Текст книги "Медуза. Роман"

Глава 11. Личное

Люда не оставляла попыток разузнать, как Паша поживает без ее влияния. Паша тоже иногда интересовался у самой Люды, мужчины как правило пытаются действовать напрямую, «спроси у него самого» – это типичная мужская история, но в борьбе полов это не работает, самка съедает самца, а чтобы самец самку – ну, у каннибалов, наверное, и то с большой голодухи.

Люда не хотела удовлетворять любопытство Паши.

– Нормально! Все лучше, чем с тобой, с уродом!

Но поскольку слово «урод» в последние месяцы совместной жизни стало неким милым домашним прозвищем, Паша не обижался, в конце концов, что такое слово, это ведь люди придумывают смысл слов. Одно и то же слово на сирийском диалекте арабского означает «учитель», а на египетском – «проститутка». И на наших глазах слово «журналист» уже становится бранным, как бы эпитетом людей с нехорошей болезнью. И смешно видеть, как кто-то кричит:

– Я журналистов позову!

Это все равно, что позвать проституток, и они спляшут, или цыган с медведями, под окна в два часа ночи, страшная угроза на самом деле.

Нельзя сказать, что Паша активно искал какой-то информации о том, есть ли у нее кто-то другой – вопрос совершенно бессмысленный, но крайне распространенный. Она может лечиться от неизлечимого недуга, это ладно, она может по ночам переодеваться и убивать прохожих длинным ножом из удовольствия, это тоже ладно, она, наконец, может обучиться кунфу и взять золотую медаль, пусть, все это ерунда, а вот если ли у нее кто-то? Если нет:

– Ну, лохушка.

Если есть:

– Ах, проститутка.

Но Паша не такой, Паша терял себя, находил, и провалы в памяти, которые у него начались, начались рано для его в целом цветущего здоровья, эти провалы уже ничего не меняли. Он уже не помнил утром, что происходило накануне после третьей рюмки, хотя косвенные данные говорили за то, что он действовал вполне логично. Ну, решил Паша, значит, нечего было и вспоминать. Ничего достойного воспоминаний.

Люда, конечно, действовала намного тоньше. Она читала соцсети – а Паша иногда там что-то публиковал, в основном по пьяни. Из прочитанного она делала далеко идущие выводы, которыми потом делилась с Пашей по телефону:

– Ну что, уже импотент? – говорила она, прочитав пост про то, что все бабы – суки, и нечего, дескать, тратить драгоценную белую жидкость, выработка которой с таким трудом дается мужчинам.

– Что? – вскакивал Паша.

Такие звонки бывали как правило утром, Паша в эти минуты только просыпался, а, поскольку он не помнил ничего, что происходило после 19 часов, его не покидал страх, что что-то случилось, а он забыл. Это как в старом фильме про нехороших подростков, у школьницы СПИД, и все это знают, но по страшной пьяни с нею без презерватива спит одноклассник, и утром такая картина: все дрыхнут, вдруг он такой вскакивает:

– Аааааа!

Конец фильма. Страшные кадры на самом деле. И Паша думал – ой! А что, у меня не встал вчера? А на кого? А Люда откуда знает? Потом, конечно, фрагменты реальности возвращались, Паша открывал социальные сети, ах, ну да, ну да, вот это я писал, да, и без ошибок, надо же, а, вот оно что. Но пока надо выдержать допрос жены.

Другая популярная тема:

– А ты делиться не собираешься?

Паша не собирался.

Еще:

– А ты все мозги уже пропил?

Нет, конечно, еще не все. Ну и так далее.

– А у тебя что?

– Когда тебя это интересовало?

– На что живешь?

– Работаю, а не ворую, в отличие от некоторых.

– А что, я ворую?

– А что, нет?

