Текст книги "Человек из Назарета"

Глава 5

– Иосифом меня зовут, – сказал человек, обращаясь к Марии. – И вам это имя должно быть знакомо, да благослови вас Господь. Моя семья из Арифамеи, но мы всегда хотели быть похороненными в святом городе. Поэтому купили место и построили усыпальницу. Большую. Теперь она в вашем распоряжении. Да, печальные времена! Но не будем плакать. Каждый должен делать то, что должен делать. Прочная усыпальница, большая, встроена в скалу. Нужны только носилки да тележка, чтобы привезти его. Покрывало, масло, миро – все это я вам дам. Мы его забальзамируем, как и положено в его…

– У меня есть миро, – сказала стоящая поодаль Мария Магдалина и показала кувшин. – Часть я потратила на его…

– Ты тоже из его семьи? – спросил Иосиф.

– Я была блудницей, – ответила Мария Магдалина, – и торговала своим телом. Деньги, что я скопила, я израсходовала на эту священную жидкость. Тебя оскорбляет это?

– Уверен, – ответил Иосиф с грустной усмешкой, – что его это не оскорбляло.

Дождь прекратился. От земли и влажной травы исходило благоуханье – даже на самой Лысой горе. Голубело вечернее небо, покрытое белыми облаками. Истерзанные тела распятых являли собой печальное зрелище. Снять с крестов попутчиков Иисуса в его последнем земном путешествии было несложно, хотя в подобных случаях всегда возникала трудность с гвоздем, которым ноги прибивали к дереву. Вытащить его бывало сложно, но палачи считали для себя совершенно неприемлемым предложенный кем-то простой способ – взять и просто разрезать ноги ножом. Нет, настоящий палач, палач-профессионал, а не жалкий ремесленник, так никогда не поступит.

Снятых с креста патриотов унесли их плачущие соратники и их женщины. Снятие с креста Иисуса заняло гораздо больше времени, и у некоторых представителей традиционных верований возникло ощущение, что до заката им не справиться. Недюжинная сила, которую Иисус продемонстрировал на самом пороге смерти, позволила достаточно быстро освободить его руки, но нужно было поддерживать тело в вертикальном положении, а тут понадобились и сильные руки, и крепкие веревки, и лестница. Чтобы вытащить нижний гвоздь, потребовались последовательные усилия троих человек, которые, извлекая железо из дерева и плоти человеческой, сломали пару клещей. Мария все это время стояла отвернувшись от чертыхающихся и потеющих мастеров и только вскрикнула непроизвольно, когда услышала звук падения. Да, Малыш Иаков и Иоанн были достаточно сильны и мускулисты, и римляне уважительно выделяли их среди низкорослых евреев, но даже этим двум силачам недоставало сил справиться с немалым весом истерзанного и покрытого засохшей кровью тела, которое грохнулось оземь. Впрочем, в том, что ученики выронили останки учителя, неуважения не было никакого – они сделали все, на что способны, а без веревок и лебедки такую работу выполнить не под силу и дюжине рослых мужчин. Затем умершего на носилках перенесли к подножию холма, где уже ждала присланная Иосифом тележка, запряженная быками, – на ней Иисуса должны были перевезти в фамильную усыпальницу семьи из Арифамеи.

Ученики Иисуса и женщины, сопровождавшие умершего, немало удивились, когда возле усыпальницы увидели священников, а также небольшой отряд римских воинов и двух офицеров, один из которых, младший, был командиром отряда, а другой, старший, явился, чтобы присутствовать на захоронении в качестве официального представителя римской власти. Иосиф Арифамейский благоразумно покинул место захоронения на своей тележке, но его слуга незамедлительно прибыл с покрывалами и бальзамическими средствами. Вскоре завернутое и обработанное ароматическими веществами тело Иисуса было готово к погребению, но путь в усыпальницу преграждал камень – столь огромный, что ученики не смогли его сдвинуть. Римляне же ворчали, что это не их дело – толкать камни. И тогда Зера (а кто же еще?), присутствовавший здесь же, воспользовавшись собственным кошельком, заплатил солдатам, и вскоре изрядно вспотевшие и ругающие Израиль на чем свет солдаты сдвинули камень, заслонявший вход в склеп. Тело Иисуса было внесено внутрь, положено на каменное ложе, после чего вход вновь закрыли тем же чудовищных размеров и веса камнем.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Зера. – Могу сказать, все кончено.

