Текст книги "Человек из Назарета"

Глава 2

Вечером они стали лагерем у небольшого ручья, и Мария Магдалина упросила Иисуса позволить ей остаться с ними. Иисус ласково разговаривал с ней, и Андрей, собиравший хворост для костра, слышал, как Иисус говорил:

– Не стоит плакать, дочь моя, только оттого, что фарисеи плюют тебе вслед.

– А сами приходят по ночам, – отвечала Мария, – с деньгами и со словами любви на устах.

– Не обращай внимания на то, что говорят тебе эти лицемеры, живущие во власти предрассудков и раздираемые ревностью. Ведь ты – прекраснейшая из дочерей Евы! И если ты хочешь плакать, то плачь по другому поводу. Нельзя вразнос торговать тем, что свято. Нельзя священные сосуды наполнять требухой и выставлять на прокорм собакам. Господу милы объятия любящих, хотя он и отводит очи свои, поскольку даже наш Небесный Отец не считает возможным вмешиваться в дела влюбленных. Но он плачет, когда объятия превращаются в предмет торга. Плачь же и ты.

Но Мария не стала плакать. Вместо этого она сказала:

– А говорят, ты не знаком с объятиями женщины. Это так?

– Кто так говорит, тот не прав, – улыбнулся Иисус. – С другой стороны, какая жена вынесет жизнь спутницы странствующего проповедника?

– Я знаю одну такую, – смело сказала Мария. – И трудности странствий ей вполне по плечу. К тому же одежда на тебе и твоих спутниках оборвалась и пришла в негодность, ее нужно стирать и чинить. А когда вы сами готовите рыбу, то большей частью оставляете ее непроваренной. Вам нужен кто-то, кто бы о вас заботился.

– Да благословит тебя Господь, дочь моя, – сказал Иисус. – Но то, что ты предлагаешь, невозможно. Что скажут люди? Мы знаем, что большинство из живущих глупы и недалеки. Но нам должно избегать некоторых поступков, которые помешали бы нам посеять и взрастить семена нового царства.

– Так мне нельзя с вами?

– Ты можешь следовать нашей дорогой, но не с нами. Мои спутники, в конце концов, мужчины. Каждый день они начинают и заканчивают молитвой. – Иисус улыбнулся и продолжил: – И нельзя вводить их в искушение.

Искушение. Это слово услышал подходивший к Иисусу и Марии Иуда Искариот. Он остановился и, спрятавшись за ствол дерева, стал слушать.

– А те деньги, что я скопила, – спросила Мария, – можно ли считать их грязными?

– Деньги не могут быть ни чистыми, ни грязными, – отозвался Иисус, – ибо не даны им совесть и разумение. И если ты хочешь отдать их бедным, то даже не сомневайся.

– Я не собиралась отдавать их бедным. У меня были другие…

И тут Мария, увидев за деревом край чьей-то одежды, воскликнула в беспокойстве:

– Кто-то нас подслушивает!

А когда Иуда Искариот вышел на открытое место, она, показав на него, проговорила:

– А вот и один из фарисеев, что проклинали меня днем…

– А ночью шептали слова любви? – продолжил Иуда. – Я думаю, не стоит меня звать фарисеем.

– Иди с миром, дочь моя, – сказал Иисус Марии, – мы скоро встретимся.

Мария поцеловала руку Иисуса и отошла, бросив на Иуду сердитый взгляд.

Иисус же, обратившись к нему, спросил:

– Ведь я не в первый раз слышу твой голос, верно?

– Могу я присесть? – спросил Иуда.

Он сел – чисто одетый, стройный, тридцати лет от роду человек с умным взглядом и речью выпускника хорошей иерусалимской школы.

– Голос, который ты слышишь сейчас, – сказал Иуда, – ты слышишь впервые. Я в этом уверен. Но я пришел сюда не задавать вопросы. Всю свою жизнь я и мои лицемерные братья были теми, кого ты назвал гробами повапленными (отличная фраза, да будет мне позволено так говорить), винил в том, что мы только и делаем, что омываем руки перед едой…

– Ничего плохого в этом нет, – перебил Иуду Искариота Иисус, – и, прошу тебя, не нужно избавляться от этой привычки – даже ради меня. Только стоит помнить: Господу не так важны мыло душистое и полотенце пушистое.

