Текст книги "Человек из Назарета"

– Состоит она в том, – сказал он, – чтобы присвоить себе имя, которым Господь назвал себя Моисею в Книге Исхода: Я есмь, что я есмь.

– Если он это и говорил, то не перед толпами народа, – сказал Каиафа.

– А перед своими учениками и последователями? Один из них, кстати, приезжал ко мне. В высшей степени восторженный и энергичный молодой человек. Мы друг друга знаем со школьных лет. Вместе учили греческий. Похоже, он вполне серьезно полагает, что я… как это он говорит? Прогрессивный элемент иерархии… Вот как!

– Святая простота! – грустно улыбнулся Каиафа.

– Он с восторгом рассказывал мне о чудесах, говорил что-то о царе Иудейском, о том, что новая вера преобразует Израиль. Хороший человек!

– Невинный – это главное!

– По правде говоря, вряд ли мы можем обвинять Иисуса в том, что надумали себе его последователи.

– Вот если бы, – размышляя про себя, проговорил Каиафа, – этот конкретный последователь Иисуса смог при свидетелях заявить, что Иисус произносил эти святотатственные слова…

И затем, словно преисполненный отвращения к самому себе и делу, которым он был вынужден заниматься, первосвященник зябко повел плечами:

– Мы ставим ловушки, капканы… Ведем себя совершенно неподобающим образом! А вдруг мы придаем всему этому слишком большое значение, Зера? Может быть, пламя угаснет само собой, а? А может, кто-то другой, а не мы? Насколько мне известно, и фарисеи, и зелоты пытались забросать его камнями.

– Камни – это пустяки! С ним двенадцать сильных мужчин, которые тоже умеют швыряться камнями. А если бы какой-нибудь зелот подобрался к нему с ножом…

– Понимаю, – кивнул Каиафа. – У него сильные защитники.

И, минуту помедлив, он спросил Зеру:

– А как вам моя идея насчет жертвы искупления?

– Попали в самую точку. Ну а теперь, – вздохнул Зера, – пора приниматься за работу. Времени крайне мало.

Действительно, праздник Песах должен был вот-вот начаться, и весь город наводнили благочестивые паломники. Когда в Иерусалим собирался прибыть караван из Назарета, Иисус, сопровождаемый Петром, Иоанном, Иудой Искариотом и двумя Иаковами, отправился его встречать. Мария, мать Иисуса, устала с дороги, но ее зрелая красота и достоинство были несравненны. С ней приехали ребе Хомер и булочник Иоафам. Последний, как всегда, неодобрительно хмыкнул и уставился на Иисуса.

– Мы же проведем праздник вместе, верно? – с надеждой в голосе спросила Мария.

– Увы, вряд ли! – отозвался Иисус. – Должно быть, ты думаешь обо мне как о курице с выводком, за которыми следует присматривать? Но мне даже в городе нельзя оставаться слишком долго. У меня так много врагов!

– Конечно! – проворчал Иоафам. – Я знал, что ты наживешь себе врагов. Разве я так не говорил? И ничего в этом странного! Бросить дом, достойную работу, а потом еще и наплевать на все, что в этом мире есть приличного и нормального!

– Не следует так говорить, Иоафам, – проговорил ребе. – Законы нужно время от времени менять, и дано это совсем немногим – тем, кто избран самим Богом. А кто любит изменения? Нет большего врага для людей, чем тот, кто меняет законы!

– Золотые слова, – усмехнулся иронически Иоафам. – Запиши это себе…

И, обратившись уже к Иисусу, сказал:

– Ну что ж, Иисус! Ты сделал себе имя. Но это – не то имя, которое хотел бы носить каждый богобоязненный человек.

Иисус печально улыбнулся, и в этот момент к ним подошли двое мужчин, чьи мускулы были развиты тяжелым трудом, а по лицам разлито выражение негодования. Один из них сделал шаг вперед и произнес:

– Ты отбросил нас на десятки лет назад. Ты предал наше общее дело. Предал Иоанна. Я бы плюнул тебе в лицо, если бы не эта женщина. Достаточно будет, если ты будешь проклят Богом, предатель!