– Это ты так можешь сказать, – с самым свирепым видом проговорил Малыш Иаков.

– А ты, – сказал, обратившись к нему, Зера, – думаешь, я полагаю, о каком-то хитром жульничестве? Так знай: эти солдаты станут охранять склеп день и ночь, а потому у всех у вас не будет никакой возможности его открыть. Я же, вместе с другими священниками, буду постоянно навещать это место. Так что повторяю: все кончено!

Женщины вернулись на постоялый двор. Малыш Иаков и Иоанн пошли пешком по дороге в Вифлеем к месту, где нашли укрытие и, к стыду своему, как многие говорили, залегли «на дно» остальные ученики Иисуса. Впрочем, поступили они так скорее из благоразумия, чем из страха. Ученики вполне могли бы остаться в летнем домике Гефсиманского сада, но никто (хотя, конечно, вы помните, что я говорил несколькими страницами ранее) не пожелал туда возвращаться. Добрый Никодим понимал, что это некогда благословенное местечко превратилось для них, как, собственно, и для него, в место горя и предательства, а потому предложил ученикам Иисуса временно укрыться на старой ферме, которую до этого долгое время пытался продать. Когда начался Шаббат, все оставшиеся вместе девять учеников сидели за столом, мрачно покусывая костяшки пальцев и едва притрагиваясь к лежащему на столе черному хлебу. Они страшно беспокоились о Малыше Иакове, а также Иоанне. Запах их собственных тел был им ненавистен. Фаддей вдруг извлек несколько звуков из своей флейты.

Матфей едва не зарычал:

– Заткнись со своей музыкой!

Фаддей извинился, вытряхнул слюну из инструмента и пояснил:

– Эту мелодию я играл на похоронах одной девушки, которую он… Ну, вы помните! Кстати, играть на флейте в Шаббат не запрещено. Это не работа.

– Вопрос вот в чем, – проговорил Матфей. – Что мы будем делать?

– Как бы там ни было, – отозвался Варфоломей, – до конца Шаббата делать все равно ничего нельзя.

– Он хочет сказать, – пояснил Иаков, – что мы будем делать, если… если все это неправда и он… Ну, вы понимаете!

– Он сделает это! – воскликнул Петр. – Вы что, разучились верить?

– Нам следовало всем пойти туда, – сказал Симон. – А не только Иоанну и Малышу Иакову. Странно только, почему другой Иаков здесь. Вы же с ним одно целое – куда ты, туда и он. Хотя, конечно, так было до всех этих серьезных событий!

– Я был болен, – мрачно заявил Иаков. – Все же видели. Желудок скрутило так, что я двинуться не мог.

– Пора бы им вернуться, – сказал Фома. – Если их, конечно, не…

– Мы бы услышали, – отозвался Петр. – Даже здесь. Одна из женщин, наверное, могла бы нам сообщить.

– Женщины не прятались, – проговорил Филипп. – Оставались до самого конца.

– А ты сочини про все это песню, – резко проговорил Матфей. – И пусть главным словом в ней станет предусмотрительность. Наша цель – сохранить и пронести слово учителя дальше. Не дай Бог, нас убьют, и кто же тогда сделает это за нас? Для трусости всегда найдутся оправдания. Но трусость – она и есть трусость. Я иду в город. Кто со мной?

– В Шаббат запрещены любые путешествия, – сказал Фаддей.

– Нас это никогда не останавливало, – возразил Андрей.

– Все сделано как надо, – сказал Матфей. – О нем позаботился один из верующих. Забрал тело и устроил похороны.

– Да, он похоронен, – кивнул Петр. – Должен был, во всяком случае. Только один Бог знает где.

Андрей откашлялся и проговорил:

– Мы поступили – хуже некуда.

