Текст книги "Медуза. Роман"

Глава 13. Тучи

К Новому году Паша отпустил брюшко, у него тряслись руки, даже если он не пил дня три, а глаза приобрели полусомкнутое выражение, отчего Паша стал напоминать Мстиславского, да и вообще любого российского чиновника высокого ранга. Паша не обращал внимания на поток денег, не знал, куда их тратить, все так же жалел их в простом быту, покупая примерно такую же еду, как прежде, не задумываясь об инвестиционных проектах личного плана, о накоплениях, депозитах и счетах в зарубежных банках.

Удивительно, но Паша понял, что так живут и многие другие бизнесмены.

– Смысла нет жить будущим, – говорил ему директор крупной логистической компании, – Сегодня у тебя есть бизнес, завтра придет какой-нибудь чурбан со связями, и ты его отдашь, жить-то хочется.

– Тем более есть смысл делать накопления, – возразил Паша.

– Так и накопления твои отберут. Больше того, если они знают, что компания – лишь часть активов, что у тебя после ее перехода в новые руки останется еще на приличную жизнь, то непременно отнимут.

– А в чем тут игра?

– Представь, что моллюск создает жемчужину. Он трется-трется, что-то там медленно-медленно творит, манипулирует, и вот она есть. Тут раз, приходит чувак в перчатках, потому что моллюск живет на специальной ферме, и жемчужину у него отнимает. Пересаживает на новое место, ты работай, ты снова жемчужину расти!

– Мне кажется, моллюск сдохнет, – засомневался Паша.

– Ну не нравится моллюск… Пчела! У которой отнимают мед. И которая так и не понимает до конца жизни, что ее используют для производства продукта, который предполагается полностью отнять. Но дальше еще интереснее. Природа живет циклами, и экономика живет циклами. Бывает хорошее лето, а бывает не очень. Что делает пчела, видя, что в природе попа, а чувак в маске сеточкой насел за троих? Летит на соседнюю полянку, где не так обирают. А что делают молодые пчелки, которые выросли с видом на маску сеточкой? Они становятся трутнями, потому что «хочешь сей, а хочешь куй, все равно получишь…»

– Ты говорил про чурбана со связями…

– Это я про экономистов в погонах, если ты понимаешь. Народ ментов ненавидит, гаишников, но ведь по сути это несчастные люди. Стоят на постах своих в мороз, случись настоящий бандит – будут с ним драться, такого нет, чтобы мент – и на бандита не реагировал, зарплата средняя, воровать – тебе крохи, в основном наверх. Но есть другие менты, они вроде как экономисты, они сидят в биржевых сводках и знают толк в сленге предпринимателей. Вот это по-настоящему опасные люди

– Это они и есть чурбаны со связями? А почему со связями?

– Да потому, что они же не для себя отнимают успешные бизнесы. По заказу кого-нибудь. У нас в стране есть люди, которые вроде бы не при делах (хотя часто при постах). И ты бы сильно удивился, узнав, что они владеют уже практически всем.

Такая система не может существовать вечно, продолжил свои объяснения «капиталист», рано или поздно бизнесмены теряют интерес к работе как таковой. Кто-то уезжает, кто-то оседает на заработанные раньше ресурсы, люди же не пчелы, если три, если даже больше раз с ними так, они перестают «доиться». Те начинают нервничать, сначала не очень нервничают, потому что нахватать успели прилично, однако, они, как правило, не умеют управлять награбленным, и начинают приглашать к управлению бывших собственников. Собственник может отказаться, и часто отказывается, потому что противно. Кто-то соглашается, однако же редко. Те тогда совсем паниковать начинают, и принимаются охотиться уже на самих бизнесменов, мстить им что ли, тут как понять их? Наверное, мстить.