– Я использую эти слова в переносном смысле, и ты это понимаешь, – продолжал между тем Иуда Искариот. – Ты можешь обвинять меня в чем угодно. В том, что я вижу лишь форму, но не вижу сути, что скольжу по поверхности, что громко молюсь в синагоге, а в смысл молитвы не вникаю. Но теперь все по-другому. И я прошу – верь мне, меня более не удовлетворяет то, чем я жил раньше. Ты мне веришь?

– Охотно верю, – отозвался Иисус. – Главное, чтобы тебя не слишком удовлетворяло то, что ты отказался от того, что тебя до этого так удовлетворяло. А как добываешь ты хлеб насущный?

– Я служу государству. Читаю и пишу по-еврейски, по-гречески, на латыни. Перевожу бумаги. В нашей стране теперь много разных языков. Ты, верно, заметил, что у меня руки девы, не знакомые ни с плугом, ни с рыболовной сетью. И я не пахал и не ловил рыбу, как это делали твои ученики. Мой отец был богатым человеком, и он говорил: у сына моего никогда не будет на руках мозолей, а в волосах – строительной пыли. Мои деньги позволят ему стать ученым человеком. Так и получилось. Взгляни – перед тобой ученый человек. И ученый человек хочет служить тебе. Но сначала я должен смыть с себя то, что ко мне пристало за эти годы, и попросить прощения.

– Не мне прощать тебя, – сказал Иисус. – Прощает Отец наш Небесный. Но за что ты хочешь попросить прощения?

– Я хочу очиститься. Полностью и окончательно.

И Иуда передернул плечами – так, словно его раздражали одежды, силой наброшенные на его плечи.

– Если ты хочешь очиститься от былого лицемерия, черствости, от грехов тела и духа, то довольно и того, что ты сокрушаешься о прошлом своем в душе своей. Прощение тебе обеспечено, и будущее само о себе позаботится.

– Но у меня есть ощущение, что дело не только в моем личном прошлом.

– Ты имеешь в виду грех Адама? Считаешь себя грешным уже потому, что родился человеком? Все люди несут на себе печать первородного греха, но тяжесть этой ноши мы способны уменьшить, если будем любить друг друга и жить по справедливости.

– Но, будучи рожденным в грехе, я грешен и в будущем своем!

– По-моему, ты слишком себя терзаешь, – улыбнулся Иисус. – Пытаешься отвечать за всех фарисеев. Вот если бы и они так, как ты, беспокоились о грехах своих! Однако уже готов ужин. Хлеб подаяния и рыба, пойманная… Впрочем, идем, и за ужином ты познакомишься со своими новыми братьями.

Глава 3

Некоторые из молодых зелотов, возбужденные смертью Иоанна Крестителя и ставшие необычайно смелыми, решили подорвать силы Царства Галилейского, но все, на что их хватило, было избиение нескольких ничего не значащих чиновников да солдат. То есть, вместо того чтобы напасть на главного повара царской кухни, они напали на поварят. Зато, когда их вели в тюрьму, они очень громко кричали:

– Долой тиранию! Долой притеснения! Смерть убийцам пророка Иоанна, посланника свободы! Царь Ирод – тиран и жалкий лакей Римской империи! Восстань, Израиль!

Более зрелые и умудренные жизнью зелоты не могли одобрить такого поведения. На собрании в доме Иоиля хозяин задал вопрос:

– Кто, вообще, приказал исполнить это? Это же полный идиотизм!

Он имел в виду недавнюю провалившуюся попытку отравления вина, предназначенного для дворцовых слуг.

– Да никто и не приказывал, – отозвался Саул. – Там и приказывать-то некому. Все это, так сказать, спонтанная демонстрация протеста. Решили помахать кинжалами в темноте.

– В том-то и дело, что помахали на свету, – покачал головой Иоиль. – Этих идиотов тащили в тюрьму днем, у всех на глазах, а они еще и орали свою несусветную чушь.

