Текст книги "Осада и оборона крепостей. Двадцать два столетия осадного вооружения"

Глава 16
Седьмая осада

31 декабря 1813 г. – 1 января 1814 г. Богемская армия союзников (австрийцы и русские. – Ред.) в сто восемьдесят тысяч человек под водительством австрийского князя Шварценберга переправилась через Рейн у Базеля (Швейцария) и вторглась во Францию. Ее правый фланг наступал на Бельфор, Кольмар и Страсбург, ее центр шел на Лангр, а левый фланг нацелился на Дижон. В тот же день пруссаки (прусско-русская армия под командованием Блюхера. – Ред.) переправились через Рейн у Майнца. Вторжение на восточной границе пришлось отражать шестидесяти тысячам человек, в большинстве своем расположенных между Эпиналем и Лангром; и это войско состояло только из упавших духом солдат и рекрутов, которые почти не умели пользоваться оружием. (Зимняя кампания союзников застала Наполеона врасплох. Он не успел собрать всех сил, которых было и не так много – после страшных потерь в России, где погибла его Великая армия, а затем поражений в Германии. – Ред.) Армия князя Шварценберга (который имел основания опасаться нападения со стороны Савойи отрядов, руководимых Евгением Богарне, и знал, что остатки французской армии из Испании имеют приказ на максимальной скорости идти на Лион), желая обезопасить свою оперативную базу, оставила отряды у Безансона, Доля, вдоль Соны и между Дижоном и Лангром с предписанием занять наиболее благоприятные стратегические позиции. Ла Рош-Пон должен был быть взят; и командующий Богемской армией воображал, что этот город не сможет продержаться и сорока восьми часов, потому что знал, что в нем нет гарнизона и горожане мало расположены к тому, чтобы защищаться самим.

Среди жителей Ла Рош-Пона было несколько семей роялистов, чьи эмиссары заверили главнокомандующего Богемской армией, что все население с нетерпением ждет прихода союзных войск, чтобы объявить о своей приверженности Бурбонам. Князь Шварценберг был слишком дальновиден и слишком хорошо понимал, каким иллюзиям готовы предаваться роялисты, чтобы полностью верить этим утверждениям; и ему очень хотелось не сталкиваться с серьезными препятствиями на первых этапах наступления, чтобы он мог как можно быстрее соединиться со своими союзниками, наступавшими с северо-востока. Поэтому он дал знать роялистам Ла Рош-Пона, что по курсу его движения нежелательно провоцировать какие-либо политические манифестации; что наилучшее средство для обеспечения успеха союзников – оставаться спокойным; что его войска в соответствии с прокламацией, выпущенной коалицией при вступлении на территорию Франции, будут уважать собственность; что они не горят жаждой мести (русские воины на территории Франции вели себя совсем не так, как французы и их союзники в России, где наполеоновские солдаты показали себя как грабители, насильники и убийцы мирных жителей. – Ред.) и что их слава будет состоять в заключении как можно более быстрого мира, чтобы восстановить в Европе спокойствие, в котором она так нуждается.

А тем временем Наполеон, узнав, что германские (австро-русские. – Ред.) войска вторглись во Францию с юга через Базель, послал настойчивый приказ в Бурбонне, Овернь и Бургундию с требованием как можно быстрее организовать призыв на военную службу и отправить рекрутов в Париж. В то же время учебные части Дофине и Прованса, а также новобранцы в восточных департаментах должны были собраться в Лионе для того, чтобы перекрыть врагу подходы из Швейцарии и Савойи и, если понадобится, ударить ему в тыл.

Префекты Бургундии, Пикардии и Нормандии, а также Турени и Бретани должны обратиться к коммунам с призывом создать отборные отряды Национальной гвардии, которые должны идти маршем в Париж, Мо, Монтрё и Труа.

