Текст книги "Вторая мировая война"

Глава 15
Битва за Москву
Сентябрь–декабрь 1941 г.

21 июля 1941 г. немецкая авиация впервые бомбила советскую столицу. Молодой физик Андрей Сахаров как член университетской противопожарной дружины часто проводил ночь «на крыше, наблюдая, как лучи прожекторов и трассирующие пули крест-накрест расчерчивают неспокойное небо над Москвой». Но в результате потерь, понесенных в Битве за Британию, бомбардировочные соединения люфтваффе значительно сократились. Не в силах нанести серьезный ущерб городу, они вернулись к поддержке сухопутных операций своих войск.

После остановки, которая понадобилась группе армий «Центр» для концентрации сил на ленинградском и киевском направлениях, Гитлер наконец приступил к подготовке крупного наступления на Москву. Его генералы испытывали противоречивые чувства. Масштабное окружение советских войск к востоку от Киева радовало, но необозримые просторы, растянутость коммуникаций и неожиданно высокая численность РККА вселяли чувство тревоги. Теперь лишь немногие верили в то, что победы можно достичь еще в этом году. Они боялись предстоящей русской зимы, к которой были очень плохо подготовлены. После сотен километров, пройденных пешком, пехотным дивизиям недоставало сапог. Мало что было предпринято для обеспечения армии теплой одеждой, поскольку Гитлер запретил любое обсуждение этого вопроса. Танковые части страдали от нехватки танков и запасных двигателей для замены тех, что были повреждены из-за густой дорожной пыли. Тем не менее Гитлер, к ужасу своих военачальников, не склонен был на данном этапе использовать резервы. Большое наступление на Москву – операция «Тайфун» – было подготовлено лишь к концу сентября. Задержка произошла потому, что Четвертая танковая группа генерал-полковника Эриха Гепнера увязла под Ленинградом. Группа армий «Центр» фельдмаршала фон Бока насчитывала полтора миллиона человек, в том числе три заметно ослабленные танковые группы. Им противостоял Резервный фронт маршала Семена Буденного и Брянский фронт генерал-полковника Андрея Еременко. Западный фронт генерал-полковника Ивана Конева формировался во втором эшелоне, позади армий Буденного. Из общего числа его дивизий двенадцать состояли из слабо вооруженных и необученных ополченцев, в том числе студентов и преподавателей Московского государственного университета. «Большинство ополченцев были в гражданских пальто и шляпах, – пишет один из них. – Когда они шли маршем по улицам города, прохожие думали, что это партизаны, которых забрасывают немцам в тыл».

30 сентября, ранним осенним утром, когда над землей еще стелился туман, начался предварительный этап операции «Тайфун». Вторая танковая армия Гудериана атаковала в северо-восточном направлении г. Орел, лежащий более чем в 300 км к югу от Москвы. Вскоре небо прояснилось, что позволило люфтваффе эффективно поддерживать передовые танковые части. Внезапное наступление вызвало панику в близлежащих селах.

«Я думал, что видел отступление, – писал Василий Гроссман, – но такого я не то что не видел, но даже и не представлял себе. Исход! Библия! Машины движутся в восемь рядов, вой надрывный десятков, одновременно вырывающихся из грязи грузовиков. Полем гонят огромные стада овец и коров, дальше скрипят конные обозы, тысячи подвод, крытых цветным рядном, фанерой, жестью, в них беженцы с Украины, еще дальше идут толпы пешеходов с мешками, узлами, чемоданами. Это не поток, не река, это медленное движение текущего океана, ширина этого движения – сотни метров вправо и влево. Из-под навешенных на подводы балдахинов глядят белые и черные детские головы, библейские бороды еврейских старцев, платки крестьянок, шапки украинских дядьков, черноволосые девушки и женщины. А какое спокойствие в глазах, какая мудрая скорбь, какое ощущение рока, мировой катастрофы! Вечером из-за многоярусных синих, черных и серых туч появляется солнце. Лучи его широки, огромны, они простираются от неба до земли, как на картинах Доре, изображающих грозные библейские сцены прихода на землю суровых небесных сил. В этих широких, желтых лучах движение старцев, женщин с младенцами на руках, овечьих стад, воинов кажется настолько величественным и трагичным, что у меня минутами создается полная реальность нашего переноса во времена библейских катастроф».