Метаясь духом, Паша в то же время понимал, что он не создан для жизни в одиночестве. На эту мысль его натолкнул прежде всего запах, который постепенно установился в его квартире. Запах был обычным запахом, который распространяет вокруг себя мужчина, предоставленный сам себе, именно поэтому Паша его до поры не чувствовал, но потом запах стал уже нарочит, особенно в те редкие дни, когда Паша возвращался условно трезвым, и его сдувало волной изощренной вони, едва он открывал дверь.

– Фу! – говорил Паша, размахивая потешно руками, кидался прямо в ботинках к окну и открывал его.

Но потом вполне естественно забывал о запахе. Вообще, прежде Паша думал, что, как он окажется один жить, так тут и раскроется. Масса времени, масса возможностей. Но запах был первой ласточкой. Второй же ласточкой, сигналом, что это не так, стали разнообразные пятна на одежде. Пятна на домашней одежде вполне естественны, тут ведь варианта нет, или есть голым, тогда все будет падать на голое тело, но голым не всякий решится есть, или есть одетым, и тогда все капать будет на одежду, а как иначе. Проблема же была в том, что пятна стали появляться на всей одежде вообще, а тут уже сложности, ведь нельзя же просто так взять, и постирать одежду? Ну, допустим, есть стиральная машина, и даже можно узнать, сколько порошка в нее класть, она все сделает сама, но вот ты достаешь мокрую рубашку, и что дальше? Повесить ее в ванной или на балконе?

– Ну, знаете ли, не для того мы просрали СССР, отказались от коммунизма и пионерской организации, чтобы вновь, как в совке, на веревки, на прищепки!

Вовка посоветовал, чтобы к Паше ходила женщина и убирала, стирала, Паша один раз ее вызвал, потом перезвонил и отменил заказ, потому что вдруг она придет без него, и что-то возьмет, а Паша забудет, было это вообще или нет, и даже не поймет, что его обокрали. Самое страшное чувство, когда ты вечно думаешь, что тебя обчистили, и никак не можешь это проверить.

– Пришла бы, прибралась! – как-то по пьяни сказал он Люде.

– А тебя мать не научила попу подтирать?

Были еще признаки последних времен, указывавшие, что жить одному трудно, и важный такой признак содержался в одеяле. Даже целый букет признаков. Это когда ты, укрываясь одеялом, чувствуешь запах собственных вчерашних ног. Ты перекидываешь одеяло, но запах ног остается. Помечать ноги? Ильф и Петров какой-то, конечно, нет. Другой признак, тоже в кровати – это сор и крошки, в которые ты ложишься, и нет с ними никакого сладу. Безусловно, это поначалу кажется не таким ужасным, как ложиться в совершенно чистую постель, она и колит, и жжет твою кожу, простыни, смазанные заранее твоим потом, и мягче, и приятнее, но это до поры, потому что рано или поздно у тебя будет чувство, будто ты ложишься спать в мусорный бак. Ну и наконец, сбитая подушка – стоит ли о ней отдельно? – и общее состояние постели, которая стремится принять форму твоего тела, превращаясь в вечный спальный мешок.

Вот с едой нет проблем, утром кофе можно сварить, все остальное общепит, почему-то в Москве капитализм коснулся только еды. А остального не коснулся. Нельзя вызвать женщину, чтобы она пришла, прибрала при тебе, показывая при наклоне начала трусов, потом приготовила бы, ну ладно, раз пришла, пусть готовит, и сделала бы минет, стоя на коленях, непременно на коленях, обхватывая жилистыми наманикюренными руками твой вялый, истомленный офисными креслами зад.

– Да все есть! – Стреляный удивлялся, – И приедут, и приберут, и секс.

– Ну секса не надо, так, за щеку.

– Ну и за щеку.

– А ты заказывал?

– Нет.

– А кто-нибудь заказывал из наших?

– Нет. Ну стремно. Клофелин там, спиздит что. Но в принципе это все есть!

Чекин развивал на этом месте целую теорию:

– Это все потому, что гражданское общество спит. У нас нет понятия, что если ты богат, ты имеешь преимущество перед другой частью общества, ибо много работал, ночей не спал. У нас богатые живут вместе с бедными, у нас даже за деньги нельзя, как в Европе. У них там агентства, работают веками, из поколения в поколение, а если кто сопрет что, так пожизненное лишение прав, позор и вон из профессии.

