Текст книги "Человек из Назарета"

Глава 8

Несколькими неделями позже, поздним вечером, одиннадцать учеников Христа сидели за столом в верхней комнате постоялого двора недалеко от Галилейского озера. Слуга, дерзкого вида молодой человек с небольшой деревянной пластиной, которую он зажал между острыми зубами и время от времени движением языка заставлял вибрировать (не то игрушка, не то примитивный музыкальный инструмент), спросил:

– Подавать?

– Холодный или горячий? – спросил Симон.

– Подам горячим, а каким вы будете его есть – это уже ваше дело.

– Подавай, – сказал Петр. – И нам нужна еще одна тарелка и еще одна чаша.

– Кто-то придет еще?

– Пока не знаем, – отозвался Фома. – Но, думаем, что придет.

– Тогда вам лучше оставить для него место, – сказал слуга и отправился на кухню, чтобы принести кувшин вина и корзину с хлебом.

Ученики же, сидевшие на скамье возле стены, принялись сдвигаться, не будучи уверенными в том, с какой стороны стола было бы лучше освободить место.

– Он может сесть рядом с тобой, – обратился Фома к Иоанну. – Как в прежние времена.

– Да, все похоже на то, как было тогда, – кивнул Андрей. – Целый месяц прошел. А кажется – годы!

– Нас сейчас одиннадцать, – сказал Петр. – И мы будем ждать.

– Думаю, он сам выберет место, – проговорил Матфей. – А вдруг он приведет кого-нибудь еще?

– Думаю, теперь мы сами можем решить, где кому место, – сказал Петр.

– Ты будешь решать, – ухмыльнулся Варфоломей, глядя на Петра. – Мы что, теперь должны звать тебя господин наш?

Петр сердито сверкнул глазами.

– Нет, – отозвался он. – Зовите меня как обычно, Петр. Просто Петр. – И, повернувшись к Филиппу, сказал: – Послушай, Филипп. Вспомни-ка еще раз свой сон. Я стал немного похожим на Фому, никому не доверяю. Раньше мы были более доверчивы. Что он сказал? Когда придет? В какой день, в какой час?

– Я уже говорил, – отозвался Филипп. – И мне надоело повторять. Он спел песенку.

– Спой еще раз, – попросил Фаддей.

– Пусть споет, – согласился Фома. – Только без твоей флейты.

И Филипп просто прочитал слова песни – простым, обыденным тоном:

 
В поздний час,
В последний час
Сидите, ешьте свою еду,
И в этот час, последний час
Я к вам в последний раз приду.
 

– В последний час – что это такое? – спросил Матфей. – Все эти сны похожи один на другой. Ничего не понятно, как и в прошлые времена, когда там присутствовал Иосиф и все такое…

– Последний ужин, – отозвался Симон. – Это ясно. Но то был не последний ужин.

– Как раз последний, – сказал Андрей. – Если мы не увидим его снова.

– А вы уверены, что это был он? – спросил Петр, посмотрев сначала на Фому, а потом на Матфея, сидевшего от него по другую руку.

– Он, кто же еще! – проговорил Матфей, а Фома негодующе фыркнул.

– И он просто взял, да и исчез?

– Как птица. Повернулся и – раз! И готово! Так, Фома?

– Так это все-таки он? – настаивал Петр.

– Слушай! – проговорил Фома. – Ты меня знаешь. Я всегда был – этим, как его…

Он обернулся к Варфоломею.

– Скептиком, – подсказал тот.

– Я трогал его раны, – сказал Фома. – Конечно, потом он стал мне впаривать, что лучше, дескать, верить, когда не видишь. Правда, у меня на этот счет свое мнение, хотя здесь у меня сомнений нет. Верно, Мат?

– Что я не могу понять, так это вот что. Если он шел в Галилею, то почему не пошел с нами?

– Может, ему требовалось повидать других, – предположил Симон. – Мы же не единственные в мире, верно?