– Это я поступил хуже некуда! – горестно воскликнул Петр. – О Господи, прости меня!

– Хватит уже! – выпалил Фома. – Довольно, наслушались!

– Мы все поступили не лучшим образом, – сказал Варфоломей. – Но он знал, как мы себя поведем! С самого начала знал!

– Что нам следует сделать, – сказал Филипп, – так это подождать, пока нам будут даны указания. То есть подождать Йом-Ришон, первого воскресенья. Делать что-то в Шаббат нет никакого смысла.

– Но где, в конце концов, эта парочка? – воскликнул Петр. – Какого черта с ними могло случиться?

Наконец, прямо перед тем как наступила полночь, явились усталые и измотанные Иоанн и Малыш Иаков. Последовали объятия, полились слезы, были вознесены слова благодарности небесам. Прибывшие рассказали свою историю. Прочие выслушали ее молча, не перебивая. Наконец Иоанн сказал:

– Есть ли что-нибудь поесть? Мы умираем с голода.

– Вода и немного черствого хлеба, – отозвался Иаков.

– Там, снаружи, бегают два цыпленка-заморыша, – сказал Малыш Иаков. – А здесь, как я вижу, есть ржавый котел. Можно сделать тушеного цыпленка.

– А как же Шаббат? – спросил Петр. – А закон, данный Моисеем?

И тут Иоанн возвысил голос, мощь которого столь резко контрастировала с видом его ладно скроенного, но не очень крупного тела:

– Нет, вы недостойны Царства Божьего! Как же вы быстро все забываете! Не человек был создан для субботы, но суббота для человека! Стоило ему покинуть нас, и – все? Вы уже не чувствуете себя христианами? Неужели ни у кого недостает смелости и силы воли?

– Что это за словечко ты сейчас произнес? – поинтересовался Варфоломей. – Похоже на латынь.

– Само вылетело, – отозвался Иоанн. – Должны же мы как-то себя называть! Ну и кто пойдет придушить этих цыплят?

– Я их приготовлю, – предложил Малыш Иаков. – А уж по части удушить – здесь Матфею равных нет!

До учеников постепенно начинало доходить, что жизнь их потекла по совершенно новому руслу. Правда, Фома, покусывая найденную невесть где косточку, сказал:

– Да, видно, привыкнем жить одни, самостоятельно, мы не сразу. Итак, это будет наш первый ужин без него.

– Мы пока не одни, – отрицательно покачал головой Малыш Иаков. – Вы увидите.

– Да-да, конечно, увидим. И поверим. Верить стоит лишь в то, что видишь.

Глава 6

Петухи громко возвестили наступление воскресного утра. Петр не обратил на крикливых птиц никакого внимания. После того как весь Шаббат ученики Иисуса грешили, собирая хворост, стирая одежду и готовя тщедушных цыплят, на прошлом можно было ставить крест. Как сказал Фаддей, которого нельзя назвать великим мыслителем, глупцом станет тот, кто будет утверждать, будто день начинается на заходе солнца. Закатом день кончается. А начинается день на рассвете.

День начался. Его начало возвестили петухи. Кто пойдет к усыпальнице Иисуса? Никто не хотел быть разочарованным, а потому никто и не собирался. В конце концов, в Иерусалим отправились Малыш Иаков и Иоанн. Когда они добрались до склепа, там находились Мария, мать Иисуса, Мария Магдалина, а также Зера и два других священника (их имена – Хаббакук и Хаггай). Поодаль стояла римская стража. Младшая Мария обернулась к подходившим христианам, ученикам Иисуса. В голосе ее прозвучала надежда:

– Мы просили их, просили! Даже умоляли. А они говорят – нет!

– А почему, собственно, «нет»? – резко спросил Малыш Иаков. – Вы что, боитесь наших или его фокусов?

– Если человека положили в усыпальницу, – ответил Зера, – тревожить его нельзя. Живые должны оставить его наедине со смертным сном – таков обычай!

– Обычай – не закон! – парировал Малыш Иаков. – Разве закон запрещает матери сказать последнее прости своему ребенку?