– Гражданское общество все это должно требовать?

– Ну конечно. Это в интересах общества. Мы тут сидим, и я не знаю, чем нас тут накормят. Ты понимаешь? Ну то есть никакой гарантии, ни за какие деньги.

– То ли дело в США.

– То ли дело в США, да, рынок – он какой? Я плачу, я получаю. Я мало плачу, значит, я мало получаю. Я училка в Бруклине, и я жру гамбургеры и сырные шарики. Я инвестбанкир, и я жру стейки и живу в престижном пригороде.

– У них дешевые стейки, учительница может себе позволить, – вмешался Дима, который также был свидетелем разговора.

– Потому американцы такие и толстые! – со смехом положил Чекин конец дискуссии.

Паша подумывал о том, что жить один он не сможет. Пока он не был разведен, но ведь это дело техники. Сначала надо понять, а если не один, он с кем сможет? Он даже не присматривался к своей секретарше – прокуренная циничная дама никак не вписывалась в образ идеального будущего. Иногда Паша подбивал клинья к женщинам, с которыми его сводил бизнес, но всякий раз его останавливало какое-то соображение. То он не мог представить, как она хлопочет по кухне, а он лежит на диване и чешет голое пузо. То он подозревал, и не без основания, что она заигрывает с ним только ради денег. Денег у него пока было мало – по сравнению со Стреляным по крайней мере – и Паша не считал возможным тратить их попусту. От многих пахло не так, особенно раздражали запахи остатков недавно съеденного, даже если это было приятное съеденное, дорогое и хорошо приготовленное. Какие-то косяки в одежде еще, манерность, такая прямо вот сексуальность, что аж дух захватывает, рррр, понравится разве что дальнобойщикам, наконец, естественность и простота – конечно же, деланные и фальшивые.

Паша даже обратился к сайтам знакомств, и даже с несколькими встречался. На сайтах Паша представился инженером, зашифровал свое имя, и всячески скромничал. С понятным расчетом – «полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». С глубоким прискорбием Паша удостоверился, что сам по себе он не производит ошеломляющего впечатления, что многие стремятся свернуть встречу, едва она началась, другие вяло назначали еще одну, на которую уже не приходил сам Паша, вот так он и жил, и как-то спросил Стреляного:

– А ты что хочешь в будущем?

– Это как?

– Ну вот ты старый.

– А ты что хочешь?

– Ну Женевское озеро, туман спускается, мы с тобой сидим на лавке, позади нас кафе с булочками.

– А дома у тебя все та же стоптанная кровать. Ты и в Женеве свиньей будешь.

– Это да.

– Поэтому блек джек и шлюхи.

– Я недолго проживу, если буду постоянно бухать, – серьезно сказал Паша.

– Ты вообще еще не начал жить, хотя из мамки давно вылез, – подытожил Стреляный.

Глава 12. Масштаб

Паша нанял сотрудников. Он уже забыл тех людей, с кем работал в Группе, но ему показалось, когда в старый дом в центре Москвы вошли мальчик и девочка, что это были те же самые люди.

– Я вроде не очень стар, – думал Паша, оставшись уже поздно вечером один в том самом кабинете, где бывал Достоевский, – но я не понимаю тех, кто родился чуть позднее меня. И поэтому они мне кажутся на одно лицо.

Паша осел в кресле, обмяк, провис спиной, выпятил живот. Девочку звали Полина. У нее были громадные очки, она старалась казаться умной секретаршей, но все портил тульский, а то и бери южнее, говорок с гыканьем. Мальчика как-то тоже звали, Паша не запомнил, мальчик был незаметен, и на нем была жилетка, как у конторского работника. Он тоже носил очки в глухой оправе.

Сотрудники понадобились, потому что резко возрос объем работы. В том числе неприятной работы.