– Терроризм, – медленно проговорил Симон, словно пробовал слово на вкус. – Медленное истощение сил противника.

Он сделал такое лицо, будто проглотил какую-то кислятину, и закончил:

– Да, идиотов не бывает мало.

– Ну что ж, – предложил Иоиль. – Нужно пойти прямо к нему и спросить.

– Всегда можешь рассчитывать на мой совет и помощь, – кивнул Симон.

– Как бы нам только продраться сквозь толпу! – сказал Саул.

– Да уж, – покачал головой Амос. – Это вам не глас вопиющего в пустыне. Он собирает толпы. Чары у него, что ли, какие?

– Да чудеса! – сказал Даниил. – На чудеса толпа идет, как мухи на мед. Египетские фокусы. Он же жил в Египте. Фокусы ему и помогают.

– Я поверю в чудеса, когда сам увижу, – отрезал Иоиль. – Нам же не нужны ни чудеса, ни фокусы. Наши правила: работа, правильное управление и контроль. И мы не можем ждать вечно. Амос, ты пойдешь к нему. И ты, Симон.

– А где его искать? – спросил Симон.

– Да где угодно. Где увидишь толпу – там и он. Время не ждет. Спросите у него.

Тем временем в чашеобразной долине, именуемой Некев, послушать Иисуса собралась огромная толпа. Со дна долины вверх поднимались пологие холмоподобные склоны, и Иисус собирался говорить с одного из них. Назывался этот холм Син, потому что формой своей он напоминал зуб. Количество собравшихся – в рассказах, передающих суть события, – разнится. Кто-то говорит о толпе в тысячу человек, а кто-то – всего о десятке. Одно истинно: для Иисуса не могло быть слишком большой аудитории, и его мощный голос, воздух для которого поставляли, словно могучие меха, его легкие, мог бы без особого напряжения долететь до самых отдаленных уголков страны, и услышал бы его каждый житель Израиля. Говорили, что его слышат даже глухие. Когда он поднимался на холм, за ним по пятам тащились многочисленные просители, которых оттесняли ученики, хотя и сам Иисус мог бы, если бы хотел, отогнать их, громогласно прикрикнув. Но он предпочитал не отгонять этих слепней, как называл просителей Фома, и время от времени останавливался, прислушивался к просьбе с видом либо сочувствующим, либо ироническим, после чего-либо давал совет, либо благословлял. На полпути же к вершине холма его догнал молодой человек, богато одетый, который, борясь с мускулистым Малышом Иаковом, прокричал:

– Учитель! Одно лишь слово!

– Ты не принадлежишь к народу Палестины, – повернулся к нему Иисус. – Здесь так не говорят. Откуда ты, сын мой?

– Я грек, – отвечал молодой человек. – Сын греческого купца.

– Вы видите, дети мои, – улыбнулся Иисус, повернувшись к ученикам, – что слово мое доходит и до язычников. И, вновь повернувшись к молодому греку, спросил:

– Так что ты хочешь от меня услышать?

– Учитель! Что должно сделать, чтобы сподобиться Царства?

Иисус ответил быстро, но с некой усталостью в голосе:

– Ты должен возлюбить Бога всеми силами души своей и своего сердца. Ты должен возлюбить ближнего своего как самого себя.

– Все это я пытаюсь делать, – сказал молодой человек. – Но что еще?

– Ты должен продать все, что имеешь: земли, дома, лошадей, золотые и серебряные украшения, свои роскошные одежды. А вырученные деньги отдать бедным.

Украшения на одеждах молодого человека сверкали на солнце. Видно было, как сильно раздирают его сомнения.

– Это легко говорить, – сказал он. – Очень легко… Но, ты не поймешь… Особенно это легко бедняку, который ничего не имеет.

– Сын мой, – сказал Иисус твердо. – Ты – грек. Позволь мне сказать тебе кое-что на твоем языке.

И Иисус произнес:

– Евкопотерон эстин камеллон диа трупематос рафидос ейселтейн и плоузион ейс тин басилейан тоу Теу.

Казалось, что молодого человека с силой ударили по лицу. Все ученики, за исключением Иуды Искариота, стояли в недоумении. Симон же спросил:

– Что ты сказал, учитель? Мы не понимаем эти иностранные языки.