– К тому же, – вступила в разговор Мария Магдалина, – мы должны положить то, что я принесла! Смотрите: травы, благовония. Вот они!

– У вас хватало времени и до этого, – вмешался офицер, командир римской стражи. – Почему же вы не позаботились заранее?

– А раньше было то, что называется Шаббат, – резко ответил Малыш Иаков. – Не слыхали о таком? В этот день никто не может ничего купить или продать. И вообще делать что-нибудь, похожее на работу.

– То, что ты говоришь, похоже на дерзость.

– Никакой дерзости, – покачал головой Малыш Иаков. – Дело обстоит так: перед вами – семья человека, который сейчас лежит в склепе. Он был распят римлянами. Вы это помните? А римлянам его передала вот эта троица, которая стоит перед вами в столь замечательных тюрбанах…

– Я не думаю, – сказал Хаббакук тоном, в котором, как он считал, должна звучать спокойная угроза, – что мы долго станем мириться с такими речами.

– Не нравится? – все больше заводился Малыш Иаков. – А давайте устроим еще одно судилище и убьем на кресте еще парочку преступников? – Он решительно посмотрел на притихших священников и сказал: – Сейчас я открою усыпальницу.

– Ты не сможешь сделать этого! – сказал младший офицер. – Ты и сам знаешь, что тебе это не по силам.

– Вы хотите меня остановить?

– Ну, как тебе сказать, – протянул младший офицер и, обменявшись взглядами с старшим по званию, посмотрел на Зеру.

Тот пожал плечами.

– Мы тебе поможем, – вступил в разговор один из охранников.

– А тебе лучше дождаться приказа, – сказал младший офицер.

– Откроем, – решил старший офицер. – Мы довольно наслышались про всякие фокусы. Так давайте посмотрим, что они имели в виду.

Он вновь посмотрел на Зеру, и тот так же безучастно, как и раньше, пожал плечами.

Солдаты вместе с Малышом Иаковом взялись за камень, и тот странно легко сошел со своего места – никто даже не вспотел и не успел выругаться.

Зера же проговорил, обращаясь к Малышу Иакову:

– Вы все еще на что-то надеетесь, так? Даже верите. Но внутри – только мертвое тело, и больше ничего. То есть это – конец!

Он сделал шаг ко входу усыпальницы, полагая, что ему, как священнику, пристало войти первым. Но Малыш Иаков остановил его:

– Не тебе входить первым, приятель.

И жестом пригласил пройти первой Марию, мать Иисуса, после чего двинулся внутрь и сам.

Войдя, они закрыли глаза, после чего открыли их вновь и стали пристально вглядываться перед собой, стараясь привыкнуть к темноте. Присмотревшись, они вдруг увидели: тела нет. Тела, которое, обернув в смертные покрывала, оставили здесь, в усыпальнице не оказалось. Пахло маслом и благовониями, но, кроме этого, ничто из того, что находилось в склепе, не говорило о том, что здесь был кто-то похоронен. Мария стояла, вслушиваясь в темноту. Малыш Иаков жестом подозвал Марию Магдалину и Иоанна и сказал:

– Если мы здесь ничего не нашли, значит…

– Тихо! – прошептала Мария. – Голос. Я узнала его.

Все принялись вслушиваться. Наконец Иоанн покачал головой, а Мария сказала:

– Я знаю этот голос. Вот что он говорит: Зачем вы, глупцы, ищете живого среди мертвых? Иисус воскрес. Скажите его ученикам, что он – на пути в Галилею. Там он с ними и встретится.

Малыш Иаков удовлетворенно мотнул головой, после чего улыбнулся римским воинам и сказал:

– Если желаете, заходите! Все! Добро пожаловать! А потом мы поговорим о фокусах и фокусниках.

Священники с побелевшими как мел лицами некоторое время молчали и смотрели друг на друга. Пустая усыпальница. Никого и ничего, за исключением запаха трав и благовоний. Охранники заглянули внутрь и быстро вышли, ошеломленные увиденным и изрядно перепуганные.

Старший офицер спросил:

– Вы уверены? Вы совершенно уверены? Должно быть, тело похитили, пока я отдыхал положенные мне два часа. Так?