3 октября слухи о быстром продвижении противника достигли Орла, но командиры в городе отказывались верить докладам и продолжали пьянствовать. Встревоженные этой роковой самонадеянностью, Гроссман и его сослуживцы отправились по дороге на Брянск, ожидая в любой момент увидеть немецкие танки. Но танки их уже опередили. Передовая группа войск Гудериана вошла в Орел в 18.00. Первые немецкие танки обгоняли проходящие по улицам трамваи.

Накануне, 2 октября, несколько севернее начался основной этап операции «Тайфун». После короткой бомбардировки и создания дымовой завесы, Третья и Четвертая танковые группы прорвались на обоих флангах Резервного фронта, которым командовал маршал Буденный. Буденный, еще один кавалерист-любимчик Сталина со времен Гражданской войны, усатый шут и пьяница, не мог даже отыскать свой штаб. Контратаку силами Западного фронта в составе трех дивизий и двух танковых бригад было поручено провести начальнику штаба фронта Конева, но немцы с легкостью отбили эту контратаку и отбросили их назад. Связь между войсками была нарушена, и в течение шести дней две немецкие танковые группы окружили пять армий Буденного, замкнув кольцо в районе Вязьмы. Немецкие танки преследовали бойцов Красной Армии, пытаясь раздавить их гусеницами. Для немецких танкистов это было вроде спорта.

Кремль почти не имел сведений о полной катастрофе, разразившейся к западу от столицы. Только 5 октября Ставка получила доклад от пилота истребителя, который видел двадцатикилометровую колонну немецкой бронетехники, движущуюся к Юхнову. Никто не мог в это поверить. Были проведены еще две воздушные разведки, и обе подтвердили эту информацию. Однако Берия грозил отдать командира летной части под трибунал за «паникерство». Тем не менее Сталин осознал всю опасность сложившегося положения. Он созвал заседание Государственного комитета обороны и отправил Жукову в Ленинград распоряжение возвращаться в Москву.

Жуков прибыл в Москву 7 октября. Он утверждал позже, что якобы, войдя в кабинет Сталина, услышал, как тот велел Берии использовать своих агентов, чтобы связаться с немцами на предмет возможного заключения мира. Сталин приказал Жукову немедленно ехать в штаб Западного фронта и доложить о действительном положении дел на фронте. Прибыв ночью, Жуков застал Конева и офицеров его штаба, склонившимися над картой при свечах. Жуков был вынужден доложить Сталину по телефону, что немцы окружили армии Буденного к западу от Вязьмы. Ранним утром 8 октября он выяснил в штабе Резервного фронта, что Буденного не видели уже два дня.

В окружении в районе Вязьмы и Брянска обстановка была неописуемой. Пикирующие «юнкерсы», бомбардировщики и истребители охотились на любую группу людей, достаточно большую, чтобы привлечь их внимание. Немецкие танки и артиллерия беспрерывно обстреливали находившиеся в окружении советские части. Горы убитых, тела которых уже начали разлагаться, были свалены в кучи, а голодные красноармейцы забивали лошадей на еду, в то время как раненые умирали, не получая никакой медицинской помощи. В общей сложности в окружении оказались почти три четверти миллиона солдат и офицеров Красной Армии. Тем, кто сдавался, немцы приказывали бросить оружие и идти пешком на запад без какой-либо пищи. «Русские – это животные, – писал немецкий майор. – Звероподобным видом своим они напоминают негров, которых мы брали в плен во время французской кампании. Какой сброд!»

