Текст книги "Человек из Назарета"

– Это измена! Государственное преступление!

– Согласен, моя дорогая, – проговорил Ирод, возлежащий, без обуви, на длинном ложе, весь в мягких подушках. Рядом, держа наготове поднос со сластями, стояла служанка-эфиопка. – Пусть это будет называться государственной изменой, если говорить правду – это изменять государству и царю. Но какое чудесное ожерелье у нашей маленькой Саломеи! А какая прелестная шейка!

Саломея же, не по годам развитая маленькая кокетка двенадцати с половиной лет, все еще в праздничных нарядах, с плечами цвета свежего меда и кожей, кажущейся такой теплой от сияния изумрудного ожерелья, сидела у ног тетрарха (а ноги болели все меньше и меньше) и думала о своей мамаше как о страшной зануде, а о приемном отце – как об очаровательном душке, чьи изысканные комплименты заставляли ее чувствовать себя настоящей женщиной.

– Это государственная измена! – не унималась Иродиада. – Я требую его ареста.

– Требуешь? Это сильное слово, любовь моя. Но давай рассмотрим это дельце спокойно, как и подобает царствующим особам. Ведь ты, маленькая царевна… – Он обратился к Саломее: – … ты, маленькая царевна, наверняка считаешь, что во всем можно разобраться спокойно, так? Именно так ты и считаешь, наша сладкая птичка.

И, вновь взглянув на Иродиаду, Ирод продолжил:

– Сегодня, моя царица, мы участвовали в церемонии, на которой произнесли некие торжественные обещания. Любить друг друга, заботиться друг о друге, даровать друг другу то, что эвфемистически именуют телесными радостями, и так далее.

– Саломея! – обернулась к дочери Иродиада. – Выйди. Иди покорми павлинов.

– Ты считаешь, она слишком юна, чтобы понимать суть священных обрядов? Знать о том, что во время таинства бракосочетания говорят друг другу муж и жена? Ты не права! Мне кажется, царевна обязана знать и понимать действительно существенные, важные вещи – независимо от возраста.

– Выйди, Саломея!

– Но мама!

– Выйди, дитя мое!

Дитя надулось, нехотя встало с подушек и медленно пошло, дерзко покачивая бедрами, обтянутыми сияющим шелком.

– Очаровательна! Очаровательна! – проговорил Антипатр с ленивой улыбкой на устах. После этого он обратился к своей невесте: – Как я понимаю, брак со мной тебе нужен совсем не для того, чтобы радовать свою плоть.

– Существуют не только удовольствия, но и обязанности.

– Но если мы будем думать об обязанностях, а не удовольствиях, наш брак станет пустой формальностью, фантомом, туманом. Забавно: мне говорят, что я великий грешник, хотя грехом-то здесь и близко не пахнет.

– Ты глуп, – сказала Иродиада. – Вместо того чтобы открыть глаза на реальные проблемы своего правления, ты озабочен всевозможными мистическими глупостями – самим… самим нарушителем спокойствия.

– Может быть, это у меня в крови, моя драгоценная. Истинная реальность, которая лежит по ту сторону ее грубого воплощения, – вот что меня всегда интересовало.

– Все это хорошо, но пока ты тут занимаешься своей идиотской метафизикой, в Галилее начнутся беспорядки, и все – из-за этого пугала. Меня они попытаются прикончить, тебя лишат трона, а потом придут римляне и установят, как в Иудее, прямое правление. Да, в твоей крови что-то есть, только это – не кровь твоего отца.

– Да нет, отец ведь тоже был мистик. Только мистик, верящий в приход Мессии, мог устроить это жуткое избиение младенцев. Прикончить, ты говоришь? Меня они точно не прикончат, если я покаюсь и отправлю тебя назад, к брату Филиппу. Помни об этом, любовь моя. А пока пусть Иоанн вопит себе про грех и покаяние. Для людей это – бесплатное представление, театр. Вряд ли кто-нибудь, наслушавшись его бреда, станет делать что-либо серьезное и опасное для нас.