Иисус поднял руку для благословения, и в этот момент вперед вышли оба Иакова, настроенные весьма решительно.

– Нет, нет! – сказал Иисус, обратившись к ним. – Оставьте этих людей в покое.

И, повернувшись, он пошел с земляками, искать им место для постоя.

Все это время в стороне, наблюдая за происходящим, стоял Никодим. После того, как Иисус удалился, он обратился к Иуде Искариоту.

– Прости, что беспокою тебя, – сказал Никодим. – Никто из вас меня не знает, но я знаю и вас, и то, какое великое дело вы делаете. Но, к сожалению, вслух об этом я говорить не в состоянии. И мне кажется, вам всем следует позаботиться о собственной безопасности. Даже постоялый двор на Елеонской горе не защищен от… непрошеных гостей. Иначе – от ваших врагов.

– Я понимаю, – кивнул Иуда Искариот. – Наше местоположение известно.

– Известно, – согласился Никодим. – Причем очень многим. У вас уже были, скажем… гости?

– Да. Матери с детьми, – ответил Иуда. – Но никаких врагов. Кстати, завтра мы оттуда выезжаем. На праздник Песах цены ужасно растут, и мы не можем себе позволить столько, сколько заломил наш хозяин. Это какой-то неприкрытый грабеж!

– Кстати, меня зовут Никодим. И я был бы счастлив, если бы вы поселились у меня. Совершенно бесплатно. У меня есть сад с небольшим летним домиком над ручьем Керит. Сад называется Гефсиманский.

– Гефсиманский?

– Не так громко! Посторонних там не бывает. Там высокие стены, большие ворота и крепкие замки. Вот тебе ключ. Только не выпускай его из рук. Вокруг столько воров!

– Ключ вряд ли будет полезен вору, если он не знает…

– Именно так, – кивнул Никодим. – И отнеситесь серьезно к тому, что я сказал про врагов! Очень серьезно!

– Спасибо огромное! – проговорил Иуда Искариот. – Даже не знаю, как тебя…

– Благодарностью мне будет ваша безопасность, – кивнул Никодим. – Забудь мое имя. Оно не имеет никакого значения. И будьте благословенны.

– Будь и ты стократно благословен!

Глава 4

Случилось так, что Мария, мать Иисуса, нашла себе помещение на постоялом дворе, и это помещение представляло собой длинную комнату с земляным полом, мешками с соломой в качестве постелей и колодцем во дворе. И оказалось, что здесь уже живут и Мария Магдалина, и Саломея, и те две мастерицы, что соткали Иисусу хитон без единого шва. Таким образом, две Марии встретились, и младшая многое услышала о ранней жизни Иисуса, а также о великом чуде его рождения. На Саломею история о том, что мы назвали бы партеногенезом, произвела не очень большое впечатление – девушка жила замкнутой жизнью, была не очень образованна, а потому не способна отличить обыденное от сверхъестественного. А одновременно и нервничала, и скучала, поскольку в Иерусалиме делать было нечего, кроме как наблюдать за тем, что происходит в Храме, да как народ слушает слова нового Закона. К тому же деньги Марии Магдалины почти закончились, а приличных способов достать они еще не знали. Саломея, в ее юной неискушенности, предложила потанцевать в тавернах, но Мария, пользуясь правом старшей, запретила ей и думать об этом. Марию, кстати, весьма беспокоила беспечность обеих – с тех пор как царевна Галилеи покинула дом своей матери без разрешения царя и ее бегство должно было, вне всякого сомнения, расцениваться как событие государственной важности, нельзя было исключить, что солдаты тетрарха, по поручению царицы, могли уже разыскивать девушку по всему Иерусалиму, а сам царь Ирод Антипатр уже обратился к прокуратору Иудеи с просьбой оказать помощь в поисках беглянки. Но молодая Мария возразила старшей:

– Вся их мощь и сила не имеют никакого значения! Бедное дитя стало невольной причиной страшного преступления – убийства великого пророка. И она правильно сделала, что покинула свою преступную мать и своего, как я слышала, слабовольного и развратного отчима. Она стала мне сестрой, и поскольку ей нужна еще и мать, прошу тебя, прими ее как собственную дочь.

