Текст книги "Забытый язык"

Особый интерес представляет талмудическая интерпретация символов. Она перекликается с представлениями Фрейда, как, например, при толковании сна о том, что кто-то «поливает оливковое дерево оливковым маслом». Согласно интерпретации, этот сон символизирует инцест. Если мужчине снится, что его глаза целуют друг друга, это символизирует сексуальное сношение с сестрой. Однако в то время как символы не сексуальной природы имеют сексуальное значение, собственно сексуальные символы интерпретируются как означающие нечто не сексуальное. Так, Талмуд говорит: если человеку снится, что он совокупляется со своей матерью, это предвещает ему надежду на обретение великой мудрости. Тот же, кому снится близость с замужней женщиной, может быть уверен в собственном спасении. Талмудическое толкование явно основывается на идее о том, что символ всегда олицетворяет что-то другое; таким образом, символ, который сам по себе сексуален, должен означать что-то отличное от своего прямого значения. Впрочем, делается интересная оговорка. Мужчина, которому снится сношение с замужней женщиной, может быть уверен в своем спасении только в том случае, если он не знал раньше приснившейся ему женщины и если, засыпая, не испытывал сексуального желания. Если же он питал вожделение или если даже мельком был знаком с приснившейся ему женщиной, следует ожидать, что общее правило, согласно которому символ олицетворяет что-то другое, окажется недействующим, а сексуальный символ будет выражением сексуального желания.

Средневековое толкование сновидений в значительной мере следует тем же принципам, которые мы встречаем в классической античности. Синезий Киренский, живший в IV веке, дает одно из самых точных и изящных изложений теории, согласно которой сны порождаются повышенной способностью к прозрению во время сна.

«Если сны предсказывают будущее, если видения, являющиеся разуму во сне, дают какое-то божественное указание на грядущие события – сны будут одновременно правдивыми и туманными, и истина будет присутствовать и в самой их туманности. «Скрыли великие боги жизнь смертных густой пеленою» [Гесиод].

Меня не удивляет, что некоторые благодаря сну обнаруживают сокровище, что человек может уснуть невежественным, а после беседы с музами во сне проснуться талантливым поэтом, как в мое время случалось с некоторыми и в чем нет ничего странного. Я уж не говорю о тех, кому во сне открылась опасность, им угрожающая, или кто узнал о лекарстве от своей болезни. Однако когда сновидение открывает путь к совершенному пониманию истины душой, не желавшей ранее такого понимания, не помышлявшей о том, чтобы возвыситься над природой и проникнуть в сферу разума, от которой она так удалилась, что и не знает, откуда пришла, – вот это, говорю я, и есть самое чудесное и таинственное.

Если кто-то считает невероятным то, что душа таким образом может вознестись в высшие сферы, и не верит, что путь к этому блаженному союзу показывает воображение, пусть тот послушает священных оракулов, когда они говорят о разных дорогах, ведущих в высшие сферы. После перечисления разных средств, которые помогают восшествию души благодаря пробуждению и развитию ее сил, они говорят: «Обучением одни просвещаются, другие вдохновлены во сне» [Пророчества Сивиллы].

Ты видишь, на какое различие указывает оракул: с одной стороны, озарение, с другой – научение; первое случается во сне, последнее, говорит оракул, есть обучение бодрствующего человека. Когда человек не спит, его всегда наставляет человек, но во сне знание исходит от Бога.

Благодаря своему характеру прозрение во сне доступно всякому, оно простодушно и безыскусно; оно исключительно рационально и священно, потому что не прибегает к насилию; его можно испытать где угодно, ему не помеха потоки, скалы и волны – тем самым оно истинно божественно. Для дивинации нет нужды пренебрегать своими занятиями или бросать свое дело хоть на мгновение… Никому не нужно прекращать работу и ложиться спать с целью увидеть сон. Ведь тело не может выдержать долгого бодрствования по ночам: это время природа повелела нам посвящать отдыху, который приносит нам нечто более драгоценное, чем просто сон; эта естественная потребность становится источником удовольствия, и мы спим не просто для того, чтобы жить, но чтобы узнать, как жить хорошо.