Наступила долгая тишина. Слышно было, как внизу, на кухне, кто-то грохочет металлической посудой, на кого-то ругается повар.

Фаддей сказал:

– Говорят, его мать приходила на это новое кладбище для приезжих, разыскивала тело, хотела забрать. Опоздала. Хотя теперь на камне есть надпись. Только имя – и все.

– Чье? – спросил Андрей.

– Не догадываешься, что ли? – сердито спросил Симон. – Того, кто мог быть с нами. Хотя неким образом он среди нас – как раз потому, что его нет, если ты понимаешь, что я имею в виду. Бедняга. Так я его никогда и не пойму. В нем не таилось зла. По натуре он не был негодяем.

– Невинность, – сказал Петр, – иногда есть форма предательства.

Так родился первый из афоризмов, изреченных Петром. Все посмотрели на него с уважением.

– Кто-то все равно должен был это сделать, – продолжил Петр. – Всем нам, остальным, просто повезло.

Он полностью вытеснил из своей памяти воспоминания о своем отречении – главным образом притчей о двоих сыновьях, один из которых сказал нет, но сделал, а другой сказал да, но предпочел ничего не делать.

В дверях появился слуга с дымящимся блюдом.

– Отличная жареная рыба, пойманная как раз сегодня.

– Ешьте свою еду? Так это было? – сказал Симон.

– Это самое общее определение. Рыба же тоже еда.

– Там, внизу, еще один, только что пришел, – сказал слуга, ставя блюдо на стол. – Похоже, это тот, кого вы ждете. Высокий, в плаще. Если это он, будете есть горячим.

Слуга вышел. Послышались его торопливые шаги вниз по лестнице; навстречу же ему, вверх, шел кто-то другой, неторопливо меряя шаг. Ученики посмотрели друг на друга. Матфей издал горлом странный клокочущий звук. Затем, один за другим, в полном замешательстве они принялись вставать из-за стола, что особенно трудно было сделать тем, кто сидел у стены, к которой стол придвинули слишком близко. Вошел высокий, крепко сбитый человек, в плаще, с надвинутым капюшоном. Ученики замерли.

Человек отбросил капюшон назад и улыбнулся.

Это был Иисус. Раны на руках заживали хорошо. Более-менее неплохо соображал только Иоанн. Он с силой отодвинул стол, отчего одна из металлических тарелок соскользнула на пол, где принялась вертеться и весело петь своим металлическим голосом. Покрутившись, она замерла. Иоанн бросился в объятия Иисуса. Тот, улыбаясь, несколько раз похлопал его по спине, после чего посмотрел на стол.

– О, озерная рыба! – сказал он. – Отлично! Давайте поедим.

И они сели за стол. Только Иисус ел от души, остальные едва притронулись к еде. Как тут можно просто сидеть и есть? Человек умер, человек лежал в могиле. Где был он сам, где находилась его сущность, где странствовал его дух в течение целого дня, пока его мертвое тело лежало в усыпальнице? Ни один из учеников не рискнул спросить. Иисус же весело разговаривал.

– Полностью исполнены, – говорил он. – Пророчества. Даже относительно жребия. Римские солдаты бросали кости, кому достанется моя одежда.

Сейчас Иисус облачился в совсем другую одежду. Где он ее взял? Купил? Или кто-то дал? Единственным человеком с деньгами, которого ученики знали, была Мария Магдалина, бывшая блудница. А где она, кстати? И виделся ли Иисус с матерью? А если нет, то повидается ли? Множество вопросов ученики хотели бы задать воскресшему учителю, но ни один из них не рискнул.

Иисус же между тем продолжал:

– Как это в Писании? Делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий? Жаль! Нет с нами того, кто сказал бы: учитель, это двадцать первый псалом Давида.

Все почувствовали себя страшно неловко, за исключением, естественно, Иисуса.

