Текст книги "Забытый язык"

Другой аспект мифа – связь Эдипа со Сфинкс – также указывает на связь Эдипа с матриархальным принципом, как он описан Бахофеном. Сфинкс объявила, что тот, кто сумеет отгадать ее загадку, спасет город от ее гнева. Эдип добивается успеха там, где до него всех постигала неудача, и тем самым делается спасителем Фив. Однако если посмотреть на загадку более внимательно, поражает незначительность загадки по сравнению с наградой за разгадку.

Любой двенадцатилетний сообразительный ребенок мог бы догадаться, что тот, кто ходит сначала на четырех, потом на двух и наконец на трех – это человек. Почему правильная догадка должна быть доказательством таких необыкновенных возможностей, чтобы сделать ее автора спасителем города? Ответ на этот вопрос дает анализ настоящего значения загадки, анализ, который должен следовать принципам толкования мифов и сновидений, разработанным Бахофеном и Фрейдом[47]47
  Они, однако, толкуют миф о Сфинкс иначе, чем мы здесь. Бахофен подчеркивал природу вопроса и утверждал, что Сфинкс определяла человека с точки зрения его земного, материального существования, т. е. с матриархальных позиций. Фрейд видел в загадке символическое выражение сексуального любопытства ребенка.


[Закрыть]. Они показали, что часто наиболее важный элемент реального содержания сновидения или мифа выглядит значительно менее важной или даже незначительной частью очевидного сюжета, в то время как та часть очевидного изложения, на которой делается главный акцент, занимает на самом деле очень скромное место.

Если применить этот принцип к мифу о Сфинкс, то представляется, что важный элемент – не та часть, которая подчеркивается явной формулировкой загадки, а ее разгадка – человек. Переведя слова Сфинкс с символического языка на обычный, мы услышим: «Тот, кто знает, что самый главный ответ, который человек может дать на самый трудный из стоящих перед ним вопросов, – это сам человек, тот может спасти человечество». Сама по себе загадка, ответ на которую не требует большего, чем сообразительность, служит всего лишь завесой, скрывающей настоящий смысл вопроса: значительность человека. Именно этот акцент на значительности человека есть часть принципа матриархального мира, как его описывает Бахофен.

В «Антигоне» Софокл сделал этот принцип основой противостояния Антигоны и Креонта. Для Креонта и патриархального порядка, который он представляет, значение имеют государство, созданные человеком законы и подчинение им. Для Антигоны значение имеют сам человек, законы природы и любовь. Эдип становится спасителем Фив, доказав самим своим ответом на загадку Сфинкс, что принадлежит к тому же миру, который представлен Антигоной и выражаемым ею матриархальным порядком.

Один элемент, содержащийся и в мифе и в «Царе Эдипе» Софокла, казалось бы, противоречит нашей гипотезе – это фигура Иокасты. Если предположить, что она символизирует материнский принцип, возникает вопрос: почему мать гибнет, вместо того чтобы торжествовать, если предложенное здесь объяснение правильно. Ответ на этот вопрос покажет, что роль Иокасты не только не противоречит нашей гипотезе, но, скорее, подтверждает ее. Преступление Иокасты заключается в том, что она не выполнила свой материнский долг: она хотела убить свое дитя, чтобы спасти мужа. С точки зрения патриархального общества, это законное решение, однако с позиций матриархальной этики такое преступление непростительно. Именно Иокаста своим преступлением кладет начало цепи событий, в конце концов приводящих к гибели – ее собственной, ее мужа и ее сына. Чтобы понять это обстоятельство, нельзя упускать из вида тот факт, что миф, каким он был известен Софоклу, уже претерпел изменения в соответствии с патриархальным паттерном, что явная и осознанная точка отсчета носит патриархальный характер, а скрытое и более древнее значение предстает только в завуалированной и часто искаженной форме. Патриархальная система победила, и миф объясняет причины падения матриархата. Он предполагает, что мать, нарушив свой первоочередной долг, обрекла себя на гибель. Окончательное суждение о том, правильна ли такая интерпретация роли Иокасты, должно, впрочем, дождаться анализа «Эдипа в Колоне» и «Антигоны».