Однако при дивинации во сне каждый из нас – сам себе подходящий инструмент; что бы мы ни делали, нам не уйти от собственного оракула, он следует за нами повсюду – в путешествиях, на войне, в общественной жизни, в занятиях сельским хозяйством, в торговых делах. Законы ревнивой республики не запрещают дивинации; если бы запрещали, оказались бы бессильны, ибо как можно доказать такое преступление? Какой вред в том, чтобы спать? Ни один тиран не может запретить видеть сны, а еще менее – преследовать своих подданных за то, что они спят: было бы глупостью приказать невозможное и нечестием противиться воле природы и Бога.

Так посвятим же себя толкованию снов все мы – мужчины и женщины, юноши и старики, богатые и бедные, частные лица и магистраты, горожане и сельские жители, ремесленники и ораторы. Тут нет привилегий – ни по полу, ни по возрасту, ни по состоянию или занятию. Сон доступен для всех, это оракул, который всегда готов быть нашим безошибочным молчаливым советником; в этих новых таинствах каждый одновременно и жрец, и вновь посвященный. Сновидения, как и гадания, объявляют нам о будущих радостях и через предвкушение обещанного счастья продлевают наше удовольствие; они предупреждают о подстерегающих нас напастях, чтобы мы могли быть настороже. Сладостные обещания надежды, столь дорогие человеку, предусмотрительные расчеты, рожденные страхом, – все они приходят к нам через сны. Нет ничего более питающего наши надежды, столь благого, столь великого и драгоценного, что без него мы не смогли бы, как говорят самые просвещенные софисты, поддерживать нашу жизнь»[27]27
  Цит. по World of Dreams. An Antology. N.Y., 1947.


[Закрыть].

Сходными со взглядами Синезия являются теории еврейских последователей Аристотеля XII–XIII веков. Величайший из них, Маймонид, утверждал, что сновидения, как и пророчества, есть следствие обострившегося во время сна воображения. Способен ли сам сновидец отделить рациональную часть от символического покрова или ему требуется помощь толкователя, зависит от степени, в которой прозрение скрыто за символами, и от силы разума сновидца[28]28
  Gutman. Die Philosophie des Judentums. Munich, 1933.


[Закрыть].

Фома Аквинский различает четыре вида снов:

«Как уже было сказано, предсказание суеверно и незаконно тогда, когда оно основано на ложном мнении. Поэтому нам надлежит рассмотреть то истинное, которое содержится в предвидении будущего по сновидениям. Итак, в одних случаях сон может являться причиной будущих событий, например когда человеческий ум обеспокоен приснившимся, вследствие чего начинает к чему-то стремиться или чего-то избегать. В других случаях сны являются знаками будущих событий – в той мере, в какой сон и будущее событие вместе связаны с некоторой общей им причиной, и таким вот образом будущее нередко становится известным благодаря сновидениям. Следовательно, далее мы должны рассмотреть то, что является причиной снов и может ли она быть также причиной будущих событий или сообщать знание о них. Итак, надлежит заметить, что причина снов в одних случаях может находиться в нас, а в других – вне нас. Внутренняя причина снов бывает двоякой. Одна относится к душе, а именно в той мере, в какой то, что занимает человеческие помыслы и расположения во время бодрствования, проникает в его воображение во время сна. Такого рода причина сновидений не является причиной будущих событий, поскольку такие сны связаны с будущими событиями акцидентно и любое их совпадение друг с другом тоже акцидентно. Другая же внутренняя причина снов относится к телу, поскольку внутреннее расположение тела может вызывать сообразующееся с этим расположением движение в воображении; так, человеку, в [теле] которого излишне много холодных телесных жидкостей, может сниться, что он находится в воде или снегу, и потому врачи настаивают на том, чтобы мы обращали внимание на сны, дабы с их помощью они могли выявить наши внутренние расположения. И точно так же внешняя причина сновидений бывает двоякой, телесной и духовной. Телесной, когда на воображение спящего воздействует или окружающий воздух, или небесное тело, в результате чего спящему представляются некие образы, соответствующие расположению небесных тел. Духовная же причина в некоторых случаях связана с Богом, Который через посредство служебных ангелов открывает людям нечто в их снах, согласно сказанному [в Писании]: «Если бывает у вас пророк Господень, то Я открываюсь ему в видении (во сне говорю с ним)» (Чис. 12: 6). Однако в других случаях то, что людям в их снах представляются некие образы, связано с действиями демонов, что означает, что они иногда показывают некоторые будущие вещи тем, кто вступил с ними в незаконный сговор. Поэтому нам надлежит говорить, что нет ничего незаконного в том, чтобы использовать сны для предвидения будущего, если эти сны обусловлены божественным откровением или некоторой естественной причиной, внутренней или внешней, в той мере, в какой эта причина является действенной. Но если они обусловлены действиями демонов, с которыми вступили в сговор или явно, призвав их для этой цели, или неявно, пытаясь предсказывать вне поля действенности [причины], то тогда речь идет о незаконном и суеверном предсказании. Сказанного достаточно для ответа на все возражения»[29]29
  Фома Аквинский. Сумма теологии. / пер. А. А. Юдина, С. И. Еремеева. – Часть II–II. Вопросы 47–122. – Киев: Ника-Центр, 2013.