Эти приготовления слишком запоздали для того, чтобы представлять для интервентов серьезное препятствие. (Повторимся – Наполеон оказался захваченным врасплох зимним наступлением союзников, шедших во Францию после полутора десятков лет войн, которые вели французы на чужой территории. Настал час расплаты. – Ред.) Гражданские власти и регулярные войска начали спешный отход перед армиями коалиции и оставляли жителей на произвол судьбы без оружия и руководства. Бывало и так, что некоторые боевые части, подходившие с юга, оказывались в изоляции и неуверенности, то ли они должны продолжать идти своим маршрутом, то ли отступать. Такое произошло на Соне, где три пехотных батальона и несколько артиллеристов, призванные в Венсен для сбора на большом центральном пункте снабжения, который создавался там императором (Наполеоном I), а также некоторые подразделения различных родов войск, направлявшиеся в Дижон, чтобы оттуда двинуться на Труа, очутились на фланге левой колонны Богемской армии. Они вернулись по своим следам и проделали весьма длинный крюк, надеясь уйти вправо от противника и добраться до Труа через Бон, Семюр, Монбар и Шатийон-сюр-Сен; но, захваченные врасплох непогодой и снегопадом во время ночного марша в горах Ор, они заблудились и наутро очутились в Сен-Сене-л'Аббеи, уже занятом передовыми отрядами австрийцев. У французов осталось очень мало боеприпасов и полностью отсутствовала артиллерия. Они не смогли пробить себе дорогу и были вынуждены отступить в долину реки Сюзон, все еще надеясь отыскать свободную дорогу из Дижона на Лангр. Но в Тиль-Шателе они наткнулись на еще один вражеский отряд и были вынуждены отступить к небольшому городку Ла Рош-Пону, ибо было очевидно, что они отрезаны. Командовавшему этой маленькой колонной полковнику было дано указание: если будет невозможно добраться до Лангра, то занять позиции у Осона или Ла Рош-Пона, чтобы закрепиться там и создать ядро обороны до прихода сил Ожеро, который должен был идти из Лиона через Макон, Шалон-сюр-Сон и Гре, чтобы ударить в тыл князю Шварценбергу.

Таковы были события, происходившие вокруг Ла Рош-Пона. Согласно последним приказам, переданным префектом, были срочно сформированы отряды Национальной гвардии. Жители Ла Рош-Пона, как и их соседи в Осоне, Доле и Сен-Жан-де-Лоне, сохранили военные традиции; а осады – как мы это видели, не без причин – были для них традицией. В Средние века в Ла Рош-Поне всегда существовали отряды лучников и арбалетчиков, а в более поздние времена – и артиллеристов. В эпоху Консульства Ла Рош-Пон был складским центром для армии, сосредоточенной между Дижоном и швейцарской границей до перевалов Большой и Малый Сен-Бернар, и там хранились боеприпасы; там же размещались и несколько осадных пушек, все еще сохранившихся. При подходе армии князя Шварценберга население Ла Рош-Пона пришло в волнение; и даже еще до того, как пришли указания префекта, уже были спонтанно сформированы три роты Национальной гвардии, одна из которых была укомплектована артиллеристами. У всех были старые мушкеты времен Революции или добрые охотничьи ружья. Нижний город, большей частью заселенный богатыми семьями, причем некоторые из них были сторонниками монархии, не принимал участия в этих военных приготовлениях. Благодаря некоторым неосторожным откровениям нижний город узнал об интригах роялистов. Мэр был из числа тех, кто чуть ли не молился на императора, когда империя была в силе; но, видя ее закат, он с каждым днем становился все более и более роялистом.