Паша кое-что понял про страну. Он раньше интересовался экономикой, и вот уже не первый год только и разговоров было, что тем роста ВВП снижается, а чего снижается, никто не понимал, вроде нефть дорогая, все хорошо, а снижается. Паша теперь понимал, что пчелы просто расхотели давать мед. Еще Паша поговорил с теми бизнесменами, с другими, и увидел, что живут в общем-то скромно, заработанные прячут подальше от России, хотя дело тут не в России, а в экономических силовиках, которые на самом-то деле и правят страной, если есть какие виллы – то там, а на самом деле не виллы, а просто заграничные счета, и они превратятся в виллы, но после, когда рассерженный хозяин на своем философском личном пароходе распрощается со страной-мачехой. А виллы пресловутые у кого? У че-эс, как говорили когда-то, членов семьи то есть, в число которых могут включаться часто вполне себе посторонние женщины, ну и у хозяев жизни, экономистов в погонах.

Паша стал понимать, что, несмотря на то, что он к бизнесу сбоку припека, он, однако же, вполне типичный бизнесмен, и как у него – так и у всех.

Случилось так, что вскоре пришлось испытать эту схему на себе.

Сотрудники Паши взялись за сомнительный заказ, а Паша слушал их сквозь ухо, и позволил. Хотя позволять не надо было. Был тендер на озеленение. Вроде как была компания, у которой интерес к этому тендеру. Но Паше никто в Группе не говорил, что надо ее вперед толкать. Это почему-то подчиненные решили. У компании был противник, ООО «Кейтеринг и Клининг». Подчиненные пожаловались Паше, что она лезет вперед, и на нее «ничего не действует».

– А вы что предпринимали?

– Пока ничего.

– Вот и не действует.

– Да там понятно, что действовать не будет.

И вот под Новый год врывается в скайп эта, Полина, которая в огромных очках:

– Все плохо!

Что же там плохо-то так? Мадмуазель поведала, что «Кейтеринг и Клиниг» выиграла тендер. Что другая фирма, которую усиленно толкали, недовольна. И Паша понял так, что те уже успели заплатить, что там уже были всякие обещания, и деньги возвращать ну совсем не хочется.

– Они как заплатили?

– Налом принесли.

– Так отдайте.

– Они брать не хотят, им нужен результат.

А уборщики и кормильщики тем временем собрали улики против пашиной фирмы, и собираются… в общем, неизвестно, что они собираются. Но улики у них есть.

– Что они знают?

– Да все, – девица зашлась румянцем, лет сто назад так краснели девушки, когда парень украдкой жал им край перчатки.

– Вы как действовали?

Она рассказала, как, действовали они как на Селигере у себя, грубо, открыто, оставили вереницу следов, включая конверты с написанными суммами, пустые конверты были заботливо собраны врагом. Суммы дура писала от руки, экспертизе есть над чем поработать. Достались неприятелю и распечатки переписки, потому что переписывались через одну из дырявых почтовых систем, которую взламывают за сто долларов руками студентов-хакеров. Использовали опять феньку с распоротыми конвертами, на этот раз даже не попытались что-то там с клеем мудрить, конверт был тупо открыт.

Паша долго ругался в том стиле, что, мол, возомнили о себе, гении финансовые, мать вашу, привыкли бабло из администрации президента в трусы танцовщицам пихать, так здесь вам не тут. Но Паша понимал при этом, что тут его вины вагон и вагонетка, что это его пьянство, это его депрессия, которая есть дочь уныния, которое есть грех, что это его манера ни во что не вникать и скользить по кромке воды, как чайка, поэтому Паша кричал еще громче, он был напуган, а когда он был напуган, у него голос становился бабским, резким, заливисто-задиристым.

– Ладно, вон, – Паша вырубил скайп и задумался.

Потом позвонил Стреляному.

Стреляный спал и мало понял, в чем суть.

– А помнишь, мы с тобой к ментам ходили? Ну и ты туда иди.

На следующий день Паша отправился к майору Бойко, с которым его раньше познакомил Стреляный.