Когда 3 октября Гроссман ускользнул из Орла, прямо перед вступлением в город немцев, он направился в штаб Еременко, расположенный в Брянском лесу. Всю ночь 5 октября Еременко ждал ответа на свою просьбу разрешить отступление. Но ответа от Сталина не было. Под утро 6 октября Гроссману и бывшим с ним корреспондентам сказали, что в настоящее время даже штаб фронта находится под угрозой. Им пришлось как можно скорее ехать в сторону Тулы, прежде чем немцы перережут дорогу. Еременко был ранен в ногу и чуть не попал в окружение. Его вывезли на самолете, он оказался удачливее генерал-майора Михаила Петрова, командующего 50-й армии, который умер от гангрены в хижине лесника, в дремучей чаще.

Гроссман был потрясен хаосом и страхом, царившими в тылу. В Белеве, по дороге на Тулу, он записал: «Множество диких слухов, нелепых и абсолютно панических. Вдруг бешеная пальба. Оказывается, кто-то включил уличное фонарное освещение – бойцы и командиры открыли огонь из винтовок и пистолетов по фонарям. Если б по немцам так стреляли».

Впрочем, не все советские части сражались так плохо. 6 октября 1-й гвардейский стрелковый корпус генерал-майора Д. Д. Лелюшенко при поддержке двух воздушно-десантных бригад и 4-й танковой бригады полковника М. И. Катукова контратаковал 4-ю танковую дивизию Гудериана под Мценском, устроив немцам хитроумную засаду. Катуков спрятал свои T-34 в лесу, пропустив передовой танковый полк немцев. Когда противник был остановлен пехотой Лелюшенко, T-34 выползли из-за деревьев и с тыла двинулись в атаку на противника. При умелом управлении T-34 значительно превосходил немецкие танки T–IV, и немецкая 4-я танковая дивизия понесла тяжелые потери. Гудериан был потрясен, обнаружив, что Красная Армия начала учиться на своих ошибках и на немецкой тактике.

В ту ночь шел снег, который быстро таял. Пора распутицы наступила как раз вовремя, чтобы замедлить продвижение немцев. «Такой грязи никто не видел, верно: дождь, снег, крупа, жидкое, бездонное болото, черное тесто, замешанное тысячами тысяч сапог, колес, гусениц. И опять все довольны: немец увязает в нашей адской осени, и в небе и на земле». Хоть и замедлившись, немецкое наступление на Москву продолжалось.

На Орловско-Тульской дороге Гроссман не смог удержаться, чтобы не посетить имение Толстого в Ясной Поляне. Там он застал внучку Толстого, которая готовила имущество дома и музея к эвакуации ввиду приближения немцев. Он тут же вспомнил отрывок «Войны и мира», в котором старый князь Болконский вынужден покинуть свой дом в Лысых Горах во время подхода наполеоновской армии. «Могила Толстого, – записывает Гроссман в своем блокноте. – Вдруг воздух нaполнился воем, гудением, свистом – нaд могилой шли нa бомбежку Тулы «юнкерсы» в сопровождении «мессеров». Сырaя, вязкaя земля, сырой, недобрый воздух, шуршaние под ногaми осенних листьев. Стрaнное, тяжелое чувство!». Следующим посетителем после их отъезда стал генерал Гудериан, который выбрал это место для того, чтобы обустроить в нем свой штаб для наступления на Москву.

Лишь несколько советских дивизий избежали окружения под Вязьмой на северном участке фронта. Меньший Брянский котел на поверку оказался большей катастрофой – более 700 тыс. солдат были там убиты или взяты в плен. Немцы ощущали близкую победу, их возбуждало быстрое продвижение вперед. Дорога на Москву была почти не защищена. Вскоре немецкая пресса стала трубить о полной победе над большевиками, и от этого стало не по себе даже честолюбивому генерал-фельдмаршалу фон Боку.

