Текст книги "Рассказы"

– Подпол весь перерыла, Фазыля, картофель перекидала с одной стороны на другую, но не нашла двух мешков пшеницы…

– Какой пшеницы? – спросила Фазыля, удивляясь.

– Так только что сама сказала… «Мунира-апа, два мешка семян спрятала под пол, среди картофеля», – сказала. Не представляешь мою радость, мол, дети не будут голодать…

Фазыля пришла в себя. Краешками высохших и растрескавшихся губ улыбнулась и, с трудом ворочая языком, пропела:

 
Шелудивый поднялся наверх,
Думая, что дождём посыплет золото.
Откуда быть такому золоту,
Куриное г… наверху.
 

От души посмеялась сестра. «Не смейся возле больного, – сказала сама себе. – Бредит, бедная, бредит. Пусть к добру будет это».

«О Аллах, – думала Фазыля. – Где может быть эта пшеница?»

В этот момент широко раскрылась дверь. Оттуда появился старик Имаметдин, обутый в валенки с галошами.

В открытую дверь в дом устремился весенний резвый воздух и примостился около Фазыли. Дышать стало свободно и приятно.

– Как самочувствие, доченька Фазыля? – спросил старик. – У тебя холодно, может, истопить печку? Семена председателю вручил лично. Просил передать тебе привет. В почву заделаем, голодать не будем, Аллах даст…

– Жизнь – куласа, Имаметдин-бабай. На меня не обижайся уж. Говоришь, семена вручил?.. Очень хорошо…

– Об обиде не веди речь, Фазыля. Какая может быть обида? И после этого предстоит ведь жить. Выздоравливай айда. Скоро нам на посевную выходить. Дети не будут голодать, Аллах даст… Кто засеет эти поля, кроме нас?

Тут с охапкой дров вошла Мунира, с шумом бросила их около печки. Старик растопил печку. Это пламя обновило радость сердца, возникшую, когда осталась в живых в доме чувашской старухи.

– Кто, кроме нас, посеет, Имаметдин-бабай, – сказала женщина, бессильно улыбаясь.

Ревнивая

Неожиданно, как вихрь, сметая всё на своём пути, ворвалась она в комнату.

Иногда бывает так: о приближении бури предупреждают тёмные тучи, люди покрывают зеркала большими полотенцами, затыкают отдушину печной трубы, а окна забываются. Вихрь лавиной налетает на незапертые на защёлки окна. Комната заполняется пылью-землёй, занавески, колыхаясь разъярённо, тянутся до двери. Вот тогда в душу забирается тревога. Не то чтобы сильная, но кажется, что впереди что-то ждёт.

Сагида, пережив это состояние, бросила взгляд на окна, они закрыты, на голубом небе мерцают огромные звёзды, не жалея ярких, как нити вышивки, лучей, щедро улыбается луна. И ворвавшаяся в дом посторонняя женщина напоминает неожиданную бурю. Вот она по ходу стянула с головы тёмную шаль, бросила на спинку стула и дошла до стола в середине комнаты. Одним взмахом смела лежащие на ней бумаги.

– Что же это означает, кто же она такая? – сама себе задала вопрос Сагида и, не найдя ответа, обессилев, пристально смотрела на гостью.

Хоть и казалось, что у незнакомой гостьи есть внутри какая-то радость, но на ней не было лица, оно побелело как полотно. Измятая физиономия, усталая, никогда не видевшая пудры-помады. К её хлопчатобумажному пальто прилипли мелкие пучки пуха. Исстрадавшиеся по крему сапоги покоробились от изношенности. Сдвинув ногой в сторону рассыпавшиеся по полу бумаги, гостья с шумом поставила на стол тяжёлую сумку. Затем вытащила измятую белую скатерть и узелок свой переместила на стул. Постелила скатерть на стол и ладонями разгладила её. Как будто она здесь не первый раз, словно в этой комнате нет ничего, что было бы ей чуждым.