В коридорах было тесно, зеленые стены сдавливали, мертвые лампы выхватывали в углах потолка грязь и паутину, пол скрипел под ногами, но в этом аду действовали счастливые люди. Медленно плыли сотрудники, уверенные в себе, неторопливые, люди, у которых все хорошо. Перемещались красивые женщины в форме, они могли бы стать наложницами, но избрали другой путь, отчего их красоту ты оценивал по двойному тарифу. Их не смущал ад, и их не смущал запах.

– Почему у вас в ментовке всегда воняет так? – поинтересовался Паша у Бойко.

Бойко восседал за желтым ободранным столом, в углу комнаты стояли валенки, но это не они озонировали пространство, чайник с вечной накипью, из того, старого поколения чайников, овальный, цельного металла, рифленый, с розеткой сзади. Какие-то календари по стенам и плакаты. Какие-то папки.

– Я не чую, а ты? – Бойко повел носом и кивнул парнишке в углу.

Тот засмеялся.

– Дело есть, – Паша взял быка за рога.

– В чайную пошли? – Бойко вывел гостя за пределы здания, прихватив с собой чаек, и стал еще увереннее.

Чайной они называли площадку перед зданием. На ней вели приватные разговоры.

– Ну тут, короче, «Кейтеринг и Клининг», – Паша передал Бойко документы, – Фирма такая.

– Что желает? – Бойко взял чай в подстаканнике, и теперь дул на раскаленную поверхность кипятка.

– Желает нас с говном съесть.

– Так мы ее съедим, – Бойко наконец решился отхлебнуть, но обжег губы и машинально сплюнул.

– Вот так просто?

– Ну вот так просто, да. Будут свой кейтеринг клинингом с пола собирать.

– А, хорошо.

– Ты погоди, хорошо-то хорошо. Пятьдесят зелени.

– Ох.

– Ну а ты думал.

– Согласовать надо.

– Согласуй.

Паша набрал Стреляного:

– Володя, я…

– Молчи, дурак! – завизжал Стреляный, и бросил трубку.

Бойко ржал:

– Ты что, по телефону хотел про сумму говорить?

Ладно, пятьдесят так пятьдесят. Такие средства наличными в сейфе были. Паша позвонил центровой секретарше, ехать ей было недалеко, принесла – прямо в пакете пластиковом, с надписью «Пятерочка», «а что такого? Да кому я нужна, кто у меня что возьмет?» Бойко как занялся ржать, так не останавливался, очень ему все это смешно было, вроде приличные дела у людей, а такие смешные.

– Завтра же проверка, все дела, наряд, выемка, – говорил Бойко на прощание.

Паша ушел с легким сердцем. Сумму надо бы со Стреляным согласовать. Но он сам виноват, что заорал как дурак. Только напугал.

Глава 14. Дождь

И как раз наступил вечер пятницы. Паша задумал погулять. И вытащил одноклассника Кирилла, того самого, с черепом бронзового века, в ресторан. Такая вот причуда. Посмотри, страна, кого я трахаю, как говорят крупные бизнесмены, вытаскивающие на эстраду своих подстилок. Паше в этом плане продемонстрировать было особо нечего, но у него задача стояла даже масштабней, он хотел показать Кириллу, как он трахает жизнь. Поэтому Турандот, поэтому все самое дорогое.

Кирилл сопротивлялся, но в рамках разумного. Странно было бы услышать от мужчины «нечего надеть», и Кирилл так не говорил, но именно это соображение не давало ему возможности просто принять пашино приглашение. Кирилл представлял, как он заходит в этот ресторан, как все на него смотрят, потому что потертое пальто, старые разношенные ботинки с потеками, и шапка-ушанка, как смеются про себя или открыто, как официант и тот, кто у порога встречает, не понимают, чего он пришел, имеет ли он право вообще сюда приходить, и как надо дать понять, что право ты имеешь. Эксцентричный миллионер. Причуда. Додумавшись до эксцентричного миллионера, Кирилл наконец-то нашел себе маску, роль, и решил согласиться, потому что любопытство тоже было. Но надо было обставить все максимально комфортно.

