Текст книги "Тайна скарабея"

– О нет, – смутился Сененмут. – Твои искусные постройки знамениты не меньше ступенчатой пирамиды Имхотепа. Торговцы на рынках Фив режут масло не легче, чем ты камень. Но знаешь ли, учитель, я заметил, что твои квадры всегда различны по сечению.

– Конечно! Ведь каждый добытый камень отличен по величине!

– Так-то оно так, учитель. Только вот почему?

– Что значит почему?

– Помнишь, как в Фивах, посвящая меня в тайны нашего дела, ты говорил, что и камни произрастают по воле богов подобно плодам на полях?

– Говорил, ну и что?

– Так разве рост плодов земных не зависит от того, возделано ли поле на южных косогорах и на плодородных почвах Нила или на скалистых откосах пустыни?

Инени призадумался, стараясь понять, к чему клонит ученик.

– Это, без сомнения, так. И посему ты полагаешь, что существуют не только различные виды горных пород вроде гранита, известняка и песчаника, но и разные сорта гранита, например?

Сененмут кивнул.

– Возможно, – без особой охоты согласился Инени, хотя так и не понял, что из этого следует.

А Сененмут схватил учителя за рукав и потащил его через всю каменоломню к высокой скале, в гранитную стену которой он вбил множество деревянных клиньев.

– И что особенного в твоей технике? – удивился Инени. – Тысячу лет египтяне добывали горные породы, забивая в расщелины клинья, которые затем обильно поливали водой, чтобы набухшее дерево раскалывало камень.

– Дело не в технике, господин, – взволнованно возразил Сененмут. – Главное – направление, в котором я ломаю породу. Твоя выработка идет с востока на запад, а моя – с юга на север, ибо, как я определил, именно так выросла эта скала. Возьми эбеновое дерево. Если будешь нарезать его поперек на слишком тонкие плашки, то оно попросту разлетится на мелкие кусочки, а станешь продольно снимать щепу, сможешь ее даже гнуть, и она не сломается.

Инени выглядел озадаченным.

– О Великая Эннеада! – наконец воскликнул он. – Твои наблюдения не лишены смысла. Но пока что, сынок, это не более чем голый вымысел. Подкрепи свою теорию практикой, и я вознагражу тебя не хуже, чем царь награждает своих храбрейших воинов.

Он покачал головой и ушел, не слишком веря в успех начинаний юного подопечного.

К вечеру, когда пришла долгожданная прохлада, Инени снова появился в каменоломне. Сененмут в молчании сидел у расселины, подперев голову руками. Окинув критическим взглядом стену, учитель изрек:

– Тутмос, дабы жил он вечно, и Аменхотеп, да будет он благословен, были моей службой довольны. Я возводил колонны высотой до неба, я вырубил в скале гробницу на глубину вод морских, и никогда не требовалось мне гранитных плит тоньше, чем в ладонь!

– Расскажи, расскажи о гробнице Тутмоса! – пристал Сененмут.

Инени воздел руки.

– Я – хранитель царских тайн. Я ел за его столом и пил с ним вино со склонов плодородных земель. Я любил его, и он отвечал мне любовью. И никогда уста мои не выдадут последнюю тайну фараона.

– Чудные вещи рассказывают люди, – не унимался Сененмут. – Будто бы маги там плавили камень небесным огнем. Во всяком случае ни один раб со всего Верхнего Египта не участвовал в строительных работах.

Инени молчал. Но поняв, что ученик не успокоится, пока не дождется ответа, назидательно промолвил:

– Не дело смертных совать нос в свершения богов.

– Тихо! – Сененмут вдруг прижал палец к губам. Учитель вопросительно посмотрел на него. – Инени, слышишь? Неужели нет? Послушай же!

Сквозь скалу пробивались натужные стоны вперемежку со звучной дробью, будто в серебряную чашу сыпали гальку. Сененмут отвел Инени в сторону. Звук, превращаясь в треск, стал громче, и внезапно от стены отделился ровный тонкий блок розового гранита высотой с быка.

– О Амон, Мут и Хонсу! – воскликнул Инени и хлопнул себя по ляжкам. – Кто тебя научил этому?!

– Ты, учитель, и никто иной.

– Я?