– Переведи им, – сказал Иисус, обращаясь к Иуде Искариоту. – Все переведи.

Иуда перевел как смог.

– Легче… а камеллон – это веревка или верблюд, учитель? Я не вполне разобрал то, как ты произнес это слово.

Иисус же улыбнулся:

– Легче кое-чему пройти сквозь игольное ушко, – сказал он, – чем богатому войти в Царствие Небесное.

И дальше – в том же духе. Матфей стал беззастенчиво трясти своим мешком с мелочью перед носом молодого человека, слезы на лице которого сияли ярче украшений на его одеждах.

– Пожертвуй пару монет, господин мой, – говорил бывший мытарь, – для бедных.

Молодой человек, похоже, его не слышал.

На склоне холма стояла группа молодых финиковых деревьев, под которыми сидели три женщины. Одной из женщин оказалась Мария Магдалина, а двух других звали Рашель и Элисеба. Обе были не замужем, и вид имели самый строгий. Они принесли подарок для Иисуса – хитон, богатое одеяние, напоминающее одеяние священника, сотканное так искусно, что на нем не было швов.

– Господин наш! Мы сделали это для тебя. И мы боялись, что не успеем до твоего ухода в Иерусалим.

– Кто вам сказал, что я собираюсь в Иерусалим? – спросил Иисус.

– А разве это не так? – спросила Элисеба. – Ты же должен приобщить Иерусалим к славе Царствия Небесного! А это – подобающая случаю одежда. Взгляни – этот хитон без швов.

Подошел Фома и принялся пристально разглядывать хитон.

– Действительно, – сказал он, – швов нет. Вложено много труда. И стоит немалых денег.

– Да, – кивнула Элисеба. – В таком одеянии можно проповедовать Царствие Небесное.

– Священника священником делает не облачение, – сказал Иисус. – И тем не менее спасибо за вашу любовь и доброту! Должно быть, он дорого вам обошелся. Тонкая работа.

И Иисус пощупал ткань.

– Нам предложили хорошие деньги, – начала было Рашель, но запнулась, встретившись глазами с сердитым взглядом Марии Магдалины. – В конце концов, мы бедные женщины…

Все переглянулись. До такого они еще не доходили! Одеяние священника, сотканное на деньги падшей женщины! Это уже похоже на святотатство! Ну что ж, этого следовало ожидать.

Симон прервал общее молчание словами:

– Собралось множество народа, учитель! Лучше бы тебе выглядеть перед ними поприличнее. Старый хитон износился. Здесь – дыра, а здесь – еще одна. Если совсем порвется, будет нехорошо. Укройся за этим деревом и переоденься.

Иисус сдался уговорам и через мгновение показал ученикам образец соблюдения приличий.

– Слишком чистый, – кивнул Симон. – Но через пару дней все придет в норму. И в плечах узковат, как мне кажется. Но ничего – растянется.

Перед тем как обратиться к собравшейся толпе, Иисус говорил с учениками о том, что они не вполне поняли.

– Святые числа Господни, – произнес Иисус. – Каковы они? Некоторые говорят, это число три, некоторые – семь, а другие – десять. Но никто не говорит о цифре восемь, хотя именно эта цифра лежит в основании творения Господа. Во время творения влаги земной два духа воздуха стали единой сущностью и слились воедино в вечном танце восьмерки.

Ученики смотрели на Иисуса с непониманием, но глубоким почтением – даже Иуда Искариот и Иоанн, обладавшие немалыми познаниями.

– Не обращайте внимания, – сказал Иисус. – Забудьте то, что я сказал. Просто мне нужно ввести в свою проповедь число восемь.

При первых звуках мощного голоса, поднявшегося над долиной, зелоты Амос и Симон, последнего из которых для ясности мы так и станем называть – Симон-зелот, – одобрительно закивали. Да, человек с таким голосом не может не пользоваться уважением!