– Ты меня найдешь, я за своим любимым столиком буду, – говорил Паша, – Спросишь там.

– А во сколько ты придешь?

– Ну часиков в 7.

– Ладно, я буду у ресторана тебя ждать, – заключил Кирилл.

– Зачем, я же не точно в 7 буду, ты проходи, закажи себе что-нибудь.

– Нет-нет, давай как я сказал.

У Кирилла расчет был простой. Он должен зайти внутрь вместе с Пашей. Паша возьмет на себя разговоры с челядью, оттянет на себя неловкость ситуации, а Кирилл в роли домашнего животного побудет, ну а что, привели, я виноват что ли, что у меня такая шерсть и такой ошейник, уж какой есть, а платит вот этот, лощеный, и не надо коситься, есть ли у меня деньги, вон у меня какой хозяин, этот заплатит.

Кирилла поразило убожество обстановки. Ну то есть конечно все было очень красиво и богато, лепнина все дела, но жить в этой лепнине не хотелось, даже сидеть было неудобно. Кирилл сказал об этом Паше.

– Это как в Италии, – заявил Паша, – Стиль Армани.

– А ты в Италии был?

Кирилл тоже не был в Италии, но представлял себе ее таверны как что-то очень сельское, очень семейное, дерево, дикий камень, простые глиняные чашки с нехитрой снедью, в его понимании очарование средиземноморской культуры именно в простоте. Лепнина и позолота – это скорее к Вене, к Австро-Венгрии, не имея подлинной культуры, это почившее государство примазывалось к ней китчем.

Паша на тот момент в Италии не успел побывать, но зачем-то наврал, что был, что-то придумал даже про озера северной Италии (туда Стреляный любил мотаться на выходные), ввернул ни к селу ни к городу про шопинг в Милане, и резко свернул тему:

– Ну ты выбирай, – так он переместил себя в зону комфорта, потому что, в отличие от шопинга в Милане, в меню Турандота он разбирался.

Кирилл раскрыл меню, и испытал то, что испытывает всякий, столкнувшись с новой сложной информацией. Она кажется более сложной, чем есть. Он перемещался глазами между строк, хватался за знакомые названия, но их было мало, сбивало еще и то, что в очи лезли английские буквы, тут по-русски то не разберешь. Кирилл решительно отложил меню.

– А ты что обычно берешь?

Тут как раз подкатился официант с вопросом, что гости будут пить. Паша произнес название вина – у Кирилла хватило чутья догадаться, что это именно вино – официант кивнул с чувством глубокой солидарности со столь мудрым выбором, и, пятясь спиной, удалился, словно покидал зороастрийский храм.

– Я обычно… – Паша назвал несколько блюд, как понял Кирилл, сначала была закуска, потом основное блюдо, вот надо же, и у богатых все примерно так же устроено, и богатые не могут придумать что-то принципиально новое. Разве что супа не едят. И хлеба мало едят.

– И мне все то же.

– А мы вот это, – опять название, да Паша еще так коверкал итальянские слова, что в самом деле было мудрено повторить, – Большая тарелка нам на двоих под вино.

– Ага.

Тут как раз официант принес белое вино в серебряном (хотя на самом деле это было олово, подметил работавший с античными металлами Кирилл) ведерке запотевшую бутылку вина, с церемониями открыл, налил Паше (именно Паше, обслуга как правило безошибочно вычисляет хозяина) на дно. Паша с величественный видом поднял бокал, просмотрел его на свет, потом поболтал, понюхал, отпил, и уже совсем величественно кивнул официанту – да.

«Интересно, – подумал Кирилл, – А если не да? А по каким основаниям не да? У вас вино паленое? Так это надо доказать. Не с той стороны грядки собраны ягоды? Опять же надо обосновать. И что делать, ведь бутылка дорогая, и уже вскрытая? Ресторан вот так просто утрется, что какой-то знаток не одобрил? Ох вряд ли. Получается, чистый цирк».

