразу же начал оскорблять Иисуса и насмехаться над ним.

– Ну что, непросто тебе будет теперь издеваться над теми, кто тебя выше и лучше? А ну-ка, расскажи-ка нам теперь про гробы повапленные, про порожденья ехидны да про то, что нельзя мыть руки перед едой. Ты – грязь и тлен!

И Элифаз плюнул в лицо Иисуса, но, поскольку Иисус был много выше фарисея, плевок попал ему на грудь, на чистый хитон, отмытый Иоанном как раз накануне их последнего ужина. Иисус взглянул на плевок, но не стал его стирать, а только посмотрел, улыбаясь, на Элифаза и его спутников. Элифаза просто скрутило от ярости.

– Зубоскал! Шутник! Скоро ты перестанешь шутить и зубоскалить! Уже не будешь смотреть свысока! Грязь и тлен!

Он ударил ногой по голени Иисуса, но сделал больно, скорее, своему большому пальцу, чем крепкой плоти задержанного. Сморщившись от боли, он воскликнул:

– Завяжите глаза этой свинье!

Эзра, который стоял поодаль, вытащил из рукава кусок ткани, который носил с собой, чтобы отирать пот (он страшно потел), и, поскольку росту он был немалого, завязал Иисусу глаза. Иисус рассмеялся и сказал:

– Вы, как я вижу, думаете, что я приму участие в ваших детских играх. Никогда не предполагал, что в глупости можно быть таким настойчивым и упорным. Забавно! Продолжайте, делайте что хотите!

Элифазу, чтобы нанести весьма слабый шлепок по щеке Иисуса, пришлось подпрыгнуть.

Он прошипел:

– Ну, теперь покажи, какой ты умный!

Другие последовали примеру Элифаза и принялись наносить удары, и исключением стал только Иона, который с сомнением проговорил:

– Не думаю, что мы ведем себя достойно…

Элифаз между тем не унимался.

– Ну, пророк! – шипел он. – Пророчествуй, кто ударит тебя следующим, грязь!

Он изготовился вновь ударить Иисуса, но тот, сдернув с лица повязку, бросил ее на пол, после чего схватил Элифаза одной рукой за ворот, без всякого усилия, словно ребенка, поднял перед собой и сказал:

– Ну-ка, попробуй плюнуть теперь. Плевать-то лучше сверху вниз, чем снизу вверх.

Элифаз, не в силах освободиться, яростно извивался. Иисус отпустил его, и тот упал на пол. Тотчас же прочие фарисеи набросились на Иисуса, стараясь ударить побольнее, а тот стоял, с улыбкой глядя на них и не сопротивляясь. Затем открылась дверь из внутренних покоев, и вошел Зера. Холодно посмотрев на Элифаза и его друзей, он проговорил:

– Это неприлично!

– Согласен! – проговорил Иисус. – Прошу меня простить. Как я полагаю, момент у нас торжественный.

Элифаз зарычал от ярости.

– Все собрались и ждут тебя, – проговорил Зера. – Следуй за мной.

И он жестом указал на арку, которая вела в пустой гулкий коридор, в котором висел застарелый запах черствого хлеба. Мимо них скользнул какой-то человек с деревянными восковыми табличками – наверное, секретарь. Секретарь при приближении Зеры зевнул, но, когда увидел Иисуса, высоченного и мускулистого, то так и застыл с открытым ртом.

– Это здесь, – проговорил Зера и, открыв дверь, кивнул Иисусу:

– Проходи.

– Негоже преступнику входить прежде священника Храма Соломонова, – проговорил с улыбкой Иисус.

Зера мгновение смотрел на него с каменным выражением лица, после чего прошел в дверь. Иисус последовал за ним.

В большой комнате за длинным простым столом сидело около дюжины защитников веры – из служителей культа и из мирян. Когда Иисус вошел, один из священников только что справился с длинным зевком.

– Слишком ранний час, – проговорил Иисус. – Прошу простить, что из-за меня вас вытащили из постели.

– Заключенный, – резко сказал Зера, занимая свое место за столом, – должен говорить только тогда, когда к нему обращаются.

Слуга отворил дверь, и в комнату вошел Каиафа. Собравшиеся встали. Мантия на первосвященнике была не первой свежести – потертая и местами даже грязная.

– Предвижу церемониальную перемену облачений, – проговорил Иисус.