Иисус же произнес:

– Говорить же я буду о блаженных, о тех, кому принадлежит Царствие Небесное. А блаженные, подобно армии, составляют дружины, число которым – восемь. И дружина здесь – лучшее слово, поскольку напоминает о дружбе и братстве. Так вот: блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо и их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда сильные мира сего будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить о вас и про вас. И это будет ложь, ибо, если вы принадлежите Царству, то всякое зло, направленное на вас, оборачивается ложью. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах. И пророков гнали и преследовали, и на них клеветали…

Шум и ропот поднялись над долиной. Зелоты, стоявшие в толпе, одобрительно кивали. Как они понимали, Иисус только что говорил о пророке, с кем были все их мысли, и которого только что гнали, преследовали, которого оклеветали, а еще и убили.

– И убивали! – поднял голос один из зелотов. – Убили и голову отсекли как кролику.

– Возрадуйтесь, говорю я вам, – между тем сказал Иисус. – Ибо ваше есть Царствие Небесное.

Потом он говорил еще, но не слишком долго, ибо есть пределы тому, сколь много способен постичь неподготовленный ум, но ни разу во время всей его проповеди ни его голос не дрогнул, ни слова не застряли в горле. И, когда он говорил о награде, которую получат терпеливые и кроткие, никто и подумать не смел, что он говорит о собственной слабости и ее предлагает в качестве примера добродетели. Нет, никогда еще местные холмы не оглашались голосом столь звучным и громким! Никогда столь мощное тело не вздымало здесь к небесам руки свои – и могучие, и нежно любящие одновременно. Перед людьми стоял человек столь сильный, что он смог бы в один присест съесть овцу и, выйдя на поединок, победить свирепого льва – мощный, как Самсон, и тем не менее лишенный Самсоновой глупости, он проповедовал кротость и любовь.

В один из моментов проповеди своей он говорил:

– Я не хочу сказать, что вы обязаны, не задумываясь, сразу же изливать любовь свою на людей, любви недостойных. Нет, любовь – искусство, которым мужчины и женщины должны овладеть, как я в юности овладел ремеслом плотника. Любовь – это инструмент, с помощью которого мы шлифуем, делаем мягкими и способными к дружбе сердца врагов наших – как шлифует и полирует плотник поверхность суковатой шершавой доски. Злоба порождает только злобу. Если кто-то, по злобе своей, ударит вас в правую щеку, не торопитесь дать сдачи. Подставьте ему левую. Этим вы его озадачите и заставите задуматься. Он узнает от вас, как ему вести себя впредь, когда кто-то попытается напасть на него и нанести удар. Чем больше в мире любви, тем шире границы Царствия Небесного.

Иисус рассказывал истории, притчи, формулировал непростые вопросы и тут же на них отвечал, был и ласковым, и твердым. В конце проповеди ученики окружили его плотным кольцом, чтобы слушатели, понуждаемые к тому любовью, не смогли подобраться к учителю и оторвать на память хотя бы по лоскуту от его хитона. Зелоты не принадлежали ни к тем, кто кричал, ни к тем, кто порывался пробиться к Иисусу. Они терпеливо ждали.

Симон-зелот и Амос прождали целый день. Им требовалось узнать, где Иисус с учениками встанут лагерем на ночь, и они это узнали. Иисус со своими спутниками устроился в поросшей кустарником лощине неподалеку от маленькой речки под названием Бимхирут, рядом с деревенькой, которую все звали Мелучлах, хотя на самом деле у нее было совсем другое имя. Симон и Амос вышли к лагерю поздно вечером, когда вся компания ужинала рыбой, хлебом и оливками.

Симон сказал:

– Нас зовут зелотами. Я объясню, что значит это слово, а также расскажу о том, что мы пытаемся делать.

– Что мы должны делать, – поправил его Амос.

– Я знаю, – проговорил Иисус, губами освобождая рыбную кость от мяса.

Он покончил с едой и вытер пальцы о край нового хитона, после чего сказал:

– Вы хотите покончить с рабством, в котором держат народ Израиля продажные правители, изгнать чужеземца и построить сильное государство с небесным царем во главе.

– Отлично сказано, – одобрительно кивнул Симон-зелот. – Иного мы и не ожидали. Но есть одно уточнение: во главе с Мессией. А теперь скажи нам: ты – Мессия?