Хотя не есть ли всякая культура вообще цирк, заключил вслед за этим Кирилл, набор условностей, без которых, однако же, жить совершенно невозможно. Будем считать, что это побочное дитя культуры, нечто уродливое, второстепенное, но вполне себе законное последствие хорошей музыки и бытовой вежливости.

Когда официант ушел, Паша рывком наполнил бокалы – официант налил самую малость – выдул залпом свой, Кирилл пригубил, ну да, вино как вино, и разговор завязался.

– Тут странная публика, – рассказывал Паша, – Тут довольно много ментов с одной стороны. С другой забегают их клиенты, и, хотя я разок видел, как прямо тут берут, все же это зона нейтральная, это рай, где овцы и волки вместе травку щиплют.

– На сколько ты заказал?

– Не знаю, – простодушно ответил Паша.

Кирилл понял. Он в «Пятерочке» тоже не смотрел на цены, примерно ведь знаешь, что хватит, так чего себя цифрами насиловать. А тут просто другой масштаб.

– А что ты меня сюда вытащил? – поинтересовался Кирилл.

– Не знаю, тоска какая-то, – поделился Паша.

– Что так?

– А помнишь Светку Агешкину? – Паша поспешил сменить тему, – Такая толстая стала. А была как тростиночка. Ее еще щучкой звали бабушки у подъезда.

– Помню, конечно. Родила, разнесло. Да что родила, она как замуж вышла, ее стало не узнать, постарела лет на 10 рывком, а ей казалось, наверное, что стала солидной, но детство вышло из нее, а юность не пришла, сразу зрелость, которая старость.

– А что ей юность? – спросил Паша, – Зачем она ей? У нее не хватало ума даже для разврата, а разврат – это хоть и самый примитивный, но нормальный способ воспользоваться тем, что дает тебе молодость.

– А что не примитивный?

– Не знаю, – Паша задумался, – Да вообще жизнь говно, и юность эта говно. Как пользоваться юностью? Идти в загул, поскольку тело позволяет? Строить что-то на будущее, пока тело позволяет, а потом жить тем, что построил? То и другое гадко. От загула останутся воспоминания, но воспоминания – это просто размытые картинки в голове. Построенное же вряд ли будет радовать, потому что в старости вообще ничего не радует.

– Да, тяжко тебе, – сказал вдруг Кирилл.

– Именно поэтому, – не слушал Паша, – наше поколение решило порвать эту страшную петлю. Мы хотим урвать очень быстро. Мы не думаем масштабами десятилетий. Через 10 лет мы должны быть уже очень богаты и праздны. А там хоть разврат, хоть не разврат… мы уже богаты, мы уже все сделали.

– И все же, а что там?

Тем временем принесли сырную тарелку – именно она скрывалась за пашиным плохим итальянским, – и Паша принялся брать сыр руками, впихивать себе в рот, и запивать обильно вином, уже и вторую бутылку принесли, на этот раз без церемоний.

– А что там? – уточнил Паша.

– Ну вот хапнули, были скотами, предавали всех подряд, добились поста, издевались над подчиненными, засиживались за полночь, платили ипотеку, кредит за машину, торчали в пробках в этой машине, не спали, нажирались по пятницам, отлеживались по субботам, все, уф! Выдохнули. Теперь тишина и праздность. И что?

– Ну, тишина и праздность, ты же сказал.

– Прямо вот тишина?

– Конечно.

– А нет кажется тебе, что это не тишина вовсе. Что молодая голова требует работы. И тут или работа глупая, типо купить дом в Женеве и ссориться с соседями, или в самом деле отсутствие работы, но тогда старость и ранняя смерть, ведь природа убивает тех, кто бесполезен?

– Семья… – неуверенно сказал Паша.