– И все, что случится впредь, с того момента, когда я оставлю вас, – предсказано! Проповедь покаяния, искупление грехов – моим именем, по всему миру, начиная с Иерусалима.

– Когда ты покинешь нас, учитель? – спросил Петр. – И куда направишься?

– Куда? – переспросил Иисус, пережевывая кусок хлеба. – Вероятно, туда, откуда пришел. Когда? Пока не спрашивайте. Признаюсь, мне нравится то, что я вновь обрел плоть и могу жить в земном теле. Но куда и когда я отправлюсь, когда вас покину? Не знаю. Моя миссия почти закончена, а ваша – начинается. То, что люди обязаны узнать, передадут им обычные люди, такие же как они, незнакомые с воскресением, что называется, изнутри, как я. Правда, вы должны знать, что я буду пребывать на Земле, хотя и не с вами непосредственно – в том смысле, о котором я говорил перед своей смертью.

– Перед своей смертью… – начал Петр, и ему показалось, что его собственные слова ударили его в челюсть. – Ты умер, и теперь ты вернулся. Трудно постигнуть такое.

Он поежился. Иисус же хлопнул Петра по спине, словно тот подавился рыбной костью.

– Трудно постигнуть, – повторил Иисус слова Петра. – Умирать – это больно. Но смерть – это ничто. Запомните это: смерти нет! Что я говорил и делал перед тем, как отправился умирать? Хлеб и вино. Дары Господа и слово, столь же осязаемое, как эти дары. Теперь слово это принадлежит вам, равно как власть и слава. Но вам же достаются и страдания, и боль! Путь, как вы уже видели, не будет простым.

И тут же природа резво вторглась в речи Иисуса – недалеко от постоялого двора в ночной тиши раздался отчаянный крик какой-то дикой птицы, пойманной ночным хищником.

– Начнете в Иерусалиме, – продолжил Иисус. – Но слово мое предназначено не только Израилю. Вы полетите по свету, как летят семена, подхваченные осенним ветром, в другие города, в другие земли. На греческие острова и в Эфиопию, в приморские земли, которые римляне считают своими. Вы придете в Рим, ибо слово мое обращено ко всем людям.

– Когда мы должны начать? – спросил Петр.

– Завтра, – ответил Иисус. – А если хотите, уже сегодня. Мне мало есть что добавить. Любите людей, но и опасайтесь их, ибо они предадут вас и подведут под бичевание, и ради меня вам придется предстать перед сильными мира сего и принять суд и казнь за проповедь любви. Но пусть не будет в вас страха, когда призовут вас свидетельствовать в пользу Сына Человеческого, ибо не вы сами, а ваш Небесный Отец станет двигать вашими устами. Вас станут ненавидеть – из-за того, что понесете вы слово мое. Но тот, кто вынесет все до конца, будет спасен. И слово мое победит всех врагов и всех неверующих. Идите и ищите себе сторонников во всех странах, крестите их во имя Отца, Сына и Святого Духа, которое объединяет нас и делает единым целым. И помните: я всегда с вами – и ныне, и присно, и во веки веков!

Наступила тишина. Затем на лестнице послышались шаги слуги. Вот и сам он встал, поигрывая во рту своей деревянной пластинкой.

– Все в порядке? – спросил он. – Может, еще вина? Кто платит за ужин?

– Я, конечно! – улыбнувшись, произнес Иисус.