В «Эдипе в Колоне» мы видим, как слепой Эдип в сопровождении двух дочерей приходит в окрестности Афин, в рощу, посвященную богиням плодородия. Оракул предсказал, что если Эдип будет похоронен в этой роще, он будет защищать Афины от нашествия врагов. По ходу действия трагедии Эдип сообщает Тезею, царю Афин, о пророчестве оракула. Тезей радостно принимает предложение Эдипа стать посмертным благодетелем Афин. Эдип удаляется в рощу богинь и таинственным образом умирает там; смысл этого не понятен никому, кроме Тезея.

Кто такие эти богини? Почему они предлагают Эдипу убежище? Что имеет в виду оракул, обещая, что, найдя последний покой в этой роще, Эдип вновь обретет роль спасителя и благодетеля?

В «Эдипе в Колоне» Эдип умоляет богинь:

 
О рой могучих, грозноликих дев!
У вас впервые я согнул колени,
Пройдя рубеж аттической земли;
Явите ж милость Фебу, милость мне.
Он сам в тот день неслыханных гаданий
От долгих мук мне отдых предвещал.
«В предельный край, – так молвил он, – придешь ты.
Богинь почтенных[48]48
  Курсив Э. Фромма.


[Закрыть] утомленный гость;
Там склон настанет горемычной жизни,
И будешь ты приявшим – благостыней,
Изгнавшим же – нещадною грозой».
 

Эдип называет богинь «могучими, грозноликими девами» и «почтенными богинями». Почему же они грозноликие, если это богини его последнего упокоения, обещающие ему со временем покой? Почему хор говорит:

 
«С чужбины, с чужбины этот старец в наш
Край прибрел: не дерзнул бы он
Так своей осквернить стопой
Рощу сильных, суровых дев…
Их мы назвать дрожим.
Да, без оглядки мы проходим
Мимо, робкой молитвы вздох
Им мы голосом тихим шлем»[49]49
  Софокл. Эдип в Колоне. / пер. Ф. Ф. Зелинского. – М.: Наука, 1990.


[Закрыть].
 

Ответ на эти вопросы может быть найден только в том принципе толкования, применимом и к мифам и к сновидениям, который использовали Бахофен и Фрейд. Если элемент, появившийся в мифе или в сновидении, принадлежит гораздо более ранней фазе развития и не является частью осознанной системы отсчета во время окончательного формирования мифа, этот элемент часто обладает качеством чего-то грозного и пугающего. Коснувшись чего-то скрытого и запретного, сознание испытывает страх особого рода – страх перед неведомым и таинственным.

Гёте в одном из наименее понятых отрывков из «Фауста» касается проблемы трепета перед таинственными матерями в духе, очень сходном с выраженным Софоклом в «Эдипе в Колоне». Мефистофель говорит:

 
Я эту тайну нехотя открою.
Богини высятся в обособленье
От мира, и пространства, и времен.
Предмет глубок, я трудностью стеснен.
То – Матери.
 
 
Фауст (испуганно)
Что? Матери?
 
 
Мефистофель
В смятенье
Ты сказанным как будто приведен?
 
 
Фауст
Да. Матери… Звучит необычайно.
 
 
Мефистофель
Всегда такими и бывают тайны.
Да и нельзя иначе. Сам прикинь:
Мы называем нехотя богинь,
А вам непостижимы их глубины.
Они нужны нам, ты тому причиной[50]50
  Гёте И. Фауст. / пер. Б. Пастернака. – Л.: ГИХЛ, 1953.


[Закрыть].
 

Здесь, как и в трагедии Софокла, чувство благоговения и ужаса связано с одним упоминанием богинь, принадлежащих к древнему миру, изгнанному теперь из света дня и из сознания.

Как видно из этого короткого отрывка, Гёте предвосхитил теорию Бахофена; согласно дневнику Эккермана (запись от 10 января 1830 года), Гёте упомянул, что, читая Плутарха, обнаружил, «что в греческой античности о матерях говорили как о богинях». Данный отрывок из «Фауста» представлялся загадочным большинству комментаторов, которые пытались объяснить образы матерей как отзвук идей Платона: как бесформенные явления внутреннего мира духа. Действительно, это остается загадкой, если только не понимать текст в свете открытий Бахофена.