10 октября Сталин приказал Жукову взять на себя командование Западным фронтом Конева и остатками Резервного фронта. Жукову удалось убедить Сталина, что Конева (который позже стал его великим соперником) лучше бы сохранить, чем делать козлом отпущения. Сталин поручил Жукову удерживать линию фронта в Можайске, всего в сотне километров от Москвы, на Смоленском шоссе. Чувствуя масштабы бедствия, Кремль приказал строить новую линию обороны. На рытье окопов и противотанковых рвов были призваны четверть миллиона мирных жителей, в основном женщин. Многие из них погибли, когда немецкие истребители на бреющем полете расстреливали беззащитных людей, строивших укрепления.

Дисциплина стала еще строже. Заградительные отряды НКВД готовы были расстреливать всех, кто отступал без приказа. «Они использовали страх для преодоления страха», – объяснял офицер НКВД. В Особых отделах НКВД (с 1943 г. – «СМЕРШ») уже допрашивали офицеров и солдат, вышедших из окружения. Всех, кого считали трусом или подозревали в контакте с врагом, расстреливали или отправляли в штрафные роты. Там их ожидали смертельно опасные задания – например, атака противника через минные поля. Уголовники из лагерей также призывались как штрафники, при этом они часто до последнего оставались уголовниками. Даже если сотрудник НКВД убивал какого-нибудь уголовного авторитета выстрелом в висок, это оказывало лишь временное воздействие на других бандитов.

Другие группы НКВД расследовали в полевых госпиталях случаи возможного членовредительства. Так называемых самострелов и левшей – тех, кто выстрелил себе в левую руку в наивной попытке избежать участия в бою, немедленно расстреливали. Служивший в Красной Армии польский хирург позднее признавался, что ампутировал руки таким юношам только для того, чтобы спасти их от расстрела. С заключенными, находившимися в тюрьмах НКВД, обходились еще хуже. По приказу Берии были расстреляны 157 видных заключенных, в том числе сестра Троцкого. Других уничтожали, просто бросая в камеру ручную гранату. Лишь в конце месяца, когда Сталин сказал Берии, что его теории заговора – это чушь, карательная «мясорубка» сбавила обороты.

Депортация 375 тыс. немцев Поволжья в Сибирь и Казахстан, начавшаяся в сентябре, была ускорена, чтобы выслать также всех лиц немецкого происхождения из Москвы. Началось минирование метро и ключевых зданий столицы. Заминировали даже дачу Сталина. Диверсионно-террористические отряды НКВД расположились в надежных домах в городе, готовясь к партизанской войне против немецких оккупантов. Дипломатический корпус получил указание переехать в Куйбышев, который сделали резервной столицей для правительства. Основным театральным коллективам Москвы, символам советской культуры, также приказано было эвакуироваться. Сам же Сталин колебался, следует ли ему остаться или покинуть Кремль.

14 октября, в то время как части Второй танковой армии Гудериана обходили на юге яростно оборонявшуюся Тулу, 1-я немецкая танковая дивизия заняла Калинин к северу от Москвы, захватив мост через верхнюю Волгу и перерезав железную дорогу Москва–Ленинград. В центре дивизия СС Das Reich и 10-я танковая дивизия вышли на Бородинское поле, всего в 110 км от столицы. Здесь их ожидало жестокое сражение с советскими воинскими частями, усиленными новими реактивными минометами «катюша» и двумя сибирскими стрелковыми полками – предшественниками тех многих подразделений, развертывание которых вокруг Москвы вскоре станет полной неожиданностью для немцев.

Рихард Зорге, ключевой советский агент в Токио, узнал, что японцы планируют нанести удар Америке на юге, в Тихом океане. Сталин не особенно доверял Зорге, хотя тот оказался прав в отношении плана «Барбаросса». Однако информация была подтверждена данными целого ряда радиоперехватов. Уменьшение угрозы на Дальнем Востоке позволило Сталину начать переброску большого количества войск на запад страны по Транссибирской железной дороге. Этот важнейший сдвиг в стратегических планах Японии в значительной степени определила победа Жукова на Халхин-Голе в 1939 г.