Мария вздохнула и проговорила:

– Я сделаю это с великой радостью. Но существуют еще закон и права законной матери – какой бы преступной она ни была. А кроме того, у людей во власти есть и силы, и средства. Я предвижу немалые трудности!

– Трудности и беды будут всегда, – покачала головой Мария Магдалина. – А потому женщины, которые следуют за Иисусом, перед их лицом должны сплотиться и стать единой армией. Ради этого мы следуем за ним, а потому – пусть наша армия растет день ото дня! Мы, конечно же, столкнемся с трудностями и бедами, но разве мы – не его дочери? И разве наша сила не укрепляется его духом?

Мать Иисуса кивнула, хотя дурные опасения ее и не оставили. Неужели единственная задача ее сына – накликать на себя как можно больше бед? Он нарывается на них словно нарочно: объявил, что отправляется на ужин к этому центуриону, Сексту, после чего некоторые из зелотов принялись открыто ему угрожать, называя лизоблюдом (если не похуже!), другом врагов и римским евреем, после чего попытались забросать камнями. А он все равно пошел – лакомился римскими кушаньями, цитировал римских поэтов… Назад, в их новое жилище, Иисуса сопровождала дюжина его спутников, которые единодушно ворчали, поругивая его за твердолобость и глупость, которые навлекали на него только проблемы, но одновременно радовались оттого, что он более не собирался проповедовать в Храме, а намеревался пока оставаться в саду или летнем домике. Там он станет беседовать со своими учениками, проповедовать и ожидать некоего мистического события, наступление которого он предвосхищал странными, непонятными словами: когда меня заберут и когда я буду убит.

Как раз накануне первого дня праздника Песах Иуду Искариота, который просил милостыню для бедных в переднем приделе Храма, окликнул отец Зера. Протянув Иуде серебряную монету, Зера сказал:

– Идем со мной. Есть важное дело. Как твой учитель? Он в безопасности?

– Слава Богу, с ним все в порядке. Все дни праздника он собирается провести вдали от людей. После же праздника у нас новые планы.

– В самом деле, слава Богу! А сейчас мы должны пойти ко мне в дом. С тобой должен увидеться кое-кто очень важный.

В доме Зеры их ждал действительно очень важный человек в сером плаще с капюшоном, откинутым назад. Когда Иуда Искариот услышал его имя, он тотчас же упал на колени в надежде на благословение.

– Поднимись, сын мой, – сказал высокий гость. – Ты не нуждаешься в моем благословении, ибо все, что окружает тебя, благословенно.

И, обратившись к хозяину дома, сказал:

– Зера! Мы могли бы выпить немного вина.

Вино было принесено. Они втроем сели за простой стол в просто обставленной комнате без всяких украшений, где повсюду лежали свитки, написанные на трех языках. Пригубив вина, Каиафа сказал:

– Я хотел бы побольше услышать из того, что он говорит о смерти. Расскажи нам, что ты знаешь, сын мой.

– Он постоянно о ней говорит, – ответил Иуда. – Но перед этим обычно речь идет о том, что его отвергнут – священники из Храма, фарисеи и саддукеи, зелоты, и даже простые люди, которых он излечивает от разных болезней.

Отпив вина, сухого фалернского, Иуда продолжил:

– Отвергнут, а потом он умрет. Он говорит об этом постоянно.

– Наконец-то луч света проник в Израиль, – пробормотал Каиафа. – И этот луч должен погаснуть! Понимает ли он, насколько он нам здесь нужен?

– Да он просто одержим этой идеей! Говорит, что предсказанное в Писании должно исполниться. Что Сын Человеческий должен быть принесен в жертву во искупление всех грехов мира.

Каиафа обменялся взглядами с Зерой, и последний кивнул.

– Жертва! – сказал Каиафа. – Последняя жертва! Так он называет себя Сыном Человеческим? Или Сыном Бога?

– И тем и другим, – ответил Иуда Искариот. – Он говорит о своем Небесном Отце, и никогда – о земном. Похоже, он не верит в то, что у него такой был. Есть же, и вы это знаете, ваше преосвященство, некое пророчество о непорочном зачатии.