– Никак нет! – отвечали воины. – Не произошло ровным счетом ничего! Клянемся Геркулесом, Кастором и Поллуксом и…

– То есть вы всю ночь оставались здесь и шагу не сделали прочь, так?

– Именно! У нас был строгий приказ. Никто сюда не приходил и ничего не делал. Клянемся Минервой, Венерой и прочими богами.

– Тогда кто отодвигал камень? Его же отодвигали – дважды!

Последние слова офицера повисли в молчании. Он внимательно рассматривал лица воинов.

– Не нравится мне это, – наконец проговорил он. – Наверняка кто-то из вас решил развлечься и придумал эту игру.

– Послушайте, – сказал покрытый шрамами ветеран-воин. – У нас был приказ. И с нами все время находились эти еврейские священники. Посмотрите на них – не очень-то они годятся для таких игр!

– Да, – задумчиво проговорил старший офицер, – Вот оно – необъяснимое. Тайна и чудо!

– Нам нужно поговорить, – сказал Зера, кивком отзывая его в сторону.

– Понятно! Есть объяснение, так? – отозвался офицер, и оба отошли к большому фиговому дереву; когда-то оно было изуродовано молнией и почти не давало тени.

– Я думаю, вы согласитесь, – начал Зера, – что нам в городе не нужны разные досужие разговоры.

– Я бы и сам не без удовольствия поболтал об этих делах на досуге, господин мой. Но если серьезно, то, я думаю, вы правы. Не стоит поощрять суеверия.

– Именно так! И произошедшему есть лишь одно объяснение. Его последователи тайно пришли ночью, отодвинули камень, вынесли тело, а камень поставили на место.

– Но зачем ставить на место камень? Когда из конюшни воруют лошадь, то дверь…

– Чтобы отвести подозрения. Чтобы выиграть время. Если бы камень оказался в стороне, их бы начали преследовать сразу, в момент обнаружения пропажи. Вы меня понимаете?

– Секундочку, ваше преподобие, – покачал головой офицер, который не принадлежал к самым сообразительным офицерам римского контингента в Иудее. – Никто не приходил. Постовые стояли с обеих сторон склепа. Нет, господин мой! На это я пойти не могу, не сердитесь.

– На ваших постовых напали. Напали в темноте. Подобрались незаметно. Двенадцать человек. Нет, одиннадцать, очень сильных. Подобрались и оглушили.

– Теперь я понимаю, – покачал головой офицер, поглаживая подбородок, поросший утренней щетиной. – Это будет стоить кое-каких денег.

– Пусть даже больших денег, – отозвался Зера. – Очень больших! Но, как мне кажется, казна Храма выдержит эти расходы. Естественно, необходимо подписать пакт о неразглашении, внести туда предупреждение о наказании за распространение слухов, а также прочие условия, гарантирующие…

– Можем начать прямо сейчас, – сказал офицер, с усмешкой на физиономии повернувшись к Малышу Иакову и Иоанну. – Предлагаю бой. Парочка моих людей против вас двоих. Потом, конечно, мы их арестуем – за сопротивление римским воинам. Остальные пусть уходят, но этих двоих…

– Не стоит слишком все усложнять, – покачал головой Зера. – Они и так уходят. Не думаю, что они принесут много хлопот.

И оба они, священник и старший офицер, представитель римской власти, некоторое время смотрели вслед четверке, которая уходила, все еще пораженная увиденным, с тем чтобы чуть позже почувствовать прилив счастья и неземной радости.

– У всех нас есть свои обязанности, господин мой, – сказал священнику офицер. – И одна из них – защитить людей от безрассудных суеверий.

Сказав это, он выпрямился и начальственно посмотрел на солдат.

– Отлично, – кивнул Зера. – Я поговорю с вашими солдатами.

Глава 7

– Лошади? – переспросил Петр. – Всадники? Точно! Это за нами. Что будем делать? Драться или сдадимся? Как все это некстати!