– Заключенному позволительно говорить только тогда, когда к нему обращаются, – резко повторил Зера и посмотрел на Каиафу, который сел в центре стола. Кивнув, первосвященник сказал:

– Можно начинать, я полагаю.

Посмотрев на Иисуса, он произнес:

– Ты Иисус из Назарета. Так?

Иисус не ответил.

– Отвечай! Тебя зовут так?

Иисус молчал.

– Заключенный ведет себя вызывающе и делает это совершенно намеренно, – пояснил Зера.

– Ты не отрицаешь, что зовут тебя именно так, – продолжал Каиафа. – Но ты еще зовешься Мессией. Если ты считаешь себя Мессией, то должен подтвердить это.

– Если я скажу это, ты же не поверишь, – ответил Иисус. – Так какой смысл говорить?

– К первосвященнику следует обращаться «ваше преосвященство», – сказал Зера.

– Какой смысл, твое преосвященство, говорить об этом? – повторил Иисус.

– Это не ответ, – сказал Каиафа. – Но у тебя будет время ответить. А теперь скажи, в чем сущность учения, которое ты со своими учениками распространял здесь, в Иудее?

– Тебе не нужно об этом спрашивать, твое преосвященство, – ответил Иисус. – Я открыто говорил об этом со всеми, кто хотел слушать. Я учил в синагогах, на улицах, в Храме. Я не делал из этого никакой тайны. Если ты хочешь знать, чему я учил, спроси тех, кто меня слушал.

Зера и Каиафа молча переглянулись. Со своего места вскочил Хаггай, и, ткнув пальцем в сторону Иисуса, вопросительно посмотрел на первосвященника. Каиафа кивнул.

– Заключенный должен знать, – почти прокричал Хаггай, – что мы располагаем подписанными и скрепленными клятвой свидетельствами его преступных речей. Вот вам пример. Так, он говорил, что может в три дня разрушить Храм и вновь отстроить его. Было это?

Иисус посмотрел на Хаггая, но не ответил. Тот пожал плечами.

Каиафа же сказал:

– И все же я возвращаюсь к своему вопросу. Считаешь ли ты себя Мессией? Считаешь ли ты себя (о, святотатственные слова!) Сыном Всевышнего?

– То, что я делаю, я делаю именем своего отца, твое преосвященство, – отозвался Иисус, – и будет моим ответом.

– Именем своего отца! – воскликнул Каиафа. – Это ли не святотатство?

– Теперь, твое преосвященство, ты должен церемониально разорвать на себе одежды, – усмехнулся Иисус.

Каиафа, совершенно не озадаченный словами Иисуса, вскочил и действительно картинно разорвал мантию на груди, на мгновение продемонстрировав собравшимся поросший волосами сосок.

– Итак! – воскликнул он, обращаясь к сидящим за столом. – Каким будет наш приговор?

– Конечно же, повинен смерти! – произнес Зера и, сделав паузу, продолжил: – Но подобного рода приговоры не входят в нашу компетенцию. Единственное, на что мы способны в этих условиях, если это удовлетворит ваше преосвященство, так это на вынесение нашего суждения относительно святотатства. Наша компетенция – расследование, но не суд. Как следственная инстанция, мы установили, что преступник виновен в святотатстве. Святотатство же, если перевести это в терминологию светского суда, есть государственная измена. Есть ли возражения?

Он посмотрел на собравшихся. Возражений, естественно, не было.

Но тут заговорил Иисус:

– При всем моем уважении к высокому суду, должен заявить, что такого рода выводы не входят в вашу компетенцию. В древнем Израиле, где светские законы и законы веры существовали неразделенно, любое противозаконное деяние было одновременно и преступлением против Всевышнего. А преступление против Всевышнего, как следовало из закона, данного Моисеем, должно караться смертью. Сегодня же светские и религиозные законы разделены, и светские власти ограничены в своей компетенции исключительно светской сферой. Они расследуют и преследуют преступления, совершаемые только против государства и человека, но не против веры. Вы имеете право отторгнуть меня от сообщества верующих, подвергнуть изгнанию, но не можете конвертировать преступление против веры в преступление против государства.

Он помолчал и продолжил:

– Я говорю это исключительно ради того, чтобы вы знали, о чем идет речь. Понятно, кроме тех махинаций, к которым вы прибегаете, у вас нет ничего, но, поскольку сила на вашей стороне, то и сопротивляться бесполезно. Но тем среди вас, кто не понимает, что происходит, я считаю нужным процедурные вопросы все-таки объяснить.