– Я требую его ареста. Я требую, чтобы он был наказан за государственную измену.

– Требую, требую… Вечно вы всего требуете! Давай договоримся о компромиссе, любовь моя. Я склоняюсь к тому, чтобы позвать Иоанна во дворец. Пусть живет здесь. Пусть ходит по всем залам, в саду, везде. Но как только он появится у ворот, чтобы покинуть нас, его будет ждать стража с острыми кинжалами.

– Пусть. Во дворце, в тюрьме – все равно. А потом, когда толпа позабудет о нем, с ним можно будет – без всякой суеты – поступить так, как поступают с наглым слугой…

– Любишь убивать, госпожа моя? Какая же ты у нас кровожадная! И как тебе это идет! Красавица-невеста, мечтающая о кровавой казни! Блеск! А теперь послушай, что я скажу. – И он, резко сменив тон, заговорил с неожиданной жесткостью: – Я буду делать все так, как решу сам. От своего отца я узнал, что убийства не решают ничего. Сам он, убийца из убийц, на смертном одре понял, что кровь, которую он пролил, добра ему не принесла. Он умирал, а перед ним шла череда призраков тех людей, которых он либо приказал уничтожить, либо убил сам. Их были тысячи, и все они проходили мимо него и печально качали головой. Видишь ли, если ты начал убивать, ты уже не понимаешь, когда следует остановиться. В конечном счете, ты убьешь всех. Но я не хочу править кучей сухих костей. Поэтому мы не станем совершать необдуманных действий. Завтра поутру я пошлю за ним людей и в самой любезной манере приглашу его во дворец. Конечно, он мне откажет, но тогда его приведут силой, хотя и сделают это максимально вежливо.

– И ты бросишь его в тюрьму!

– Не все сразу, дорогая. А теперь – покинь меня. Я от тебя устал.

Иродиада злобно ухмыльнулась.

– Тогда, если пожелаешь, я пришлю тебе Саломею. От нее ты, похоже, не устаешь.

– У нас с Саломеей есть одно общее качество – мы с нею чисты и невинны, хотя ты, может, и увидишь в наших отношениях нечто фривольное. Но пусть она останется там, где есть. Я не хочу ее видеть. Я никого не хочу видеть. Я собираюсь поразмышлять о сущностях, которые лежат по ту сторону фантасмагорических теней, что мы именуем нашим миром. А позднее, может быть, мы и поболтаем с Саломеей о разных пустяках.

– Если ты только тронешь этого ребенка… Если ты тронешь его хотя бы пальцем!

– Кровь, кровь, кровь… Опять ты про кровь! Оставь меня! – проговорил Ирод. – Это царский приказ.

Вокруг Иоанна теперь сложилась некая группа людей, которые, несмотря на то что он всячески отрицал это, считали его тем самым, обещанным вождем, который, возглавив армию зелотов, прогонит римлян и объединит народ Израиля вокруг святого трона. Они требовали, чтобы Иоанн наконец сбросил с себя маску (странная метафора для человека, у которого физиономии практически не было видно из-за спутанных волос) и показал свое истинное лицо. Но среди окружения Иоанна имелись и те, кто верил каждому его слову, кто ждал Мессию и полагал, что изменения к лучшему должны произойти не во внешнем по отношению к человеку пространстве, а во внутреннем мире самого человека. Один из таких людей – его звали Филипп – как-то предупредил Иоанна:

– Они не забудут и не простят. Особенно эта женщина. Твоя миссия под угрозой. Что будет, если они придут и захватят тебя?

Иоанн несколько раз кивнул. Он сидел у входа в пещеру с Филиппом и еще одним из своих последователей, по имени Андрей. Перед ними горел костер, и они только что закончили трапезу, основным блюдом которой на этот раз была не жареная саранча, а вареная рыба и хлеб. Где достал их Филипп, узнавать мы не станем.

Глядя на огонь, Иоанн сказал:

– Я ожидаю двух событий, которые могут произойти в любой день. Первое – явится тот, за кем вы обязаны последовать, поскольку, как вы сказали, мое время – на исходе. Он должен быть крещен, и он об этом знает. Но он также знает, что должен оказаться здесь, пока за мной не пришли вооруженные люди от грешника Ирода. И все это может случиться в любой день. Возможно, даже завтра.