Немцы не смогли предвидеть, как скажутся на их продвижении дождь и снег, превратившие дороги в трясину липкой черной грязи. Невозможно было подвозить топливо, боеприпасы и продовольствие, и наступление замедлилось. Кроме того, сопротивление советских солдат, продолжавших сражаться в окружении, удерживало часть сил, не позволяя захватчикам бросить их в наступление на Москву. Генерал авиации Вольфрам фон Рихтгофен, пролетая на низкой высоте над остатками Вяземского котла, видел там горы трупов, разбитые грузовики и орудия.

Красной Армии помогло также вмешательство Гитлера в действия немецких войск. Немецкой 1-й танковой дивизии в Калинине, готовой наступать на юг, в сторону Москвы, неожиданно было приказано двигаться в составе Девятой армии в противоположном направлении, чтобы попытаться осуществить еще одно окружение, совместно с войсками группы армий «Север». Гитлер и OKW понятия не имели об условиях, в которых сражались их войска. Но Siegeseuphorie («эйфория победы»), царившая в штабе фюрера, мешала концентрации немецких сил под Москвой.

15 октября Сталин и ГКО приняли решение об эвакуации правительства в Куйбышев. Чиновникам велели оставить свои кабинеты и садиться в грузовые автомобили, колонны которых должны были везти их на Казанский вокзал. У многих возникли мысли об эвакуации. «Директора многих предприятий усаживали свои семьи на грузовики и вывозили из столицы. Тогда-то и началось. Население бросилось грабить магазины. На улицах появилось много пьяных обывателей, несущих кольца колбасы и рулоны ткани под мышкой. Происходили вещи, которые были немыслимы еще два дня назад. Ширились слухи, что Сталин с правительством бежали из Москвы».

Паника и грабежи подогревались необоснованными слухами о том, что немцы уже у ворот города. Перепуганные работники партаппарата рвали свои партийные билеты – поступок, в котором многие из них раскаются позднее, когда НКВД восстановит порядок, и они будут обвинены в преступном пораженчестве. Утром 16 октября Алексей Николаевич Косыгин вошел в здание Совнаркома, где работал заместителем председателя СНК. Он обнаружил, что двери не заперты, секретные документы разбросаны по полу, в пустых кабинетах трезвонят телефоны. Предполагая, что звонят граждане, пытаясь вияснить, действительно ли правительство выехало, он снял трубку: какой-то чиновник спрашивал, сдадут ли Москву.

С улиц исчезла милиция. Как и в Западной Европе годом ранее, Москву охватил десантный психоз. Наталья Гессе, ковыляя на костылях после операции, оказалась «окруженной толпой, подозревающей, что я сломала ноги, прыгнув с парашютом из самолета». Многие из мародеров были пьяны. Они оправдывали свои действия тем, что лучше забрать побольше продуктов и имущества, прежде чем все захватят немцы. Движимые паникой толпы на вокзале пытались штурмовать отправляющиеся поезда. То были «человеческие водовороты», в которых детей отрывали от их матерей. «То, что происходило на Казанском вокзале не поддается описанию», – свидетельствует Илья Эренбург. Немногим лучше было положение на западных вокзалах Москвы, где на носилках вдоль платформ лежали сотни раненых, брошенных без всякой медицинской помощи. Женщины в отчаянии искали среди них сыновей, мужей или женихов.

Сталин, выехав за стены Кремля, был в шоке от увиденного на улицах города. Было введено осадное положение, на улицах появились патрули НКВД, которые расстреливали на месте мародеров и дезертиров. Порядок был восстановлен самыми суровыми мерами. Сталин решил, что останется в Москве, и об этом объявили по радио. Этот шаг, сделанный в самый критический момент, произвел огромный эффект. Массовая паника сменилась всеобщей решимостью отстоять город любой ценой. Это было явление, подобное резкой перемене настроения защитников Мадрида во время Гражданской войны в Испании, за пять лет до описываемых событий в Москве.