Если он и не возражал активно, то, по крайней мере, помешал созданию роты отборной Национальной гвардии, стараясь выиграть время. Маленькая крепость Ла Рош-Пона была занята ротой из шестидесяти ветеранов, в большинстве своем они уже были инвалидами, и командовал ею один старый однорукий капитан из инженерных войск. Когда стало известно, что враг вступил на территорию Франции, капитан Алло – именно так его звали – запросил указаний из Дижона, но так и не получил их. Тем не менее он использовал своих людей в восстановлении и пополнении арсенала. В верхнем городе он пользовался определенным авторитетом. Мужское население крепости, состоявшее в основном из мужчин, отслуживших солдатами ранее (вся молодежь ушла в первые месяцы 1813 г.), никогда не звало капитана Алло как-то иначе, чем «губернатор», и обратилось к нему с просьбой сформировать роты, нуждаясь только в оружии и боеприпасах. И вот теперь арсенал Ла Рош-Пона имел хороший запас пороха и ядер, примерно двадцать старых бронзовых пушек малого калибра, шесть двадцатичетырехфунтовых пушек и около ста мушкетов, отслуживших свое. Остававшихся на тот момент шестерых жандармов в начале января вызвали в Дижон.

Капитан Алло обратился за содействием в ремонте оружия, изготовлении патронных сумок и патронов, починке парапетов и насыпей для защиты орудий, а также в производстве габионов и фашин; и женщины шили мешки для земли – как будто можно было выдержать осаду, имея под рукой шестьдесят ветеранов и три роты Национальной гвардии, что вместе насчитывало двести шестьдесят человек. Префект Дижона приказал этим отборным ротам отступить к Лангру, но этот приказ так и не дошел до адресата. Роялисты пожимали плечами, видя, как эти двести шестьдесят национальных гвардейцев проводят учения на платформе внешнего укрепления, и доходили до того, что шутили в общественных местах для отдыха по поводу гарнизона капитана Алло. Он не мог смириться с этим подшучиванием и громогласно обсуждал со своими солдатами вопрос о том, чтобы пройтись саблей по этим насмешникам. В кафе разговоры шли на повышенных тонах, и люди даже обменивались тумаками. Мэр попытался вмешаться своей властью; его оскорбили и назвали предателем, а капитану сообщили об интригах, устраиваемых роялистами. На ночь капитан приказал запереть городские ворота, и вражда между верхним и нижним городом переросла в стычки. «Если придут австрийцы, – заявил капитан, – дома этих роялистских предателей станут первыми мишенями для наших снарядов!» Обе стороны были возбуждены, а мэр имел неосторожность поинтересоваться у капитана, кто уполномочил его на эти действия. «Я – комендант города, – отвечал ветеран, – поскольку здесь нет другого офицера и Ла Рош-Пон – это город, который может быть защищен… Чтобы доказать это, я вас арестую!» И приказал отвести мэра в цитадель.

Возбуждение в городе было столь велико, что роялисты находясь в слишком очевидном меньшинстве не осмеливались разжигать страсти. В тавернах они кричали «Да здравствует губернатор!». Толпа попыталась ограбить дом мэра, который располагался в цитадели, и капитану с большим трудом удалось прекратить эти беспорядки. «Негодяи! – орал он на парней, которые уже вламывались в двери этого дома. – Я вас перестреляю как собак! Черт побери! Да, вы можете взламывать двери, но посмотрим, хватит ли у вас храбрости, когда сюда придут немцы! Эй! – добавил он, обернувшись к десятку ветеранов, шедших с ним. – Очистить это место от этих каналий!» – и, подавая пример, обрушил удары плашмя саблей на спины грабителей.

На следующее утро после этого разгула французский отряд, о котором говорилось выше, появился у Ла Рош-Пона. Его приветствовали в верхнем городе всеми проявлениями радости. Любая армия, придя сюда на помощь, будучи великолепно экипирована и оснащена, не могла бы получить более теплого приема. Но этот отряд из людей, измученных усталостью и ничего не евших в течение двадцати четырех часов, без артиллерии и боеприпасов, имел полное сходство с бандой беглецов. Покрытые грязью и плохо одетые, эти бедные солдаты, казалось, вряд ли способны защитить самих себя. Но в такие времена бедствий люди так цепко держатся за любое подобие надежды, что сам вид родной униформы оживляет каждое сердце. Видя, что их так тепло принимают, эти храбрые ребята вступили в город стройными рядами и, несмотря на голод и усталость, приняли, проходя по улицам, боевой вид, что удвоило энтузиазм жителей города. Полковник, три командира батальонов и несколько капитанов, из которых один был артиллеристом, составили штаб группы. Спустя два часа после прибытия эти солдаты, большинство которых достаточно послужили в армии, хорошо отдохнув и приведя себя в порядок, обрели совсем другой вид.