Именно в роще, посвященной этим «грозноликим» богиням, скиталец Эдип наконец находит покой и свой истинный дом. Эдип, хоть и является мужчиной, принадлежит к миру этих матриархальных богинь, и его сила заключена в связи с ними.

Возвращение Эдипа в рощу богинь служит самым важным, хотя и не единственным ключом к пониманию его положения как представителя матриархального порядка. Софокл дает и еще одно очень ясное указание на матриархат, заставив Эдипа упомянуть о матриархате в Египте[51]51
  Здесь Софокл, возможно, следует Геродоту.


[Закрыть], когда он говорит о своих дочерях, превознося их:

 
Что это! Видно, у египтян нравам
Они учились и укладу жизни!
Там, говорят, мужчины в теремах
Сидят у кросен, жены ж той порою
Вне дома средства к жизни промышляют.
Так и у вас. Те, коим долг велит
Нести обузу трудовой заботы —
Как девы, нежатся в тени хором,
И вместо них уход за горемычным
Лежит на вас[52]52
  Софокл. Эдип в Колоне. / пер. Ф. Ф. Зелинского. – М.: Наука, 1990.


[Закрыть].
 

Ту же мысль продолжает Эдип, когда сравнивает своих дочерей с сыновьями. Он говорит об Антигоне и Исмене:

 
Они – мои спасительницы; пищей
Я им обязан, в бедственных скитаньях
Мужей я в них, не слабых жен нашел,
А вам отец – кто хочет, но не я.
 

Мы уже поднимали вопрос о том, что, если инцест – суть преступления Эдипа, трагедия должна была бы говорить нам о том, что Эдип влюбился в Иокасту, не подозревая, что она – его мать. В «Эдипе в Колоне» Софокл устами Эдипа сам отвечает на этот вопрос. Брак с Иокастой не был следствием его желания или решения; царица стала одной из наград спасителю города:

 
Греховным браком меня опутал
Народ: ничего не знал я…
Ах, не такою наградой спасителя
Почтить был должен град…
 

Мы уже указывали на тот факт, что главная тема трилогии, конфликт между отцом и сыном, полное выражение находит в «Эдипе в Колоне»; здесь взаимная ненависть не является, как в «Царе Эдипе», бессознательной; действительно, здесь Эдип очень хорошо осознает свою ненависть к сыновьям, которых он обвиняет в нарушении вечного закона природы. Он заявляет, что его проклятье – сильнее мольбы его сыновей, обращенной к Посейдону:

 
Проклятия падут на твой престол,
Коль в небе место есть исконной Правде,
Блюстительнице Зевсовых законов[53]53
  Дике, богиня правосудия, охраняет вечный закон природных уз, а не установленный человеком закон о первородстве.


[Закрыть].
 

Одновременно Эдип высказывает ненависть и к своим родителям, обвиняя их в намерении пожертвовать его жизнью. В «Эдипе в Колоне» нет указаний на то, что враждебность сыновей к Эдипу как-то связана с мотивом инцеста. Единственная мотивация, о которой идет речь в трагедии, – стремление к власти и соперничество из-за нее с отцом.

Окончание «Эдипа в Колоне» еще больше проясняет значение связи Эдипа с хтоническими богинями.

После молитвы хора «невидимым богиням», «вечной богине» вестник сообщает о том, как умер Эдип. Он попрощался с дочерьми и, сопровождаемый – но не ведомый – Тезеем, направился к святилищу богинь. Он, по-видимому, не нуждался в помощи, ибо наконец находится дома и знает дорогу. Вестник видит:

 
Стоит Тезей, рукою заслоняя
Глаза свои, как будто некий ужас
Возник пред ним, невыносимый зренью.
 

Здесь снова обнаруживается акцент на чем-то, внушающем благоговение и ужас. Строки, следующие за приведенной цитатой, показывают смешение матриархальной системы и пришедшей к власти патриархальной. Вестник сообщает, что Тезей

 
…к земле склонясь,
И к ней и к дому всех богов – Олимпу
Единую молитву обратил.
 