Подчеркивая необходимость секретности, Сталин заявил Государственному Комитету Обороны, что торжества по случаю годовщины Октябрьской революции все же будут проведены. Некоторые члены ГКО были ошеломлены. Но и они признали, что демонстрация стране и всему миру непоколебимой стойкости Москвы стоит такого риска. В «канун годовщины революции» Сталин выступил с речью, которая транслировалась из огромного роскошного зала станции метро «Маяковская». Он обратился к примеру великих, но не особенно пролетарских, героев русской истории – Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова. «Немецкие захватчики хотят войны на уничтожение. Хорошо. Они получат ее!»

Это выступление ознаменовало возвращение Сталина в советское сознание после нескольких месяцев, когда его имя избегали соотносить с бедствиями отступления. «Я просмотрел подшивки старых газет с июля по ноябрь 1941-го, – напишет Илья Эренбург много лет спустя, – имя Сталина едва упоминается».

Теперь имя вождя стало неразрывно связано с мужественной обороной столицы. На следующий день, 7 ноября, Сталин принял парад с пустого мавзолея Ленина на Красной площади, когда сквозь падающий снег колонна за колонной мимо него проходили части Красной Армии, которые отправлялись с парада на северо-запад, прямо на фронт. Хитрый Сталин предвидел эффект этого представления и побеспокоился, чтобы событие было снято на кинопленку для иностранной и советской кинохроники.

На следующей неделе ударили жестокие морозы, а 15 ноября возобновилось немецкое наступление. Очень скоро Жукову стало ясно, что основная линия немецкого наступления будет проходить в районе Волоколамска, где 16-я армия Рокоссовского была вынуждена отступать с тяжелыми боями. Жуков пребывал в состоянии сильного психологического стресса, и жестко отругал Рокоссовского. Трудно представить себе двух более разных людей, хотя оба они в свое время были кавалеристами. Приземистый Жуков – клубок энергии и грубого напора. Высокий и элегантный Рокоссовский – неизменное спокойствие и практицизм. Выходец из незнатного рода польской шляхты, Рокоссовский был арестован в самом конце массовых чисток НКВД в рядах Красной Армии. У него было девять стальных зубов, взамен выбитых на «конвейере» допросов. Сталин распорядился освободить Рокоссовского, но время от времени напоминал ему, что это лишь временная уступка. Малейшая ошибка, и он будет возвращен в руки палачей Берии.

17 ноября Сталин подписал приказ всем партизанам «разрушать и сжигать дотла» любые строения в зоне боевых действий, чтобы не оставлять немцам убежища от приближающихся морозов. Судьба гражданских лиц вообще не принималась во внимание. Страдания солдат, особенно брошенных на железнодорожных платформах раненых, также были ужасны. «Станции были завалены человеческими экскрементами и ранеными солдатами в окровавленных бинтах», – пишет офицер Красной Армии.

К концу ноября немецкая Третья танковая армия находилась на расстоянии сорока километров от Москвы на северо-западном участке фронта. Одно из ее передовых подразделений даже захватило плацдарм на канале Москва-Волга. Четвертая танковая армия тем временем достигла точки в шестнадцати километрах от западной окраины Москвы, оттеснив 16-ю армию Рокоссовского. Рассказывают, что заблудившийся в условиях густого тумана мотоциклист полка СС Deutschland въехал прямо в Москву и был застрелен патрулем НКВД рядом с Белорусским вокзалом. Другие немецкие части могли рассматривать луковицы куполов Кремля через достаточно мощные бинокли. Немцы сражались отчаянно, осознавая, что вскоре им предстоит испытать полную силу русской зимы. Однако их войска были измотаны, многие солдаты уже получили обморожения.