Истинными были слова пророка. На следующий день, с утра, когда туман еще не рассеялся над Иорданом, а небо затянуло тучами, у реки выстроилась длинная очередь желающих принять крещение. Перед Иоанном стояла женщина и бормотала:

– Мне приснилось, что я совершаю грех прелюбодеяния с мужем моей дочери, и этот сон был так же ужасен, как и сам грех. А еще я оскорбила своего соседа на городском рынке…

Иоанн ласково улыбнулся и подвел женщину к воде, которая, отражая на своей глади серые клубящиеся облака, цветом напоминала поверхность воинского щита. Затем пророк поднял взгляд и на противоположном берегу увидел Иисуса. Тот снял сандалии и вошел в воду. Иордан в этом месте был неглубок. Иисус, не глядя на Иоанна и виду не подав, что они знакомы, перешел реку, добрался до конца очереди, скрестил руки на груди и, опустив глаза долу, принялся ждать, когда настанет его черед креститься.

– Я стирала в субботу, – каялась очередная женщина. – А еще я заставила свою дочь в этот же день собирать хворост для плиты. Ты меня слушаешь?

Но Иоанн смотрел мимо нее.

– Да, я слышу тебя, – проговорил, наконец, он. – Ты хотела сказать что-то еще?

– Да. Мне очень жаль, что я так поступила.

И Иоанн крестил ее в водах Иордана.

То, что произошло потом, было, как я боюсь, подано в многократно искаженном суевериями виде, что толпе обычно нравится больше, чем правда. Говорят, будто бы Иисус глянул на небеса и увидел белого голубя, которого преследовали стервятники. Голубь спустился, завис над головой Иисуса на высоте в пять локтей, а стервятники, словно испугавшись чего-то, моментально улетели. Солнечный луч внезапно пробил окно в густой облачности, и по всей местности распространилось сияние. Очередь Иисуса тем временем подошла. Перед ним оставался лишь один из желавших принять крещение, беззубый старик, который с самым суровым видом исповедовался:

– Я воровал, господин мой. Я лгал и блудил.

– Что-нибудь еще? – спросил рассеянно Иоанн.

– А разве этого мало?

Иоанн крестил старика. Тот поднял голову, с которой стекала вода, открыл рот, и в этот момент по округе разнеслись слова:

– Сей есть сын мой возлюбленный, и в нем мое благоволение!

– Что? – переспросил Иоанн старика. – Что ты сказал?

– Я сказал, что все это длилось недолго.

И вот сошлись они – Иоанн и Иисус, приветливо улыбаясь друг другу.

– Мне надобно креститься от тебя, – покачал головой Иоанн, – а не тебе от меня.

– И тем не менее, – отозвался Иисус, – сделаем все, как должно. Начинай.

И Иоанн крестил его, а потом попытался встать перед Иисусом на колени, но вода была глубока, и у него почти ничего не вышло. Увидев это, Иисус быстро, но нежно обнял Иоанна, поднял его с колен, а затем отправился через реку на другой берег, туда, где лежали его сандалии.

Позади него какая-то старуха, глядя ему в спину, сказала, обращаясь к стоящему рядом с ней старику:

– Важный, видно, человек.

– Но он же не покаялся и не исповедовался, – сказал старик. – Ты заметила?

– Еще бы, – отозвалась старуха. – Так уж у них заведено. Важный господин.

Иоанн, кивнув, подозвал Филиппа и Андрея. Разбрызгивая воду ногами, они подбежали.

– Все начнется в Назарете, – сказал он. – Запомните – Назарет.

– Это он?

– Он вернется в Назарет. Там-то все и начнется.

– Мы должны последовать за ним?

– Вы увидите его в Назарете.