Окончание описания смерти Эдипа показывает то же смешение матриархальной и патриархальной систем. Вестник продолжает:

 
Но как Эдип скончался, рассказать
Никто не может – лишь один Тезей.
Ни огненная молния богов
Его не похищала, ни от моря
Вдруг вставший вихрь его не уносил.
Присутствовал ли там богов посланец?
Иль каменные недра перед ним
Земля сама приветливо разверзла?
Так, без стенаний, горести и мук
Пропал Эдип, всех более из смертных
Достойный изумленья… Кто сочтет
Безумной речь мою, тот сам безумен!
 

Вестник озадачен; он не знает, к кому попал Эдип – к богам небесным или к богам подземным, в мир отцов или в мир матерей. Однако мы можем быть уверены: в том виде, в каком миф был записан через столетия после того, как матери-богини были побеждены олимпийскими богами, такое сомнение может быть только выражением тайной уверенности в том, что Эдип попал к тем, кому принадлежит, – к матерям.

Окончание «Эдипа в Колоне» совершенно отлично от того, чем кончается «Царь Эдип». В последнем судьба Эдипа представляется решенной: он трагический преступник, грех которого навсегда отрезал его от семьи и от людей вообще, обреченный на отверженность, к которому все относятся с отвращением, хотя, может быть, и с жалостью. В первом он умирает, окруженный любящими дочерьми и новыми друзьями, чьим благодетелем он становится, не с чувством вины, а убежденный в своем праве, не как отверженный, а как тот, кто наконец нашел свой дом – обрел единство с землей и с правящими там богинями.

Трагическая вина, пронизывающая «Царя Эдипа», снята с него, и остается только один конфликт, все такой же горький и неразрешимый – конфликт между отцом и сыном.

Конфликт между патриархальным и матриархальным принципами – тема третьей части трилогии, «Антигоны». Здесь фигура Креонта, бывшая довольно неотчетливой в двух первых трагедиях, делается яркой и определенной. Он становится тираном в Фивах после гибели двоих сыновей Эдипа: один был убит при нападении на город в надежде захватить власть, другой погиб, защищая свой трон. По приказу Креонта законного царя хоронят с почестями, а претендент должен остаться непогребенным – по греческим обычаям это величайшее унижение и позор. Принцип, который олицетворяет Креонт, – верховенство закона и государства над узами крови, подчинение власти вместо следования естественному закону гуманности. Антигона отказывается нарушить закон крови и единства всех людей ради авторитарного, иерархического принципа.

Два начала, которые защищают Креонт и Антигона, – это те, которые Бахофен характеризовал как противостоящие друг другу патриархальный и матриархальный принципы. Матриархальный порядок основан на кровном родстве как на фундаментальных и нерушимых узах, равенстве всех людей, уважении к жизни человека и любви. Согласно патриархальному принципу, связь между мужем и женой, между правителем и подданным важнее кровных уз. Это принцип порядка и власти, подчинения и иерархии.

Антигона представляет матриархальное начало и тем самым становится несгибаемой противницей представителю патриархальной власти – Креонту. Исмена, в отличие от нее, смиряется с поражением и уступает победившим патриархальным порядкам; она – символ женщин, склонившихся перед доминированием мужчин. Софокл очень ясно показывает ее роль, когда она говорит Антигоне, решившей воспротивиться приказу Креонта:

 
Лишь мы теперь остались. Всех позорней
Погибнем мы, когда, поправ закон,
Нарушим власть и волю мы царя.
Опомнись! В женской родились мы доле;
Не нам с мужами враждовать, сестра.
Им власть дана, мы – в подданстве; хотя бы
И горшим словом оскорбил нас вождь —
Смириться надо. Помолюсь подземным,
Чтоб мне простили попранный Завет,
Но власть имущим покорюсь: бороться
Превыше силы – безрассудный подвиг[54]54
  Софокл. Антигона. / пер. Ф. Ф. Зелинского. —М.: Наука, 1990.


[Закрыть].
 

Исмена принимает власть мужчин как высшую норму; принимает поражение женщин: «Не нам с мужами враждовать». Ее верность богиням выражается только в том, что она молит простить ей подчинение власти правителя.