– Смотри! С ними женщина, – проговорил, прищурившись, Фаддей. – Точнее, девушка. Послушайте! Это же та самая девушка…

Восемь всадников-мужчин и одна всадница-девушка въехали во двор фермы. Четверо мужчин помогли девушке спешиться. Она была в красном, волосы ее свободно стекали по плечам. Приехавшие с девушкой люди с неудовольствием рассматривали неухоженную ферму – горы неубранного навоза, одинокого старого петуха, способного издавать настолько жалкую пародию на кукареканье, что даже Петр его игнорировал, гниющие доски, предназначенные для забора, который никогда не будет построен, грязь и сорняки…

– Вы меня узнаете, я думаю, – сказала девушка, входя в дом. – Я была одной из женщин, которые следовали за ним. Меня вернули домой. Но теперь и я вернулась к вам – с добрыми вестями.

– Мы же не слишком тесно общались, – сказал Петр. – Женщины жили отдельно от мужчин. Таков порядок.

– Я – царевна Саломея, дочь тетрарха Филиппа, приемная дочь тетрарха Ирода. Прокуратор Иудеи приказал мне вернуться домой, в Галилею, во дворец. Но и он возвращается в Галилею!

– Я поверю только тогда, когда увижу, – сказал недоверчиво Фома. – А эти люди не собираются нас хватать и тащить в тюрьму?

– Нет, – ответила Саломея. – Но вам лучше покинуть Иудею. Так он сказал.

– Он? – нахмурился Малыш Иаков. – Что ты имеешь в виду? Он!

– Я видела его, – сказала Саломея.

– Видела?

Ученики Иисуса вежливо улыбались, пожимали плечами. Ох уж эти женщины! Вечные фантазии, видения… Чуть что – и они готовы поверить во что угодно!

– Можете мне не верить, – проговорила Саломея. – Но он пришел ко мне на постоялый двор – туда, где мы ночевали. Пришел утром. Как раз за час до того, как меня забрали к прокуратору. Я не спала. У меня возникло чувство, что…

– Предчувствие, – подсказал Варфоломей, устало глядя на девушку.

– Я не знаю этого слова. Но это был он – его лицо, его голос. А еще руки и ноги – на них остались раны от… Ну, как тогда, когда они его снимали.

– Ты уверена?

Саломея кивнула.

– Мне кажется, я поняла, – сказала она. – Эта новость должна была прийти к вам от его матери, но она уже отправилась в Назарет. Или от моей сестры, как я ее называю, – той, что когда-то звалась блудницей, а потом короновала его на царство. Но она пришла к вам от меня, от той, что танцевала перед своим приемным отцом ради награды, которой жаждала ее мать. Той, что закончила свой танец обнаженной, а потом получила голову пророка на блюде и видела, как ее швырнули в огонь.

– Так это была ты, – покачал головой Симон. – Ты…

– Если вы мне не верите, – не унималась Саломея. – Или не хотите верить, отправляйтесь назад, в Галилею. Начинайте снова рыбачить, или что вы там делали?

– Мы не все из Галилеи, – сказал Фома. – Я жил по другую сторону моря, в стране Гадаринской. Оттуда же и Фаддей.

– Больше того, что я сказала, я сказать не могу, – сказала царевна. – Он появился передо мной в тот момент, когда запели петухи, и сказал, что кто-то должен отправиться к вам и…

– И сказать, чтобы мы шли в Галилею. Так? Он сказал, в какое место в Галилее?

– Нет. Но куда бы в Галилее вы ни пришли, он будет там.

– Ну что ж, – сказал Филипп без особого энтузиазма. – Тогда нам следует идти в Галилею.

– Я направляюсь туда же, – сказала Саломея. – Вам я сообщила то, что должна была сообщить. И хочу вам пожелать… Как мы это говорим? Да спасет вас Иисус? Да пребудет с вами Господь?

– И то и другое к месту, – отозвался Матфей с глубокой серьезностью в голосе. – И спасибо тебе! Мы все благодарны тебе, сестра! Ты для нас именно сестра – мы все это знаем.

– Я рада! – произнесла Саломея, улыбнулась и приветственно махнула рукой, прощаясь так, как девушка прощается с друзьями. Потом повернулась, подошла к своей лошади, забралась в седло с помощью своих подоспевших спутников и кивком приказала кавалькаде двигаться в путь.