Принесенные этим небольшим отрядом новости четко доказывали, что времени терять нельзя, если есть желание привести город Ла Рош-Пон в нужное для достойной обороны состояние, чтобы сражаться с честью, если не с надеждой на успех. Конечно, полковник (командир отступавших) взял на себя командование; его звали Дюбуа. Он участвовал в кампании в Португалии, затем в России, откуда вернулся (сильно повезло – оказаться среди 15—20 тысяч уцелевших от огромной армии. – Ред.) капитаном и был назначен командиром батальона в Саксонской кампании, где отличился под Дрезденом (здесь Наполеон в августе 1813 г. разбил союзников. – Ред.) и стал полковником со дня сражения при Лейпциге. (В октябре 1813 г. в Битве народов при Лейпциге Наполеон потерпел сокрушительное поражение. – Ред.) Ему было около тридцати лет, но выглядел он намного старше. Он не видел ничего, кроме ужасной стороны французской славы. Поэтому его манера держаться не производила впечатления уверенности в себе, которую демонстрировали многие из его собратьев по оружию, меньше его испытавшие злоключения того времени. В войне в Испании он видел только страдания, лишения, крушение порядка и полный развал. С Неем в ходе отступления из Москвы он узнал, что исполнение своих обязанностей не влечет сопутствующей этому славы. (Корпус Нея был полностью разгромлен 6 (18) ноября 1812 г. в конце сражения при Красном, его остатки лесами просачивались на запад. Так что Дюбуа не зря выглядел старше. – Ред.) Под Дрезденом полк, в котором он служил, потерял половину своего состава, а затем последовал разгром под Лейпцигом. С каждым присвоением нового звания была связана какая-нибудь скорбная дата.

Внешне полковник Дюбуа был холоден и равнодушен, но эта оболочка лишь скрывала его природную скромность и глубокое недоверие к своим сотоварищам. И надо признать, причины для его недоверия к людям были. Поступив на службу в возрасте двадцати лет рядовым солдатом, хотя он и был родом из одной благородной семьи из Пуату и провел свои самые ранние годы в лоне семьи, Дюбуа увидел лишь страшную сторону войны, а его первые боевые товарищи не соответствовали его идеалу солдатского характера. Еще хуже стало, когда он отправился в Испанию. Его деликатная натура отступила и не позволяла даже признака жалости или просто симпатии к любому, кого он видел перед собой. И тем не менее то, что мы именуем «сердцем», так глубоко отпечатывалось в каждом его действии – когда его обладатель старается скрыть его малейшее проявление. Так что этот человек, столь холодный внешне и о котором было известно, что друзей у него нет, обладал у солдат авторитетом, что в то время было очень редким явлением.

Солдат – безошибочный судья в этом вопросе – способен обнаружить слабую сторону офицера; но он лишь еще больше почитает офицера и полностью доверяет ему, когда распознает, помимо воинских талантов, душу, полную энергии, и сердце, которое бьется в унисон с его собственным. Солдатский взгляд способен без труда проникнуть сквозь холодную и грубую внешность и вскоре обнаружить, прячет ли эта внешность несоответствие своей должности, тупость или гордыню; либо это лишь манера поведения человека, привыкшего командовать, – то есть внешняя оболочка истинной души, в действительности доступной всем человеческим чувствам.