– Мне кажется, суд демонстрирует излишнюю снисходительность к заключенному, – сказал Зера. – И все-таки вновь обращаюсь к нему: что еще он может сказать относительно нашего приговора?

– Как вы и предполагаете, я скажу вещь совершенно ужасную, – ответил Иисус. – Совсем скоро увидите вы, как разверзнутся небеса и ангелы Господа нашего снизойдут к воскресшему Сыну Человеческому, который вознесется и станет судить – но законом Божьим, а не человеческим!

– Правила суда, – произнес Каиафа, вставая, – состоят в том, чтобы мы передали твое дело прокуратору Иудеи, представителю Римской империи, в чьей компетенции состоит дело вынесения окончательного приговора и исполнения наказания. Отец Хаггай! Соблаговолите вызвать храмовую охрану!

Хаггай кивнул и поднялся. Проходя мимо Иисуса, он бросил:

– Дерзость! Никогда не имели дело с такой оскорбительной дерзостью.

И он поднял руку, чтобы ударить Иисуса. Тот же перехватил занесенную руку и потянул ее вниз – так же легко, как если бы это была рука маленькой девочки. И произнес, обратившись к суду, который уже перестал быть судом, ибо члены Синедриона повставали со своих мест и намеревались покинуть комнату, причем многие надеялись, что вернутся в постель и продолжат разбираться с утренними снами:

– При всем моем уважении к высокому собранию, не могу не сказать, что ту процедуру, которую вы прописали, исполнить будет не так легко, как вы думаете. Аргументация проста: человек, утверждающий, что он является Мессией, утверждает, таким образом, что он – царь Израиля. Но царь Израиля, который происходит из народа Израиля, автоматически противопоставляет себя власти кесаря. Мессия – Христос – Басилевс – Царь. Такова ваша логика. Но я никогда не претендовал на земное царство. Я говорил лишь о Царстве Небесном, которое не является ни царством Израиля, ни царством кесаря. Я не скажу более ничего, но прошу вас запомнить мои слова.

Все это время Хаггай безуспешно пытался освободиться от железной хватки Иисуса, который, казалось, и забыл об извивающемся у его ног священнике. Наконец Иисус отпустил Хаггая и словно погрузился в лицезрение тех картин, которые возникли перед его внутренним взором. Зера, углубившись в чтение какого-то свитка, тоже выглядел безучастным к происходящему. Все ждали стражу, которую наконец привел Хаггай, – четверых воинов с обнаженными мечами.

– Теперь ты узнаешь, как обходится Понтий Пилат с теми, кто пытается дерзить, – прошипел Хаггай, держась, однако, в стороне.

На рассвете представители римской власти (правда, сам Понтий Пилат в Иерусалиме пока отсутствовал, но должен был в считаные часы прибыть из Кесарии) официально объявили о том, что казнь через распятие троих преступников назначена на вечер пятницы. И сама казнь, и захоронение тел казненных должны были состояться на закате, так как римская администрация, как оговаривалось особо, уважала местные законы и, в частности, чтила святость субботы, наступающей непосредственно после праздника Песах. Преступниками, коих надлежало казнить, были Иисус, прозванный Вараввой, а также его подельники Иовав и Арам. Глашатаи прокричали о предстоящей казни на рассвете, а потом повторяли это известие еще несколько раз в течение всего утра, и зелоты страшно разозлились. Когда Иисуса провели во дворец прокуратора, который ранее был дворцом Ирода Великого, собравшаяся толпа зелотов провожала его криками:

– Предатель! Это ты отдал наших друзей в руки врага!

Кто-то из толпы бросил камень, который угодил в шею священнику Хаггаю, и тому пришлось взывать к римским легионерам с просьбой о защите. Римляне же страшно радовались возможности лишний раз поупражняться на спинах зарвавшихся евреев и принялись наносить удары налево и направо плоской стороной своих мечей.