– Я проповедую Царство, – ответил Иисус. – Но я знаю, что это не то царство, о котором думаете вы и ваши последователи. Вы собираетесь добиться всего простым ударом топора. Вы желаете, чтобы за осенью моментально шла весна. Вам нужно все и сразу. Но не во власти человека торопить природу, и за посевом не сразу следует жатва. Нужно время.

– Ты выражаешься не слишком понятно, – сказал Амос.

Симон же возразил:

– Напротив! То, что он говорит, даже слишком понятно. Но, господин мой, ты ошибаешься: мы не собираемся все решать одним махом. Нам нужно время на подготовку, и…

– Послушайте! – перебил зелота Иисус. – Если я должен занять трон Израиля, то я, как это предполагается, должен сперва уничтожить своих врагов. Убить их, верно?

Его собеседники закивали.

– Но ведь я проповедую любовь к врагам. Разве можно одновременно и любить, и убивать? Вы можете сказать – ну, тогда победи врагов своих любовью! Но я по лицам вашим вижу, что вам совсем не хочется так говорить.

– Как мы поняли, – проговорил Симон-зелот, – когда ты говорил о любви к врагам, это было в переносном смысле. Разве не так?

– Да нет, – отозвался Иисус. – Я имел это в виду вполне буквально. Что же до победы над врагами с помощью любви, то это долгое и трудное дело. Все равно что выращивать дерево из семечка. Но давайте поговорим об этом позже, если вам будет интересно. Теперь же слушайте, что я думаю о природе земной власти. Земная власть есть земная власть, и здесь мало что зависит от человека. Допустим, вы свергаете тирана и сажаете на его место самого добропорядочного из людей. Но обязательно получится так, что этот добропорядочный человек сам станет тираном. Такова уж природа земной власти. Люди изменятся не потому, что изменится устройство государства. Изменения должны произойти в самом человеке.

– Люди не меняются, – возразил Симон-зелот. – Люди – это люди, верблюды – это верблюды, а собаки – собаки. И если верблюды и собаки созданы для того, чтобы быть рабами людей, то человек не может быть рабом другому человеку. Человек должен быть свободен.

– Ты прав, – отозвался Иисус. – Свободен! Но свободен от власти внутренних тиранов: похоти, ненависти, эгоизма. Люди меняются. Люди должны меняться. И я проповедую Царство свободы, которое есть Царство Небесное. Но позвольте мне вернуться к моему сравнению. Возьмем, к примеру, горчичное семечко, самое малое из всех семян. Посади его в землю. Придет время, когда семечко превратится в дерево, и птицы будут обитать в его ветвях. Горчичное семя – это мои слова, которыми я засеиваю души тех, кто приходит меня слушать. Частенько эти семена поедаются птицами, иногда они падают на каменистую землю, неспособную питать. Но другие попадают на ниву плодородную, пускают корни и прорастают. Но это не делается за ночь.

Симон – не тот, что был зелотом, а тот, что стал учеником Иисуса, – проговорил с нотой отчаяния в голосе:

– Так что же тогда получается, учитель! Что касается меня, то… я, правда, не думал… Но как нас учили верить… Мне кажется, пройдет целая жизнь, пока из семечка не прорастет дерево, так?

– И ты, Симон, – сказал Иисус, – мечтаешь о том, чтобы за посевом сразу же следовала жатва. Но разве я когда-нибудь говорил о земном царстве?

– Но если мы говорим о царстве, то в царстве всегда должен быть царь, верно? – проговорил Симон. – Я знаю, я простой человек, я мог что-то не так услышать и что-то не понять, но, как я думал, наше новое учение – о том, чтобы установить в Израиле… Что установить, Андрей?

– Царство праведников, – отозвался Андрей.

В разговор вмешался Малыш Иаков:

– Мой прошлый учитель, Иоанн, обвинял в грехах самого Ирода, правителя Галилеи. За это Ирод посадил его в тюрьму, а потом убил. Но мы же верим в царство праведников, которое заменит царство Ирода и царство кесаря, то есть империю. Именно с этим он и послал нас к тебе.