Гуманистический принцип матриархального мира с его акцентом на величии и достоинстве человека находит прекрасное мощное выражение, когда хор славит силу человека:

 
Много в природе дивных сил,
Но сильней человека – нет.
Он под вьюги мятежный вой
Смело за море держит путь;
Кругом вздымаются волны —
Под ними струг плывет.
Почтенную в богинях Землю,
Вечно обильную мать, утомляет он;
Из году в год в бороздах его пажити,
По ним плуг мул усердный тянет.
 

Конфликт между двумя принципами разворачивается при дальнейшем развитии сюжета трагедии. Антигона настаивает на том, что закон, которому она подчиняется, – это не закон олимпийских богов. Ее закон для людей «был ими к жизни призван не вчера: живет он вечно, и никто не знает, с каких он пор явился меж людей», и можно добавить, это закон погребения, возвращения к матриархальной религии. Антигона защищает единство людей и принцип всеохватывающей материнской любви: «Делить любовь – удел мой, не вражду».

Для Креонта наивысшая ценность – подчинение власти; человеческое единство и любовь, если они вступают в конфликт с послушанием, должны уступить. Он должен победить Антигону ради поддержания патриархальной власти и вместе с этим – своей мужественности.

 
Не мужем буду я – она им будет, —
Коль власть мою ей в поруганье дам.
 

Креонт недвусмысленно высказывает авторитарный, патриархальный принцип:

 
Ты прав, мой милый.
Пред отцовской волей
Все остальное отступать должно.
Затем и молим мы богов о детях,
Чтоб супостатов наших отражали
И другу честь умели воздавать.
А кто и в сыне не нашел опоры —
Что скажем мы о нем?
Не ясно ль всем,
Что для себя он лишь кручину создал
И смех злорадный для врагов своих?
Нет, нет, дитя!
Не допусти, чтоб нега
Твой ясный разум обуяла; женской
Не покоряйся прелести, мой сын!
Кто с лиходейкой делит ложе – верь мне,
Морозом веет от таких объятий!
Нет горше язвы, чем негодный друг.
Отринь и ты ее, презренья полный:
Она нам – враг. Пускай во тьме подземной
Себе другого ищет жениха!
Я уличил ее уликой явной
В том, что она одна из сонма граждан
Ослушалась приказа моего;
Лжецом не стану я пред сонмом граждан:
Пойми меня, мой долг – ее казнить.
И пусть взывает к родственному Зевсу:
Когда в родстве я зародиться дам
Крамоле тайной – вне родства, бесспорно,
Еще пышнее расцветет она.
Нет. Кто в кругу домашних безупречен,
Тот и гражданский долг исполнит свято;
Напротив, кто в безумном самомненье
Законы попирает, кто властям
Свою навязывает волю – мною
Такой гордец отвержен навсегда.
Кого народ начальником поставил,
Того и волю исполняй – и в малом,
И в справедливом деле, и в ином.
Кто так настроен, тот – уверен я —
Во власти так же тверд, как в подчиненье.
Он в буре брани на посту пребудет,
Соратник доблестный и справедливый.
А безначалье – худшее из зол.
Оно народы губит, им отрава
В глубь дома вносится, союзной рати
В позорном бегстве узы рвет оно.
Но где надежно воинство – его там
Ряды блюдет готовность послушанья.
Храни же свято стяг законной власти,
Не подчиняя женщине ума.
Уж если пасть нам суждено – от мужа
Падем, не в женской прелести сетях!
 

Власть в семье и власть в государстве – две связанные друг с другом ценности, которые защищает Креонт. Сыновья – собственность их отцов, и их функция – быть «пригодными к службе» для отца. «Pater potestas»[55]55
  Власть отца (лат.).


[Закрыть] в семье есть основа власти правителя в государстве. Граждане – собственность государства и его правителя, а «безначалье – худшее из зол».

Гемон, сын Креонта, отстаивает те же принципы, что и Антигона. Хотя сначала он пытается смягчить и уговорить отца, но увидев, что тот не пойдет на уступки, Гемон открыто заявляет о своей позиции. Он полагается на разум – «высший то дар богов для смертных» – и на волю народа. Когда Креонт обвиняет Антигону в том, что она поражена недугом непокорности, Гемон решительно возражает: с этим не согласен ни он, «ни всенародный глас фивян».