– Скотина, – сказала она, – клянусь Богом, скотина…

Сагида, не моргая, смотрела на непрошенную гостью.

Женщина за минуту на скатерти расставила тарелки одноразового пользования. Посередине водрузила лёгкие, пышные лепёшки, приготовленные на масле. Что они удались, видно издали: как губка – сожмёшь в кулаке, тут же возвращается в своё былое состояние.

«Есть же на свете умелые женщины! Есть же дорогие женщины!» – восхитилась Сагида внутренне. Здесь она подумала о муже. «В последнее время и горячую еду не видит, бедняга мой… Всё в дороге…»

– Скотина, – сказала женщина, – точно скотина… Айда подходи, за это! – она с глухим стуком поставила на середину стола дешёвую бутылку и уставилась на хозяйку.

Сагида, с трудом оторвавшись от стула, в каком-то странном состоянии шагнула к ней. «Ну кто же это? По крайней мере кто «скотина»? Страшно даже близко подходить, «белоголовкой» шарахнет по лбу, Боже упаси! Потом доказывай, что ты не верблюд… В ближайшее время праздников не предвидится, очевидно, по ошибке зашла эта женщина», – подумала она.

– Айда, садись, – сказала гостья, подвинув стул поближе к столу и, сняв пальто, швырнула его на скамейку в переднем углу.

– Всех знакомых перебрала. Никак не могу припомнить, – сказала Сагида. – Кто же вы будете?

– Не имеет значения, – ответила та жёстким, резким голосом. – Я Вас хорошо знаю. А с сегодняшнего дня не буду желать знать. До сих пор, ах какой Вы были знакомой моей! Ох какой были знакомой! – Её голова в этот момент раскачивалась и раскачивалась, как стрелки часов.

У Сагиды от удивления затуманилось в глазах, румянец пышек на столе, казалось, перешёл на её лицо, будто сквозь зубы гостьи выходили не слова, а горькие чувства души.

– С сегодняшнего дня Вы не знакомы мне. Наконец-то, – повторила она и налила в стакан горькую жидкость. – Айда, за это! – Гостья отодвинула в сторону освободившийся стакан.

– За что это так получилось? – спросила Сагида, улыбнувшись лишь краями губ. – Всё же не поняла. Кто же Вы?

– Жена Коли…

– Которого Коли?

– В вашем цеху сколько их? – спросила она растерянным голосом.

– Один только. Его жена за двадцать лет ни разу не приходила на работу. Не может быть, – сказала Сагида. – Да, да, в начале марта исполнилось двадцать лет, как я увидела его впервые. – Она как будто хотела ещё что-то вспомнить, на лбу сложились складки, как меха гармони.

Человеку со стороны эти складки, да, глубокие складки показались бы тоскливым напевом о проведённой на работе жизни. И гостья торопилась сказать своё слово.

– Мужу моему всегда премию много выписывали.

– У Николая руки золотые, – сказала руководитель цеха. – За что бы ни брался, сделает как литое. Для него нет работы тяжёлой и лёгкой, он знает одно – аккуратно, тщательно выполнить задание. Молодец! Премию выписываю за это. – Она гордо посмотрела на женщину. – Вон сегодня остановился конвейер. Обрыв в цепи в двух местах устранил в течение часа. Ладно, на его смену пришлось. Другие быстро не умеют работать. Тянут, работу в самом начале превращают в нечто неизмеримое явление. И нервы как тянутся. Нет, нет, наоборот, сжимаются… – сказала она, исправляя сказанное. А Вы говорите, премия. Да ещё пришли поблагодарить.

Гостья громко рассеялась:

– Кто говорит, что ради этого пришла?

Она рывком встала со стула и направилась к настенному зеркалу. Облизнула губы, воротник кофты выставила поверх пиджака, как у Сагиды.

– Зеркало ваше не любит людей, некрасивыми их показывает. Впрочем, я не из последних, оказывается, ещё. Волосы только надо вымыть, – сказала она, вертя головой в разные стороны.