В бою Дюбуа мог видеть, как погибают его солдаты, не проявляя ни малейших эмоций, и не позволял какому-либо солдату покинуть свое место в строю, чтобы помочь товарищам; но после боя он был первым и самым заботливым среди тех, кто помогал раненым, и не успокаивался до тех пор, пока всех не отправляли в полевой госпиталь.

Из трех батальонов (не до конца укомплектованных), которыми он командовал, два принадлежали его собственному полку; третий состоял из остатков, собранных отовсюду. Тем не менее после двух-трех дней марша все эти солдаты, а также роты от различных родов войск, которые он должен был вести на Труа, знали полковника Дюбуа, возможно, лучше, чем он сам себя. Эти храбрые воины после нескольких часов отдыха вполне удовлетворились тем, что подчинились обстоятельствам и остались под командой полковника де Буа (игра слов; фр. из леса), как они обычно именовали его – и считали это весьма тонкой шуткой, защищаться в этом гнезде Ла Рош-Пон, отрезанными от какой-либо помощи.

Хотя и произведя согласованно с капитаном Алло самые необходимые приготовления к обороне – только ради спасения собственной чести, – полковник Дюбуа желал оценить, можно ли добраться до Лангра и Труа, не подвергая риску свои войска. Поэтому он поручил одному молодому дежурному офицеру, полному энергии и смекалки, который его сопровождал, – дав ему в придачу двух сопровождающих и двух проводников из города, известных капитану, причем все верхом, – разведать дорогу и вернуться как можно быстрее.

Мы уже видели, что до прибытия полковника в рядах защитников было триста двадцать человек, шестьдесят из которых были ветеранами. Среди этих людей примерно пятьдесят были способны обслуживать орудия, поскольку прежде служили в артиллерии. Отряд, приведенный полковником, состоял из трех батальонов, имея в общей сложности тысячу четыреста пятьдесят человек, двадцать пять артиллеристов и тридцать спешенных кавалеристов; всего – тысяча восемьсот двадцать пять человек, включая офицеров.

Главной проблемой было продовольствие. Полковник, узнав об аресте мэра, вызвал его к себе и вскоре услышал признание члена магистрата. Он дал ему понять, что доказательств его роялистских интриг вполне достаточно, чтобы расстрелять его прямо на месте, и что единственное средство избежать этой неприятной необходимости – заняться снабжением города продовольствием, причем не теряя ни минуты. Он добавил к тому же, что командует лишь авангардом армейского корпуса, идущего из Лиона в тыл врага, а император (Наполеон I) должен ударить по неприятелю в лоб, поэтому для города Ла Рош-Пона очень важно суметь оказать сопротивление в течение нескольких дней; а если ему придется сдаться из-за нехватки продовольствия, правительство его императорского величества возложит вину на мэра за сговор с неприятелем, и тогда для него все будет кончено.

Бедный мэр, чуть живой от страха, пообещал все и поклялся всеми святыми, что предан императору и что через двадцать четыре часа крепость будет снабжена всем продовольствием, какое можно найти в округе. «Не знаю, что там может быть в округе, – отвечал полковник, – возможно, вы знаете; но должен вам сказать, что завтра к четырем часам дня – а сейчас у нас шесть пятнадцать – здесь, на этом месте, во-первых, должен быть запас муки, мяса и вина на гарнизон из двух тысяч человек, по крайней мере на двадцать пять дней; во-вторых, у жителей города тоже должен быть запас продовольствия на тридцать дней; а если это не будет сделано, я буду, к сожалению, обязан отправить вас назад в место вашего заключения, где вы будете ждать решения правительства его величества. А сейчас дам вам в сопровождение и для помощи двадцать человек. Часовой! Попросите майора подойти сюда!» – «Но, полковник, – воскликнул мэр, – вы же должны знать, что в это время года мне будет очень трудно». – «Значит, вы предпочитаете сейчас же вернуться в тюрьму?» – прервал его полковник. «Майор!» – обратился он, когда вошел этот офицер. – Господин мэр Ла Рош-Пона обязуется снабдить город продовольствием в течение двадцати четырех часов. Вы будете сопровождать его и возьмете с собой двадцать рекрутов или тридцать, если хотите. Надо начать работу сейчас же. Желаю вам удачи, господин мэр. – И, обращаясь к майору, пока мэр покидал помещение бледный и покрытый потом, несмотря на холод: – Не давайте этому человеку исчезать из вашего поля зрения, он роялист. Заставьте его потрудиться и верните сюда с продовольствием». – «Слушаюсь, полковник».