– Ну конечно! Ты сказал, что камень растет, как стволы наших деревьев. А я только сделал выводы.

Охваченные восторгом, учитель и ученик начали спускаться в долину. О, это открытие непременно перевернет все строительное дело. В будущем и строить будет легче, и постройки станут менее громоздкими.

Неожиданно дорогу им преградил посланец.

– Это ты Сененмут, сын Рамоса и Хатнефер?

– Я.

– Тутмос, царь Обеих земель, требует, чтобы ты явился в Фивы. В Азии поднялось восстание, и фараон созывает всех мужчин моложе двадцати на борьбу с племенами пустыни.

– Но я не обучен владеть оружием! – сказал опешивший Сененмут. – Как я могу сражаться с вооруженными воинами?

– Фараон прославляет твою меткость лучника! – заявил посланец, и Сененмуту показалось, что на его губах мелькнула злорадная ухмылка. Тут Сененмут понял, что у него есть не просто враг, а смертельный враг, козней которого невозможно избежать. – С первым лучом Ра барка будет ждать тебя!

Несчастному юноше только и оставалось, что ответить:

– Я буду в срок.

III

Жилище прорицателя Перу находилось за городской чертой, там, где торговцы держали свои амбары, а каменотесы занимались ремеслом прямо под открытым небом, – стало быть, не самое достойное место. Худая молва шла об этом районе еще и потому, что с наступлением темноты публичные женщины Фив устраивали здесь свидания. Тут были красотки на любой вкус: стройные газели из провинции с горящим взором и пышнотелые нубийки.

– Мин во мне, – заплетающимся языком едва выговорил хорошо набравшийся фиванец. – А в тебе? – Это означало не что иное, как «Давай позабавимся вдвоем!»

Однако закутанная в покрывало госпожа и ее пожилая спутница, не удостоив пьянчужку ответа, просто свернули с пути. Это были Хатшепсут и Сат-Ра, скрывавшие свои лица.

– Лучше бы мы позвали провидца во дворец! – шепнула царица на ухо кормилице.

– Тогда завтра даже дети от верхних порогов до дельты судачили бы об этом, будь уверена. Впрочем, мы уже пришли.

Сат-Ра толкнула калитку во внутренний двор. Утки и индюки бросились врассыпную, а им навстречу вышел худосочный человечек – провидец Перу.

– Я привела к тебе госпожу знатного происхождения, – едва слышно промолвила Сат-Ра, будто в темном дворе за ними могли шпионить невидимые соглядатаи. – Мин не обошел госпожу своей милостью и вздул ее живот. И вот теперь она спрашивает тебя, ожидать ли ей наследника.

Перу понятливо кивнул и пригласил обеих женщин в скромно обставленное жилище, посередине которого находился зеленый бассейн с красными золотыми рыбками и лазоревыми абидосскими. Хатшепсут и кормилица опустились на подушки, Перу стал на колени по другую сторону бассейна. Два масляных светильника едва освещали помещение.

Сосновой лучиной провидец накалил какие-то коричневые зерна, от которых повалил едкий дым. Глубоко вдохнув этот чад, Перу забормотал:

– О, Бес с двумя змеями, ты, охраняющий жизнь в этой жизни, дай ответ!

Он устремил взгляд в зеленый бассейн, где плавало отражение закутанной царицы, которое со всех сторон то и дело пересекали красные и синие рыбки. Перу тяжело дышал. Опершись на тонкие руки, он склонил голову к воде, словно собирался напиться. Медленно, как мельничное колесо, поднимались его веки. Вдруг провидец закинул голову, так что в открытых глазах остались видны лишь белки. Хатшепсут затрепетала. А он заговорил срывающимся голосом:

– Вижу, две женщины рожают в один час. Та, что с золотом, порождает льва; та, что с камнем, производит на свет кошку.

Едва закончив пророчество, обессиленный провидец погрузился в себя. Хатшепсут и Сат-Ра недоуменно переглянулись.

На обратном пути обе пытались растолковать значение предсказания. В конце концов Хатшепсут решила, что «женщиной с золотом» может быть только она.

– Ну какая женщина во всем царстве имеет золота больше, чем я? – подытожила она.