Ученики Иисуса дождались, пока топот копыт не стихнет в утреннем воздухе, после чего Петр повернулся к своим братьям и сказал:

– Идем в Галилею.

– Все вместе? – спросил Фома. – Власти могут нас схватить. Одиннадцать человек, все как один гнусавят по-галилейски.

– Какие власти?

– И те и другие, – ответил Фома. – Никому из них не доверяю. Задержат нас за то, что проповедуем ложную доктрину, следовали за ложным пророком.

Замолчал. И, подумав несколько мгновений, заговорил вновь:

– Итак, это была именно она. Та самая девушка. Бедное дитя, сколько ей пришлось пережить! Двое из величайших пророков пали жертвой предательства и погибли на ее глазах.

– Но один из них восстал! – воскликнул Малыш Иаков, с трудом сдерживая мощь своего голоса. – Сколько раз мне говорить о том, что мы видели в Иерусалиме? А теперь и она сказала, что видела его – как меня и вас. С ранами на руках и ногах. Неужели вы не можете в это поверить?

– Когда я поверю, я тебе скажу, – проговорил Фома с нотками ярости в голосе. – Больше нас никто не обманет и не предаст. Помяните мои слова, сейчас появится множество самозванцев, которые станут выдавать себя за Иисуса. Вы еще скажете мне спасибо за то, что я нынче сомневаюсь – так ты вроде это назвал, Варфоломей. И, как я думаю, сам Иисус был бы рад, что я к вам пришел, – должен же быть хотя бы один человек, кто не верит всему на слово! И я говорю: я поверю только тогда, когда увижу эти раны на ногах и руках. Вблизи и на свету, а не издалека и в темноте. Я поверю только тогда, когда запущу свои пальцы в эти чертовы раны. Говорю вам – нынче время быть осторожными.

Ученики погрузились в молчание. Размышляли. Фаддей, слушая Фому, одобрительно кивал.

Наконец, Петр сказал:

– Давайте не все сразу, братья. Во что нам верить, а во что нет, решим потом. Сейчас нужно поговорить о том, как нам выдвигаться. Фома прав – лучше отправиться небольшими группами. По двое или по трое. Встречаемся в Капернауме. В нашем доме. Так, Андрей? Фома и Матфей пойдут первыми. Нет нужды говорить об осторожности. Наденьте капюшоны. С незнакомцами не говорите.

– Нам теперь все – незнакомцы, – сказал Матфей.

– Именно поэтому и нужно быть осторожными. И нам понадобятся деньги. Если, конечно, они у нас есть.

– Есть немного, – сказал Иоанн, который стал теперь кем-то вроде казначея.

Неожиданно для самого себя Петр изобразил правой рукой нечто, похожее на жест благословения: рука идет сверху вниз, затем слева направо – фигура, состоящая из четырех точек, рожденных тремя движениями. Тайна, нечто непостижимое. Святое!

– Да пребудут с вами Господь и его благословенный Сын! И душа, которая принадлежит им обоим!

Удалившись от Иерусалима на шестьдесят фурлонгов (или на три раза по двадцать, как многие стали теперь говорить), радуясь тому, что они вновь, как и в древние времена, могут считать, пользуясь двадцатками как единицей меры, Фома, хромая и опираясь на палку, срезанную с оливы, сказал Матфею, который шел, весь красный от напряжения (давал о себе знать жирок, который бывший мытарь так и не успел спустить):

– Не думаю, чтобы кто-то стал нас преследовать. Думаю, мы в безопасности.

– Уверен?

– Я не говорил уверен. Я сказал думаю. Глупо быть в чем-либо уверенным.

Они протащились еще шагов двадцать. Птицы пели те же песни, что и во времена творения, когда мир еще не знал ни грехопадения, ни пророков, ни искупления. Удаленное от нашего мира на дистанцию многих и многих фурлонгов, солнце, этот гигантский огненный шар, все так же послушно, невзирая на свою свирепую натуру, летало по кругу вокруг Земли.