На слова Креонта «Своей мне волей править иль чужою?» Гемон отвечает: «Единый муж – не собственник народа. Попробуй самодержцем быть в пустыне!»

Креонт возвращает спор к главному моменту: «Жене ты покорился, вижу я!» Гемон в ответ указывает на то, что речь идет о матриархальных богинях: «Нет; и о нас с тобой, и о богах».

Теперь два принципа сформулированы с полной ясностью, и конец трагедии только доводит действие до окончательной развязки. По приказу Креонта Антигона заживо погребена в пещере – в этом снова видно символическое выражение ее связи с подземными богинями. Снова появляется прорицатель Тиресий, который в «Царе Эдипе» поведал Эдипу о его преступлении; теперь он говорит Креонту о его преступлении. Охваченный паникой, Креонт уступает и пытается спасти Антигону. Он бросается к пещере, где она замурована, но Антигона уже мертва. Гемон пытается убить отца, но когда это ему не удается, кончает жизнь самоубийством. Узнав о судьбе сына, жена Креонта Эвридика убивает себя, прокляв мужа – убийцу ее детей. Креонт видит полное крушение своего мира и поражение своих принципов. Он признает собственное моральное банкротство, и трагедия заканчивается его признанием:

 
Да, никто другой не виновен в том.
И тебя, мой друг, я один убил,
Я, – один лишь я. Слуги верные,
Уведите в глушь поскорей меня —
Вознесен был я – стал ничем теперь.
 
 
Да, ведите в глушь безрассудного,
Что и сыну дал смерть невольную,
И тебе, жена! О несчастный я!
Здесь – убитый мной, там – убитая!
Страшной тяжестью, нестерпимою
На главу мою рок обрушился.
 

Теперь мы можем ответить на вопросы, поставленные вначале. Является ли центральной темой мифа об Эдипе, как он представлен в трилогии Софокла, преступление кровосмешения? Служит ли убийство отца символическим выражением порожденной ревностью ненависти? Хотя окончание «Царя Эдипа» делает ответ неясным, то, чем кончается «Антигона», едва ли оставляет сомнения. В конце концов поражение терпит не Эдип, а Креонт и вместе с ним принцип авторитаризма, власти человека над человеком, доминирования отца над сыном, господства диктатора над народом. Если мы принимаем теорию существования матриархальных форм общества и религии, то остается мало сомнений в том, что Эдип, Гемон, Антигона являются выразителями древних принципов матриархата в противоположность Креонту, отстаивающему патриархальное господство и подчинение[56]56
  Великий мыслитель Гегель за много лет до Бахофена рассматривал конфликт, описанный в «Антигоне», в том же свете. Он говорит об Антигоне: «но боги, которых она почитает, – это подземные боги Аида, являющиеся богами внутреннего чувства, любви, кровных уз, а не дневными богами свободной самосознательной жизни народа и государства» (Гегель. Эстетика. – Т. 2. – М. : Искусство, 1969. Ср. с его же «Философией религии» – М. : Мысль, 1977). В этом утверждении Гегель настолько на стороне государства и его законов, что даже определяет принципы Креонта как принципы «свободной жизни народа и государства», несмотря на неопровержимые свидетельства того, что Креонт представляет не свободу, а диктатуру. Учитывая эти односторонние симпатии Гегеля, тем более важно отметить, что он так четко определяет Антигону как носительницу тех принципов любви, кровных уз и чувства, которые, как позднее выявил Бахофен, характерны для матриархального уклада. Приверженность Гегеля принципам патриархата неудивительна, но такая приверженность выглядит неожиданной в работах Бахофена. Тем не менее отношение Бахофена к матриархату было весьма неоднозначным. Казалось бы, он любит матриархат и ненавидит принципы патриархата, но, будучи убежденным протестантом и веря в прогресс разума, считает, что патриархат выше матриархата. Во многих его работах проявляются симпатии к матриархату. Но нередко, и это относится в частности к данному им краткому толкованию мифа об Эдипе, он, подобно Гегелю, оказывается на стороне победивших олимпийских богов. Бахофен считает, что Эдип стоит на границе матриархата и патриархата. Тот факт, что он не знает, кто его отец, указывает на его матриархальное происхождение, где главное – мать; но то, что он в конце концов узнает, кто его настоящий отец, знаменует, по мнению Бахофена, начало эпохи патриархальной семьи, в которой подлинный отец известен. «Эдип, – говорит он, – связан с переходом к более высокому уровню существования. Это одна из тех великих фигур, чьи страдания и боль ведут к лучшей форме человеческой цивилизации; это один из тех, кто, уходя корнями в старый порядок вещей, в то же время принес себя в жертву и стал основанием новой эпохи». Бахофен подчеркивает, что внушающие ужас богини-матери, эринии, подчинились миру Аполлона и что связь с ними Эдипа означает победу патриархата. Мне представляется, что Бахофен в своем толковании не отдает должное тому факту, что морально Креонт потерпел поражение, хотя он и единственный, кто выжил физически, что символизирует победу патриархата. Можно допустить, что Софокл хотел выразить мысль о том, что патриархат победил, но он потерпит поражение, если не вберет в себя гуманистические принципы древнего матриархального уклада.


