Текст книги "Тайна скарабея"

Крестьянский отпрыск давно забыл про свое необычное, нежданно-негаданное положение и все глубже и глубже входил в девушку. Большой храм Амона в Карнаке мог бы обрушиться – Сененмут не услышал бы грохота. Как извивалось ее тело! Как, подобно золотым рыбкам в священном озере, плескались ее груди! Каким водопадом ниспадали на него ее волосы! Исступленно, как жрицы в великий праздник Опет, плясала она на его чреслах, касаясь их дрожащими ягодицами, – и он позабыл обо всем на свете. Все его существо устремилось к одной-единственной цели: излиться в нее, мощно, как Нил в месяце Половодья паофи, который орошает томительно жаждущие его вод поля.

И когда девушка завизжала, как молодая кошка в охоте, и возликовала, подобно хору жриц, поющих гимн Мину, когда она страстно возопила: «О мой Сененмут! Мой прекрасный возлюбленный!» – гигантская волна подняла его на гребень, закружила, несметное число раз накрывая бурлящей пеной, и мягко вынесла на ласковый, залитый солнцем песчаный берег.

– Моя принцесса, моя любимая, – прошептал Сененмут, – ты цветок лотоса в водах вечности! Все, что имею, отдал тебе.

Хатшепсут улыбнулась.

– И очень щедро! Больше, чем я смогу вознаградить.

Он заглянул ей в глаза, не смеется ли она над ним. Девушка смотрела серьезно.

– Как бы я хотела, чтобы Ра, правитель миров, утром восходящий на горизонте, вечером уплывающий отдыхать, не предназначил мне судьбу дочери царя! Тогда я могла бы уйти с тобой, обрабатывать поле, печь хлебы, а по ночам возлегать с тобой, когда меня позовешь!

Сененмут зажал ей рукой рот.

– Не говори таких слов! Я – сын крестьянина Рамоса, ты – дочь фараона Тутмоса. Неправедно то, что мы сделали.

– Неправедно, да, – ответила принцесса. – Но таково было желание моего сердца. Разве должна я страдать от жажды, когда рядом бьет родник?

Сененмут пожал плечами.

– Кому тебя предназначили?

– Отец отдал меня юному Тутмосу, чтобы кровь солнца не иссякла.

«Этому тюфяку?» – мысленно ужаснулся Сененмут. Ему приходилось видеть царевича на праздниках и шествиях, этого маменькиного сынка, всегда находящегося подле Мутнофрет. Сененмут закрыл лицо локтем.

– Знаю, что ты думаешь, – сказала Хатшепсут. – Наверное, жалеешь меня из-за того, что мне придется жить с выродком. Не печалься! Я придумаю, как с этим справиться. И ты мне в этом поможешь.

– Да, – с готовностью согласился Сененмут.

II

Бритоголовые жрецы размахивали кадильницами с фимиамом и монотонно читали заклинательные молитвы:

– Изыди, дух болезни, притаившийся в членах фараоновых! О, бог, будь ты в мужской или женской ипостаси, ты, сокрытый от глаз, покинь его!

Фараон Тутмос, ослабевший, весь в поту, корчился на своем ложе. Приступы лихорадки сотрясали его тело.

– Помет льва, помет пантеры, помет газели, – вступил Хапусенеб, раскладывая высушенные экскременты на область сердца, желудка и печени царя, – проникните в Сах[21]21
  Сах – вещественное тело, видимая часть существа, первая из девяти оболочек человека.


[Закрыть] фараона и убейте своим духом все дурное!

Верховный жрец окропил зловонным настоем сосновой живицы, смешанным с соком латука, чеснока и сельдерея, бившееся в судорогах тело и замешал на нем экскременты диких животных.

Фараона от этой процедуры вырвало, и Хапусенеб возликовал:

– Бог болезни исходит! Хвала Амону!

Тут в покои вошел Тети. Это Яхмос послала за целителем, потому что медицине доверяла больше, чем таинствам посвященных. Яхмос схватила Тети за руки и в слезах умоляла его помочь Тутмосу, обещая ему все золото из ларей своих предков.

Тети попросил жрецов удалиться и велел рабам обмыть фараона. Как только все было исполнено, он вынул небольшой острый нож.

– Целитель, хранитель жизни, что ты намерен делать? – в ужасе воскликнула Яхмос.

– Осирис уже стоит подле него, – спокойно ответил Тети. – Если и есть еще одно средство, так только это! – Он поднял нож. – Биение его сердца слабо. Оно больше не в силах выкачивать яды из тела.