– Послал для того, чтобы я сколотил армию ищущих праведности, которая обрушится на врата земного царства, замешенного на грехе, начнет колотить в них и возопит: Долой с трона! Мы коронуем праведников, и именно они займут трон! Так?

– Да, что-то в таком духе, – медленно и веско проговорил Варфоломей. – Мы так и думали. Мы думали, что и крещение, и проповеди, и спешка, с которой он направлял нас к тебе… Ну, я не стал бы так прямо говорить о том, чтобы колотить в ворота и вопить…

– Послушайте! – резко оборвал его Иисус. – Вы еще более глухи, чем фарисеи! Сначала мы должны обрести праведность в самих себе, а в придачу к ней еще терпимость и способность к любви. Но семена прорастут не скоро, и учиться этому придется долго. Вот ты, Филипп! Ты же мечтаешь, когда не поешь свои песни, так? О чем ты мечтаешь?

– Я мечтаю, – ответил Филипп, – о том, о чем велел нам мечтать старый закон: Мессия сожжет зло, как огонь сжигает лес, а потом установит царство.

– Небесный Царь в Иерусалиме? – покачал головой Иисус. – Мечи и нагрудники, сверкающие на солнце? Воины Израиля? Нет, дети мои. То – лживые мечтания!

– Но разве, – сказал Амос, – не сказано в Писании: Сын дан нам; владычество на раменах Его? Видно, не твои рамена имел в виду Исайя, каким бы большим и сильным ты ни казался. Придется возвращаться с плохими новостями.

– Ты ведь Амос, верно? – спросил Иисус. – Нет! Возвращайся с добрыми новостями, Амос! Новостями о Царствии Небесном.

Увидев вокруг печальные лица, Иисус рассмеялся со всей искренностью.

– Поймите то, что я говорю вам, – сказал Он. – Я явился, чтобы начать проповедовать Царство Небесное. Только начать! А кто скажет, когда оно будет построено? Если бы я сказал, что должно пройти десять тысяч лет, прежде чем взрастет дерево, посаженное семечком, то я был бы страшно далек от истины. Но что такое десять тысяч лет для Господа нашего? Он может подождать, и я смогу подождать, когда придет момент осуществления… Что же до нашего времени и наших жизней, то путь наш лежит в Иерусалим, чей трон занят узурпатором и где фарисеи уродуют людские души, проповедуя закон Божий, извращенный их лицемерием и ложью. И запомните: в Иерусалиме некоторые будут слушать нас, но многие не станут, и если ждет нас победа, то, увы, не зазвучат в нашу честь трубы и кимвалы, а будет лишь страдание, унижение и смерть. Иного не будет. И теперь вы знаете то худшее, что нас ждет.

Все молчали, и никто не смел поднять на Иисуса своих глаз, за исключением Иоанна и Иуды Искариота.

– Впрочем, откуда вам знать, что худшее может произойти? – спросил Иисус. – Вы слишком невинны для подобного знания.

Первым заговорил Амос. Но произнес лишь разочарованное:

– Да, да, конечно. – И добавил: – Ты идешь, Симон?

Симон, тот, что был рыбаком и учеником Иисуса, встрепенулся, словно очнулся ото сна и спросил:

– Что такое? Почему я?

Потом опомнился, поняв, что к чему, и сказал:

– А, есть еще один Симон.

И этот, другой Симон, ответил Амосу:

– Чтобы передать всем нашим эту новость, достаточно и одного. Я приду позже. Слишком много всего на душе.

– У меня тоже, – кивнул Амос.

И, вставая с земли, поморщился, словно от боли:

– Да, горько все это.

Отвесил в сторону Иисуса легкий поклон и пошел прочь по дорожке, высвеченной лунным светом.

– Ну что ж, – весело сказал Иисус, – ты же видишь: дорога свободна, она освещена лунным светом и ведет в мир здравомыслия и покоя. Возвращайтесь к своим делам, заводите семьи и предавайтесь мечтам о человеке, который сокрушит тиранов, сидящих на троне, и зарежет Тиберия в ванне. Иди и сделай так. Человек должен быть свободен, как говорит другой Симон.

– Я не другой Симон, – сказал другой Симон. – Я – тот самый Симон.