– И что он говорит о том, что случится после его – не дай Бог – смерти?

– Говорит, что восстанет из мертвых. Уже после того, как будет похоронен. Ради того, чтобы свершилось предсказанное в Писании.

– То, что я сейчас скажу, ужасно, – вступил в разговор отец Зера. – И я надеюсь, ты никогда не повторишь это за пределами моего дома. Ибо я уверен, что мы должны избавить твоего учителя от того, чтобы своей смертью он исполнил то, что предсказано в Писании. Предсказание не должно сбыться! Ибо, вне всякого сомнения, он есть тот, кто прислан дать нам истинный свет.

И отец Зера молитвенно вскинул руки.

– Значит, он говорит, что его скоро возьмут, – проговорил Каиафа, – после чего… Я даже этого слова не могу произнести!

– Он постоянно говорит о врагах. Они повсюду, – сказал Иуда Искариот. – В этом весь ужас.

– Мне кажется, выход лишь один – его следует передать в руки друзей, – произнес Каиафа. – Тех друзей, кто сможет его защитить. Прости мне, сын мой, что я усомнился в возможностях твоих и твоих собратьев. Я знаю, вера и достоинство в вас сильны, но вера и достоинство не всегда способны защитить от камня, петли или кинжала.

– Но скажите мне, ваше преосвященство, – попросил Иуда Искариот, – каким образом помогут ему его новые друзья? Что они смогут сделать?

– Его нужно спрятать по-настоящему надежно, – сказал Зера. – И, как я думаю, его преосвященство имеет в виду свою виллу на севере. Там ваш учитель сможет забыть о врагах и посвятить свое время той работе, которую он призван совершить, – просвещать тех, кто заботится о чистоте нашей веры, чтобы те не спеша начинали проводить в жизнь Новый Закон. Израиль ждал его так долго!

– Причем, – вновь заговорил Каиафа, – мы должны сделать это даже в том случае, если сам он будет против. Да, это неприятно. Но скажи, сын мой, есть ли у нас другой выход?

– Я нисколько не возражаю, – отозвался Иуда Искариот, – но, боюсь, многие из его учеников не согласятся с вашим планом.

– У нас есть собственная вооруженная охрана, – сказал Зера. – Поначалу римляне протестовали, но потом согласились. Храм нужно охранять, а мы не можем позволить это делать язычникам. Наш вооруженный эскорт обеспечит полную безопасность твоего учителя, и я возьму это дело на себя. У него так много врагов!

– Самый главный его враг – это он сам, – сказал Иуда, и его собеседники с самым суровым видом кивнули.

– Где его можно будет найти? – спросил Зера.

– Мы живем в Гефсиманском саду, в летнем домике, – ответил Иуда. – Там высокие каменные стены и железные ворота. Вы можете прийти поздно ночью, и я вам открою.

– Наша благодарность, как и благодарность всего Израиля, да пребудет с тобой! – произнес Каиафа.

– Это я должен быть вам благодарен! – отозвался Иуда. – Так когда вас ждать?

– Будет правильно, чтобы не нарушать торжественности, присущей празднику Песах, – сказал Каиафа, – исполнить это дело сразу после того, как мы отпразднуем освобождение Израиля из египетского плена. В ночь после Дня Юпитера, если воспользоваться языческим календарем, который навязали нам римляне. И будь благословен, сын мой!

Иисус и его двенадцать учеников уселись за праздничный ужин на постоялом дворе, который находился в нескольких сотнях метров от Гефсиманского сада. Ужин заранее организовал и оплатил Матфей, и на стол подали целого жареного ягненка с цикорием, опресноки и большой кувшин вина – тот ужин, за которым сидели израильтяне, когда Ангел Смерти прошелся по Египту, уничтожая египетских первенцев, – ужин на скорую руку, с горькими травами. Все ученики, за исключением Иуды Искариота, ели от души; Иисус же едва притронулся к пище, на что ему попенял сидящий рядом Иоанн.

Иисус же ответил на это:

– Слишком много всего на душе у меня, Иоанн, и смущена она.