– Гм… конечно, нет.

– А ревновала…

– К кому?

– К Вам, – сказала женщина дрожа. – Всю жизнь ревновала к Вам. – Она быстро повернулась к Сагиде и в этот момент стала похожа на бедняжку, потерявшую в море соломку, чтобы ухватиться. Затем вдруг спросила: – Вам не доводилось целый день собирать ягоды?

– Доводилось, конечно.

– Вот так всю жизнь Вы были передо мной.

– Без причины ревновать – грех, – сказала хозяйка. – Значит, вы ревнивая…

– Как же? Коля приходит и с порога начинает повторять Ваше имя: «Сагида сказала так… Сагида дала такое задание… Сагида… Сагида…» Попробуйте двадцать лет слышать это над ухом! Измучившись, на телевизор поставила Вашу увеличенную фотографию. Промолчал. Не сказал даже «зачем поставила», собачье отродье.

– Верно. Все мы мало общаемся с семьями. Времени не остаётся. С сослуживцами больше. Весь день, если считать обеденный перерыв, по меньшей мере выходит девять-десять часов. К тому же впечатления, создавшиеся на работе, и домой приходят, что поделаешь…

– Ревновала, конечно, – сказала женщина. – Тут у неё лицо расплылось в улыбке, будто с неё свалился большой груз: – А сегодня я освободилась от этой напасти.

– Почему сегодня? – удивлённо спросила Сагида.

– Потому что вот первый раз в своей жизни пришла на его рабочее место.

– Давно надо было прийти. Приглашаем же на праздники.

– К Вам? Нет, тогда было бы нехорошо совсем. Всё равно нашла бы какой-нибудь порок.

– Впрочем, верно. Не зря говорят, ревнивый человек имеет двенадцать глаз. Нашла бы. Можно ведь ревновать и к дующему ветру.

– Можно… – сказала женщина и на минуту замолчала.

Сагида была в окружении своих дум. «Ходящий за дурным не находит доброе», – сказала она про себя.

– А я сегодня спокойна наконец, – сказала гостья и, будто у неё камень упал с подола, легко вздохнула. – Всё же домишко ваше в том конце для кого?

– Которое при дороге?

– Да, оно самое…

– Для рабочих. Отдыхают там. Не безостановочно же работать.

– Всё же спасибо этому домишку, – сказала женщина и засмеялась. – Мне сегодня так хорошо. Давай-ка, за это! – Она опять потянулась к стакану.

– У мусульман выпивка не одобряется, – сказала Сагида. – А Вы на меня не смотрите.

Ей эта женщина почему-то показалась жалкой. Хотела сказать: «Сами себя сделали жертвой любви. Жалко, очень жалко». Хотя сожаление было видно на лице, но будто кто удержал её за язык.

– Да, ревновала, – сказала женщина. – А с сегодняшнего дня об этом и не подумаю. В окно видела, поверила, что это не Вы, даже не захотела стучать. Всё же подлецы эти мужчины. Лишь бы талия была обнимать, любая сгодится.

– Ошибаетесь, – сказала Сагида. – Правда, мужчины не очень жалуют женщин, которые их не уважают. Вот двадцать один год руковожу мужским цехом. Характеры изучила хорошо. Хоть и не нуждаетесь в совете, скажу всё же. Вы, не откладывая надолго, купите пудру, помаду, сделайте подходящую причёску. Дома наденьте красивый халат… И не ревнуйте. Всё же скажите, причём тут домишко?

Женщина вдруг скривила рот и сдержанно ответила:

– У него на шее висела одна, как фасоль на заборе нашего сада.

– У кого же?

– У Коли уж. Что это не Вы, я сразу узнала, едва взглянув с угла окна.

– Дверь, наверное, была открыта, надо было зайти. Может, обознались.

– Не знаю, – сказала женщина. – И не толкнула. Глянула только в окно. Затем побежала домой, забежала в магазин и пришла вот к Вам. Айда, за это!