Оборонительные работы на подступах к Москве продолжались в лихорадочном темпе. В качестве противотанковых заграждений установили «ежи» – сваренные крест-накрест стальные балки. НКВД организовал «истребительные батальоны» по борьбе с парашютными десантами и диверсиями на ключевых предприятиях, а также – в качестве последней линии обороны. Каждому человеку выдавалась винтовка и десять патронов. Опасаясь окружения Москвы с севера, Сталин приказал Жукову подготовить серию контратак. Но прежде всего он должен был усилить советские войска к северо-западу от Москвы, подвергавшиеся атакам Третьей и Четвертой немецких танковых армий.

Ситуация была критической и на юге страны. В середине октября Группа армий Рундштедта овладела угольным и промышленным Донбассом, и именно тогда же румыны, наконец, взяли Одессу. Одиннадцатая армия Манштейна осадила в Крыму Севастополь, крупнейшую советскую военно-морскую базу. Первая танковая армия быстро продвигалась к Кавказу, оставив пехоту далеко позади. А 21 ноября 1-я танковая дивизия СС Leibstandarte-SS Adolf Hitler под командованием бригадефюрера Зеппа Дитриха, которого Рихтгофен называл «старым добрым боевым конем», вступила в Ростов – ворота Кавказа – и захватила плацдарм на другом берегу реки Дон. Гитлер ликовал. Ему казалось, что расположенные немного южнее нефтепромыслы уже у него в руках. Но передовые танковые части Клейста вырвались слишком далеко – их левый фланг защищали только слабо вооруженные и плохо подготовленные венгерские войска. Маршал Тимошенко воспользовался этим шансом и контратаковал противника, перейдя по льду замерзший Дон.

Рундштедт, осознав, что полноценное наступление на Кавказ невозможно до следующей весны, отвел свои силы обратно к линии по реке Миус, впадающей в Азовское море западнее Таганрога. В это отступление немецких войск, первое за всю войну, разъяренный Гитлер едва мог поверить. Он приказал немедленно прекратить отступление. Рундштедт подал в отставку, которая была сразу же принята. 3 декабря Гитлер вылетел в штаб группы армий «Юг», расположенный в Полтаве, городе, где другой вторгшийся в Россию захватчик, шведский король Карл XII в свое время потерпел сокрушительное поражение. На следующий день Гитлер назначил вместо Рундштедта генерал-фельдмаршала Рейхенау, убежденного нациста, которого Рундштедт пренебрежительно описал как головореза «бегавшего полуголым, все время занимаясь зарядкой».

Но Гитлер был ошеломлен тем, что с решением Рундштедта согласился Зепп Дитрих, командир дивизии СС Leibstandarte-SS Adolf Hitler. А Рейхенау, заверив Гитлера, что не станет отступать, тут же продолжил отвод войск, поставив фюрера перед свершившимся фактом. Гитлер позднее вынужден был компенсировать Рундштедту увольнение, подарив генералу на день рождения 275 тыс. рейхсмарок. Он частенько цинично высказывался о том, как легко подкупить генералов деньгами, имениями и наградами.

Ленинград был спасен от уничтожения отчасти благодаря жесткой манере командования Жукова и самоотверженности его защитников, но главным образом вследствие решения немецкого командования о сосредоточении всех своих сил под Москвой. С тех пор группа армий «Север» оказалась на Восточном фронте в положении бедного родственника: практически не получая подкреплений, но зато в постоянном страхе, что ее очередные части будут переброшены для усиления формирований в центре и на юге. Невниманию к этому участку фронта с немецкой стороны соответствовало еще большее пренебрежение с советской стороны: Сталин несколько раз собирался снять ряд частей защитников Ленинграда для обороны Москвы. Сталин не испытывал теплых чувств к городу интеллигенции, которая смотрела свысока на москвичей и подозрительно благоволила Западной Европе. Трудно сказать, насколько серьезно он рассматривал перспективу сдачи города, но совершенно ясно, что в течение осени и зимы он гораздо больше был озабочен сохранением сил Ленинградского фронта, чем сохранением самого города, не говоря уже о его жителях.