Затем он откашлялся и обратился ко всем, сидящим за столом:

– Послушайте меня, дети мои. Всеми своими делами, всеми своими словами и поступками я стремился к тому, чтобы осуществить пророчества, данные нам в Священном Писании. Но пророчества часто сбываются и сами, независимо от нашей воли. И мы стоим лицом к лицу с пророчеством, горечь которого не сравнится с горечью цикория, коим приправлена наша трапеза. Ибо сказано в Писании: тот, кто ест мой хлеб, поднимет на меня руку свою. Я стану жертвой предательства и буду предан врагам моим – одним из вас, сидящих здесь со мною за одним столом.

Рты перестали жевать и раскрылись от удивления. Вино потекло с уголков губ и залило скатерть. Кто-то хрипло вздохнул, словно горло его перехватило, и он едва смог набрать воздуха в легкие. Матфей подавился хлебом, закашлявшись, едва не задохнулся, но его спас Фома, хлопнувший по спине бывшего мытаря широкой ладонью.

– Одним из вас, я сказал! Одним!

Ученики принялись обеспокоенно разглядывать друг друга. Петр сказал:

– Я говорю за всех нас, учитель! Никто, ни один из нас даже во сне не мог бы себе представить, что он тебя предаст. Были времена, и давно, когда речь об этом шла. И вел такие речи именно я. Но все это – в далеком прошлом! Но, может быть, ты думаешь, что в ком-то из твоих учеников поселилось зло, и помимо его собственной воли? Что дьявол проник в душу одного из нас с тем, чтобы свершилось пророчество, данное в Писании? Должен честно сказать, что мне порядком надоели эти разговоры о том, что какое-то пророчество должно сбыться.

– Вам нужно лишь подождать, – сказал Иисус. – Все, что должно произойти, произойдет, и скоро.

Все стали говорить разом, невнятно и перекрикивая друг друга. Еда была забыта. Иоанн склонился к Иисусу и тихо произнес:

– Я должен знать, кто это. Я должен. Скажи мне, учитель, если ты действительно любишь меня.

– Я не назову его имени, – ответил Иисус. – Только ты будешь знать то, что я сейчас скажу. Но я запрещаю использовать то, что узнаешь. Он – это тот из вас, кто станет окунать хлеб свой в сок жареного ягненка после того, как это сделаю я.

И, обратившись ко всем, сидящим за столом, он заговорил, перекрывая шум общего разговора:

– Ибо примет смерть Сын Человеческий, как это сказано о нем, и постигнет горе того, кто предаст его. Но посмотрим на это с другой стороны. Ведь смерть Сына Человеческого станет последней жертвой, совершаемой во крови и плоти, и послужит она освобождению рода человеческого от всех его грехов. И вы просто обязаны понять природу этой жертвы. Это необходимая жертва, ибо Бог-Отец желает смерти своего собственного сына, который является его, Бога-Отца, субстанцией и сущностью, чтобы такой ценой вернуть человечеству божественную чистоту, которую оно утратило, встав на стезю греха. И плата должна быть великой, ибо велика тяжесть человеческих грехов, и предвечный должен уравновесить ее поистине веской монетой. Жертва эта запомнится на века – как на века запомнилась история нашего исхода из Египта. Но она не только запомнится – ее нужно будет приносить вновь и вновь, каждый день, во имя непрекращающегося возрождения человечества. Ибо грех, который человек совершает по своей плоти и крови, грех, который он унаследовал от праотца своего, Адама, не может быть прощен единовременным покаянием – раз и навсегда. Поскольку грешит человек ежедневно, ежедневным должно быть и искупление. И сейчас я научу вас, как приносить эту жертву ежедневно – не просто для того, чтобы помнить, но, чтобы каждый раз, вновь и вновь, совершать этот обряд.

Иисус достал из корзины половину хлеба и произнес:

– Благодарю Отца за этот благословенный дар его. Теперь, разломив хлеб, каждому я отдаю его часть.

Иисус отломил от хлеба несколько кусков – по числу сидящих за столом – и передал по кругу. Малыш Иаков по нерасторопности своей выронил кусок из своих неуклюжих рук и, быстро подняв его с полу, принялся обдувать и обтирать о рукав. Прочие ученики недоуменно смотрели на свои куски хлеба. То, что Иисус произнес далее, ввергло их в еще большее недоумение. Иисус сказал:

– Ешьте. Это – тело мое. Ешьте.