[Закрыть].

Фома Аквинский, как и Артемидор и другие, полагал, что некоторые сны посланы Богом. Те сновидения, которые он интерпретирует как порожденные душой видящего сон, понимаются им, в отличие от Маймонида, не как выражение высочайших способностей разума, а как плод воображения, занятого теми же желаниями и интересами, что и во время бодрствования. Интересно отметить, что Фома Аквинский, подобно индийским и греческим мыслителям, придерживается мнения, что символы сновидения указывают на определенные соматические процессы и что внутреннее соматическое состояние может быть выявлено благодаря толкованию сновидения.

Современная интерпретация сновидений (начиная с XVII века) по сути является вариациями теорий античности и Средневековья, хотя и появились некоторые новые тенденции.

Если теория, согласно которой сновидения могут быть выражением соматических недомоганий, высказывалась несколькими его предшественниками, то Гоббс полагает, что все сны есть результат действия физиологических стимулов; этот взгляд широко распространен до настоящего времени и часто используется для опровержения позиции Фрейда.

«Так как мы видим, что сновидения порождаются раздражением некоторых внутренних частей тела, то разные раздражения необходимо должны вызвать различные сны. Вот почему пребывание в холоде порождает страшные сны и вызывает мысль и образ чего-то страшного (ибо движение от мозга к внутренним частям и от внутренних частей к мозгу бывает взаимно); и так как гнев порождает жар в некоторых частях тела, когда мы бодрствуем, то слишком сильное нагревание тех же частей, когда мы спим, порождает гнев и вызывает в мозгу образ врага. Точно так же если естественная красота вызывает желание, когда мы бодрствуем, а желание порождает жар в некоторых других частях тела, то слишком большой жар в этих частях, когда мы спим, вызывает в мозгу образы прекрасного. Короче говоря, наши сновидения – это обратный порядок наших представлений наяву. Движение в бодрствующем состоянии начинается на одном конце, а во сне – на другом»[30]30
  Гоббс Г. Избр. произв. в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1964.


[Закрыть].

Неудивительно, что философы эпохи Просвещения скептически относились ко всем утверждениям о том, что сновидения посылаются Богом и могли бы использоваться в целях дивинации.

Вольтер развенчивает идею пророческих снов, а предсказания называет суеверной чепухой. Однако несмотря на такой подход, он полагает, что, если сны часто порождаются соматическими стимулами и излишествами «страстей души», можно также использовать обостряющиеся во сне высочайшие способности разума.

«Мы должны вслед за Петронием признать: quidquid luce, tenebris agit [что действует днем, то и ночью]. Я знавал адвокатов, произносивших во сне речи, математиков, которым удавалось решать во сне задачи, и поэтов, слагавших стихи. Мне и самому случалось сочинять во сне стихи, и совсем недурные. Поэтому неоспоримо, что во сне так же, как во время бодрствования, рождаются логичные идеи, возникающие несомненно независимо от нас. Во сне мы мыслим так же, как двигаемся в своих постелях, и наша воля не воздействует ни на то ни на другое. Отец Мальбранш прав, утверждая, что мы не способны сами рождать идеи. Почему мы должны больше властвовать над ними, когда бодрствуем, чем когда спим?»[31]31
  Voltaire. A Philophical Dictionary.