– Фу ты, – Сагида вдруг резко встала. – У той двери есть привычка самозакрываться. Пойдёмте, вместе обойдём. – Она быстро начала одеваться. – Скорее… В цеху работы не остановились бы…

Они вдвоём направились к дому.

– Вот в отсутствие Николая одного рабочего попросила поставить замок. Английский замок поставил обратной стороной. Нечаянно закрывается, вечно не откроешь. Золотые руки у Вашего Николая. Надо попросить его исправить эту ошибку. А Вы зря беспокоитесь. Около него всегда люди.

Женщина молчала. Она выглядела безразличной. Почему-то в голову Сагиды пришло выражение «для сумасшедшей и горе как праздник». Они вдвоём остановились у входа в здание.

– Откройте, – сказала Сагида.

Женщина, едва взялась за ручку, почувствовала, что дверь не заперта. Между тем в комнате плясал ветерок, входящий через форточку. – Значит, муж твой на рабочем месте, подойдём к нему?..

Женщина словно очнулась.

– Нет, – сказала она, – вернусь я. Домой пошла. Прощайте!

В конце недели Сагида сидела с отчётом о результатах работы. Когда список дошёл до Коли, подумала: «И похорошел, не пьёт, что-то изменило его внутренний мир». В этот момент открылась дверь. От сквозняка рабочие бумаги полетели на пол. Наклонившись их собрать, Сагида почувствовала, что кто-то вошёл.

– Проходите, – сказала она, не поднимаясь.

Никто не отозвался. Положив на стол собранные листки, Сагида бросила взгляд в сторону двери. Там она увидела удивительно симпатичную женщину со стеклянной рамой в руках. Та медленно приближалась к ней.

– Вот Вам принесла.

– Ну, Николай вам что сказал?

– Как обычно, не сказал ни слова. Молчал…

Женщина повернулась, чтобы уйти.

– В этом месяце премию выписала больше, – сказала Сагида. – Золотые руки у него, без него дела у нас не идут… И английский замок поменял…

Женщина улыбнулась, уходя, попрощалась.

Сагида некоторое время пребывала в растерянности: «Гляди, какая красивая причёска. Румяна умело подобраны к платью. Туфли как блестят!» – шептала она. И с какой-то тёплой радостью посмотрела на фотографию в рамке. Тут она вспомнила о муже, поправила кудрявые волосы. «Встречу-ка я его в этот раз в новом платье, сегодня он приедет с дороги», – подумала про себя. Вдруг руки её потянулись во внутренний карман рабочей фуфайки. Оттуда она достала носовой платок, один угол которого был украшен вышивкой. Когда-то, в девичестве, подарила она мужу этот вышитый своими руками платок.

«Чудный был вечер», – вспомнила она и, выпрямившись, посмотрела в окно. На небе мерцали блестящие звёзды, не жалея ярких, как нити вышивки, лучей, улыбалась луна, в мире царила тишина, и от неё на душе становилось благодатно.

Завещание

На улице выла вьюга. Стуча по окнам, спотыкаясь, металась она и вдруг затихла. Старуха Малика, отодвинув занавеску, посмотрела на улицу. Обычно сверкающий огнями дом соседки был погружён в темноту.

– О Аллах… не захворала ли она?..

И, не переобув даже домашние войлочные боты, она направилась к темневшему напротив дому.

Шагала по тропинке, то и дело сходя с неё в сторону, ногам ударил мокрый холодок. На чёрное плюшевое пальто садились крупные хлопья снега.

Соседка Мария – самая близкая её подруга. За день встречаются раза два, обмениваются новостями. В один из вечеров она вспомнила, как Мария пришла невестой в этот дом. Сосед Миннемухаммат привёз её с собой с войны и сказал односельчанам лишь одну фразу:

– Эта девочка спасла меня от смерти.