Утро было заполнено множеством дел. Деньги, отвергнутые Иудой Искариотом, надлежало вернуть в казну Храма, но казначей запротестовал, говоря о том, что это и противозаконно, и вообще святотатственно – держать вместе с храмовыми деньгами деньги, которыми оплачена чья-то кровь, «кровавые деньги», как было сказано. И тогда некий молодой, но сообразительный служащий казначейства, пораскинув мозгами, предложил, как можно реализовать эту предоставленную небесами возможность (казначей долго размышлял над словами молодца), и вернулся к давней проблеме, которую ни светские, ни религиозные власти не могли решить – организации кладбища для прибывающих на Песах паломников, которые по тем или иным причинам решили умереть в Иерусалиме, вдали от дома родного. А для этого следовало какие-нибудь частные владения превратить в общественные, и молодой деятель знал одного ремесленника, у которого было горшечное производство, расположенное на изрядном по площади участке: этот горшечник, по счастливому совпадению, давно мечтал закрыть производство и развязаться со своей собственностью. Молодой служащий и взялся устроить это дело: внести задаток, составить передаточные документы и полностью оплатить покупку за счет денег, от коих отказался Иуда.

– Большое иерусалимское кладбище для гостей города! – провозгласил молодой человек, глядя в глаза горшечника. – Неплохое название, верно? Благородное.

– Ладно, давай! – отозвался горшечник. – За все – тридцатка. Я слышал сплетни по поводу денег. Казначей не берет назад «кровавые деньги».

– Кровавые, не кровавые… Какая разница? Деньги есть деньги. На эти деньги мы совершаем дело благотворительности. Никто же не станет спрашивать, кто и от чего умер, верно? Поставь-ка здесь свой крестик!

Поскольку за деньгами Иуды так и тянулась кровавая дорожка, участок, на котором устроили кладбище, стали называть Кровавым полем. Хотите знать, кто был здесь первым покойником? Об этом никто не спрашивал, хотя все всё понимали, и маленькие котята играли на безымянной могиле.

Дел в то утро хватало. Понтий Пилат, которому порядком надоели крики зелотов, сопровождавшие его на всем пути следования, приехал во дворец злым и голодным. Во время завтрака, состоявшего из хлеба, меда и легкого белого вина, помощник Пилата, Квинтиллий, коротко изложил суть предстоящих дел. Пилат, внешне хмурый человек средних лет; характером был мягче, чем выглядел, и давно подумывал об отставке со службы, которая ему изрядно надоела. Квинтиллий обладал умом, хитростью и честолюбием.

Помощник говорил:

– По мелким правонарушениям, не предполагающим смертную казнь, у меня все. Что до троих преступников, которых должно казнить сегодня, то это три еврея, публично выражавшие недовольство…

– Этот Иисус Варавва среди них? Его чертово имя я только и слышал по пути сюда. Один из этих еврейских патриотов, так? И что с ним?

– Именно его я держу в уме как кандидата на помилование. Некоторые влиятельные горожане утверждают, что подобный акт милосердия будет нам выгоден. Прочих можно казнить, а Варавву – отпустить.

– Выгоден? Нам не нужна выгода от этих евреев, Квинтиллий! А из милосердия каши не сваришь, особенно в Риме. Распять всех троих, чтобы прочим патриотам было неповадно!

– Ваше превосходительство, – не отставал Квинтиллий, – нынче праздник Песах. Город вот-вот лопнет от паломников. Иисус Варавва здесь – очень популярная фигура. Нам его освобождение обойдется дешевле, чем усмирение недовольных – если после его казни начнутся беспорядки. Между прочим, чувство принадлежности к нации здесь растет, особенно на праздник. Сейчас. Похоже, все помнят, что составляли когда-то единый народ, были порабощены египтянами, но потом благополучно вернулись домой. Это произошло давно, но осталось в памяти.

– Да уж! – покачал головой Пилат, отпивая из чаши с вином. – Национальная вера и маленький местный божок. Когда только они повзрослеют?

– Хороший вопрос, ваше превосходительство.

– А в чем состоит его преступление? – спросил Пилат. – Я имею в виду этого Варавву.

– Сокрушил римский штандарт. Был, кстати, в крайне возбужденном состоянии, в которое пришел после слов их популярного проповедника, которого зовут Иисус из Назарета. Странное совпадение, правда? И того и другого зовут Иисусом. Правда, здесь это распространенное имя. Вариант имени Иешуа. Там еще одно совпадение: Иисус из Назарета тоже арестован. То есть не вполне арестован – арестовали не римляне.

– Если арестовали не мы, то и ареста не было.

– А вы помните, ваше превосходительство, что мы решили поощрять местных в их стремлении поддерживать римский порядок? Против этого Иисуса из Назарета выдвинуты серьезные обвинения. Есть свидетели, которые утверждают, что он совершил акт государственной измены.

– Он что, кричал «долой кесаря»?

– Нет, – покачал головой Квинтиллий. – Утверждал, что сам является законным правителем этой территории.