– Конечно, – подхватила Сат-Ра, – а лев – это фараон. Ты дашь жизнь наследнику престола, дабы жил он вечно!

Хатшепсут и кормилица обнялись.

– Надо принести Мину благодарственную жертву.

– О чем ты задумалась? – спросила Сат-Ра явно озабоченную царицу, когда обе уже сидели в покоях дворца.

– Меня мучает мысль об отце моего ребенка.

– Тутмос?

Хатшепсут пожала плечами.

– Так, значит, Сененмут!

Хатшепсут молчала.

– Признайся, ты ведь любишь этого Сененмута!

– Он променял меня на простую солдатскую потаскуху! Меня, царицу!

Сат-Ра погладила Хатшепсут по голове.

– В постели нет цариц. В постели ты всего лишь женщина со своими слабыми и сильными сторонами, с достоинствами и недостатками.

И Хатшепсут вдруг почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой. Разрыдавшись, она упала на грудь кормилице, как всегда делала, когда была ребенком.

– Надо сказать Сененмуту, – всхлипывала царица, – надо сказать ему об этом. Он сейчас в каменоломнях у порогов Нила. – Ее тело снова содрогнулось от рыданий.

– Но ведь ты не знаешь наверняка, он ли отец ребенка. А может, это все-таки Тутмос?

Хатшепсут воскликнула:

– Да пойми ты, я чувствую, чувствую это!

Сат-Ра немного помолчала, а потом сдержанно заметила:

– Сененмут здесь, в Фивах.

Царица затаила дыхание.

– Тутмос повелел ему явиться. Он желает взять его в поход против азиатов.

– Но Сененмут не обучен быть воином! Его орудия – мелок и отвес, с ними он обходится ловчее, чем с копьем и кинжалом!

Сат-Ра смущенно отвела глаза.

Тут Хатшепсут вскочила, подобрала подол длинного калазириса с множеством складок и побежала через тускло освещенную колоннаду к покоям царя.

Тутмос сидел за мраморным столом, на котором были разложены карты и свитки папируса. Здесь же находились визирь Сенземаб, начальник войск Птаххотеп, управитель дома Минхотеп и писец Неферабет.

– Война – дело мужчин, – изрек фараон, увидев запыхавшуюся Хатшепсут. – И женщине здесь не место.

– Однако мужчины, которых ты ведешь в поход, все еще дело женщин, – надменно возразила царица супругу и жестом велела советникам оставить их наедине. Склонившись, вельможи удалились.

– Ты приказал Сененмуту явиться из каменоломни, – запальчиво начала она. – Зачем?

Тутмос заглянул в глаза Хатшепсут, пылавшие яростью, и решимость, с которой он встретил ее, растаяла.

– Мне требуются лучшие лучники царства в войне против азиатов.

– Сененмут не лучник! Он учится на архитектора и когда-нибудь возведет храм во славу бога.

– Он убил твою служанку одной стрелой.

Молодая царица подступила вплотную к фараону и в бешенстве прошипела:

– Сам Амон возвестил, что это было несчастным случаем. А ты, как посмотрю, пренебрегаешь даже священной волей отца фараонов Амона!

Тутмос вздрогнул. А Хатшепсут продолжала:

– Для тебя важнее дешевая месть человеку, который тебе ничего не сделал.

– Он отнял у меня жену!

– Отнять можно то, чем владеешь, но ты мне не хозяин. Ты знаешь не хуже меня, что брачными узами нас связала лишь воля отца, да живет он вечно, чтобы сохранилась кровь солнца. – Сказав это, она повернулась и уже на ходу бросила: – Даже не думай брать Сененмута в военный поход против азиатов! Это тебе говорит Хатшепсут, возлюбленная Амона!

– Что ты видишь? – напористо вопрошал Тети, обхватив черную рабыню за плечи.

Волхв, подталкивая, заставил Нгату идти вперед по своей затемненной лаборатории, во всех углах которой бурлило и клокотало, как на южных порогах Нила.

– Что ты видишь, Нгата?

– Ничего, господин, – растерянно отвечала рабыня. – Ничего не вижу, здесь темно.

– Хорошо. А теперь будь внимательна. Очень внимательна!