То ли слова эти повлияли, то ли сама она не дичилась, деревня очень быстро признала Марию своей. Позвали муллу и прочитали никах, поменяли имя на Марьям.

К ней первая зашла Малика. Мария была дома одна.

– Здравствуйте, молодая невеста, меня зовут Малика, – сказала она по-татарски.

Мария поздоровалась кивком головы, но не смогла сказать ни слова в ответ. Малика попыталась ещё и ещё раз разговорить её, задавала вопросы. Мария лишь улыбалась, перекладывая аккуратно заплетённые как спелый колосок косы вперёд-назад. Малика тогда её очень жалела! Как приживётся здесь эта заблудившаяся нежная птица? Ну ради чего она сюда приехала? Тогда она обратила внимание на одну вещь: у этой русской невестки плюшевое пальто точно такое же, как у Малики.

Однако ходившая молча Мария месяца через два-три одним-двумя словами стала принимать участие в разговорах. А через год она могла уже заткнуть за пояс некоторых здешних уроженцев. Её звонкий, громкий смех во время прополки колхозной свёклы был слышен аж в центре деревни. Жалость к ней таким образом постепенно растворилась сама собой, исчезла.

Вот Малика, продираясь сквозь снежные сугробы, бежит к ней. Вслед тащится тёмная-тёмная, как платок Марии, ночь. Какая-то неприятная, тревожная ночь.

– Сними ты этот чёрный платок, – сказала ей однажды Малика.

Мария достала из шкафа белый платок и повязала ею голову. В этот день женщины в поле впервые обратились к ней «Марьям».

– Оказывается, белое идёт тебе, Марьям…

– Красавице и овсяная солома идёт, – ответила она.

Сколько лет с тех пор прошло. Сколько лет, как они уже живут без мужей. Считать – не сосчитать. К удивлению подруги, она опять разыскала тот чёрный платок. Малика попыталась отговорить её:

– Чёрный цвет лицо темнит. Нам теперь это не идёт, не повязывай голову им.

– Не мешай Малика, повяжусь-ка я, – сказала и таинственно посмотрела в глаза подруги. Печально нагнулась и раскрыла две дубовые дощечки, ведущие в подпол.

Малика оторопела от неожиданности. Там, при свете свечей, виднелись иконы, большие кресты.

– Белый платок повязала я только для того, чтобы угодить вам. Подпол, чёрный платок – моя настоящая жизнь, Малика. До сих пор никто об этом не знал. Даже муж и дети.

– Зачем тебе всё это? Галима твоя и Галия увидят. Нехорошо будет. Чуждаться тебя будут.

– Не будут, – Мария тяжело вздохнула. – У меня к тебе есть самое большое завещание…

Старуха кашлянула. Немного помолчала.

– Какое завещание? – спросила Малика.

– Помру, не хороните меня, пожалуйста, в вашем деревенском мусульманском кладбище.

Старуха Малика, шага не сделавшая за пределы деревни, не могла представить себе о существовании каких-то других кладбищ.

– Что ты болтаешь чепуху? Рассудка лишилась, что ли?

– Нет, – сказала Мария. – Спустите меня в Шемуршу. Что-то мне нездоровится.

Шемурша – чувашская деревня в семи километрах, райцентр. Она расположена заметно ниже деревни, поэтому поездку туда обычно называют «спуститься».

– Нет, нет, – сказала Малика. – У тебя дочери… Подумай хорошенько. Обе выросли у нас на глазах. Они же креститься не умеют. И зятья наши люди.

– Дочери мои и «бисмилла» не умеют говорить, – с сожалением произнесла старуха.

– Всё равно думай ещё, завтра поговорим. Могила покойного мужа твоего тоже не в Шемуршах, а в деревне. Жила ты с ним любя.

Малика ушла от неё, не попрощавшись. У самой болело, покалывало сердце. Всю ночь не могла уснуть.

И вот вновь, продираясь сквозь снежные завалы, бежит к соседке.