Римляне посмотрели друг на друга, после чего Пилат, смазав кусок хлеба медом, отправил его в рот и, двигая челюстями, спросил:

– Сумасшедший, что ли?

– Сумасшедший или нет, ваше превосходительство, но Синедрион очень настойчиво говорит о государственной измене. Они настаивают на том, чтобы совершился справедливый суд.

– Настаивают? Видится мне, что они пытаются избавиться от этого проповедника совсем по другим причинам, чем якобы государственная измена. Скользкий это народец, евреи. Но, так или иначе, раньше чем через месяц я не могу устроить суд.

– Но первосвященник настаивает на немедленном суде и казни!

– Это кто? Каиафа? Каиафа взывает к римскому правосудию?

– Он просит сделать все сегодня. Прямо сейчас. Он считает, что подписать смертный приговор вы должны сегодня утром, ваше превосходительство, когда познакомитесь с неопровержимыми доказательствами вины преступника Иисуса.

– Они что, все сошли с ума?

– Там, во дворе, ждут два священника, и с ними Иисус. Они связали ему руки – боятся, что убежит.

Квинтиллий усмехнулся. Пилат вздохнул и сказал:

– Позови их сюда. Я сам посмотрю, в чем там дело.

– Никаких проблем, в том, чтобы их позвать, – сказал Квинтиллий. – Но, похоже, вы забыли, что нечисты и вы, и ваш дворец – как утверждает их религия. Они говорят, что будут осквернены, если войдут во дворец язычника.

И Квинтиллий вновь усмехнулся.

– Чертовы евреи! – покачал головой Пилат. – Ладно. Скажи им, что я выйду, но только через час. Мне нужно помыться с дороги… Нечист! Надо же!

Присутствие Иисуса, которого во внутреннем дворике дворца прокуратора охраняла храмовая стража и парочка священников, привлекло внимание толпы, в которой мелькали люди самой разной наружности и интересов. Дворик с трех сторон окружала невысокая каменная ограда, вдоль которой росли низкорослые деревья. В самом же дворике, по всему его периметру, стояли римские легионеры из личной охраны прокуратора, в сверкающих шлемах и с мечами наготове. Толпа за оградой кричала и вздымала сжатые кулаки, но для охраны эти люди не представляли проблемы, потому что в основном ссорились между собой. На горстку последователей Иисуса наседали зелоты, и поскольку самыми рьяными защитниками Мессии были женщины, то в потасовке ощутимый урон несла только одна из сторон. Римляне не без удовольствия смотрели на дерущихся между собой евреев, и один из них, кивая на толпу, сказал другому:

– Видел вон ту девку?

– Которую? Что помоложе?

– Нет, ту, что постарше. Я ее имел, хотя и не здесь. Причем прямо на службе, не снимая шлема. Этот Иисус подобрал себе правильную компанию. Гулящие девки, ворье. Дрянной народец, как ни посмотри, эти евреи.

И, подойдя к ограде, он позвал:

– Эй, красотка! Как насчет того, чтобы поиграть?

Но Мария Магдалина, а также Мария, мать Иисуса, и Саломея, дочь Иродиады, равно как и прочие дщери Мессии, очень скоро поняли, что дела их плохи, а потому начали пробиваться через толпу – прочь, подальше от драки. Ученики же словно растворились – кто из страха, кто из предусмотрительности, а кто из желания не вступать в конфликт с законом. События прошедшей ночи разметали их по разным местам, и никто не знал, где кого искать.

Наконец в сопровождении помощника появился Понтий Пилат. Зера отпустил храмовую стражу, поскольку нужды в ней больше не было, и прокуратор приказал привести преступника и сопровождавших его священников в небольшую беседку, стоящую на заднем дворике дворца.

Усевшись на каменную садовую скамейку, Пилат сказал:

– Меня не слишком интересуют какие-либо нарушения ваших религиозных установлений. Мои заботы – чисто светские. Я же вижу священников, приведших человека со связанными руками, в сопровождении храмовой охраны. Вряд ли здесь есть что-то важное для меня. Охрану отослали – это хорошо. Теперь я бы хотел, чтобы нас оставили и священнослужители – я не хочу иметь дела с вашей религией. И тогда мы с моим помощником подвергнем его допросу, но только в пределах нашей компетенции. И, пожалуйста, развяжите ему руки. Это вы их связали, как я полагаю, но я, в отличие от вас, его не боюсь.