В полумраке послышался звон стекла, стук капель о донышко, и вдруг один из стеклянных сосудов засветился – сначала едва заметно, потом все сильнее и сильнее, будто разгорался масляный светильник.

– Что ты видишь? – снова спросил Тети.

– Горит светильник.

– Где ты видишь светильник?

– Там.

– Если это масляный светильник, покажи мне пламя!

Нгата подошла ближе к сияющему стеклу.

– Нгата не видит огонь. Сосуд светится сам.

– Правильно, Нгата. Жидкость в сосуде светится сама по себе, так же ярко, как Ра над горизонтом.

– Ты колдун, господин, – боязливо произнесла нубийка и отступила на два шага.

Но Тети пододвинул к ней второй стеклянный сосуд с зеленоватой жидкостью, затем взял чашу и накапал оттуда несколько капель другой жидкости. Как только они смешались с содержимым сосуда, он тут же начал светиться; и чем больше Тети подливал из чаши, тем сильнее светился сосуд.

– Здесь нет никакого колдовства, – возликовал Тети. – Это наука! Это жидкий свет. Я назову его кровью Ра.

Раз за разом волхв повторял свой опыт, и всякий раз он удавался. Сосуды начинали излучать свет один за другим.

– Ночи конец, теперь будет вечный день. И сделал это открытие я, Тети.

– Это неправильно, господин! – робко возразила Нгата, глядя на гениальную находку мага. – Если бы боги хотели, чтобы день длился вечно, они не создали бы ночь.

– Ночь – это зло! – возбужденно воскликнул Тети. – Зло, снова и снова подчиняющее себе человека. Но если я подчиню его себе, тогда вся земная власть будет принадлежать мне! Тогда я буду могущественнее мудрого визиря Сенземаба, да что там, могущественнее фараона Тутмоса! Тогда я стану Амоном!

С этими словами он взял светящийся сосуд и, держа его в вытянутой руке, медленно вылил содержимое на каменный пол. Жидкость сразу же зажурчала, зашипела, и во все стороны полетели раскаленные искры, как в кузнечном горне оружейника Онтепа. На камнях образовалась лужица, от которой к потолку поднялся зеленоватый мерцающий луч, подобный тем, что посылают серебряные зеркала во дворце фараона. Беспокойно подрагивая, как по вечерам цветки папируса на ветру, жидкий свет, подчиняясь силе тяжести, нашел себе путь к зазорам меж камней. Растекаясь по всем направлениям, он рисовал жутковатую сеть из больших и маленьких прямоугольников. Казалось, пол превратился в ночное небо богини Нут, порой в долине Нила усеянное горящими, мерцающими звездными фигурами.

Нгата опустилась на колени, прижала лоб и ладони к холодному камню. Страх перед неведомым, запретным, кощунственным заставлял ее импульсивно вздрагивать, будто от ударов плети хозяина.

– Боги накажут тебя и разрежут твое тело на куски, как Осириса! – всхлипывала рабыня. – Они не допустят, чтобы ты использовал во зло их дары!

Словно в трансе, Тети выливал жидкость на пол, сосуд за сосудом, и Нгата, испугавшись, что пылающая вода сожжет ее заживо, вскочила и обратилась в бегство, подобно зайцу на плодородных полях.

Изо рта чародея вырвался жуткий смех, который всегда повергал Нгату в трепет, потому что звучал он так же нечеловечески, как пронзительные вопли женщин, распевающих в храме Амона в Карнаке. Последний светящийся сосуд Тети не опорожнил, а схватив его, выскочил с ним из дома, и долго еще над Фивами, окутанными вечерними сумерками, разносился ужасающий хохот.

Два копьеносца сопровождали архитектора Инени и его ученика Сененмута, когда они шли по пальмовой аллее, ведущей к дворцу. Блестящие бараноголовые сфинксы из белого полированного мрамора длинной чередой тянулись по обеим сторонам дороги. Сененмут выглядел взволнованным.

Почему царица Хатшепсут призвала его во дворец вместе с Инени? Не ее ли заслуга в том, что фараон, повелевший ему явиться в Фивы, отправился в Азию без него? С той ночи, как царица застала его в объятиях Руи, он ее больше не видел и сейчас опасался мести. Он слишком хорошо знал Хатшепсут, знал, на что способна женщина с уязвленным самолюбием.