Давно уже в верхнем и нижнем городе Ла Рош-Пона не царило такое оживление. Из верхнего города доносился лязг оружия, шли на работу землекопы, из арсенала извлекались пушки и устанавливались на батареях, ремонтировались орудийные лафеты. В другой части города плотники мастерили платформы. Как и в прежние времена, женщины смешались с рабочими и приносили связки ивовых прутьев, срезанных на берегу пруда, для изготовления габионов. В каждом окне были видны люди, занятые шитьем мешков для земли. Колесные мастера чинили колеса; и все занятые работой пели и смеялись, как будто готовились к какому-то празднику. Подходили повозки с продовольствием и фуражом, а в это время свиньи, коровы и овцы почти заполонили улицы, не давая проходу.

Нижний город выглядел по-другому: кафе были полны, и все говорили одновременно и очень громко. Мэр в сопровождении майора, который держался рядом, и его отряда помощников обходил магазины и дома.

Все люди либо сидели у окон, либо стояли в дверных проемах. Телеги были наготове, и двадцать новобранцев моментально загружали их; если не находилось лошадей для повозок, рабочие сами толкали колеса. Некоторые дома, однако, были наглухо закрыты.

Заготовителям продовольствия пришлось пройти через долину и посетить фермеров и мельников в окрестностях. Многие жители верхнего города отправились на поиски ветчины, продуктов и зерна. Бакалейные мясные лавки пустели одна за другой; продукты росли в цене, так что последний окорок был продан в три часа дня за шестьдесят франков.

В четыре часа мэр, сопровождаемый, как тенью, майором, появился перед полковником и вручил ему список всего продовольствия, которое он смог доставить в верхний город. Полковник попросил его присесть и внимательно просмотрел этот отчет, задавая много вопросов и обращаясь к майору за подтверждением правильности данных. Двадцатипятидневный рацион для двух тысяч человек был признан полным благодаря хорошему запасу нешлифованного зерна, которое скомпенсировало то, чего будет недоставать в еде.

Полковник выразил свое удовлетворение, особенно когда в замке нашли несколько центнеров сухого печенья в хорошем состоянии.

«Благодарю вас, господин мэр, – произнес он, – вы, должно быть, устали и можете возвращаться домой; но поскольку мне известно о том, что некоторые недобрые люди питают к вам вражду, у ваших дверей будет поставлен часовой; и я должен попросить вас не покидать дом, кроме тех случаев, когда вы идете к себе в контору, которая, к счастью, находится в верхнем городе, что позволит вам, когда нас осадят, выполнять ваши функции с таким же рвением, какое вы только что продемонстрировали.

Кроме того, я попрошу вас обустроить без каких-либо задержек госпиталь на пятьдесят коек, оборудованный надлежащим образом – скажем, сегодня вечером, – и прислать ко мне городских врачей, если таковые есть в Ла Рош-Поне, сегодня же вечером… Майор! Сопровождайте господина мэра, пока он занят этими делами, так чтобы ему не могли причинить никакого вреда…»

В тот же день, в восемь часов вечера, вернулся разведчик и доложил о том, что видел.

Противник находился под Гре возле Шамплит-э-ле-Прело и занимал дороги между Гре и Тиль-Шателем. Его отряды были замечены в Безе, что примерно в 18 милях от Ла Рош-Пона. Сообщение между Дижоном и Лангром перерезано: и хотя враг не занял тот город, он создал занавес между ним и севером, чтобы замаскировать свои последующие перемещения.