[Закрыть]

Взгляды Канта сходны с теорией сновидений Вольтера. Он тоже полагал, что во сне нам не являются видения или священные озарения. Сновидения «просто вызваны расстроенным желудком». Однако Кант также утверждал и следующее:

«Я скорее предполагаю, что эти представления во сне могут быть более ясными и более широкими, чем даже самые ясные во время бодрствования, так как этого нужно ожидать от такого деятельного существа, как душа, когда внешние чувства находятся в состоянии полного покоя. Правда, так как тело человека в это время не ощущается, то при пробуждении отсутствует сопровождающая его идея, которая при предшествовавшем состоянии мыслей, принадлежавших одной и той же личности, могла бы прийти на помощь сознанию. Действия лунатиков, которые иногда в этом состоянии обнаруживают больше ума, чем обычно, хотя они ничего об этом не помнят при пробуждении, подтверждают возможность того, что я предполагаю относительно глубокого сна. Напротив, сновидения, т. е. представления спящего, о которых он вспоминает при пробуждении, сюда не относятся, потому что тогда человек спит не полностью; в какой-то степени он ясно воспринимает и вплетает действия своей души во впечатления внешних чувств. Вот почему он потом их вспоминает отчасти, но и в них он находит одни только дикие и нелепые химеры, какими они должны быть, так как в них идеи фантазии и образы внешних чувств перепутаны между собой»[32]32
  Кант И. Собр. соч.: в 8 т. / пер. Б. А. Фохта. Т. 2. Грезы духовидца. – М.: ЧОРО, 1994.


[Закрыть].

Гёте также подчеркивает увеличение нашей способности к рациональному мышлению во сне. Когда Эккерман рассказал ему о своем поэтическом сновидении, Гёте заключил: «Как видите, музы являются нам и во сне, да еще осыпают нас милостями; не станете же вы отрицать, что в состоянии бодрствования вам бы не удалось придумать нечто столь изящное и своеобразное».

Во сне не только сила воображения больше, чем во время бодрствования, но и врожденные устремления к здоровью и счастью проявляются сильнее: «В человеческой природе заложены чудодейственные силы, и когда мы никаких радужных надежд не питаем, оказывается, что она припасла для нас нечто очень хорошее. Бывали в моей жизни периоды, когда я засыпал в слезах, но во сне мне являлись прелестные видения, они дарили меня утешением и счастьем, так что наутро я вставал бодрый и освеженный»[33]33
  Эккерман Ф. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. / пер. Н. Ман. – М.: Художественная литература, 1986.


[Закрыть].

Одно из самых изящных и точных высказываний о наивысшем проявлении рационального характера наших мыслительных процессов во сне сделано Эмерсоном:

«Сны обладают поэтической целостностью и правдивостью. Над этим чистилищем и хаосом мысли все же властвует некий разум. Их природная расточительность все же не выходит за пределы природы в высшем понимании. Они предлагают нам изобилие и свободу мысли, не знакомые бодрствующему чувству. Они дразнят нас своей независимостью, однако мы узнаем себя в этой безумной толпе; мы обязаны сновидениям своего рода прозорливостью и мудростью. Мои сны – это не я; они и не природа или не-я: они и то и другое. Они обладают двойственным сознанием, одновременно субъективным и объективным. Мы зовем эти фантомы созданиями нашего воображения, но они ведут себя как бунтовщики и стреляют в своего командира; они показывают, что каждое действие, каждая мысль, каждая цель биполярны и действие содержит противодействие. Если я наношу удар, я получаю удар в ответ; если я преследую, то я оказываюсь гонимым.