Кое-кто из учеников, будучи явно не в состоянии справиться с шоком, некоторое время держал хлеб в нескольких дюймах от отверстого рта (вечно у него всякие сюрпризы!).

– Ешьте! – приказал Иисус.

И они отправили хлеб в рот.

– Это тело мое, как я сказал, – продолжил Иисус. – И вы, которым я передаю власть мою, и те люди, которым власть передадите вы, должны делать это каждый день, до конца времен, во искупление грехов человека. Внешне это просто хлеб, но по сути, которая открывается в момент, когда вы произносите молитву, это тело мое, это мое существо.

Он замолчал, и в наступившей мертвой тишине слышно было, как булькает вино, которое Иисус наливал из кувшина в большую чашу.

– А теперь, – сказал он, – я беру эту чашу с вином, благословенный дар нашего Отца, и передаю каждому из вас. Пейте. На вкус и на запах это просто вино – отличное изысканное вино; в нем играет свет, как и подобает, если в чаше у вас этот божественный напиток. Но по сути – это моя кровь, кровь Нового Завета, кровь, которую я пролью за многих, во оставление их грехов, прошлых и будущих. Пейте!

Чаша пошла по кругу, и каждый отпил из нее совсем по чуть-чуть, так что к сидящему рядом с Иисусом Иоанну она дошла достаточно полной.

– Допей, Иоанн! – приказал Иисус, после чего вновь обратился ко всем.

– Когда вы останетесь одни и будете проповедовать Слово Божие, – сказал он, – пусть эти хлеб и вино, кои есть кровь и плоть моя, воспримут все те, кто в меня верит. Я сказал одни, но знайте – вы никогда не останетесь одни, и я всегда пребуду с вами, и не только духом своим, но – во плоти и крови, в этих двух благословенных ипостасях, – до конца времен. И каждый день я буду приносим в жертву, и каждый день воскресну.

И он замолчал, словно усталость поразила его. Но тут, в своей обычной грубоватой манере, заговорил Фома:

– То, что я никак не пойму во всех этих делах с твоей кровью и плотью, если мне, конечно, позволят так сказать, так это… это… Ну, во-первых, не будем говорить о смерти – пока ты с нами, ты не умрешь…

– Фома! Фома! – предостерегающе произнес Петр.

– Ладно, пусть Сатана проваливает и меня не искушает, – покачал головой Фома. – Но давайте на минуту забудем о смерти. Ты заставляешь нас есть твою плоть и пить твою кровь. Но так делают звери – убивают, а потом едят плоть и пьют кровь. А мы же – не звери! Мы – люди! Не нравится мне все это!

– Отлично, Фома! – проговорил Иисус. – Твоя смелость говорит сама за себя. Скажу тогда по-другому. Жертва – это разрушение. Когда вы едите хлеб и пьете вино, вы их уничтожаете. Но, уничтожая их, вы питаете свое тело. Правда, кусочек хлеба и глоток вина – слишком небольшая плата за грехи человечества. Поэтому их следует преобразовать в некое тело, более ценное, чем хлеб и вино. В мое тело. И через эти формы я пребуду с вами – не зыбкий дух, не ускользающая мысль, но нечто и твердое, и текучее, нечто телесно ощутимое.

Голос Иисуса окреп и вознесся под своды комнаты.

– Эти хлеб и вино – не просто напоминание, не просто знак и символ. В этих формах я пребуду в человечестве. Простые формы ежедневной жизни – вино и хлеб! Что может быть лучше?

И вновь наступила тишина, хотя и более комфортная.

– Да… – протянул Фома, покачав головой.

– Ну как, ты удовлетворен, сын мой? – быстро и негромко спросил Иисус Иуду Искариота.

Иуда улыбнулся, кто-то засмеялся, и все принялись за жареного ягненка. Тот уже остыл, что не помешало ученикам затеять шутливую ссору по поводу того, кому следует обглодать кости. Петр, обратившись к Иуде, сказал:

– Ты так и не закончил со своим хлебом! Конечно, сухой в горло не полезет!