Если бы царица приняла их в тронном зале, где обычно принимал фараон, Сененмут чувствовал бы себя увереннее, но копьеносцы вели их с Инени к покоям Хатшепсут. Это не предвещало ничего хорошего.

Оказавшись перед царицей, возлежавшей на ложе и не делавшей тайны из своей беременности, Сененмут сильно испугался. Служанка навевала прохладу, обмахивая ее большим опахалом из страусиных перьев, а она, не удостоив внимания приветствие юноши, даже не одарив его взглядом, обратилась к Инени:

– Я позвала тебя, преданнейший из преданных, потому что однажды и мне придет время подумать об уходе на запад. Чтобы долго не распространяться, скажу: по желанию моего сердца ты построишь мне на той стороне Великой реки гробницу, подобную той, что выстроил моему отцу, да живет он вечно. Тайную, как обитель богов, и глубокую, как лабиринт Аписа в Мемфисе, ибо, когда я отправлюсь к Осирису, никто не должен завладеть мною.

Инени не проронил ни слова.

– Ты молчишь? – Хатшепсут нахмурилась.

И тогда Инени заговорил, чинно и обстоятельно:

– Госпожа, ты не хуже меня знаешь наш древний священный обычай: восседая на трон, новый фараон в тот же день начинает приготовления для строительства своей усыпальницы. Тутмос, твой супруг, еще очень юн, и воинственные азиаты до сих пор мешали ему сделать этот шаг. И все-таки по закону один лишь фараон вправе строить гробницу для вечности, а его главная царственная жена разделяет с ним вечный приют. Так однажды мать твоя Яхмос обретет покой в потаенных погребальных камерах…

Хатшепсут порывисто села, ее темные глаза угрожающе сверкнули.

– Ты отказываешься повиноваться мне, твоей царице, потому лишь, что считаешь, будто все деяния наших предков свершались по священной воле богов?!

Инени пожал плечами.

– Я верно служил трем царям. Я получил в награду золотое Ожерелье доблести, потому что всегда говорил честно и прямо, как никто другой во всем царстве. Должно ли мне теперь изменить своей славе?

– Ты должен повиноваться твоей царице! – раздраженно воскликнула Хатшепсут. – Ты на самом деле веришь, что Тутмос, этот малолетний выродок, правит Обеими странами? Тутмос не способен принять даже мало-мальски самостоятельного решения. Сегодня его слух обращен к начальникам войск, завтра – к жрецам Амона, а послезавтра, если они ему польстят и обнадежат пустыми обещаниями, он будет слушать лодочников с берегов Нила. Он – позор для Ра!

– Он – фараон, и только ему я должен повиноваться!

Лучше бы Инени не произносил этих слов! Опасная, как желто-крапчатая змея в горячих песках пустыни, Хатшепсут соскользнула со своего ложа и, словно кобра-урей, распустившая щитки и готовая нанести удар, подобралась к старцу и едва слышно зашипела:

– Прочь с глаз моих! И поостерегись вставать у меня на пути!

Инени, знавший своенравную царицу еще с той поры, когда она сосала грудь кормилицы, предпочел промолчать. Быстро поклонившись, он вышел из покоев. Сененмут сделал попытку улизнуть вслед за учителем, но Хатшепсут резко крикнула:

– Останься!

Сененмут вздрогнул.

– Подойди ближе, – ласково произнесла царица, сменив гнев на милость, когда заметила смятение юноши. Она снова улеглась на высокое ложе и протянула к нему руку. – Почему ты боишься меня?

Сененмут попробовал улыбнуться, но вышла лишь жалкая гримаса.

– Из-за этой глупой истории с Руей? Забудь! Женщины в ее пору ненасытны подобно шакалам в пустыне. Они не пропускают ни одного мужчины, попадающегося им на пути.

– Я не хотел! – Сененмут сам услышал, как беспомощно и неубедительно прозвучали его слова.

Но Хатшепсут, казалось, даже не заметила этого; она приняла неуклюжее извинение и продолжила без тени иронии:

– Ты слишком хорош для этой солдатской потаскухи. Она тащит к себе в постель каждого, до кого может дотянуться. И неопытный юноша вроде тебя беззащитен в когтях ловкой бабенки. Нет, ты ничего не мог поделать!