На следующий день Иоанн проповедовал на площади в небольшом поселке возле реки. И он сказал:

– Есть ли такая необходимость в водном крещении, спросите вы. И я отвечу – да, потому что тогда внутри нас свершается нечто, чего раньше никогда не было: душа ищет и находит то, что располагается вне каждого из нас, ибо есть в нас душа, но есть и дух, связующий души.

Тогда кто-то из небольшой толпы слушателей спросил:

– А Ирод-тетрарх уже принял крещение?

– Мое самое горячее желание состоит в том, чтобы он показал в этом пример своим подданным, – ответил Иоанн. – Но, увы, он погряз в грехе и, похоже, получает от этого удовольствие. Каждый день молю я Господа, чтобы он вразумил царя и наставил его на путь смирения и покаяния.

– Ты хочешь сказать, что он должен прогнать свою жену? – продолжал вопрошающий.

– Именно! Всем нам должно следовать закону Моисея.

– А нет ли признаков государственной измены в том, что ты говоришь?

– Единственной формой измены в мире духа является нарушение закона, данного нам Господом.

– А разве царь не стоит над законом?

– Вы слышали мои слова, – покачал головой Иоанн. – Ни один человек не может быть выше закона.

– Иоанн, сын Захарии, – сказал тогда его собеседник, – ты обязан пойти к царю со мной и моими двумя спутниками. Вот они.

И он показал на двоих завернувшихся в плащи людей, стоящих рядом с ним.

– Мы живем во дворце, и у нас есть приказ пригласить тебя к царю, чтобы ты поговорил с ним.

– Но благословенные воды Иордана, увы, не потекут в царский дворец, – сказал Иоанн. – Передайте Ироду, что Иоанн Предтеча ждет его, и когда царь придет к водам Иордана, покается и, будучи крещен, очистится от греха, светлая радость овладеет землей и небесами.

– У меня нет таких полномочий, – сказал человек и, сбросив плащ, оказался в кольчуге и с мечом, какие обычно носит городская охрана. Его спутники последовали примеру своего командира.

Большинство собравшихся, не питавших особой любви к властям, стали быстро расходиться.

– Если ты не пойдешь добровольно, – продолжал между тем офицер, – мы должны будем применить силу, хотя у нас приказ – не причинять тебе вреда. – Он откашлялся и провозгласил: – Ты обвиняешь царя нашего, Ирода Антипатра, в совершении преступлений, в коих он не может быть признан виновным по праву своего рождения и статуса, а потому…

– Ни слова более! – прервал говорящего Иоанн. – Все понятно: я арестован.

И солдаты увели его.

Но отвели они Иоанна не к царю, а в дворцовую тюрьму и поместили в глубокий каменный мешок, сырой и темный. Сверху мешка находился люк, прикрытый железной решеткой, приподняв которую солдаты сбросили пророка вниз, на скользкий и влажный пол, по которому тяжело прыгали жабы. Скупой свет проникал в камеру Иоанна лишь через эту решетку, которая была частью прохода, что вел из солдатских казарм на улицу. По нему постоянно ходили солдаты, грохоча сандалиями по крышке узилища пророка. Через люк Иоанну бросали хлеб и кости – трое охранников поднимали решетку, а четвертый швырял вниз еду через открывшуюся щель. Стражники были достаточно милосердны, спуская в темницу Иоанна кувшин с водой, привязав предварительно к его горлышку веревку, но часть воды, расплескиваясь, пропадала. Удовлетворять низшие телесные потребности Иоанну приходилось в дальнем конце своей темницы, где он забрасывал продукты жизнедеятельности соломой, пучки которой солдаты, если не забывали, сбрасывали вниз. Но, несмотря на тяготы заточения, Иоанн до самого конца не отказался от своей миссии. Снизу, из каменного мешка, доносился его громоподобный голос, достигавший и улицы, примыкавшей к казарме:

– Покайтесь! Креститесь Духом Святым. Уже явился в наш мир Христос – тот, чьей обуви я недостоин развязать ремень. Он очистит вас от прошлых и будущих грехов. Покайтесь, ибо грядет Царствие Небесное!