Дополнительные детали, сообщенные его дежурным офицером, утвердили полковника в мысли, что Богемская армия уделяет слишком мало внимания тому, что происходит у нее в тылу, но рвется вперед к столице вдоль бассейна Сены. «Ага! – произнес полковник, выслушав все подробности от молодого офицера, – если б только у меня было хотя бы двадцать тысяч из тех, которые погибли в России (в России в 1812 г. Наполеон потерял за шесть месяцев более 570 тысяч человек (в том числе 150 тысяч пленными), всю конницу и почти всю артиллерию. – Ред.), мы бы заставили этих немецких и русских господ дорого заплатить за их опрометчивость, и немногим из них удалось бы опять увидеть другой берег Рейна!»

Поэтому полковник Дюбуа решил следовать второй части данных ему указаний. Он послал в Осон надежного человека, отобранного капитаном Алло, чтобы сообщить губернатору того города – если город еще не занят противником, – что он удерживает Ла Рош-Пон, что в состоянии держать здесь оборону в течение какого-то времени и что хотел бы, чтобы все изолированные подразделения и любое продовольствие или боеприпасы, не имеющие особого назначения, направлялись к нему.

До 15 января город Ла Рош-Пон не видел ни единого вражеского солдата. Центральная колонна армии князя Шварценберга двигалась в направлении Гре и далее к Сене и Марне, обходя стороной нижнее течение Соны. Эта задержка позволила доставить в город дополнительные боеприпасы, а гарнизон увеличился на несколько новобранцев, которые, не сумев присоединиться к своим полкам, бродили вокруг без подчинения кому-либо. В город также доставили четыре пушки полевой артиллерии, лафеты которых уже не подлежали ремонту. Полковник связался с Лионом; и маршал Ожеро, все еще надеявшийся начать наступательные операции, подтвердил предыдущий приказ, что был отдан ранее, – то есть удерживать Ла Рош-Пон и добывать всю возможную информацию в отношении вражеских перемещений на севере.

К концу января 1814 г. Богемская армия имела некоторые основания для предчувствия атаки в свой тыл; и князь Шварценберг знал, что в верхнем течении Соны – выше Макона и там, где местность пересечена грядами холмов и невысоких гор, образующих часть Верхней Бургундии, – формируется ядро сопротивления, которое в любой момент может перейти в наступление и здорово ему помешать. После сражения при Бриене (29 января) (здесь 17 (29) января произошло сражение между русско-прусской армией Блюхера (40—50 тысяч) и армией Наполеона (36 тысяч). В начале боя союзники опрокинули авангард французов. Но вечером с главными силами подошел Наполеон и отбросил союзников на исходные позиции. Затем русские пытались отбить замок Бриен, но их атака была отражена. Блюхер отступил к Ла-Ротьеру на соединение с армией Шварценберга. При Бриене Наполеон едва не попал в плен – ему пришлось шпагой самому отбиваться от казаков. Потери: союзники – 4 тысячи, французы – 3 тысячи. – Ред.), в результате которого пруссаки и русские были отброшены Наполеоном к Ла-Ротьеру (а у Ла-Ротьера (в 6 километрах южнее Бриена) 1 февраля (20 января по старому стилю) Наполеон потерпел поражение (имея, правда, 40 тысяч против 100 тысяч (в бою участвовало 72 тысячи) у союзников. Французы потеряли около 6 тысяч и 43 орудия, союзники – 4,6 тысячи (в том числе 3 тысячи русских). – Ред.), монархи союзных стран стали размышлять, как действовать дальше.

Эта временная нерешительность в отношении дальнейших операций одним из следствий имела оккупацию земель вокруг Лангра.