Мудрые и временами ужасные намеки бросает человеку неведомый разум. Человека два-три раза в жизни поражает справедливость и значимость этой фантасмагории. Один или два раза оковы сознания падут и будет достигнуто более правдивое понимание. Во все века сновидения преследовал их пророческий характер. Они – зрелая оценка, бессознательно вынесенная суждению, элементы для которого у нас уже есть. Так, бодрствуя, я знаю характер Руперта, но понятия не имею, что он может сделать. Во сне я вижу его занятым делом, представляющимся мне нелепым, ни с чем не сообразным. Он враждебен, он жесток, он пугает, он трус. Это оказывается предсказанием на год вперед. Однако все это уже было в моем уме как черты его характера, и пророческое сновидение просто наглядно их воплотило. Почему же тогда не должны симптомы, предсказания, предчувствия, как кто-то сказал, быть озарениями духа?

Этот опыт уводит нас в высшие области Причины и знакомит с сутью всех кажущихся невероятными следствий. Мы узнаем, что действия, низость которых оценивается по-разному, проистекают из одной и той же привязанности. Сон снимает одежды обстоятельств, вооружает нас пугающей свободой, и всякое желание спешит обернуться действием. Знающий человек читает свои сны для самопознания – если и не в подробностях, то улавливает суть. Какую роль он в них играет – человека жизнерадостного, мужественного или пускающего слюни идиота? Какими бы чудовищными и гротескными ни были эти видения, они содержат важную истину. То же заключение может быть распространено на знамения и совпадения, которые могут нас поразить. Что несомненно – это что причина их всегда кроется в человеке. Гёте говорил: «Эти причудливые картины, поскольку порождаются нами, вполне могут служить аналогией всей нашей жизни и судьбы»[34]34
  Ralph Waldo Emerson, Lectures and Biographical Sketches,“Demonology”. Cambridge: Houghton Mifflin Company, Boston and New York. 1883 and 1904.


[Закрыть].

Слова Эмерсона имеют особое значение, потому что он яснее, чем кто-либо до него, показывает связь между характером и сновидением. Наш собственный характер отражается в сновидениях, особенно те его аспекты, которые не проявляются в нашем поведении. Это верно и для характеров других людей. Во время бодрствования мы по большей части видим только их поведение и поступки. В своих сновидениях мы обнаруживаем скрытые силы, определяющие их поведение и сны, и тем самым часто оказываемся в силах предсказать будущие действия.

В заключение этого краткого обзора истории толкования сновидений приведу одну из самых оригинальных и интересных теорий – теорию Анри Бергсона. Как и Ницше, Бергсон полагает, что процесс сновидения вызывается различными соматическими стимулами; однако в отличие от Ницше он не считает, что эти стимулы должны интерпретироваться как доминирующие влечения и страсти – мы выбираем из огромного и почти неограниченного запаса воспоминаний те, которые соответствуют соматическим стимулам; эти забытые воспоминания и образуют содержание сновидения. Теория Бергсона очень близко подходит к учению Фрейда. Он также полагает, что мы ничего не забываем, а то, что вспоминаем, – лишь небольшой сегмент полного содержания памяти. Он говорит:

«Наши воспоминания в каждый данный момент образуют непрерывную целостность, так сказать, пирамиду, вершина которой внедряется в наши немедленные действия. Однако позади воспоминаний, связанных с нашей непосредственной деятельностью и проявляющихся в ней, есть и другие, тысячи других, хранящихся под поверхностью, освещенной сознанием. Да, я действительно верю, что там вся наша прошлая жизнь, сохраненная в мельчайших деталях, что мы не забываем ничего, что все, что мы чувствовали, воспринимали, думали, желали с момента первого пробуждения сознания, существует неразрушимо. Однако воспоминания, сохраненные в этих тайных глубинах, пребывают в состоянии невидимых фантомов. Они хотели бы, возможно, выйти на свет, но даже не пытаются подняться на поверхность; они знают, что это невозможно и что я, как живущее и действующее существо, имею и другие занятия, отвлекающие меня от них. Однако предположим, что в данный момент я становлюсь незаинтересованным в ситуации настоящего, в немедленных действиях, – короче, во всем, что до сих пор занимало и направляло мою память; предположим, другими словами, что я сплю. Тогда те воспоминания, обнаружив, что препятствие устранено, поднимают крышку люка, удерживавшую их ниже уровня сознания; они поднимаются из глубин, они движутся, они в ночи бессознательного танцуют великий мрачный балет. Они все кидаются к приоткрытой двери. Они все рвутся наружу. Однако им это не удается – их слишком много. Какие будут избраны из того множества, которое было призвано? На этот вопрос нетрудно ответить. Раньше, когда я бодрствовал, воспоминания, которые пробивались, были теми, что могли претендовать на связь с существующей ситуацией, со всем, что я видел и слышал вокруг себя. Теперь же мое зрение ловит более смутные образы, мое ухо – более неопределенные звуки, мое тело испытывает более неотчетливые прикосновения; однако существуют и многочисленные ощущения, поднимающиеся из самых глубин моего организма. Так и случается, что среди фантомов-воспоминаний, жаждущих наполниться цветом и звуком, – короче, материальностью, – добиваются успеха только те, которые могут уподобиться воспринимаемым цветным частицам – улавливаемым внешним и внутренним ощущениям, которые к тому же откликаются на аффективный тон нашей общей чувствительности. Когда возникает союз между воспоминаниями и ощущениями, мы видим сон»[35]35
  Henri Bergson, Dreams. N.Y.: В. V. Huebsch, 1914.