Последователи Иоанна, а также досужие любопытные, которые постоянно менялись у входа в казармы, целыми днями стояли и слушали пророка. И хотя охрана периодически разгоняла толпу, люди собирались вновь. Солдаты, сидящие в казарме, издевательски гоготали над словами пророка и пытались заглушить его проповедь либо звоном мечей, либо топотом пляски, которую они исполняли прямо на решетке, либо грязными солдатскими песнями, которые они пели нестройным хором, но голос пророка поднимался над этим шумом, оставаясь ясным и мощным. В самом дворце происходящего слышно не было, но Иродиада думала о том, что происходит, и днем и ночью.

– Чернь по-прежнему там, – говорила она Ироду. – Их все больше и больше, и солдаты не могут их прогнать. С ним пора кончать.

– Успокойся, жемчужина моего сердца! Скоро Иоанн окончательно охрипнет и замолчит. А ты, во имя всего святого, займи свою голову чем-нибудь другим. Например, вышивкой.

– Тогда я сама прикажу его казнить. Какой из тебя царь? Ты даже хуже своего брата, четверовластник!

– Послушай, любовь моя! – сказал Ирод ледяным тоном. – Приказы в этом дворце отдаю я, и только я. Иоанна я отпущу. Не сейчас, а потом, когда возникнет необходимость проявить царскую милость. На мой день рождения, например. Но Иоанн не будет убит. Тебе понятно, сокровище моей души?

– Мне понятно только то, что ты – глупец и слабак.

– О, до чего мне все это надоело! – пробормотал царь, вставая из-за стола, за которым он читал трактат Френозия о союзе и борьбе Плоти и Духа. Отложив пергамент, на котором остались следы его липких пальцев, Ирод подошел к Иродиаде и наотмашь нанес ей пощечину: – Вот тебе!

– Глупец, негодяй и трус! – прошипела царица и выбежала из зала.

– Добавь еще, что я не исполняю супружеских обязанностей, и вообще – импотент! – прокричал он ей вслед. – Идиотка!

Саломея, совсем еще юная девушка, которая нашла дворцовую жизнь (если только ей не удавалось отхлестать плеткой какого-нибудь нерадивого слугу) унылой и скучной, решила, привлеченная криками пророка, пробраться к его темнице и разведать, что там и как. Восхищенная, с широко раскрытыми глазами, она слушала, как пророк гудел из своего подземелья, призывая всех покаяться, ибо грядет тот, кто, сложив плевелы в связки, сожжет их.

Солдаты отговаривали Саломею приближаться к узилищу Иоанна.

– Держитесь от него подальше, ваше высочество, – говорили они. – Мы просим нас извинить, но лучше вам уйти, здесь вам не место. От него одни болезни и вши. Он грязный и голый, ваше высочество, и вам не пристало видеть такое.

– Голый?

– Ну да, олоферн болтается и все такое…

– Олоферн? Это тот, которому Юдифь голову отрезала?

– Ну да… То есть, точно, голова там есть, но это – не то… Одним словом, лучше бы вам не видеть, ваше высочество!

Это шуршащее шелковое одеяние, плотно облегающее тело, эта юбка, поднимающаяся чуть выше колена, эти, наконец, маленькие коленки и вся она – такая пухленькая аппетитная штучка! Ни один мужчина не… Но – нет! Она – царевна, и нужно сдерживаться. Хотя, как и всякая девушка, оформившаяся чуть раньше, чем нужно, она знала гораздо больше, чем казалось. Ее тело было более осведомлено, чем ее мозг, так сказать.

– Держитесь от него подальше, ваше высочество, вот вам наш совет…

Тем не менее время от времени, несмотря на предупреждения, Саломея ночью покидала свою спальню и направлялась к месту заточения пророка. Солдаты в этот поздний час уже не так пеклись о дисциплине, а большинство из них просто спало, да и сам пророк, забывшись беспокойным сном, лежал в глубине своей темницы. Хотя, сидя на решетке, укрывавшей каменный мешок, Саломея почти ничего не видела в тусклом свете коридорной лампы, она чувствовала скрытое волнение. А иногда она ложилась ничком на холодные ржавые прутья, и пророк, вдруг проснувшись, видел ее обтянутую шелком маленькую грудь, прижавшуюся к решетке, и все ее тело, распластанное так, словно она плыла в невидимой реке. Они молча смотрели друг на друга, ничего не говоря. Олоферн. Что они имели в виду?