Советские попытки разорвать кольцо блокады извне закончились неудачей, и 54-й армии не удалось выбить немцев с южного берега Ладожского озера. Но по крайней мере защитники все еще удерживали перешеек между городом и озером, благодаря осторожности финнов, не решавшихся наступать на территорию, принадлежавшую СССР до 1939 г.

Блокада постепенно стала привычной, с регулярными обстрелами города немцами в установленные часы. Потери среди гражданского населения возрастали, но в основном от голода. Ленинград фактически превратился в остров. Связь с «Большой землей» возможна была только через Ладожское озеро и по воздуху. Около 2,8 млн мирных жителей оказались в ловушке, а питанием нужно было обеспечить 3,3 млн чел. – с учетом полумиллиона военнослужащих. Распределение продовольствия – для общества, прокламирующего равноправие, – осуществлялось поразительно неравномерно. Партийные чиновники позаботились о том, чтобы их родные и близкие не пострадали от голода. Те, кто контролировал продовольственное снабжение и поставки, вплоть до отдельных хлебных магазинов и столовых, бессовестно пользовались своим положением. Получение же самого элементарного продуктового пайка часто требовало взятки.

Продукты питания были источником власти как для взяточника, так и для правительства, которое уже давно использовало распределение продовольствия для того, чтобы добиться большей покорности населения или наказать неугодных. Рабочие промышленных предприятий, дети и военные получали полный паек, но другие – неработающие жены или подростки – получали лишь паек «иждивенца». Их карточки в народе назывались «смертниками» – пропуском на тот свет. В системе истинно советской социальной иерархии эти категории людей считались «лишними ртами», в то время как партийные боссы получали дополнительный паек, чтобы на сытый желудок принимать решения во имя общего блага.

«С продуктами у нас очень плохо, – отмечал Василий Чуркин в конце октября, находясь на позициях вблизи Шлиссельбурга на Ладоге. – Мы получаем 300 граммов черного, как земля, хлеба и водянистый суп. Лошадей кормим березовыми ветками без листьев, и животные дохнут одно за другим. От павших лошадей жители Березовки и наши солдаты оставляют голые кости. Конину рубят на куски и варят».

Солдатам было намного лучше, чем гражданским. И те, чьи семьи оставались в городе, с нарастающей тревогой ждали зимы. Ходили страшные слухи о людоедстве. Чуркин описывает, как «наш младший сержант Андронов, высокий, широкоплечий парень, полный энергии, совершил ошибку, за которую поплатился жизнью. Интендант отправил его под каким-то предлогом машиной в Ленинград. В то время в Ленинграде голодали больше, чем мы, а у большинства наших там были семьи. Машину с Андроновым задержали в пути. В машине обнаружили консервы, мясо и крупу, которые мы отложили из своих собственных скудных пайков [чтобы передать своим семьям]. Трибунал приговорил Андронова и его начальника к смерти. Его жена с маленьким ребенком были в Ленинграде. Говорят, что ребенка съел их сосед, а жена лишилась рассудка».

Голодающий город нуждался в сильных морозах, чтобы лед на Ладоге окреп и смог выдерживать грузовики для подвоза продовольствия по ледовой дороге. В первую неделю декабря были предприняты рискованные попытки. «Я видел полуторку, – писал Чуркин, – ее задние колеса провалились под лед. В кузове были мешки с мукой, они остались сухими… Кабина грузовика задралась вверх, передние колеса стояли на льду. Я прошел мимо десятка груженых мукой полуторок, вмерзших в лед. Они были первопроходцами «Дороги жизни». В грузовиках никого не было. Жителям Ленинграда придется еще немного подождать уже собранных для них запасов продовольствия». В приозерном поселке Кабона Чуркин увидел, что «по всему берегу, на многие километры, так что не было видно конца, протянулись длинные ряды мешков с мукой и ящиков с продуктами, подготовленными для отправки по льду голодающим Ленинграда».