Сененмут перевел дыхание и набрал полную грудь воздуха, чтобы объяснить, как подпал под чары Руи и ее любовных игр, но вдруг ощутил под своей ладонью круглый живот. Хатшепсут провела его правой рукой по своему животу и заглянула Сененмуту в глаза.

– Ты чувствуешь нового Гора во мне, скажи, чувствуешь?

Юноша залился краской. Он чувствовал только, как с него градом льет пот, и не знал, что говорить. Он кивнул.

– Возможно, это твой сын, – донесся до него голос Хатшепсут. – Возможно, ты породишь нового Гора. – Она крепче прижала его руку к животу.

О, Амон, Мут и Хонсу, вся триада фиванских богов! Не мог же он, крестьянский сын, выходец с городских окраин…

– Ты насмехаешься надо мной, благородная госпожа!

– Зачем мне это надо? – Хатшепсут пожала плечами. – Только грубые рыбачки с берегов Великой реки потешаются над наследником крови, вложенным в их тело.

Сененмут отобрал свою руку у царицы и вытер пот со лба. Хатшепсут, великая владычица Обеих земель, ждет от него сына! Сына?

– А откуда ты знаешь, что это сын?

– Так предсказал прорицатель.

– И ты признаешь меня отцом твоего ребенка?

Хатшепсут с лукавой улыбкой опустила глаза, будто говорила: может, да, а может, нет. А потом ответила совершенно серьезно:

– Знай же, Сененмут, главная жена фараона всегда производит на свет сына Ра! Но сделай фараон рабе своей Исиде хоть десять сыновей – все они будут ублюдками!

Мысль о том, что он мог породить сына, который когда-нибудь сядет на трон Гора, повергла Сененмута в трепет. Он, сын Рамоса и Хатнефер, станет отцом фараона? Не может быть! Никогда!

Хатшепсут, без труда разгадавшая мучившие любовника мысли, быстро сменила тему.

– Мне сообщили, – сказала она, – что ты проявляешь таланты на поприще искусства.

– Да, госпожа. Работать с различными горными породами для меня большая радость.

– Инени полагает, что скоро ты и его превзойдешь по мастерству.

Сененмут смущенно улыбнулся.

– Учитель – великий архитектор. Его глаз остер, как у сокола, и пытлив, как у ибиса. Я не стою и пылинки с его сандалии!

– В сердце моем я давно решила, – выслушав пылкую речь юноши, продолжала царица, – что ты построишь мне усыпальницу, равной которой еще не было. Она будет глубже и величественнее, чем у отца моего Тутмоса.

– О, главная супруга фараона! – испуганно воскликнул Сененмут. – Волею богов мне был уготован удел дважды в году возделывать скудное поле отца моего Рамоса, которое плодоносит благодаря илу, приносимому Великой рекой. По милости твоей и благосклонности учителя Инени обучился я вместо того обрабатывать твердый камень и сегодня уже могу выстроить дом с колоннами. Однако для царской гробницы недостает мне опыта и…

– Значит, и ты противишься моим планам? – перебила его царица.

– О Амон, нет, никогда я не посмел бы! Лишь признаюсь, что планы твои превосходят мои способности.

– Инени тебе поможет.

– Инени? Ты только что удалила его!

Хатшепсут рассмеялась.

– Старый Инени – благочестивый и богобоязненный человек, всю свою жизнь подчиняющийся воле богов. Он усмотрел кощунство в том, что главная царская жена захотела построить себе гробницу, когда даже сам фараон еще не имеет места упокоения. Только Инени еще не знает, что фараон – это я!

Перед великим пилоном храма Амона в Карнаке стражи преградили ему путь длинными копьями.

– Доложите верховному жрецу Хапусенебу: Тети, целитель, желает с ним говорить – немедленно!

Стражник вскоре вернулся и спросил, не может ли маг явиться завтра – пророк Амона занят.

Тети вскипел от ярости. Его назвали магом! Разве это не оскорбление? Тети не слишком жаловал Хапусенеба, и их антипатия была взаимной, но сейчас, когда нужно было осуществить задуманный план, он вряд ли мог обойтись без содействия верховного жреца. Поэтому Тети во второй раз послал стражника, чтобы он передал Хапусенебу, что тот определенно пожалеет, если не примет его сегодня же. Дело чрезвычайной важности – и для верховного жреца тоже!