Очевидный косяк в Омске. Хороший конкурс. Поручили местным подобрать нужную фирму, нет нужной – соорудить. У нас же европейская страна, у нас предприятие можно за день открыть. Не нашли. А конкурс запустился. Семеро смелых участвуют. Наших нет. Паша звонит:

– Где?

И ведь не ответишь просто так «в Караганде», а на самом деле – бизнесмен Акулов-Чернов, который должен был выставиться от Группы, уехал в Караганду, и что там делает, кто знает, но трубку не берет. Конкурс надо останавливать. Но как? Все в ручном режиме, никакого алгоритма, не существует единого решения, ворчал Паша. Послал своих в Омск. Те сработали грубовато, поговорили с тремя фирмами, фирмы наклали в плисовые штаны и слились. Грубовато поговорили, видимо, но без последствий. Что делать дальше?

– Ага! – поучал Паша тамошнего группенфюрера, – Ага, говорите вы, и трете потные ладоши, значит, говорите вы, картель! Значит сговор, раз сразу три фирмы слились. Надо тормозить конкурс, отменять.

Тамошний начальник все так и сделал, и даже ладони потирал в нужном месте, еще и проверял, чтобы потные были. Он перфекционалистом был, омский начальник. Что ж, дело сделано, конкурса нет, в Караганде нашелся Акулов-Черный, или Черноакулов, какая уже теперь разница, уф.

Вот все вроде правильно сделали в Новосибирске. Был конкурс среди страховых компаний, кто на крупном заводе будет осуществлять страхование опасной деятельности. Там на самом деле ничего опасного нет, нет ядерных реакторов и чанов с расплавленным металлом. Но, тем не менее, страховать-то надо. Таково требование закона. Если ты производишь булавки, обеспечь страховку от укола пальчика.

Паша должен был туда ехать, не поехал, все по скайпу сделал, а он как раз накануне прочитал у Лукиана, это древний писатель такой, как жрецы, чтобы дать верный ответ на секретный вопрос к оракулу, аккуратно вскрывали восковые печати, читали вопрос, а потом оракул демонстрировал «осведомленность». И он посоветовал, а что тут думать – надо, чтобы правильная страховая компания дала бы знак на самом конверте, что это ее конверт, кого надо конверт.

Местные однако же перестарались, они просто вскрыли все конверты, нашли нужный, он и победил. А дальше провинциальный цирк, все это пронюхали проигравшие компании, и обратились в отделение Группы. Но они почему-то не заострили вопрос на том, что все конверты были вскрыты. Они пожаловались в Группу, что был вскрыт конверт «правильной» страховой компании.

Это был не уровень Чекина, но оказалось, что Чекин был в курсе и в интересе. Пашу вообще поражало, что люди вроде Чекина, имея гарантированные контракты (серого толка) от гигантских компаний на миллионы долларов, никогда не брезгуют взять лишнюю двадцаточку баксов.

– Почему так? – обсуждали они это со Стреляным не раз.

– Ну вот представь, что у тебя имение, – стал фантазировать Стреляный, – Там все дорогое, и земля, и строение, и отделка. Но у тебя еще и дорогая жизнь. И вот поломалась система видеонаблюдения, пришел мастер, пять штук баксов, говорит. А ты раз – пришел на работу, тут проситель, и дело-то мелкое, но вот эти самые пять штук. Ты радостно взял, и мастеру в зубы – на. Это все равно, что ты нашел сто рублей и на них проехал на метро. Мелочь, а приятно.

Но мелочь или не мелочь, взял – отвечай, и Паша видел в этом обстоятельстве нерациональность поведения людей вроде Чекина, малое дело или большое, если что вскроется или пойдет не так – тот же риск, что и от дорого дела.

– Как хорошо, что я в бизнесе, а не на госслужбе! – думал Паша.

Теперь Чекин был в стрессе:

– Разберись там. Это ты ведь занимался?

– Я.