В Назарете тем временем Иисус готовился к тому, чтобы начать свой главный труд. Как-то, возвращаясь из мастерской и чувствуя себя довольным оттого, что передал ее в надежные руки, способные обеспечить его матери достойный доход, он встретил Иоафама, который сказал:

– Такая замечательная мастерская, а ты оставляешь ее какой-то деревенщине. Я хорошо знаю его семью. Добра от него не жди.

– Но ты ведь присмотришь за ним, так?

– В оба глаза. Буду считать каждый завиток стружки. Его семейке нельзя доверять, а твоя мать – очень непрактичная женщина. Я же ее обсчитывал все эти годы, а она и не замечала!

– Ты на себя наговариваешь, Иоафам, – усмехнулся Иисус. – Я должен сделать то, что должен сделать.

– Пойдешь вслед за Иоанном Крестителем, как они его называют?

– Можешь и ты его так звать. Да, пойду.

– В тюрьму и на смерть?

– Если нужно будет – да!

Иоафам глубоко вздохнул.

– Ты сошел с ума, – сказал он. – Как, собственно, и весь мир. Этой земле нужны уважаемые люди, которые занимаются делом, которые понимают, насколько плохи времена, и прикладывают все усилия, чтобы они стали лучше. Ты же идешь бродяжничать! Хорошо, что отец твой не дожил до этих времен. По крайней мере, ему не придется тебя стыдиться. Нет, это все-таки сумасшествие.

Иисус лишь улыбнулся в ответ на эти слова.

Дома, за столом, он заявил матери:

– Сорок дней и сорок ночей.

– Но зачем? Зачем?

Резкими движениями, словно сердясь на что-то, Мария положила на тарелку сына еще тушеного мяса с соусом и подвинула к нему кусок хлеба из булочной Иоафама.

– Ешь! Ешь как можно больше, дитя мое. – И повторила: – Зачем?

– Я должен испытать свой дух – насколько я способен противостоять злу. Насколько я буду силен – когда силы мои будут уже на исходе.

– В пустыне? Но в пустыне нет зла. Зло творит человек, и ты это знаешь не хуже, чем я. Ты убьешь себя, и это будет единственное зло, которое ты найдешь в пустыне. Ты умрешь, высохнешь, и твоя плоть будет съедена стервятниками.

– Думаю, этого не будет. Я силен. Ты кормила меня почти тридцать лет. Я найду воду и стану ее пить.

– Где ты найдешь ее там, в пустыне?

– Зло… – сказал Иисус, подумав. – В тебе, мама, зла нет, но в себе я иногда слышу рычащие голоса демонов. В мире существует два вида зла. Один – на совести человека, он сам создает это зло. Другой вид зла – это то, что человеку внушает Сатана. Я должен вызвать на бой отца всего зла и победить его. Он будет соблазнять меня, попытается обручить свои желания с моими желаниями, чтобы уничтожить меня. Но я выстою. А затем, по прошествии сорока дней и ночей, я отправлюсь на битву со злом, которое творит человек.

Он помолчал и, подчищая уже пустую тарелку куском хлеба, закончил:

– Ну, естественно, и со злом, исходящим от Сатаны, потому что первое неотделимо от второго.

И, пережевывая хлеб, он произнес, не очень отчетливо:

– Ты не должна волноваться.

– Я не должна что?

Иисус проглотил и произнес:

– Волноваться!

Ночью Иисус спал глубоко и спокойно и проснулся с первыми петухами. Только начинало рассветать, и было еще холодно. Стараясь не разбудить мать, он взял большой мех с чистой холодной водой из колодца и вышел на улицу. Край неба алел. Не медля ни минуты, Иисус двинулся на восток, в самое сердце пустыни, а вослед ему, словно боевой клич Сатаны, несся крик петухов.