Он потянулся и взял хлеб из руки Иуды, после чего, одновременно с Иисусом, который делал то же самое, обмакнул его в соке жареного ягненка. Иоанн замер, пораженный. Иисус предупреждающе на него посмотрел – не показывай вида. Иуда принял хлеб из рук Петра и отправил в рот.

– Так-то лучше, мой мальчик, – ласково проговорил Петр, с удовольствием наблюдая за Иудой. – Главное, как говорится, вовремя подкрепиться. А то уж у тебя и ребра видны.

Иисус вновь наклонился к Иоанну.

– Ты видел? Ты видел, Иоанн?

И, вновь обратившись ко всем, он продолжил:

– Я стал вином и хлебом – плодами земли, которая принадлежит Господу нашему. Я стал жертвой Нового Завета. Но не думайте, что убьют меня они – другие! Вы все участвуете в убиении Сына Человеческого!

И вновь воцарилась полная тишина, и все перестали жевать.

– И хотя я говорил только об одном, – закончил он, – в предательстве участвует каждый из вас.

– А вот на это я уже не пойду, – громко вмешался Петр. – Я с тобой пойду до самого конца. И если тебе суждено умереть, то и я…

– Нет! – воскликнул Иисус. – Ты – живой камень, лежащий в основании церкви, союза верующих и следующих слову Нового Завета. И тем не менее, Петр, ты – простой человек, слабый и полный греховных мыслей. Знай, и будь к этому готов – тебе предстоит отречься от меня. И ты это увидишь.

– Нет! Пытки, смерть – не будет этого. И я не совершу того, о чем ты говоришь. Никакого отречения!

– Три раза отречешься, Петр! Помяни мое слово. Трижды, пока не прокричит утренний петух, ты сделаешь это. Запомни мои слова!

– Нет! Никогда! Никогда! Нет!

Петр был потрясен. Когда вся компания покидала постоялый двор, Иуда оставил на скатерти, среди крошек и винных пятен, маленькую монетку для девушки, которая их обслуживала. Петр шел в конце, замыкая шествие, направлявшееся к ручью Керит. По мостику они перешли ручей и двинулись к высоким стенам, окружавшим Гефсиманский сад. Петр молчал, в то время как ученики распевали праздничный гимн:

 
Господней волей был нам дан
Благословенный Ханаан!
Врагов Господь поверг во прах!
Да будет славен он в веках!
Аллилуйя! Аллилуйя!
Да будет славен он в веках!
 

Печаль на лицах поющих странным образом контрастировала с радостными словами и торжественно-приподнятой мелодией гимна. Когда они подошли к воротам сада, Иуда из складок хитона достал ключ и вставил его в замочную скважину. Ключ со скрежетом провернулся в тронутом ржавчиной замке, Иисус с учениками вошли, и только Петр медлил снаружи.

– Как-то мне нехорошо, – пожаловался он Иуде. – Столько всего на душе! Не могу…

Но Иуда положил руку на широкое плечо бывшего рыбака и подтолкнул внутрь. Ученики сели вокруг Иисуса на залитую лунным светом травяную площадку перед домиком, и учитель сказал:

– Грядет час, когда вы оставите меня и будете рассеяны, и каждый окажется сам по себе, в одиночестве. Ибо сказано в Писании: поражу пастыря, и рассеются овцы стада его. Но по воскресении моем встречу я вас там, где встретил впервые, – в Галилее. Ждите, и я вернусь. И вновь сядем рука об руку и станем пировать.

– Я умру с тобой, учитель! – воскликнул Петр. – Умру с тобой!

– Трижды, – напомнил ему Иисус. – Не успеет прокричать петух.

И, обратившись к Иуде, он произнес:

– И у тебя, сын мой, есть важное дело.

– Нет у меня иных дел, учитель, кроме как охранять ворота. Да и зачем их охранять – они и сами по себе есть надежная охрана.

– Душа моя полна печали, – проговорил Иисус таким спокойным тоном, что ученики задрожали, несмотря на то что ночь выдалась исключительно жаркая. – Конец близится. Не покидайте меня! Будьте со мной, пока я молюсь.