Открыв дверь, она сразу заметила, как в подполе пламя одинокой свечки рвалось кверху. Чёрные кресты, люди на иконах, желая что-то сказать, выстроившись, смотрели на неё.

– Марьям, – крикнула она. – Соседка!

Старуха молчала. Малика нашарила и включила свет. Глаза по дому искали соседку.

Нагнулась, заглянула в так напугавший её однажды подпол. Мария была там.

Не осмелившись дотронуться до бездыханного тела, она метнулась на улицу. Скорее постучала соседям:

– Старуха Мария умерла, – сказала она. – Что будем делать?

Дома собрались жители деревни. Подошли старушки с прихваченными кумганами. Выстроились чётки, образовав круг. Проводить покойника, кто бы ни умер, было делом старух. Однако взгляды устремились в подпол.

К приезду Галимы и Галии из соседней деревни подпол был ещё открыт.

– Что будем делать? – спросила одна из старух. – Возьмём грех на душу?

Обе дочери молчали…

Тут Малика:

– Она завещала отвезти её на чувашско-русское кладбище в Шемуршах…

Все собравшиеся лишились дара речи. До этого из деревни никто шагу не сделал на чувашское кладбище.

Тревожность той ночи видела только Малика. Ох и длинна же была та ночь! Люди приходили и уходили. Коли отпала необходимость читать молитву у покойника всю ночь, и старух почти не осталось. Малика не осмеливалась бросить соседку.

Утром завыла вьюга. К воротам подъехала машина с мужчинами, вооружёнными лопатами.

Надо обмывать старуху или нет, во что её одеть, в деревне никто не знал.

– Не будь завещания, помыли бы её честь честью и похоронили бы в нашем кладбище, – сказал кто-то.

Не снимая плюшевого пальто, старуху укутали в красную скатерть и уложили в кузов машины, а сверху укрыли одеялом.

В этом пальто она пришла в деревню невесткой. С первого дня в каждом доме стала своим человеком.

Её особенно уважали деревенские мужики.

Вместе с Марией в деревню пришло новое ремесло: варить самогон. Её водили из дома в дом. Деревенские женщины все превратились в этом деле в спецов.

Дом ли ставить надо, крышу крыть, нужна была Мария. Постепенно без самогона и солома не стягивалась и сено не косилось. Его надобность всё возрастала и распространялась. Сегодня мужчины, забывшие о том, что это связано с Марией, провожали её. Многие из них уже прихожане мечети. Сейчас бокалы в руках их внуков…

– Ладно, на кладбище есть, наверное, какой-нибудь сторож, переспросим. Похоронить её надо, как сама хотела, – сказал кто-то.

На этом разговоры кончились. Машина тронулась в путь.

На улице выла вьюга.

В этот день деревня себе места не находила. Жаль было и мужчин, вызвавшихся провожать старуху Марию.

Нашлись знающие, как предать земле старуху Марию по своим правилам. Им заплатили четырьмя поллитровками. На обратном пути мужчины молчали, точно проглотили языки. Пробудили их от такого состояния лишь две точки, пробивающиеся сквозь метель.

В такой день, когда у приличных людей и собаки не выходят на улицу, чьи это дети?

Мужчины зашевелились, опустив ушанки, завязали шапки.

Между тем машина достигла теней и остановилась. В кузов запрыгнули розовощёкая, как спелое яблоко, девушка и высокий парень, чьи брови окутал снег.

– Ты Гарифуллы сын ведь? – спросил один из стариков.

– Да.

– Девчонка чья?

– Она – невестой будет, – сказал парень. – Звать Марией. Вернётесь, заходите на никах.

Парень будто поймал красивую птицу, радостно улыбнулся.

А в кузове выл буран…

Он, нарушая тишину, налетал на лицо и руки, застилал глаза.

Буран не успевал замести следы ног около ворот. В каждом доме сквозь замёрзшие окна были заметны тени людей. Деревня ждала возвращения мужчин.