– Человек по-настоящему свободен, – продолжал между тем Иисус. – Таковым его создал Господь. Свободен по собственному желанию избрать любую дорогу.

В разговор вступил Фома, который заявил:

– Все вы знаете, что я всегда во всем сомневаюсь. И не стесняюсь об этом говорить. Ну, во-первых, я сомневаюсь в этом нашем предприятии… А стоило ли вообще все это затевать? Хотя, с другой стороны, я многое узнал, это для меня хорошая школа, скажу без обиняков. Но еще я говорил, что человек имеет право в своей жизни совершить что-то очень важное. Или стать свидетелем чего-то важного. И мне совсем не хочется просто сидеть и смотреть, как там растет какое-то дерево. Что, у меня других дел нет?

– Отлично сказано, Фома, – кивнул Иисус. – И я обещаю: в твоей жизни это важное произойдет. Политики обрушатся на меня с ненавистью не меньшей, чем люди в синагогах. Любовь – опасное слово. Сперва оно возбуждает ненависть, и длится все это достаточно долго. И только потом она приносит плоды. Если ты останешься со мной, Фома, ты увидишь много интересного, хотя оставаться ты совсем не обязан.

– Я хотел сказать, – вступил в разговор Симон-рыбак, – что у тебя – тысячи последователей. Тысячи! Неужели все это будет впустую?

Фаддей, который открывал рот крайне редко, вдруг заговорил, и так, как от него никто не ждал:

– Мы могли бы поднять эти тысячи и пойти на Иерусалим. И мы силой заставили бы их установить царство праведников.

– Силой заставить кого-то стать праведником? – улыбнулся Иисус. – Это интересно. Я должен это запомнить. А пока, Фаддей, лучше сыграй нам что-нибудь на своей флейте.

Фаддей, у которого флейта лежала на коленях, взял ее и засунул куда-то в складки своего плаща. После этого посмотрел на Филиппа. Тот сидел, не шевелясь и уставившись на огонь костра. Костер между тем прогорал и готов был умереть, но никто не собирался подбрасывать в него новую порцию дров. Варфоломей гладил себя по животу, слегка вздрагивая. Матфей глубоко вздохнул, после чего потряс своим денежным мешком.

– У нас почти ничего нет, – сказал он. – Всего несколько серебряных монет. Вот, возьми.

И он передал мешок Иуде Искариоту.

– Тогда я стану казначеем для тех, кто останется со мной, – сказал Иуда Искариот. – Точнее, с ним.

– Матфей! – усмехнулся Иисус. – Да ты, я вижу, настоящий растратчик! Как тот блудный сын из песни Филиппа.

Матфей сидел чуть не плача.

Симон-зелот обвел взглядом всю компанию и воскликнул:

– Клянусь живым Богом Израиля, я с такими бойцами в бой не пошел бы! Как можно строить хоть какое-нибудь царство с людьми, которые так быстро во всем разочаровываются? Это что же у вас за союз, если вы так легко готовы бросить своего вождя?

– Мы не бросаем его! – покачал головой другой Симон. – Мы просто…

– Вы пока просто готовитесь сделать это, так? Мне, Симон, стыдно, что у нас с тобой одно имя. Я хочу вот что сказать: я и раньше встречал разных вождей. И все они произносили много громких слов и много чего обещали. Но ни один из них не был честным человеком. Каждый из них кричал: выберите меня своим вождем, и уже завтра наступит царство справедливости! Ваш же о чем говорит? Ничто быстро не происходит. Семена справедливости прорастут медленно, но обязательно прорастут. Какое право мы с вами имеем толковать о справедливости во всем мире, если в нас самих справедливости – ни на грош? Иисус говорит дело. Устами его глаголет Бог и истина. Если вы не пойдете за ним, то пойду я.

– У меня есть еще одно имя, – сказал другой Симон. – Это Петр. Так меня называл мой бедный отец. Тогда ты будешь Симон, а я – Петр.

И он вдруг принялся плакать.

– Отлично, – проговорил Иисус. – Я все это обдумаю.

– Верни мне мой мешок, – сказал Матфей Иуде Искариоту. – Не знаю, что на меня нашло!