[Закрыть].

Бергсон подчеркивает различие между состояниями бодрствования и сна:

«Вы спрашиваете меня, что я делаю, когда сплю? Я скажу вам, что вы делаете, когда бодрствуете. Вы берете меня, меня из снов, меня – целокупность из вашего прошлого, и вы заставляете меня, делая все меньше и меньше, уместиться в маленьком кругу, очерченном вами вокруг вашего сиюминутного действия. Вот что значит бодрствовать. Вот что значит жить нормальной физической жизнью. Это значит сражаться. Это значит желать. Что же касается сна, нужно ли вам на самом деле, чтобы я объяснил его? Это состояние, в которое вы естественно впадаете, когда даете себе волю, когда у вас больше нет власти сосредоточиться на единственном предмете, когда вы перестаете хотеть. Что гораздо больше нуждается в объяснении, так это чудесный механизм, благодаря которому ваша воля немедленно и почти бессознательно сосредоточивает все, что есть в вас, на одном и том же предмете, предмете, который вас интересует. Однако объяснение этого – задача нормальной психологии, психологии бодрствования, потому что воля и бодрствование есть одно и то же».

Акцент, который делает Бергсон на природе бодрствования в противовес состоянию сна, – это и точка зрения, которая лежит в основе моей собственной теории сновидений. Впрочем, есть и различие: Бергсон полагает, что во сне мы просто не заинтересованы во внешнем мире и соматические стимулы – единственные факторы, которые нас интересуют; я же считаю, что мы сильно интересуемся нашими собственными желаниями, страхами и прозрениями, хотя и не с целью управлять реальностью.

Даже этот беглый обзор истории толкования сновидений показывает, что в этом, как и в столь многих других областях науки о человеке, мы не имеем особых причин считать свои знания превосходящими достижения великих культур прошлого. Впрочем, есть некоторые открытия, которых нельзя найти в каких-либо более ранних теориях: фрейдовский принцип свободных ассоциаций как ключ к пониманию снов и его прозрение в отношении будущего «работы сна», особенно таких ее механизмов, как сгущение и вытеснение. Даже тот, кто изучал сновидения на протяжении многих лет, едва ли может перестать изумляться, видя, как ассоциации, возникающие в связи с различными и часто смутными воспоминаниями и переживаниями, соединяются и дают возможность открыть картину истинных мыслей сновидца под явным сюжетом сновидения, который часто непонятен или обманчив.

Что же касается содержания старых теорий сновидений, достаточно сказать в заключение, что одного из двух представлений – что сны проявление то ли нашей животной природы, ворот заблуждений, то ли наших рациональных сил, ворот истины, – придерживаются большинство ученых, изучающих сны. Некоторые из них полагают, как и Фрейд, что все сновидения имеют иррациональную природу; другие, как Юнг, что все они – откровения высшей мудрости. Однако многие ученые разделяют взгляды, высказанные в этой книге: что сны обязаны своим существованием обеим – как иррациональной, так и рациональной – сторонам нашей природы и что цель искусства толкования сновидений – понять, когда во сне говорит наша лучшая часть, а когда – животное начало.