– На частной жизни обычно сосредотачиваются от безысходности, – напомнил Кирилл, – Человек – животное социальное, ему частная жизнь нужна лишь как тыл, как часть игры, но не вся игра. Это как правило вынужденное решение, если, например, диктатура в стране, фашизм, тогда некоторые говорят – «а ну ее, общественную деятельность, будем детей растить, авось нас и не тронут».

– Ты что предлагаешь?

– Поменьше теорий, – сказал Кирилл, – И побольше разума. Просто жить – чем-то заниматься постоянно – это не так плохо. Что до денег и хапка, то, если у тебя есть жилье, то тебе не так много и надо. Я посмотрел страны, что мне были интересны, Ближний Восток в первую очередь, в археологических командировках. Я этот же сыр ем, когда захочу, но без лепнины и взбалтывания вина ненавидящим тебя холуем, и мне дешевле, и мне приятней. Что еще? Будь я в деревне, была бы у меня машина, «Ниву» любой купит. В городе это глупо. Что еще? Одежда? Я не знаю. Вот ты в чем спишь?

– Или голый, или в подштанниках.

– Ты же один живешь?

– Ну да.

– Так скажи, а ты подштанники часто стираешь?

Паша рассмеялся, маскируя тот факт, что если бы кто-то наклонился к ширинке его брюк, то различил бы концентрированный запах мочи, идущий от подштанников.

– Выходит, – понял Кирилл причину смеха, – Что сидят хорошо одетые люди. И вроде как бесконечная круть. Но у мужчин грязные трусы, да еще у кого-то и гонорея, потому что шлюха на шлюхе, и не убережешься до конца, по пьяни раз – без резинки, да и пошел дальше, контракты подписывать с гонореей. Женщинам грудь искусственную давит. Протез не прижился. Они уже инвалиды, с протезами-то, а ведь как выглядят хорошо.

– Ну и к чему ты клонишь? – Паша становился агрессивным.

– Да говно все это.

– Я тебя пригласил, а ты обосрал? – Паша косыми ненавидящими глазами уставился на Кирилла.

В самом деле, нехорошо получилось, подумал Кирилл. С другой стороны, так разговор пошел. Не раб же я, чтобы поддакивать лишь потому, что съел сыру и выпил бокал вина. Не стоило идти, вот тут и начинались муки так называемого нравственного выбора. Это уж завсегда, сначала люди косячат, потом делают нравственный выбор.

Скомкали конец ужина, вышли рывком, Паша платил.

– Ну а ты иди, иди! – крикнул вдруг Паша, и довольно сильно толкнул Кирилла.

– Что?

– Иди к себе в вонючую дыру. Раб, холуй и раб, интеллигенция блин! Совесть нации блин! Осудил мать его так! Зааависть, дикая зависть, вот что в тебе есть. Потому что ты лох. Потому что ты слаб. Потому что ты и сам так хочешь, хочешь свободы, но у тебя нет свободы, деньги – это свобода, а ты рааааб!

Паша кричал все это в спину уже Кириллу, Кирилл сгорбился и удалялся, он мог бы заплакать, будь он женщиной, да что там, у него комок был у кадыка, у него уже подкатилось, он сжимал кулаки, обида жгла его изнутри, он понимал, что и Паша прав, и он, Кирилл, прав, как же тяжело людям, которые не только свою правду видят, а еще и правду твоего врага.

Кирилл еще не скрылся, как в кармане Паши взорвался мобильный. Звонил Стреляный.

– Ты чудила мудила, ты где?

– У Турандота, – растерялся Паша.

– Ты что наворотил, сука гребаная?

– Что?

– Ты что с ментами наворотил, сука? А ну быстро в офис, у меня Чекин.

– Слышь, Вов, я тут выпил немного.

– Быстро в офис, мразь!

Паша охнул, и пошел к офису пешком, пока дошел, что заняло с полчаса, протрезвел.