[Закрыть].

Наша интерпретация, впрочем, нуждается в дополнении другим соображением. Хотя противостояние Эдипа, Антигоны и Гемона, с одной стороны, и Креонта – с другой, приводит на память конфликт между патриархальным и матриархальным принципами и особенно их мифическими элементами, его также следует понимать в терминах специфической политической и культурной ситуации во времена Софокла и его реакции на нее.

Пелопоннесская война, угроза политической независимости Афин, чума, поразившая город в начале войны, помогали ослаблению прежних религиозных и философских традиций. Конечно, нападки на религию были не новы, но они достигли вершины в учениях софистов – противников Софокла. Он особенно противостоял тем софистам, которые не только приветствовали деспотизм интеллектуальной элиты, но и объявляли неограниченный эгоизм моральным принципом. Этика себялюбивых суперменов, развивавшаяся этим крылом софистов, и их аморальный оппортунизм были полной противоположностью философии Софокла. В образе Креонта Софокл показал представителя этой школы софистов; высказывания Креонта напоминали речи софистов даже по стилю и экспрессии[57]57
  Ср. Калликла в диалоге Платона «Горгий» и Фрасимаха в его «Государстве».


[Закрыть].

В своих возражениях софистам Софокл дал новое выражение старых религиозных традиций народа с акцентом на идеях любви, равенства и справедливости. «Религиозное мировоззрение Софокла прежде всего связано не с официальной религией государства, а с теми вторичными силами, которые всегда были ближе к верованиям народных масс, чем аристократы-олимпийцы, и к которым люди снова обратились в связи с опасностями Пелопоннесской войны»[58]58
  Wilhelm Schmid. Geschicte der Griechischen Literatur. 1. Teil, in «Handbuch der Altertumswissenschaften». Munich, 1934.


[Закрыть]. Эти «вторичные силы» всегда отличались от аристократических олимпийских богов, и в них легко узнать богинь матриархального мира.

Мы видим, таким образом, что взгляды Софокла, выраженные в трилогии об Эдипе, следует понимать как сочетание его противоречий с современным ему софизмом с симпатией к древним неолимпийским религиозным идеям[59]59
  Интересно отметить, что такое же сочетание прогрессивных политических взглядов и приверженности старым принципам мифического матриархата можно встретить в XIX веке в работах Бахофена, Энгельса и Моргана (см. мою статью «Zur Rezeption der Muterrechtstheorie» («О теории материнского права») в «Zeitschrift fur Sozialforschung» III. 1934; см. также: Kestl W. Sophokles und Sophistik (Софокл и софистика) // Classical Philology. Chicago, 1910. V. 5. P. 129).


[Закрыть]. Во имя этого он провозглашал идею того, что достоинство человека и святость человеческих уз никогда не должны подчиняться негуманным авторитарным требованиям государства или оппортунистическим соображениям[60]60
  Проблема враждебности между отцом и сыном имела большое значение и в личной жизни Софокла. Его сын Иофон подал в суд на своего престарелого отца, требуя лишить его права управлять своими делами; Софокл победил в этом процессе.


[Закрыть].