И, отойдя к небольшому фонтану, воды которого недавно иссякли, он опустился на колени и положил локти на край его чаши, предавшись молчаливой молитве. Впрочем, Иоанну, который ближе всех находился к учителю, почудилось, что он слышит слова:

– Отец! Отец! Если это возможно, да минует меня чаша сия, исполненная горечи. Ибо плоть моя – плоть человеческая и страшится боли. Во мне – присущая любому человеку слабость, и слабость эта взывает ко мне: поддайся и испроси прощения у того, кого ты сам обязан прощать…

Он замолчал, а потом, взглянув на небеса исполненным боли взором, проговорил:

– Впрочем, да будет на все воля Твоя!

Фаддей, который дальше всех находился от Иисуса, заметил в лунном свете, как пот крупными каплями выступил на лбу учителя, и пот этот был цвета вина.

Но молился Иисус долго, и луна уже двинулась к краю неба, и ученики его, измученные волнением и грузом тяжелых мыслей, заснули, разнеженные теплой ночью и тишиной, которую нарушало лишь стрекотанье мелких насекомых. И лишь Иуда не спал, лежа на траве у ворот и вслушиваясь в темноту. И услышал Иуда слова учителя, скорее печальные, чем сердитые, и обращенные к ученикам:

– Или не могли вы лишь один час бодрствовать со мною? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна.

И, когда он с горечью в голосе повторил последние слова, Иуде показалось, что обращается Иисус к самому себе.

Подойдя к Петру, Иисус легонько толкнул его спящее тело. Петр тут же проснулся, вскочил со сжатыми кулаками и, увидев своих спящих однокашников, принялся расталкивать их.

Иисус же сказал:

– Вот, приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников.

Иуда Искариот услышал эти слова, но не ухватил их смысла, так как неожиданно радость, перемешанная с чувством вины, охватила его – раздались шаги многих людей, приближающихся со стороны моста к воротам сада, и, глядя через щель в стене, в свете лампы Иуда увидел лицо священника Зеры, который улыбался одновременно и печально, и обреченно: работа есть работа, и ее, с Божьей помощью, должно сделать! Иуда повернул ключ в ржавом замке, ворота открылись, Зера вошел и вложил нечто в руки Иуды Искариота.

Что это? Небольшой мешок из телячьей кожи.

– Сначала это, – сказал Зера и, освободив проход, впустил в сад восьмерых воинов с обнаженными мечами.

– Это? – удивился Иуда, рассматривая в темноте мешок. Похоже, в мешке были деньги.

– Так это ты! – хрипло прокричал Петр и бросился на Иуду. Но Иисус остановил его.

– Прекратить сопротивление! – воскликнул он. – Я приказываю.

– Да, – проговорил Зера, огладывая сад. – Безопасное местечко.

И, помедлив, произнес:

– Итак, пусть тот, кто должен это сделать, произнесет то, что нужно.

И тотчас Иуда Искариот подошел к Иисусу и, подавляя подступившие слезы, проговорил:

– Пророчества не всегда сбываются, учитель! Впереди тебя ждет большая работа и долгий путь. Ровной тебе дороги!

И он поцеловал Иисуса в щеку, закончив:

– Ты спасен! Я сделал то, что должен был сделать.

Когда же стража плотным кольцом окружила Иисуса, Иуда восхитился – насколько слаженно и умело работают воины! С такой охраной учитель может не бояться ничего с начала и до самого конца своего путешествия на север.

Но затем раздался властный голос Зеры, который объявил:

– Иисус из Назарета! Ты арестован по обвинению в святотатстве! Обвинение представил твой ученик, которому было должным образом заплачено за представленные свидетельства.

– Заплачено? – воскликнул со стоном Иуда, сжимая кожаный мешок, в котором отчетливо зазвенели монеты.

И, повернувшись к Иисусу, Иуда забормотал:

– Учитель, я не… Заплачено… Мне не… за что…

И, громко закричав, он отшвырнул от себя мешок, словно тот был полон огня. Ударившись о чашу фонтана, мешок развязался, и из него высыпались серебряные монеты. Иуда принялся топтать их ногами.