– Ты хреново занимался. Ты должен был сам конверт подсунуть. Ты вообще кто? Да ты никто. Ну поймают тебя. И что? Помнишь, бегали с коробкой из-под ксерокса. Пацанов спасло то, что они были никто и звать их никак. Это потом один из них стал тем и как, а другой так в бизнесе и остался. Завидую тебе.

Паша стал плотно работать с тамошним отделением Группы, а новым сотрудникам поручил текучку.

– Ну, покажите этот конверт, – попросил Паша по скайпу.

Девушка на том конце вселенной поднесла конверт к камере. А ведь этот сигнал идет через черт знает какой сервер, и это Обама может видеть, подумал Паша. Теоретически. Ну и лохи пиндосы. Зачем им Обвальный и прочее. Они могут за день собрать такую базу, такую базу…

– А что там в уголке?

– Ну вроде как следы клея.

– А откуда следы?

– Ну вы же просили знак.

– И знак был следом клея?

– Ну да.

– Так себе знак.

– Как получилось.

– Короче… – Пашу охватило вдохновение, как тогда, когда привиделось черт те что, – Пишите, что конверт не был вскрыт. Что лишь немного отклеилось. Потому что клей был китайский. А температура содержания конвертов высокая. Бумага испытала пучение. Сила распученной бумаги оказалась непереносимой для китайского клея. И он пошел пузырями.

– Записала.

– Теперь ищете химика, в Новосибе до хрена химиков, он вам все это научно, и вы в претензии отказываете.

– Павел, вы гений.

– Ну…

– Недаром про вас такие разговоры, что вы, что вы, ну просто…

– Да, такие разговоры?

– Вот именно такие.

Слава настигала Пашу, а он этого даже не знал. Но что ему слава с другой стороны? Кабы Паша в самом деле занимался бизнесом. Или другой какой понятной деятельностью. Увидел Спилберг ученический фильм Паши, и пригасил в Голливуд. Увидел инвестор правильный стартап от Паши, и дал финансирование. Это истории успеха каких-то других людей. А что может светить Паше, если о его талантах узнают за пределами Группы? Воры в законе разве что закажут дизайн памятника своему идейному товарищу и коллеге. Подумав об этом, Паша стал уверять себя, что Спилберг с Голливудом ему и не нужен.

– Ну что Голливуд? Пробки, народ, жара, негры хулиганят, фигня вся эта Америка, то ли дело наши Сочи, то ли дело…

Паша был пьян уже немного на момент появления всех этих мыслей, а когда он выпивал, то становился патриотом.

Сотрудники оказались опытными, девушка раньше работала менеджером на Селигере, там была сложная работа.

– Логистика, закупка еды, потом свет, потом попы все ходили соседние, это же их земля, им не нравилось, что происходит в лагере, и мы делали так, чтобы они уходили довольные.

Мальчик имел юридическое образование и рассказывал временами о казусах, которые он называл кейсами, рассказы были смешными и поразительными. Хотя жизнь тоже была поразительной, не только рассказы. Как сквозь сон слушал Паша отчеты новых сотрудников. Все шло хорошо, средства поступали, но если бы посторонний человек послушал эти рассказы, он бы решил, что контора ходит по краю, что вот-вот заявятся силовики и всех повяжут, потому что нельзя же так, в открытую.

– Если ты украдешь из магазина банку горошка, и тебя задержит охранник, ты никак не выкрутишься, тебя свинтят, и припаяют, – сказал бы человек с улицы, – Но почему вам-то все сходит с рук?

Паша сам не вполне это понимал. Вот Кемеровская область. Ремонт центральной трассы в районном центре. Конкурс разыгрывается 1 ноября, срок окончания работ – 31 декабря, сумма хорошая, но проблема в том, что с середины октября уже метет нереально. А в задании – не только ремонт дороги (в провинции, кстати, еще в новинку асфальт в снег класть), но и высадка деревьев вдоль.