– Вера – замечательное слово, скажу я тебе, и у меня веры не меньше, чем у тебя. Но Господь дал нам глаза и уши. И пальцы. Скажи мне: вон, луна висит на небе! И, думаешь, я тебе поверю?

– И ты веришь в то, что никто за нами не идет?

– Ну, можно сказать и так.

– Надеюсь, – произнес голос, – вы позволите мне пойти с вами? Мы идем одной дорогой.

– Это невозможно, – ответил Фома, в страхе обернувшись. – Откуда ты здесь взялся? Изыди, Сатана, или как там тебя?

Лицо подошедшего, из-за глубокого капюшона, находилось в тени, ноги его были обуты в кожу, а руки спрятаны в длинных рукавах плаща.

– Ты из Иерусалима? – спросил Матфей.

– Да, из Иерусалима. Мы можем поговорить? Вы что-то обсуждали, когда я к вам присоединился. О чем шла речь?

– Присоединился? – недоверчиво спросил Фома. – Но откуда ты появился? А, понял! Ты прятался вон там, за тем деревом!

Незнакомец дружелюбно усмехнулся.

– Если ты идешь из Иерусалима, то готов обсуждать лишь одну вещь, – сказал Матфей.

– Осторожнее, Мат! – предупреждающим тоном произнес Фома.

– И что это за вещь? – спросил незнакомец.

– Иисуса из Назарета, его историю и его…

– Мат! Ради Христа! Будь осторожен! – выпалил Фома и понял, что готов откусить себе язык.

– Ради Христа, – повторил незнакомец. – Вы говорите как римляне. Не все, но некоторые. Я слышал как-то – они бросали кости и клялись именем Юпитера, Юноны, Меркурия. А некоторые, которые считают себя самыми умными, клянутся именем Христа. Кто это? Новый бог?

– Христос? – переспросил Матфей. – Это Иисус из Назарета.

– Вот как? И кто же он? Что делал, где был?

– Где ты сам был все эти годы? – проворчал Фома, забывший об осторожности. – Тут человек ниспослан самим Господом… Это они говорят, не я…

Осторожность вернулась к Фоме.

– Он был убит, потом похоронен, – продолжал Матфей, – а на третий день, как он сам сказал, должен был воскреснуть. Это и случилось, как некоторые говорят, хотя наверняка сказать никто не может.

– Ниспослан Господом, – повторил слова Матфея незнакомец. – Но если он ниспослан Господом, почему же никто не может сказать наверняка? Если он сказал, что может воскреснуть вновь, то, значит, он воскрес. Мне кажется, вы – глупые люди, несведущие в Священном Писании.

– Послушай! – возмутился Фома и кулаки его сжались. – Мы, может быть, и не ученые книжники, но мы и не дураки. И никто не имеет права нас так называть, тем более ты. Ты же даже боишься свое лицо открыть! Это не мы глупцы, а ты. Ты же не знаешь самих основ греческой логики, если не понимаешь, что послан Господом и говорят, что был послан Господом – это не одно и то же!

– Мы знаем Писание, – кивнул Матфей, – и мы верим в Писание.

– Верите в то, что пророчество осуществится – пророчество, относящееся к явлению Сына Господня?

– Конечно, верим.

– И верите, что пророчество осуществилось?

– Послушай! – сказал Фома и остановился перед незнакомцем, заставив и того остановиться. – Кем бы ты ни был, я скажу тебе очень простую вещь. Я поверю, когда увижу его стоящим передо мной на дороге. Видеть, и только потом верить – таково мое правило. И когда потрогаю его раны своими пятью пальцами, тем более что мои пять пальцев – всегда со мной.

– Если ты хочешь, Фома, ты можешь потрогать их и десятью пальцами, – сказал незнакомец. – Но для этого тебе придется бросить свою палку.

– Но откуда тебе известно мое имя? Кто тебе сказал?

И тут Фома все увидел и опустился на колени.

– Встань, Фома! Встань, Матфей! Благословенны те, кто верит, не видя. Но это не про тебя, Фома. Где твои пальцы? Трогай!