Глава 9

Итак, я заканчиваю свое повествование. События, которые я описал, равно как и характеры, очерченные мною, принадлежат прошлому. Есть опасность, что все это станет мифом, где сам Иисус вырастет еще на один локоть и превратится в гиганта, а Иуда Искариот предстанет примитивным охотником за тридцатью сребрениками. Вскоре, в чем у меня нет никаких сомнений, появятся, так сказать, официальные версии и истории Иисуса, и той вести, что он явил миру. Эти версии примутся защищать уважаемые люди, чей авторитет будет покоиться исключительно на их собственном о самих себе мнении, но именно эти люди станут навязывать верующим официальные варианты мифа – вплоть до его мельчайших деталей. Моя история не претендует на то, чтобы считаться священным текстом, но я совсем не хочу, чтобы вы видели в ней некое намеренное искажение действительности. Хотя я не являюсь христианином, я полагаю, что Иисус из Назарета был великим человеком, а жизнь его вполне достойна того, чтобы ее описал незаинтересованный рассказчик, каковым может быть только неверующий. Когда я говорю о себе нехристианин и неверующий, я имею в виду то, что я не очень озабочен истинностью фактов божественного происхождения Иисуса, непорочного зачатия, воскресения и так называемых чудес, которые он совершил. По плодам их узнаете, кто они, говорил Иисус. Так и я. Меня интересуют плоды, причем не как раскрашенные игрушки, поданные на деревянном блюде, а как некая пригодная для еды субстанция, полная густого питательного сока.

Некоторые из нас утверждают, что Создатель соорудил нашу Вселенную из спортивного интереса и развлекается, обеспечивая ее существование. Если это так, а я склонен согласиться с данной точкой зрения, то жизнь человеческая есть всего-навсего игра – в том смысле, что мы не способны отвечать за ее поддержание, всецело передоверив это природе, а сами занимаемся в это время пустяками, которые, если не налагаем на себя руки от скуки, считаем чем-то исключительно важным. Человек строит жилища, заботится о собственном теле, выращивает плоды, семена для которых ему предоставляет природа, слушает музыку, читает книги. Иногда развлечения человека принимают характер кроваво-тиранический, и тогда он называет их политикой и искусством управления, решая, что в его обязанности входит обеспечение безмерного расширения того, что он называет Государством. Кстати, именем последнего поддерживается основанный на социальных предрассудках жесткий порядок в обществе, которое, в принципе, не должно быть слишком уж строгой конструкцией. Но, увы, такова уж природа человека как социального животного, что он может существовать лишь тогда, когда исполняет некие обязанности по отношению к другим – к этому его и принуждает государство.

Иисус из Назарета проповедовал важность обязанностей, и он прояснил содержание последних в слове любовь – любовь как ahavah или agape, но не как amor. Во всех языках любовь – слово-предатель, и ему необычайно трудно дать определение, но Иисус своими притчами и личным примером показал, какое значение он в него вкладывает. Он говорил о невозможном – о любви к врагам; но невозможность и немыслимость подобной любви становится относительной, если понимать ее в терминах лудических или игровых – тех, что я применил к факту создания мира и обеспечения его существования. Обязанность – это тоже поле игры – игры, в которую чертовски трудно, но, в принципе, можно играть. Игра в терпимость, игра в подставление другой щеки, игра в преодоление нашего естественного отвращения к покрытой пятнами проказы или оспой коже, которую мы осыпаем любящими поцелуями. Ты побеждаешь в этой игре и получаешь приз, и призом этим становится Царство Небесное. Царство это населено мужчинами и женщинами, которые вполне овладели навыками этой игры и хотят в ней совершенствоваться. В любой момент вы узнаете этих людей – по плодам их. И игра делает жизнь необычайно интересной. Почему же существует такое множество людей, которые не хотят играть в эту игру, и, более того, с непропорциональной вине мерой суровости преследуют тех, кто хочет?

Это потому, что они принимают жизнь слишком всерьез. Иисус и его ученики таковыми не были. Одного только Матфея пришлось спасать от серьезного отношения к жизни, что же до остальных… Эти люди не имели никакой собственности, а потому им претила всякая серьезность, убивающая аромат и красоту бытия. Собственность, само стремление к собственности опасно – тот, кто мечтает о владении миром, о создании всемирной империи, есть безумец, и безумие его приняло самую опасную форму, имя этой формы безумия – серьезность. Когда ты чем-то владеешь, тебе неизбежно приходится за это драться. Возможно, это и спасает тебя от скуки. Но борьба оказывает разрушительное воздействие и на тебя, и на твоего врага; она утомительна и, что бывает часто, заканчивается потерей того, за что дерешься. Лучше уж не владеть империей, а играть в нее!