Отряду из четырех тысяч союзных баварцев и австрийцев (и те и другие воевали в 1812 г. против России, а затем выступили против Наполеона. – Ред.) был отдан приказ осадить Ла Рош-Пон и охранять дорогу из Лиона в Лангр.

И все же только 1 февраля передовые части этого отряда показались перед Ла Рош-Поном.

Полковник Дюбуа не стал терять время: гарнизон был снабжен на срок, превышающий шесть недель, а боеприпасов было в достатке. Этот старший офицер все привел в порядок; и его войска, пестрые внешне, хорошо отдохнули и были полны уверенности в своих силах, насчитывая на тот момент более тысячи девятисот человек, из которых тысяча двести человек были опытными солдатами, на которых можно было положиться. Укрепления на севере были хорошо вооружены, и оборона была в хорошем состоянии, имела надежные палисады, брустверы и укрытия.

Вечером 2 февраля несколько вражеских кавалеристов выполняли караколь (круговой поворот лошади под всадником на месте) примерно в 200 ярдах от этих укреплений; эта бравада стоила противнику десятка человек.

Тем не менее неприятель не проявил желания приступить к регулярной осаде, а занял позиции примерно в миле от северного выступа; он отправил отряды, чтобы занять пригород на левом берегу, и устроил бивуак на восточных холмах.

Полковник приказал взорвать каменный мост и уничтожить пешеходные мостики.

Наутро 4 февраля на гласис прибыл посланник и вручил губернатору ультиматум от генерала Вертера с требованием сдать Ла Рош-Пон войскам союзных держав. Гарнизону будет позволено отойти на юго-восток при оружии, личных вещах и с полевой артиллерией.

Полковник отвечал, что город достаточно укреплен и хорошо снабжен; он не капитулирует до тех пор, пока нельзя будет удерживать бреши и когда сочтет, что обороняться больше уже нет смысла.

В следующую ночь полковник Дюбуа выслал сто человек, чтобы испытать силу вражеских аванпостов и разведать их местонахождение.

К концу следующих двух дней – 5-го и 6-го – осада была почти полной, и связь с окружающей местностью была прервана. Вечером 9 февраля от вражеского генерала пришел еще один ультиматум, в котором объявлялось, что, если город не будет сдан через двадцать четыре часа, начнется его обстрел. Полковник ответил так же, как и ранее.

И 10 февраля, примерно в восемь часов вечера, батарея неприятельских мортир открыла огонь, вначале по северному выступу. Ядра не произвели эффекта, и за десять часов бомбардировки ими было задето лишь восемь человек, пробита крыша одной из казарм и повреждено два орудийных лафета.

Орудия большого калибра, установленные на позициях бастионов крепости, не начинали обстрела мортирной батареи до самого рассвета, а затем к полудню ее подавили. Тогда, похоже, враг ограничил свои усилия лишь осадой; и так продолжалось до 17 февраля, возможно из-за вестей, полученных с севера. (А вести были не очень хорошие. После разделения сил союзников (после боя у Ла-Ротьера) Наполеон одержал ряд побед над разбросанными в долине Марны русско-прусскими корпусами Блюхера. Блюхер потерял за пять дней в начале февраля треть армии, после чего к нему на выручку двинулся Шварценберг. – Ред.) Не исключено, что до этого времени у него не было необходимых приспособлений.

Рис. 70. Седьмая осада. Теоретическая атака укреплений Вобана

Ночью 17-го была начата первая параллель (траншея) в 600 ярдах от выступов бастионов (рис. 70), а также сообщение между этой параллелью и военными складами. Примерно в два часа ночи губернатор выслал отряд из ста пятидесяти бойцов, который атаковал передовые посты, защищавшие вражеских саперов на западной стороне плато, и вынудил их отойти к траншее; заставил саперов разбежаться, захватил некоторые из их инструментов, а потом, оказавшись под фланговым ударом, бросился вниз по склонам плато и вернулся подземным ходом нижнего города, прикрываемый огнем с полубастиона.