Желающих посадить деревья тем не менее много, однако победить должен один. С остальными провели работу, наверное, по-кузбасски, в их стиле, пришли, да и сказали, мол, не лезь. Победитель победил, а тут морозы за 30, ну и конечно даже асфальт класть нельзя. Докопались журналисты.

– А что вы улицу не делаете?

– Холодно. Придется делать в будущем году.

– А почему вы были одним участником?

– Они отказались, потому что холодно.

– А вы согласились?

– А я согласился.

– Но вы будете делать в будущем году?

– Ну конечно, здравый смысл должен быть.

Журналисты не знали, что в новом году будет новое финансирование, те средства, что заявлены в тендере, уже выделены и потрачены. Но зачем журналистам это знать. Заметку про очередное воровство никто не читал, судя по заходам на сайт. Народу не очень интересно. Значит, нет драйва делать свою репортерскую работу хорошо и копать глубже. Да и у владельца издания начались бы проблемы, копни сотрудники всерьез. К тому же владелец получил взятку за то, чтобы взять у победителя позитивное интервью, о чем журналисты не знали. По неписаным правилам редактор должен делиться с журналистами частью взятки. А он не захотел.

Паша приходил в контору, садился в кресло, вытягивал ноги, часто даже снимал обувь, закрывал глаза, и слушал рассказы подчиненных. Им сначала в диковинку была такая простота, они прежде работали в других корпоративных правилах, это когда если начальник, так непременно зверь, и особенно этот зверь страшен, когда он сидит рядом с тобой и по-дружески шутит. Но Паша уставал от ада, который был вокруг, был внутри него. И Паша решил не умножать ада хотя бы мелочами. Он пытался это объяснить своим ребятам, но получалось плохо, потому что язык у Паши был один, а у его подчиненных другой, порвалась цепь великая, язык Пушкина и Достоевского уже не актуален, хотя кто сказал, что язык Паши – это язык Пушкина и Достоевского. Цепь на то и цепь, что состоит из звеньев, и как ты ее в руках-то перебираешь, и одно звено соскальзывает, а другое в руку просится, кажется, что все пропало и все поменялось, но это лишь новое звено все тех же вериг.

Наклевывалось большое дело, сообщил Паше сотрудник, изучающий новые заявки на сайтах, тот самый, что искони был Стреляным прикомандирован, хипстер. Крупнейшая нефтяная компания решила обновить контракт на работу с социальными сетями. Писать позитив, группу вести, и главное, лазить по интернету, да постить ура-ура в чужих группах. Двадцать миллионов рублей – сразу понятно, что работы от силы на миллион, остальное на развлечения. У Паши возник какой-то странный план:

– А не попугать ли их Группой, мол, мы все видим. А потом контракт мягко забрать?

– Плохая идея, – отрезал Стреляный, и даже закурил прямо за столиком ресторана, хотя курил редко.

– А что так?

– Ну понимаешь… Даже не знаю, с чего начать. Там победителем будет компания Мытарь И Фарисей, ну та самая. Смекнул, да? Потом, тут есть еще обстоятельства… А вообще нет. Короче, не то замутил.

Паша близко это принял к сердцу, мол, руки подрезали, крылья подрубили, пошел в бар возле дома, да и нажрался, сначала попросил пиво с рюмочкой, быстро опрокинул в себя водочку с пивком, а салата еще нет, потом снова, потом, как салат, так уже и есть не может. Вышел на воздух, а земля не держит, ну и мордой в клумбу. Однако же дошел, даже сумел водой с унизата, куда извергал массы, отмыть лицо, но разводы остались, так и заснул, заляпал простыни, еще и на них блеванул под утро. Паша стал очень чувствительным человеком. Он все хотел понять, место-то его какое в великой пищевой цепочке государства российского, кто его съесть может, и он кого. И хотелось бы, конечно, чтобы за тобой, из тех, кто есть тебя, было поменьше желающих, а впереди тебя, кого можешь ты – таких побольше. Хотя какая хрен разница, так и сяк сожрут.