Я мог бы многое об этом рассказать, но я не являюсь специалистом по философии морали (иными словами, судьей в игре, имя которой – поведение человека в обществе). Я могу говорить лишь о своей жизни да о том удовлетворении, которое получаю, совершенствуя свои навыки терпимости, воздержанности и любви. Конечно, нужно, прежде чем любить других, научиться любить самого себя (иначе в чем будет состоять лудическая ценность любви к соседу, равной любви к самому себе?), хотя природу этой любви трудновато объяснять фарисеям и саддукеям. Эта любовь не требует действия, она состоит в сосредоточенности на сущности – люби себя как существо, созданное (я пытался обойти это слово, но, увы, не удалось) совершенно замечательным образом и не менее чудесным образом поддерживаемое в его целостности и форме. Если это достаточно хорошо для Бога (как сказали бы христиане), то хорошо и для тебя.

Несмотря на явление людям Иисуса, проповедовавшего доктрину любви, а также усердную работу его учеников (каждый из которых был самым лудическим способом предан смерти людьми серьезными), нельзя сказать, что Царство Небесное, которое он обещал как награду за обретение умения любить, в конце концов победило и вытеснило царство серьезности, которое мы с полным на то основанием можем назвать царством кесаря. Вспомните только, что произошло после его смерти (я имею в виду его зафиксированную в анналах смерть на кресте, а не ту смерть, которая последовала вслед за его возвращением в жизнь, – факт, который я вряд ли смогу принять). Римляне под предводительством Авла Плавтия вторглись в Британию. Каратака, британского вождя, в цепях привезли в Рим в качестве раба. Боудикка подняла восстание, которое жестоко подавили. Саула, принявшего имя Павел, подвергли казни за проповедь любви. Рим стал жертвой пожара, вину за который возложили на христиан. Палестинские евреи наконец восстали против римского правления, но бунтовщиков разгромил безжалостный Тит. Восстал и Бар-Кохба (чье первое имя, как говорили, было Иисус), но это восстание привело лишь к рассеянию евреев. Иисус из Назарета ясно видел, что все произойдет именно так, и он умолял людей уподобиться в легкомыслии полевым лилиям и попытаться (к сожалению, сами лилии на это не способны) поиграть в игру терпимости и бескорыстной щедрости.

Со временем, вероятно, все люди смогут войти в Царство Небесное, которое, таким образом, окажется по соседству от царства кесаря, и тогда само имя кесаря, а также его лавровый венец станут предметом детских игр. Но, строго говоря, я сомневаюсь в том, что это произойдет, как сомневался и Иисус, – иначе зачем ему было надо так часто говорить о сборе урожая и сожжении сорняков? Тем не менее Иисус настаивал, что Бог не слишком печется о времени, и из этого можно вывести, что его вообще мало волнуют количественные параметры различных объектов и что размеры – это не самое важное в Царствии Небесном.

Итак, я расстаюсь с вами, мои читатели, и прошу придирчивых не слишком корить меня за мои прегрешения против изящной словесности – целью моей было лишь только рассказать простую историю. Настроенных ко мне враждебно я призываю полюбить меня – так же, как я пытаюсь любить их. Тому, кто со временем захочет перевести мои хроники на язык, отличный от моего, я советую ориентироваться на дух, а не на букву сего повествования. И, наконец, говорю всем и каждому: совершенствуйте не покладая рук свое умение любить; не забывайте, что любовь – это великая игра. И тогда вас ждет встреча со мной и с Ним в Царстве Небесном. Schalom. Ila al-laqaa. Andi’o. Kwaheri. Прощайте!