Увидев растерянность на лице царицы, Тети пояснил:

– Знай же, главная супруга фараона, что от сердца во все члены отходят каналы, которые несут с собой жизнь, как воды Нила, орошающие поля.

Он подошел к фараону, который теперь затих, и уверенным жестом вонзил нож в определенное место на шее. Поток темной крови пролился в чашу, поднесенную целителем. Не поднимая глаз, Тети продолжил свою речь:

– Четыре из этих каналов ведут к глазам, носу и ушам, по шесть – к рукам и ногам, четыре других – к печени, легким, селезенке и кишечнику, а два – к мошонке и мочевому пузырю. – Он сделал еще три надреза в области живота, откуда хлынула кровь, и вещал дальше: – Подобно тому, как все живое на полях гибнет, если каналы закупорены, умирает и человек, если его сердце не может больше прогонять кровь. Сейчас я искусственно создал отводы. Будет на то воля Амона, твой супруг поправится.

Яхмос уже бросилась целовать руки целителя, как вдруг тело фараона изогнулось в предсмертной судороге и обмякло – так падает замертво жертвенный бык, заколотый верным ударом жреца. Кровь из надрезов иссякла. Лицо Тети омрачилось, он повесил голову. Фараон Тутмос был мертв. Душераздирающий вопль сорвался с уст Яхмос. Его услышали ожидавшие за дверьми жрецы, которые поспешили возвратиться в покои, чтобы начать водить таинственные хороводы вокруг тела усопшего.

Хапусенеб заунывно запел:

– О, царь загробного царства Осирис, владыка Абидоса[22]22
  Абидос – древний город в Среднем Египте, который первые фараоны избрали местом своего погребения. Центр культа бога Осириса. (Примеч. ред.)


[Закрыть], смотри, я прибываю к тебе. Праведными путями ходило сердце мое. И нет в моем сердце греха.

Яхмос, скорбящая супруга, разорвала на себе одежды, так что обнажились груди, служанки подали ей корзинку с илом из поймы Нила, которым царица обмазала себе голову и лицо, а потом твердо произнесла:

– Так ступай же, сын Амона, к богам, породившим тебя! Да будет тебе дана жизнь на миллионы лет!

Хатшепсут держала мать за руку. Мутнофрет и юный Тутмос стояли рядом. Из глаз их лились слезы. И года не прошло, как по воле отца соединили брачные узы Тутмоса и Хатшепсут – вполне формальной и обыденной церемонией, мало что изменившей в жизни царской дочери. Если она и не презирала молодого супруга, то уважения к нему никак не выказывала. А с чего молодой женщине в цветущем возрасте почитать неуклюжего бестолкового двенадцатилетнего мальчишку?

Принцесса, в противоположность матери, не уронила ни слезинки. Она не простила отцу принуждения к этому браку, а уж любить его никогда не любила.

– Страна под твоим управлением процветала в сытости и довольстве, – заходилась в рыданиях Яхмос. – Повсюду царили мир и порядок. Нубийцы и азиаты с поклоном приходили к дворцу твоему. Народ твой припадал к стопам твоим и целовал землю под твоими сандалиями. А теперь Ка[23]23
  Ка – вторая оболочка человека, душа-двойник, жизненная энергия.


[Закрыть] покинул тебя, чтобы предстать перед Великой Эннеадой[24]24
  Великая Эннеада – в египетской мифологии великая девятка богов: Атум и восемь богов, порожденных им: Шу, Тефнут, Геб, Нут, Осирис, Сет, Исида, Нефтида. (Примеч. ред.)


[Закрыть] богов!

Все присутствующие чинно кивали. С громкими воплями, бия себя в грудь, женщины царского дома в сопровождении служанок выбежали из дворца на улицы, чтобы оплакать умершего согласно погребальному обряду.

Этой ночью Хатшепсут никак не могла заснуть. Из западной пустыни доносился вой шакалов. В конце концов она встала и начала взволнованно ходить по покоям. Будущее казалось ей туманным. Кто теперь сядет на царский трон? Тутмос? Ни за что!

Она накинула на калазирис легкое покрывало и разбудила Сат-Ра, спавшую в соседней комнате.

– Идем, – коротко сказала Хатшепсут, и кормилица сразу обо всем догадалась.

Сат-Ра знала не только о каждом шаге Хатшепсут, но и обо всех сокровеннейших мыслях своей подопечной. Разумеется, ее любовная связь с Сененмутом не была для Сат-Ра тайной. Она даже потворствовала ей, поскольку тоже считала юного Тутмоса неподходящим мужем для принцессы.

Обе женщины выскользнули из дворца и крадучись пошли по темным улицам Фив. Свободно разгуливающие кошки, не ожидавшие наткнуться на столь поздних прохожих, с громким мяуканьем бросались врассыпную, за запертыми воротами тявкали собаки.

У дома крестьянина Рамоса Сат-Ра вышла вперед и постучала в двери. Хатнефер отперла и смущенно сообщила, что Сененмут не ночует дома и что она не знает, где он.

Сат-Ра и Хатшепсут молча переглянулись. И вдруг принцессу словно прорвало, она схватила кормилицу за руку и потащила за собой.

– Что на тебя нашло? – бормотала Сат-Ра.

Хатшепсут, стиснув зубы, тянула и поторапливала кормилицу. Только перед домом начальника войск Птаххотепа женщина поняла, что задумала принцесса.

– Откройте! – Хатшепсут изо всех сил колотила костяшками пальцев в дверь. – Откройте же!

Чуть погодя на пороге появилась Руя, сочная, как дыня в плодородных землях, с легким покрывалом вокруг бедер. Хатшепсут оттолкнула ее и ворвалась в дом, прежде чем хозяйка успела загородить дорогу.

– Я так и знала! – ядовито прошипела Хатшепсут. – Бог Мин мне свидетель, я знала!

Перед ней, в постели начальника войск, лежал Сененмут, стыдливо прикрывая наготу льняным покрывалом.

– Неужели тебе не хватает моей любви, что ты обманываешь меня с этой безродной солдатской потаскухой? – На глаза Хатшепсут навернулись слезы. – Что у нее есть такого, чего нет у меня? Обвисшие титьки? Или ее жирные ляжки так возбуждают, что ты от меня бежишь к ней? А может, ее колючие глазки околдовали тебя? – Сат-Ра попыталась остановить принцессу, но та распалялась все больше. – Разве не я послала тебе Неферабета, царского писца, чтобы он обучил тебя речам и письменам? Не я ли дала тебе в учителя Инени, царского архитектора, чтобы он привил тебе навыки своего искусства? И вот чем ты отплатил мне!

Хатшепсут упала на колени и спрятала лицо в ладонях. Сененмут в растерянности сел на постели, не зная, что ему делать.

Что он мог ответить? Да, он любил Хатшепсут, но сладострастие жены начальника войск притягивало его. Это было совсем другое чувство, вожделение, временами переходившее в безразличие. Иногда это чувство исчезало, как исчезает по утрам рассеивающаяся молочная дымка тумана над водами Нила. Но подобно тому, как ночь во время Засухи заново нагоняет на Великую реку туман, так возвращалось и его влечение к этой женщине.

– Любимица богов, супруга Амона, – начал Сененмут в изящных выражениях, – как могу объяснить тебе я, недостойный…

– Тут и объяснять нечего, – резко оборвала его Хатшепсут. – Нечего!

В ту же ночь другая девушка пробиралась на западной стороне Нила по крутой тропе в Долину Шакалов, чтобы найти возлюбленного. Уже много дней она не видела его, и беспокойство ее возросло до безумия. Хои жил у подножия гор, и она встречала его вечерами, когда гнала домой своих коз, целый день пасущихся на плодородных землях. Хои всегда попадался ей с корзиной и неизменной деревянной лопатой на плече. На ее привычный вопрос, куда он отправляется в столь поздний час, тот неизменно отвечал с улыбкой: «Работать, конечно».

Кия – так звали девушку – уже давно хотела узнать, что у него за работа такая, только подозревала, что Хои не понравятся ее расспросы. В течение всего времени Засухи Хои возвращался с работы чуточку раньше, и Кия старалась подгадать так, чтобы встретиться с ним, а потом они любили друг друга на огуречных полях или в зарослях гибискуса. И вот прошло уже три дня, а Хои не появлялся.

Сердце девушки едва не выскакивало из груди – и не только из-за крутизны горной тропинки. Кие было страшно, очень страшно, и каждый свой шаг она делала осмотрительно, чтобы случайно сорвавшийся камень не покатился с грохотом в долину и не выдал ее. Внутренний голос нашептывал ей, что она ступила на запретную тропу.

Ни один обитатель западного края не пошел бы по доброй воле в Долину Шакалов, и уж тем более ночью. Среди населения ходили жуткие истории о том, что творилось здесь под покровом тьмы. Говорили, будто шелудивые псы пустыни насмерть грызутся за мумии умерших, которые ожидают, когда Осирис вдохнет в них новую жизнь; будто от тел, погребенных в соответствии с обрядом, но не слишком глубоко, остались лишь отдельные части: голова, рука, нога…

Каким таким тайным делом мог заниматься Хои? И почему он никогда не говорил об этом?

Кия остановилась, чтобы перевести дух. Ей послышалось, что из глубины долины доносятся приглушенные голоса, и она внимательно осмотрелась. Впереди колебались тусклые огни прикрытых светильников, которые, казалось, поднимались по склону.

– О Исида и Нефтида, сестры Осириса! – взмолилась Кия. – Прогоните моих врагов! Шу и Тефнут, сделайте меня невидимой![25]25
  Нефтида (на древнеегип. Небетхет, Небтот – владычица дома) – богиня, дочь Геба и Нут. Шу – в древнеегипетской мифологии бог ветра и воздуха. (Примеч. ред.)


[Закрыть]

Чтобы придать своей мольбе больше силы, она бросила камешек, который с грохотом покатился вниз, а потом нашла себе убежище за выступом скалы. Кия вслушивалась в ночь. Голоса приближались. Девушка вжалась в холодную скалу и, затаив дыхание, крепко сомкнула веки, как будто это помогало не обнаружить ее.

Словно по чудесному мановению Амона-Ра, шаги так же мерно удалились, как и приблизились. Кия с шумом втянула воздух. В бледном свете лунной ночи, распростершейся над долиной, она различила четыре фигуры, которые направлялись в горы. Наверное, жрецы мертвых, ибо пониже спины у них болтались отрезанные звериные хвосты.

Что делают жрецы в этом пустынном краю? Может, это ночное шествие как-то связано с исчезновением Хои? Чем дальше уплывали пляшущие светильники, тем больше крепла в ней решимость. Налетел легкий ветерок, принося весть о скором наступлении времени Половодья. Поежившись, Кия собралась с духом и стала красться за жрецами.

С трудом добравшись до гребня горного хребта, где начинался перевал в потаенную долину на той стороне, Кия опустилась на четвереньки, чтобы ее силуэт не был заметен на фоне темного неба. Вид, открывшийся взору девушки, поверг ее в смятение. В долине, где Кия ожидала найти запустение и мертвый покой, бурлила жизнь! Огромные факелы освещали вход в подземелье, к которому жрецы подбирались, словно гусеницы к своему укрытию.

У входа в пещеру царила суета. Нагие люди появлялись из глубины, что-то складывали на площадке и снова исчезали. У Кии перехватило дыхание. Неужели и Хои здесь? Слишком далеко, чтобы разглядеть, а приблизиться к таинственной стройке страшно. Так что остается только ждать.

Прошло немного времени, и жрецы вышли из пещеры, ведя за собой по меньшей мере два или три десятка мужчин, которые, как воины на перекличке, выстроились на площадке перед входом, освещенной ярко горящими факелами. Четверо жрецов между тем вскарабкались выше по склону, и вдруг откуда ни возьмись у каждого из них оказался в руках лук со стрелами, огромный, какими обычно бывали вооружены только передовые бойцы фараонова войска. Тетивы были натянуты, стрелы нацелены на ряды нагих фигур. Люди даже не успели сообразить, что происходит, как четверо из них упали на землю словно подкошенные. Некоторые из жертв взвыли в смертельном ужасе, иные бросились врассыпную, пытаясь скрыться под покровом ночи, – но всех их настигли меткие стрелы.

Кие стало плохо, тошнота подступила к горлу. Еще никогда в жизни она не видела, как умирают люди, даже в священный праздник Опет или в Праздник урожая в месяце месоре, когда забивали козленка, она убегала, чтобы не видеть жестокого убийства.

Однако теперь она еще и подумать не успела о бегстве, а жуткое представление уже кончилось. Несчастные лежали распростертыми на земле, а жрецы переходили от трупа к трупу, чтобы посмотреть, все ли мертвы. Наверное, они еще и считали убитых, потому что внезапно послышались возбужденные крики, что кто-то сбежал, и в темноту полетели стрелы.

Кия еще сильнее вжалась в скалу. Ей хотелось кричать, выть от страха и ужаса, но у нее сжало горло, ибо она осознавала, что это стало бы и ее концом тоже. Возгласы жрецов, перекликавшихся во тьме, многократно отражались от скал. И вдруг в двадцати шагах от нее из темноты вынырнула согнутая фигура, бесшумно и ловко карабкающаяся по склону. Кия хотела убежать, броситься сломя голову вниз по крутой тропе, лишь бы оказаться подальше от этого страшного места, но ужас парализовал ее, колени и локти одеревенели, и она не могла сдвинуться с места. Внезапно девушка услышала свой собственный слабый голос:

– Эй, э-эй, сюда! Не бойся, я – Кия.

Человек вздрогнул, как будто по его спине прошлась плеть судьи, а потом опустился на землю. Он тяжело дышал.

– Иди сюда! – Кия протянула руку, но незнакомец не смел пошевелиться.

Каждый обломившийся камень мог покатиться и выдать его. Так оба и лежали не шелохнувшись, пока голоса внизу не затихли.

Наконец Кия собралась подняться, чтобы переползти к незнакомцу.

– Оставайся на месте! – едва слышно предостерег тот, осторожно встал на ноги и, вскарабкавшись наверх еще на пару локтей, опустился неподалеку от нее.

Оба вслушивались в ночь. Медленно, подобно двум крокодилам у берегов Нила, они поползли друг к другу, пока не стали различимы их лица.

– Не бойся, я – Кия, пастушка, – прошептала девушка.

Незнакомец кивнул и уронил голову на скрещенные руки. Он плакал. Теперь, когда ему удалось избежать страшной смерти, его тело содрогалось от рыданий.

– Какой закон вы преступили? – тихо спросила Кия.

Незнакомец вытер глаза.

– Преступили? – Его голос дрожал. – Мы не преступники. Мы строили усыпальницу фараона. Сорок локтей в глубину, с прекрасными палатами. Я резал на камне рельефы, чтобы прославить жизнь нашего царя.

– Почему же тогда вас решили убить? – Кия громко всхлипнула.

– Чч-ш, тише! – сердито шикнул незнакомец. – Почему! Ни одна живая душа не знает об этой гробнице. Да, Тутмосу построили погребальный храм, как и всем царям до него. Только его похоронят не там, а здесь, в Долине Шакалов. Тайно! Но они боятся, что кто-нибудь из нас, строителей, может проговориться, вот и ждали, когда мы закончим работу, а потом… Песьи отродья Сета!

– А вы там… – нерешительно начала Кия, – у вас там… среди строителей гробницы не было человека по имени Хои?

– Хои? – пробормотал чужак. – Да, был. Отличный парень. А что?

Его глаза наполнились ужасом, когда девушка взвилась, воздела руки и издала протяжный, пронзительный вопль.

– С ума сошла?! – Незнакомец вскочил, чтобы броситься на девушку, притянуть ее к земле и успокоить, и в тот же миг в его спину вонзилась стрела.

Кия увидела подрагивающее древко с оперением и, не помня себя, будто за ней гнались шакалы, помчалась по узкой тропе в долину. Спотыкаясь, падая, обдирая в кровь колени и снова поднимаясь, она неслась как сумасшедшая, пока не рухнула без сил на том месте, где пустынный горный кряж сменялся плодородными землями.

Юный Тутмос, разодетый, как танцор на священном празднике Опет, вошел в покои своей супруги Хатшепсут.

– Корона фараоном еще не делает! – расхохоталась Хатшепсут, намекая на его помпезный головной убор.

Хатшепсут, расчесывая свои длинные смоляные волосы, слушала чарующую игру слепого арфиста. Кроме фараона, он был единственным мужчиной, которому дозволялось входить в покои юной царицы.

Тутмос снял с головы высокую корону, но и в полосатом сине-красном платке-немесе под ней он выглядел довольно импозантно.

– Сомневаешься в моих способностях, знаю, – усмехнувшись, сказал фараон. Он уселся в изящное кресло с ножками газели и резной спинкой с иероглифами богини мудрости Маат.

Хатшепсут покачала головой:

– Я не сомневаюсь, я знаю это наверняка. Как и то, что Ра каждое утро восходит на небосклоне. Как непреложно то, что мужчина извергает, а женщина принимает в себя. И что все рожденное однажды вернется к Осирису.

Тутмос, неспешно налив вино в золотую чашу, ответил:

– Однако таковой была священная воля твоего отца…

– Помню, – с досадой в голосе оборвала его Хатшепсут. – Поэтому я и стараюсь следовать воле моего отца – да живет он вечно!

– Целыми днями взывал я к Ра Хорахте – от его восхождения и до заката – и приказывал забивать белых быков, чтобы принести на алтарь Амона лучшие куски. Я обращался к богу с единой молитвой: чтобы он переменил твое отношение ко мне и чтобы ты любила меня, как Исида своего брата и мужа Осириса.

– Что касается любви, тут и вся Эннеада богов бессильна. Тебе известно это.

Тутмос согласно кивнул и с церемонным видом изрек:

– Вскоре серп бога луны Хонсу уступит место серебряному диску, и семьдесят дней обряда бальзамирования закончатся. Но прежде чем жрецы направят к западу священную барку с мумией нашего отца, должно быть заложено семя для потомков крови солнца.

– Смилостивься, Хатор! – Хатшепсут опрокинулась на постель, задрала подол своего калазириса и насмешливо произнесла: – Тогда за дело, сын фараона!

Тутмос повесил голову.

– Только не так, Хенеметамон. – Это второе имя молодой царицы означало «Та, которую объемлет Амон».

– А ты ждешь, что я буду соблазнять тебя, как портовая потаскуха, звуками систра и сладким ароматом моего грота? – Хатшепсут рассмеялась. – Тогда почему бы тебе не взять какую-нибудь безродную, хотя бы нубийскую рабыню с широкими бедрами и толстыми губами? Твой отец тоже был не слишком разборчив, когда брал твою мать.

Тутмос вскочил и в гневе топнул ногой.

– А ты вообще уверена, что царь Тутмос – твой отец? Я, Тутмос младший, его сын, лучшее доказательство тому, что ночами он дарил свою благосклонность другим женщинам. Думаешь, твоя мать Яхмос в это время сидела в гареме, вознося молитвы?

– О нет! – вскипела Хатшепсут. – Когда я еще была ребенком, моя мать Яхмос рассказывала мне такую историю: бог Амон узрел женщину несказанной красоты, стройную, с вьющимися локонами, и послал к ней ибисоголового Тота[26]26
  Тот (егип. имя – Джехути) – древнеегипетский бог мудрости и луны, постоянный спутник верховного бога Ра; создатель письменности и календаря. (Примеч. ред.)


[Закрыть], чтобы он узнал, кто эта красавица. Тот возвратился и сообщил, что прекраснейшая из прекрасных зовется Яхмос и она верная жена фараона Тутмоса. Тогда бог Амон трижды обернулся вокруг себя и принял облик ее супруга. Он явился во дворец и нашел красавицу спящей. Божественный аромат Амона пробудил Яхмос, и она улыбнулась ему. Амон же воспылал к ней, и она возликовала, пораженная его красой: «О, вершина великолепия, твое сияние объемлет меня!» Тогда Амон, властитель Карнака, обратился к матери моей Яхмос: «Я вложил в твое тело дочь, и ты назовешь ее Лучшая по благородству, то есть Хатшепсут, а также дашь ей еще одно имя – Та, которую объемлет Амон, то есть Хенеметамон». И прежде чем исчезнуть, добавил на прощание: «Моя дочь будет царем этой страны».

Тутмос едва заметно вздрогнул. Он просто не дорос до своей молодой жены. Хатшепсут была не только старше, но и умнее, прозорливее, сильнее его. Так что он отпил из чаши глоток и собрался молча удалиться. Но в этот момент в покои царицы ступила служанка Исида с корзиной сочных румяных яблок и черного винограда. Исида едва вышла из детского возраста, однако под легкой одеждой уже угадывались округлившиеся формы.

– Может, тебе взять ее? – крикнула Хатшепсут вслед униженному супругу.

Взбешенный ее словами, Тутмос развернулся, подступил к оробевшей служанке, сорвал поясок с ее чресл и опрокинул девушку на ложе царицы. Словно мемфисский Апис, он набросился на нее, подмяв под свое тучное тело. С неистовой яростью, одним рывком царь раздвинул стройные бедра служанки и ворвался в нее с такой мощью, что та закричала, как загнанный зверь, который больше не в силах сопротивляться.

– Ты его чувствуешь? – прохрипел Тутмос. – Это обелиск фараона, который вдохнет жизнь в твое тело, подобно бараноголовому Хнуму![27]27
  Хнум – в египетской мифологии божество плодородия, хранитель истоков Нила и податель его разливов. (Примеч. ред.)


[Закрыть]

– Да, чувствую его, – с дрожью в голосе пискнула Исида. – Чувствую, подобно Нилу, приемлющему в себя весло гребца.

Лицо царицы помрачнело, в глазах разгорелся пламень зависти и злобы. С яростью дикой кошки она кинулась на упивающуюся парочку, вцепилась в супруга, оторвала его от взвизгивающей служанки и гневным взором приказала ей исчезнуть. А потом широко раздвинула ноги, давая понять, что готова принять в себя фараона, подобного Мину с поднятым фаллосом.

На семидесятый день по завершении земной жизни фараона Тутмоса жрец Ур[28]28
  Ур – титул жрецов высших санов, означавший «высокий, возвышенный».


[Закрыть] храма в Карнаке созвал жрецов мертвых в палату бальзамирования, где тело фараона лежало в растворе щелочи. Музыканты щипали струны и дули в свои инструменты, танцоры, прищелкивая, высоко прыгали, а рабы махали опахалами из плотных пальмовых ветвей. И над всем этим действом плыли облака фимиама.

Жрец Ур, завершавший обряд бальзамирования, воскликнул:

– Воистину бог солнца ты, владыка о двух головах льва! Ты – Гор и мститель за отца своего Осириса! Священной водой Нила омыли мы тебя спереди и селитрой сзади. В молоке священной коровы Хатхор искупали тебя. И вот все дурное вышло.

Натр вытянул из тела царя все жидкости. Бальзамировщики через единственный, левосторонний, разрез в паху очистили всю брюшную полость от внутренностей, удалили сердце, печень, почки и легкие. Чтобы добраться до мозга, серебряным резцом рассекли носовую перегородку и с помощью железного крюка извлекли его. Теперь все законсервированные органы были помещены в четыре канопы, которые стояли готовыми к погребению вместе с мумией.

Вперед выступил жрец Сем[29]29
  Сем – жрецы, в погребальном ритуале олицетворявшие Гора и проводившие обряд «отверзания уст и очей».


[Закрыть] с накинутой на плечо леопардовой шкурой и начал обряд отверзания уст. Жезл с наконечником в виде головы барана он вставил в рот мертвого фараона и повернул так, что клацнули челюсти, а потом начал заупокойную молитву:

– Взирай, Осирис, божественный отец, отверзаю уста сыну твоему, дабы вернулась к нему жизнь! Пусть его Сах не станет добычей червей, подобно телам животных на земле, птиц в поднебесье и рыб в водах! Пусть все его члены и органы навечно останутся при нем, подобно тому, как твой Сах вечно при тебе!

После этого жрецы продолжили ритуал. Они покрыли тело фараона золотом, плотью богов. На пальцы рук и ног надели золотые наперстники. Разрез в паху закрыли золотой пластиной, на руки – до локтя – и на ноги – по колено – надели золотые браслеты и кольца, на шею и грудь возложили золотую пектораль и множество амулетов.

Далее руководство принял на себя жрец Ур. Рабы подали ему щедро пропитанные миррой льняные платки и благоухающее виссонное полотно, нарезанное лентами. Он туго набил рот и нос льном, чтобы не ввалились щеки и не сплющились ноздри, а потом начал бинтовать мумию: сначала руки и ноги, за ними туловище и только под конец голову. После каждого готового слоя за работу принимался второй жрец: он обмазывал виссон кипящей камедью – и так семь раз.

– Восстань, Осирис! – провозгласил жрец. – Ты вновь обрел твердость, о, бог с остановившимся сердцем! Твоя глава снова крепка на спинном хребте, так взойди же на свой трон!

Четверо жрецов поставили мумию, прислонив к стене, четверо других внесли золотой саркофаг, изготовленный самим Тхути, золотых дел мастером при дворе фараона. Это был внутренний гроб в форме мумии с парой крыл, перья коих, покрытые синей и красной эмалью, простирались от плеч до стоп. На груди – изображение коршуна, символа Верхнего Египта. На голове – устремленная вперед священная кобра-урей – символ Нижнего Египта. В отличие от спеленатого тела глаза царя были широко открыты.

Саркофаг поставили перед мумией. Рабы фараона внесли кувшины и миски с мясом, хлебом, пивом, вином и фруктами. Верховный жрец воззвал зычным голосом, многократно отразившимся от стен золотой палаты:

– О Осирис! Ты, прямостоящий, возьми на стол твой тысячу жертвенных даров! Это тебе для пиршеств: трех на небе у Ра, трех на земле у Геба[30]30
  Геб – в египетской мифологии божество земли и плодородия; воплощение подземного царства и бог, принимающий участие в суде Осириса над умершими. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

В торце палаты поднялся тяжелый занавес, и оттуда вышла вдова царя Яхмос в сопровождении Тутмоса, нового фараона, и Хатшепсут, его супруги. Остановившись перед мумией, они склонили головы, а жрецы положили забальзамированного фараона в саркофаг. Тхути собственноручно забил его золотыми гвоздями.

Глухие удары литавр и звонкие цимбал с зубцов храма возвестили о погребальном шествии. Подданные из всех земель царства собрались, чтобы от большого храма в Карнаке до восточного берега Нила проводить в загробный мир своего царя. Здесь толпились крестьяне из дельты на севере, кочевники с верхних порогов на юге; ученые из древнего Мемфиса и жрецы из величайших храмов страны: из Саиса и Буто, из Гелиополя и Бубастиса, из Тиниса и Коптоса, Абидоса и Гермонтиса.

– Он был хорошим богом! – восклицали все, обращаясь друг к другу, и добавляли: – Ра нисходит к западному небосклону!

Множество плакальщиц, юные и старые, простоволосые, с обнаженными грудями, шли впереди процессии. Илом обмазывали они себе головы, дикими воплями оглашали окрестности. Лепестками лотоса, синего и белого, был усыпан последний путь фараона. Жрецы, курившие благовония, пели: «О, Осирис, прими фимиам, оживляющий части твоего тела!..» А между молитвенными песнопениями снова и снова вступали певцы и музыканты, танцовщики и танцовщицы.

Яхмос, Хатшепсут и Мутнофрет, укутанные в покрывала, шли перед гробом. Один лишь Тутмос был в торжественном одеянии: в схенти с искусной плиссировкой и в золотых браслетах. В скрещенных на груди руках он держал плеть и царский скипетр – посох, крюком изогнутый сверху.

Саркофаг с мумией усопшего фараона покоился на четырех шестах, которые несли на вытянутых руках по четыре жреца на каждый. Позади дворцовые слуги и рабы тащили столы, стулья, ложа, дорогую посуду, ценное оружие, украшения, золото и драгоценные камни. Еще никогда египтяне, сопровождавшие царя в последний путь, не видели подобной роскоши.

У мраморных ступеней, ведущих к Нилу, поджидали две сверкающие золотом барки по восемьдесят локтей в длину. Их высоко поднятые носы отражались в бирюзовых водах Великой реки, как пылающие факелы. Саркофаг фараона подняли на возвышение посередине первой барки, позади него заняли место члены царской семьи. Жрецы и вельможи расположились на втором судне.

– На ту сторону, к западу! – провозгласил жрец Ур. – К западу – на барке отца богов Амона, на ту сторону – на барке Нехбет![31]31
  Нехбет – в египетской мифологии богиня Верхнего Египта, хранительница царского рода. (Примеч. ред.)


[Закрыть]

Народ пал ниц, касаясь головой земли. Гребцы разом опустили весла в бурные воды Нила, и над его просторами полетел многоголосый плач.

Никто не знал, где погребут фараона Тутмоса. Но поговаривали, что гробницу ему выбили в скале, в тайном месте.

В каменоломнях Асуана стояла звенящая жара, обычная для первого месяца времени Засухи пахон. Длинные цепочки нагих рабов тянули по каменистой земле установленные на полозья глыбы розового гранита. Канаты толщиной в руку трещали и скрипели; из-под волокуш вылетали осколки камней с острыми краями и подобно стрелам впивались в потные тела; рабы то и дело со стоном падали наземь. Каждый тесаный камень оставлял после себя кровавый след до того, как был поднят с помощью специального устройства на борт ожидающей барки.

Повыше котловины с ее немилосердной жарой, там, где гулял легкий ветерок, уже не первый день зодчий Инени и его смышленый ученик Сененмут состязались, кто из них выдолбит более тонкий блок из скальной породы розового гранита.

– Ах ты, дерзкий мальчишка! – посмеивался Инени. – Я двум фараонам служил архитектором, я построил святилище для барки Амона в Карнаке. Я возвел пилон перед Большим храмом и обелиски. Отец Хатшепсут пожаловал мне за это титулы начальника житниц Амона и начальника работ. Я тесал камень, когда тебя еще не было на свете. А теперь вдруг являешься ты и начинаешь поучать меня, как ломать гранит!