Наконец появился Пуемре, второй жрец Амона, и, узнав, что Тети пришел передать им тайну, которая, по его словам, повергнет в замешательство самих богов, жрец повелел волхву следовать за ним. Они пересекли вымощенный белым мрамором двор, в центре которого в ночное небо уходила покрытая золотом статуя владыки Карнака бога Амона. Проходя мимо нее, жрец упал на колени и коснулся лбом еще не остывшего от дневной жары камня. Тети последовал его примеру, а после подхватил свою круглую корзину с крышкой и поспешил за Пуемре.

За одной из бесчисленных мощных колонн, окружавших двор, Тети померещилась знакомая фигура, которую он никак не ожидал увидеть здесь, но волхв тут же отринул эти мысли – его миссия казалась ему важнее. Когда он еще раз обернулся, чтобы проверить, не обманулся ли, фигура уже исчезла, а молчаливый до сей поры жрец изрек сурово, чуть ли не угрожающе:

– Сюда! Следуй за мной!

Тети сделал еще несколько шагов, что вполне удовлетворило Пуемре.

– Какое прошение у тебя к верховному жрецу Амона? – без обиняков спросил Хапусенеб и нетерпеливо добавил: – Говори, маг!

В Тети поднялось желание немедля убраться отсюда, ибо в тот момент ему показалось немыслимым вступать в соглашение с этими индюками. О Великая Эннеада! Он вовсе не считал себя магом, колдуном или чародеем! Его эксперименты, его успехи во врачевании основывались не на каком-то там шарлатанстве или заклинаниях, имеющих весьма сомнительную пользу. Он, Тети, – человек науки! Человек блестящего ума!

Между тем Хапусенеб продолжал свой допрос:

– Что ты принес в своей корзине?

– Кровь Ра, – ответил Тети столь же прямо, и его лицо расплылось в торжествующей ухмылке, ибо жрецы Амона застыли подобно соляным столбам. Ни одному смертному не дозволено быть неучтивым с пророками Амона, так что любая шутка исключалась. Вопрос лишь в том, что скрывается под этим загадочным «кровь Ра».

Огорошенные заявлением странного посетителя, жрецы, словно два ученика в доме писца, поочередно отвечали на все дальнейшие вопросы Тети. Нет, здесь никто не помешает, ибо никто не посмеет сюда войти, пока не последует удар золотого гонга; да, они не поддадутся страху, даже свершись в следующее мгновение чудо пред их глазами.

Как только на стенах, выложенных красными и синими плитками, погасили масляные светильники, Тети вынул из своей корзины светящийся стеклянный сосуд и молниеносным движением выплеснул его содержимое на полированный мраморный пол. Странная жидкость тут же забурлила, зашипела, а затем посыпались искры, желтые и зеленые, – и в темном помещении стало светло, как при ярком свете дня. Словно сраженные молнией, пророки Амона бросились на пол, положив головы на согнутые в локтях руки.

Тети торжествовал.

– Это кровь солнца, которую открыл Тети. Не маг Тети, не колдун Тети, нет! Тети гений – гений науки! – восклицал он.

И пока пылающая вода растекалась по залу тонкими светящимися ручейками, заполняя зазоры между мраморными плитами, Хапусенеб и Пуемре боязливо отползали от жидкого огня, бормоча молитвы подобно носильщикам барки Амона в месяце паофи на священном празднике Опет:

– О, кровь Амона-Ра, пересекающего небесный океан на золотой барке, помилуй твоих слуг-гребцов!

Тети наслаждался триумфом.

С ужимками, как зазывала на рыночной площади, он стал скакать над светящимися лужицами и ручейками, будто хотел показать свою власть над происходящим и продемонстрировать: смотрите, меня не устрашает кровь Ра, потому что я ее открыл!

С трудом вернув себе самообладание, жрецы настороженно рассматривали текучий свет. Затем, подобравшись поближе, они качали головами и бросали взгляды на Тети, который стоял с широко расставленными ногами и скрещенными на груди руками и ухмылялся. Это была язвительная ухмылка, злобная гримаса человека, над которым всю жизнь глумились, которым пренебрегали, и вот теперь, когда боги были посрамлены, его призвали на высокий совет.

– С этим, – благоговейно изрек Хапусенеб, – вся земная власть у тебя.

Тети покачал головой.

– Еще нет, но я могу достичь ее! С кровью Ра я могу выследить любого врага в ночи, могу заставить народ работать во тьме, как при свете дня. Могу рыть тайные ходы в глубоких пещерах без помощи серебряных зеркал. Где только и когда только ни повелю, настанет день, ясный белый день. Само око Гора будет мне подвластно!

Оба жреца дружно закивали.

– И какую ты хочешь награду за эту тайну?

– Награду? – Тети расхохотался. – Награду! Ни золотом пустыни, ни стадами в тысячи голов на плодородных землях Нила, ни угодьями в дельте не расплатиться вам за мою тайну.

– Ты хочешь сохранить ее? Унести с собой в гробницу?

– Верно, – ответил Тети, – хотя, возможно…

– Возможно что? – Хапусенеб и Пуемре подступили к нему.

– У вас, бритоголовых, большая власть, – издалека начал Тети.

Пуемре перебил его:

– Власть не у нас в руках, боги направляют наши деяния. Мы служим воле богов.

Тети нетерпеливо отмахнулся:

– Где владения, там и власть. Ваши богатства от подношений больше того, чем владеет фараон. И народ скорее перестанет повиноваться воле царя, чем так называемой воле богов. А это значит, что фараон – всего лишь правитель вашей милостью.

Бритоголовые оторопело молчали. Первым опомнился Хапусенеб.

– Фараон – сын Ра! – воскликнул он, и в словах его послышалась угроза.

– Ублюдок он! – бросил Тети в лицо верховному жрецу. – Или ты в самом деле веришь, что в жилах Мутнофрет течет кровь бога солнца? Ты только посмотри на этого Тутмоса! Разве не выглядит он как дитя с запоздалым развитием, нравом стельной коровы и умом нубийского раба?

– Он – законный преемник на троне Гора! – вступился Пуемре.

– Законный, законный!.. А что есть закон в царстве фараоновом? Закон – это то, что вас устраивает, вам выгодно и не подрывает вашу власть! С таким же правом, как Тутмос, и я мог бы быть фараоном!

– Его отцом был Тутмос, сын бога, да живет он вечно!

– А моим отцом был Антеф, да живет он вечно! Только не через отца передается кровь солнца, а через мать, главную царскую жену. У Яхмос нет сына. Вот и сделался Тутмос фараоном – только потому, что царь однажды взял его мать. А почему бы ему не соблазнить мою мать? Она была куда пленительнее Мутнофрет!

– Если я тебя верно понял, ты предъявляешь притязания на трон? – осторожно осведомился Хапусенеб.

Прежде чем заговорить снова, Тети основательно обдумал ответ.

– Я не предъявляю никаких притязаний, – произнес он. – Но уступлю требованию народа, если он захочет увидеть меня на троне!

– Ты не в своем уме!

– Не больше, чем молодой Тутмос, который исполняет обязанности царя соответственно своим способностям каменотеса с горных склонов. А я – человек науки. Пусть и не благороден по рождению, зато умею лечить больных, вырезать опухоли из их внутренностей, знаю, по каким каналам сердце человека качает кровь. А теперь еще я открыл кровь Ра, перед которой люди будут падать ниц и поклоняться ей.

– Проклятие Амона падет на твою голову! – выкрикнул Пуемре, однако Хапусенеб, старейший из жрецов, сдержал неразумный порыв, положив руку ему на плечо.

– Не клади его слова на чашу весов, – обратился он к Тети. – В нем еще нет рассудительности зрелого возраста, присущей тебе. Во всяком случае я не сомневаюсь: ты знаешь, что делаешь.

Тети, хладнокровный и хорошо владевший собой, кивнул.

– Так и есть. Если бы я хотел сохранить тайну для себя, меня бы здесь не было.

– Ты выдашь ее нам? – спросил Хапусенеб в радостном предвкушении.

– Как только достигну своей цели.

Жрецы повесили головы, а Пуемре, обескураженный, изумился: