Текст книги "Рассказы"

Обет

У Гульджиган большие пальцы рук разные. Один тонкий, а другой обычный, как у всех. Часто люди замечают разницу и начинают допрашивать: «Ой, а что случилось с твоим пальцем?» А она не знает, что и ответить. Ей неудобно. Потом признаётся, что в детстве поранилась случайно.

Вот и сегодня заныл раненый палец. Часто так бывает, напоминает о себе своим нытьём. А потом в памяти начинают всплывать давно минувшие события.

Вообще-то, если бы на пальце не оставался след того страшного голода, так бы не беспокоили воспоминания. И всё бы забылось. А так, только начинаешь что-то делать руками, то сразу же перед глазами всплывает всё прошлое. В такие моменты всегда ей слышится голос голодного братика:

– Апа, хочу есть! Дай хлеба, ну пожалуйста, дай хлеба!

Обыщет Гульджиган глазами весь дом: а есть-то нечего…

– Сейчас я тебе водички дам, братик мой…

– Не надо воды, я есть хочу…

Братик уже сквозь слёзы просит:

– Есть хочу-у-у!

Что же сделала тогда Гульджиган? Она подошла к столу, выдвинула ящик стола: там было пусто. Ведь мама хранила в ящике завёрнутый в тряпочку кусок сахара. Его не было. Девочка увидела на столе чайник, в нём вода была ещё тёплой. Мама всегда кладёт в чайник вместо чая сушёные ягодные листья. Один самовар горделиво смотрел на пустой стол. Девочка налила в чашку немного воды и поднесла брату.

– На, пей!

– Мне хочется есть! Хочу хлеба!

Асгат смотрел на сестру умоляющим взглядом. По его лицу текли крупные слезинки. Он очень, очень хотел есть.

– Может, дать тебе родниковую воду?

– Нет. Я хочу есть. Хлеба-а-а…

Девочка не знала, как можно было победить этот страшный голод. Даже на время забыла, что и самой тоже хотелось есть. Вытирая слёзы с лица брата, она приговаривала:

– Сейчас найдём что-нибудь. Потерпи чуток, братик, потерпи…

Девочка снова подошла к столу. Призадумалась. Вот схватила самый острый нож и подбежала к хлебной полке. Открыла, понюхала. Полка вкусно пахла хлебом. Ей вдруг стало душно. И засосало под ложечкой от голода. Но и полка тоже была пуста.

– Ага, нашла!

Девочка улыбнулась своим мыслям и выбежала из дома, даже не понимая, что собиралась делать в чулане.

…У них жила молодая учительница Вера из соседнего села. Она и ужинала, и обедала всегда вместе с ними. Веру от всех отделять отец не позволяет. Он вернулся раненым с финской войны. Были времена, когда на столе были и картошка, и молоко, и катык. И всё было общим. Гульджиган спит с Верой вместе на одном сакэ[9]9
  Сакэ – нары.


[Закрыть]. Учительствует Вера в маленькой старой избе, которую временно переделали в школу.

Иногда Гульджиган вместо матери ходит на работу в амбар зерно перебирать. Ей за это бригадир в своей тетради ставит палочку рядом с её фамилией. Эта палочка называется «труддень». Хотя мать и часто приговаривает: «Без дела не станешь сытым», но почему-то у них так и нет сытости.

А Вера имеет превосходство: ей раз в месяц выдают полпуда муки. Иногда могут выдать гороховую, да и ржаную. Вера на выходные её забирает к себе домой. Потом из дома привозит буханку круглого хлеба, делит на шесть кусочков, чтобы на неделю хватило, и кладёт их в деревянную бочку в чулане, завернув в тряпочку. Вот об этом и вспомнила Гульджиган…

Девочка хотя и улыбалась радостно, но около деревянной бочки вдруг ей стало жутко. Это же воровство… Бабушка всегда твердит: «Кто занимается воровством, тот будет гореть в вечном аду». И вот она уже и готова гореть в том аду? Нет-нет, не дай Бог! Девочка повернула обратно. Постояла у дверей, послушала, как её маленький брат от голода плачет навзрыд:

– Есть хочу-у-у!..

Девочка почувствовала, как её рука сжимает в кулаке вынесенный из дома нож. В это время подул сильный ветер и с шумом захлопнул окно чулана. Да ещё стал завывать какими-то страшными звуками. Гульджиган хватил страх. Но плач, который слышался с той стороны двери, больше терзал её душу и толкал на неверный шаг.

Гульджиган достала из бочки завёрнутый в салфетку кусок хлеба. Положила себе на колени и развернула. Аромат хлеба наполнил всё пространство чулана. Она вдохнула этот запах. А он был до умопомрачения вкусный… Очень вкусный!.. Эх, хотя бы разок досыта поесть бы хлеба!

Девочка поднесла нож к хлебу. И начала резать тонко-тонко, толщиной с бумагу. Не только рука, у неё дрожало всё тело до кончиков пальцев. Губы шептали: «Боже, прости меня, прости!» Вдруг нож отскочил от хлеба и вонзился острым лезвием в большой палец левой руки. Из раны брызнула кровь. Девочка оглянулась вокруг себя, ища глазами какую-нибудь тряпочку, чтобы перевязать рану. Но кроме тряпки, которой мать вытирала вымя коровы, ничего не было. Гульджиган быстро обвернула ею руку. Потом отрезанный тонкий ломоть хлеба положила на крышку бочки, а остальное завернула в салфетку и положила обратно в своё место.

– Апа, есть хочу, хочу есть, – обессиленно полушёпотом повторял Асгат. Увидев сестру с кусочком хлеба, улыбнулся.

– Быстрее съешь, чтоб никто не увидел, – предупредила его сестра.

Кусочек был тонюсеньким и очень маленьким, его невозможно долго есть. Голодный ребёнок, несколько раз пожевав, сразу проглотил его и перестал плакать. Немного полежал, облизывая губы, и уснул.

Девочка хоть и освободилась от чувства жалости к маленькому брату, но впереди за воровство её ждал суровый приговор от домашних и от тёти Веры. Да ещё и палец стал болеть. Как только она смотрела на свою руку, перевязанную грязной тряпкой, её бросало в жар от страха. И что скажет она тёте Вере?

Вечером собралась вся семья. С работы вернулась и тётя Вера. Она, по привычке, стала рассказывать о школьных делах, о своих учениках. Все её рассказы были связаны с голодом. Один её ученик вечером пошёл к соседям. Те испекли блины. И запах от них распространился на весь дом. А голодный ребёнок всё стоял и стоял у порога, ждал угощения. Но ему так и не предложили. И он взял и сказал им: «Наши кыстыбый намного вкуснее ваших блинов!» – и выбежал из дома.

У Гульджиган на глаза навернулись слёзы.

– Что случилось, почему плачешь? – спросила тётя Вера.

– Пожалела ту девочку, – ответила.

– Он мальчик, не девочка, – сказала учительница.

Гульджиган очень и очень захотелось рассказать тёте Вере обо всём, начиная с начала. Только откроет рот, с языком чёрт знает, что начинает твориться. Да и все слова исчезают куда-то… До полуночи она несколько раз переворачивалась на своей половине саке. Учительница просыпалась и спрашивала, почему же она не спит:

– Ты не голодная?

– Нет, – соврала девочка.

Вот завтра утром тётя Вера пойдёт в чулан за хлебом и увидит, что отрезан ломоть… «Решительный разбивает камни, а палка – голову», – вспомнила девочка поговорку и подумала, что она, наверное, о таких девочках, как Гульджиган, и сказана. Завтра придётся отвечать за свой поступок. Она так и уснула с пламенем в груди.

Но учительница – или не заметила, или же не хотела оглашать – ничего не сказала об этом.

…Прошли годы. В начальных классах девочку тётя Вера сама обучала. В школу они вместе уходили из одного двора. В деревне построили современную школу. После окончания семилетки Гульджиган с односельчанами уехала в Таджикистан.

Когда узнали, что она татарка, её послали в отдел образования города. Даже искать не пришлось, здание находилось недалеко от автобусной остановки. Мужчина с гладкими волосами задал всего один вопрос:

– Аттестат есть?

– Есть…

Девушка протянула документ об образовании.

– Как хорошо, просто здорово, – мужчина очень обрадовался и предложил девушке поработать учителем в кишлаке.

Таким образом, она попала в этот Камэр-кишлак. Её устроили на квартиру в семью узбеков. Семья состояла из трёх человек – дед с бабкой и их внучка в возрасте Гульджиган. Она была её ученицей. Семья жила в своём доме, и сад у них был очень просторный, здесь росли многочисленные кусты винограда, абрикосов, тутовые деревья. В доме, как и в деревне, был чулан, и стояли деревянные бочки. И оттуда брать вкусный лаваш разрешалось всем. К счастью, голодные годы остались уже в прошлом.

Ей всегда мерещилась тётя Вера. Боялась ложиться спать, снился родной дом с чуланом. И будто кто-то отрезал ломоть от хлеба, что был в бочке.

Однажды она получила письмо от матери, в котором та писала, что тётя Вера вышла замуж за молодого лесника, и живут они в школьном доме.

Девушка с письмом в руках стала молиться и просить Бога со слезами на глазах за тётю Веру, просила для неё счастья. Какая-то невидимая нить их всё ещё связывала. Гульджиган огорчилась, что так далеко уехала и не скоро сможет вернуться в деревню.

А жизнь так и течёт, оказывается. Незабываемые события отдалялись всё больше и больше. Да и на рану Гульджиган уже смотрела как на память детства, а не голода. Но след от раны так и не давал полностью забыть о том событии…

Уже и сама вышла замуж за здешнего татарина. Стали жить в городе. У них родились две дочери и сын.

Как-то летом решили всей семьёй съездить в деревню. Гульджиган отправилась на рынок, ей хотелось набрать самых лучших гостинцев своим родным и друзьям. А на центральном рынке города можно было всё купить, «не было только отца с матерью», как любила поговаривать когда-то её мать.

Она несколько раз прошлась по всем рядам. Подолгу стояла около лавок, где лежали разные полотна материй. Она хотела выбрать отрез на платье для матери и тёти Веры. Об этом никто не знал. Женщина всё шла и шла между рядами. Конечно, она найдёт хороший отрез для тёти Веры. Обязательно найдёт.

– Подойди сюда. Дорого не прошу, – позвал её один старик-узбек. – Бери, давай, бери…

Гульджиган и не поняла, как оказалась перед его товаром. А полотна были красивые, блестящие, сверкали на солнце. Женщина погладила их.

– На подарок? Обет давала? – что-то почуяв, спросил старик.

Женщина посмотрела на него изумлённым взглядом, потом перевела взгляд на раненый палец:

– Да, есть обет. Пожалуйста, отрежьте три метра вот этот… с розами… Ой, а на платье-то хватит?

– Хватит, хватит. Ширина хорошая у этого материала…

Почему-то она выбрала отрез на платье у этого старика. Как только дед измерил отрез, потом передал ей завёрнутое в бумагу белое полотно с красными цветами, она почувствовала облегчение. Сколько лет она жила мыслями об этом… вообще-то, для святого дела всегда есть время…

Брат Асгат тоже оказался в деревне. Он стал военным лётчиком, живёт за границей. А сейчас приехал в отпуск.

Вот тут Гульджиган и рассказала любимому брату, как она отрезала тонкий ломтик хлеба и накормила его.

– Давай, братик, к ней вместе сходим, у меня для неё есть и гостинец, – попросила она.

Они направились в сторону школьного дома. Вдоль дороги стелится зелёная трава, ветер мягко колышит травинки. Гульджиган посмотрела на окна домов. Нет, ветер на этот раз оставил их в покое, не решается закрывать, как тогда… он был тёплым и нежным, своим дуновением ласкал всё, чего касался…

Учительница сидела за столом и перебирала фотографии. Входящих в дом она не узнала, спросила:

– Кажется, пришли гости?!

– Это мы, тётя Вера! Здравствуйте!..

Женщина подошла поближе:

– Кто же вы такие? Не узнаю никак?..

Гульджиган обняла учительницу.

– Ах, не Гульджиган ли? Тебя ли я вижу?

– Я, тётя Вера. Я…

– А этот?..

Она смотрела на высокого мужчину в военной форме.

– Это Асгат, тётя Вера…

– Огромное вам спасибо, мои дорогие, что вспомнили обо мне. Откуда вы?.. Проходите скорее… – она уже обнимала их обоих.

Долго сидели они за столом, было что вспоминать.

Потом Гульджиган достала из сумки свой гостинец и сказала:

– Тётя Вера! Я перед вами очень виновата… Видите мой палец? Это ножевая рана, которая осталась на всю жизнь… И я дала тогда обет…

Учительница с удивлением в глазах смотрела на Гульджиган.

– О чём ты говоришь? Что за обет?

Она смотрела то на палец, то на Гульджиган, но так ничего и не могла вспомнить.

– Я из бочки когда-то своровала у вас ваш хлеб. Тогда вот и поранилась. Асгату очень хотелось есть, тётя Вера. Не могла устоять перед его слезами. А этот отрез на платье вам за тот кусочек хлеба.

Учительница взволнованно встала со стула. Они, как дочь с матерью, обнявшись, долго плакали. Вера сама вытирала с лица Гульджиган слёзы, сама приговаривала:

– Боже мой, Гульджиган, что ты говоришь, дорогая моя? Я же у вас прожила десять лет. Твоим родителям я очень благодарна за то, что они меня приняли за родную, никогда ни в чём не отказывали… – Взяла в руки пакет с отрезом, развернула. – Такой дорогой подарок привезла. Вы ведь сами для меня подарок… Храни нас, Боже, не приведи узнать, что такое голод не только нашим детям, но и внукам… Многое пережили мы тогда, Гульджиган.

– Ну ладно, что было, то прошло. Давайте пить чай, – Асгат по-военному скомандовал женщинам сесть за стол. – Да простит нас Всевышний…

Гульджиган улыбнулась в ответ. Как она любит его. Наверное, потому, что с малых лет заботилась о нём. От всех бед старалась его оберегать.

…Ей нужно на луг идти, собирать траву. А спящего Асгата куда девать? Одного дома оставить страшно, вдруг проснётся и испугается. Размышляя так, девочка решила оставить его в саду под кустами малины. Гульджиган сначала вытащила старые телогрейки, обессиленная, их расстелила, потом перенесла спящего брата туда, да и сама рядом с ним чуть полежала, поглядела на небо: там плыли беззаботные облака, огромное солнце обнимало их, и девочке показалось, что им там очень хорошо.

– Может, им не хочется даже есть, – проговорила она.

Затем встала, поправила платье, и как взрослые, быстрыми шагами направилась в сарай за маленькой тележкой. Нужно успеть, пока брат спит… Ну и попало тогда ей от матери за то, что оставила брата в саду.

После этого случая она приноровилась брать с собой и брата. Сначала, посадив его в тележку, идёт смотреть места, где хорошо растёт трава. По дороге встречались соседи, которые поддразнивали малыша:

– Ну как, если нет лошади, то и ослица хорошо возит, да?

Девочка не обижается. Она знает, что брату это нравится.

Привезёт брата домой, оставит его и бежит обратно на луг уже с косой. Скосит, на телегу всю траву загрузит и бегом домой, к брату. Она старательно косит обессиленными от голода руками. Мама говорит, что работа хоть и тяжёлая, то стараниями можно её облегчить. Она бы и не торопилась так, но братишка дома один.

…Учительница всё угощала и угощала их. Принесла целое блюдо перемячей[10]10
  Перемячи – пирожки с мясом.


[Закрыть]. Гульджиган попросила её присесть:

– Тётя Вера, чем бы вы нас ни угощали, но вкуснее того хлеба, что был в чулане, всё равно ничего нет.

Все трое улыбнулись. А в глазах была грусть…

* * *

– Корки хлеба уже высохли, нужно угостить овечек, – сказала как-то дочь Гульзайнап, убирая со стола.

Старушка Гульджиган быстрыми шагами подошла к столу:

– Нет, нет, доченька, не давай им, сама съем…

– Мама, они уже твёрдые, как ты сможешь их съесть, не пойму, – дочь в недоумении смотрела на мать.

– Буду макать в чай…

Она двумя руками потянулась к хлебу. Вдруг заныл её раненый палец, словно напоминая о прошлом. Она продолжила уже в сердцах:

– И в молоко можно их макать, дочка. А овечек угощай сеном…

Преданность

В доме воцарилось чёрное горе. Белоснежный Тайфун, показалось, привнёс немного света. Он был похож на нежный клубочек из белой шерсти. Маленькая мордочка, да и хвостик с мизинец, глаза как бы начерчены карандашом – щенок был красивым.

…После того, как посетили лежащую в больнице маму, они с отцом зашли на местный рынок. И вот тут увидели его. Туфан не мог оторвать взгляд от щенка.

– Папа, он – наш, наш, пусть станет нашим! – мальчик вприпрыжку закружился около щенка.

Да и отец не противился. Снял свою тёплую шапку и уложил щенка, а сам на голову натянул капюшон куртки.

Агай в старой шляпе, с плакатом, на котором была надпись «Передаю в хорошие руки!» смотрел им вслед и повторял, пока они не скрылись из глаз:

– Не пожалеете, он весь в свою мать, будет преданным…

– Преданность хозяину нужна… Да, да… – ответил отец.

Туфану всё это было невдомёк, конечно. Щенок был похож на красивую игрушку, и ему очень захотелось её иметь. И отцу он тоже был нужен. Туфан уже давно на его лице не замечал улыбки. Ему не хотелось, чтоб ещё и отец заболел, как мама… «Щенок всем домашним подарит счастливые моменты и жить станет веселее, – думал мальчик… Вот только мама… Она, наверное, на щенка и не захочет посмотреть… Она в очень тяжёлом состоянии…

Когда выходили из рынка, около них остановился чёрный джип, из которого вышел мужчина, а за ним выпрыгнул мальчик 5–6 лет.

– Щенок! Белый щенок! Папа, скажи им, пусть отдадут его нам! – мальчик уже тянулся к шапке.

Туфан, отвернувшись от них, крепче прижал к себе шапку.

– О, какой замечательный пёсик! – сказал мужчина, – да и шерсть как лесной мох… Продайте нам его, сколько хотите, столько и заплачу…

– Нет, папа. Нет, не продадим! Он – мой! Он – Тайфун, мой, мой, – ответил Туфан.

Откуда это слово появилось у него в голове так скоро, он и сам не понял. И отец, глядя на сына, улыбнулся. Однажды он расспрашивал отца о значении своего имени. Отец ему объяснил, что «Туфан – это тайфун, лавина». Надо же, вовремя вспомнил!

– Тайфун – моя собачка, моя! – мальчик горько заплакал.

Тот мальчик тоже заплакал. Его отец повёл сына дальше:

– Ты что, сынок, не твой же он. Пошли, на рынке таких полно.

Он ошибался. Такого щенка там уже не было… Об этом знал только Туфан…

* * *

Словно почуяв большую хозяйскую любовь к себе, Тайфун с каждым днём всё больше и больше набирал рост и вес. Правда, в первые дни постоянно скулил… Потом стал бегать за Туфаном и научился кусаться. А однажды всю обувь, которая была на крыльце, перетащил в сарай. После этого, кажется, и повзрослел, перестал даже скулить. Приобрёл степенный вид, стал посматривать на всех как бы свысока. А свой хвост Тайфун носил как драгоценную ношу. Он и правда был красивым – белым, пушистым, округлым, похожим на колесо.

…Очень часто они, девочки и мальчики, все вместе ходили на кукурузное поле полоть сорняки. Тайфун сразу же исчезал среди растений. Туфан боялся, что пёсик заблудится, и постоянно его окликал:

– Тайфун, иди ко мне, иди! – а сам старался не терять из виду его белый хвост, который как колесо перекатывался по полю.

Тайфун оказался деловым пёсиком. Каждое утро обходил свою территорию и постоянно следил, чтобы не переступали его границу чужие собаки, пусть только попробуют, он им покажет!

Он был всегда наготове: лаял громко и рычал на чужих людей. Туфану приходилось слышать о том, что если человек боится собак, то зверь это чувствует. Над головой человека, мол, поднимается дым… Если соседи приближались к воротам, Тайфун негромким лаем предупреждал о том, что соседи идут, вы как там, дескать, готовы их встречать…

А однажды Тайфун вернулся раненым. Подрался с другими собаками. Отец даже не стал Туфану его показывать, запер собаку в сарай.

Отец поил его молоком, варил для него суп. Выздоровевший Тайфун вышел из сарая уже большой собакой, торс его удлинился, голос окреп, а хвост стал ещё пышнее и белее.

– Надо бы его посадить на цепь, – вымолвил отец во время завтрака.

Туфан промолчал. В тот же день отец смастерил конуру из новых досок, откуда-то принёс настоящий кожаный ошейник и подозвал к себе собаку. Тайфуну это не понравилось. Он попробовал сбежать. Но отец снова обманом приманил его и накинул ошейник. Тайфун чуть с ума не сошёл. Сначала заскулил, потом завыл. Стал рыть землю, от постоянного передёргивания цепью доски конуры затрещали.

– Хватит тебе как маленький по улице бегать, – сказал хозяин, – учись сторожить дом… И мы сможем спокойно уходить из дома… Нам же тоже нужно выезжать… На носу посевные, весна на дворе…

Как только отец заговорил о предстоящих весенних работах, Тайфун посмотрел на небо. У него обоняние было на высшем уровне, он уже чувствовал запах весны, зелёной травы и сырость земли. И ещё пахло волей… От зелёной травы он вбирал в свои лапы свежесть, поэтому любил кувыркаться на тёплой земле. Срывал травки зубами и держал их во рту на своём языке. Тайфун каждой своей клеточкой чувствовал приближение весны. Ложился на свои передние лапы и долгим взглядом наблюдал за облаками.

Эти облака звали его с собой за далёкий горизонт, оттуда веяло свободой. Он чего-то ждал…

Тайфуну не нравилось, когда на его белую шерсть ложилась пыль. Конечно, у него была привычка рыть землю, когда нападала на него обида или злость… Тогда он пачкался землёй, но сразу же и стряхивал с себя всю пыль и грязь… А вот когда оказался на цепи, он о чистоте своей шерсти, кажется, забыл… Стал похожим на чёрта, всё время старался вырваться. От этих постоянных дёрганий цепь всё сильнее впивалась в шею и белая собачья шерсть выпадала. Потом появилась кровь. Таким образом, к жизни на цепи добавилась ещё и физическая боль. Тайфун перестал вырываться, стоял уже, поникнув головой от боли. Он любил свободу, а от неволи задыхался, темнело перед глазами… Тайфун поднимал глаза к небу и долгим тоскливым взглядом смотрел вдаль, потом снова опускал голову к земле…

Собака понимала, что такое её состояние не нравится хозяину. Ну как тут не почувствуешь, она же знала, что хозяину нравились гордые собаки!

Тайфун так и не привык к жизни на цепи. Как только хозяин спускал его с цепи, он делал по двору несколько кругов на большой скорости. Затем лапами опрокидывал дощечку под воротами, убегал на улицу. Уставший, но счастливый, возвращался и ложился у конуры. И его снова сажали на цепь…

* * *

А у матери Туфана состояние с каждым днём ухудшалось. Хотя и лечилась несколько месяцев в больнице, лекарства ей не помогли. Теперь она лежит дома и не разговаривает, и не ест, и не пьёт, просто молча лежит. Туфан даже свою собаку привёл в дом, чтобы показать матери:

– Мамочка, посмотри, видишь, у нас какая собачка есть! Она тоже любит тебя! Пожалуйста, мамочка, выздоравливай поскорее!

Мать ничего не ответила. Мальчику показалось, что она чуточку улыбнулась…

Когда отец поил её водой с маленькой ложечки, у неё ресницы вздрогнули. И мальчик увидел её потухшие глаза. От взгляда этих глаз у него задрожали коленки, и по телу пробежали мурашки. Вдруг ему стало нехорошо…

– Ну что же ты делаешь, солнышко? Решила и меня, и нашего сына покинуть? Не делай этого, выздоравливай, ну пожалуйста, – бормотал отец, поправляя ей одеяло.

Туфану стало жалко и себя, и отца. Неужели они останутся одни, без мамы? Представив дом без неё, не выдержал, выбежал во двор. Подошёл к Тайфуну, обнял его и заплакал навзрыд:

– Тайфун, я же так люблю маму. А она болеет… Пусть она выздоровеет.

Собака посмотрела на мальчика и несколько раз облизала его лицо, мокрые глаза.

Потом они, обнявшись, покувыркались на траве. Одежда Туфана замаралась…

А ночью с Тайфуном что-то случилось: он всю ночь выл и выл. Соседи даже окна закрыли. Отец был вынужден его отцепить и отпустить…

* * *

С утра мальчик выбежал во двор:

– Тайфун! Тайфун! Ты где?

Он обежал весь двор, заглянул в сарай, в огород, но собаки нигде не было. Настал вечер. Тайфун не вернулся. Прошло несколько дней.

– Наверное, что-то учуяла. Собаки они такие, – бормотал отец, – что уж тут поделаешь, сынок, с Богом…

Отец оказался прав: через четыре дня после исчезновения Тайфуна мамина душа, по словам бабушки, «улетела бабочкой». На кладбище, которое было на окраине деревни, взяли с собой и мальчика. Ему всё время казалось, что из-за высоких деревьев вот-вот выйдут и мать, и Тайфун. Если бы он оказался рядом, Туфану было бы легче выдержать эту боль потери…

И Тайфуна нет… Двойная потеря оказалась для мальчика слишком тяжёлой. Он понимал, что мать уже не вернуть. Но, может быть, Тайфун жив, может, он где-то заблудился… Ему нужен был Тайфун, который смог бы облегчить его душевную боль. Он, наверное, ушёл за облаками, на которые смотрел. Нет у облаков адреса…

Мальчик повернул голову налево – там улыбалось солнышко. Глянул направо – облака уплывали за горизонт, который манил к себе. Туфан долго всматривался вдаль, куда уходил горизонт, где ему мерещился сине-голубой хрустальный мираж.

…По просёлочной дороге мальчик направился в соседнюю деревню. Когда-то с матерью они шли по этой дороге. В той деревне мать купила мёд. Мальчик тогда и запомнил дорогу.

Туфан прошёлся по всем дворам, расспрашивая о своей белой пушистой собаке. Но никто её не видел. Вдали показалась ещё одна деревня, Туфан и там побывал. Но всё было напрасно…

Прошло несколько месяцев в ожидании.

Мальчик каждое утро выходил на крыльцо и пробовал звать собаку и каждый раз без настроения уходил в дом.

Такое ожидание ему в конце-концов надоело. И в один момент он решил больше не выходить и не звать собаку, встал у окна и долго наблюдал, как из-за кладбища поднимается солнце. Туфан прошептал:

– И мамы нет, и Тайфун пропал…

Почему-то вспомнился тот день, когда они с отцом купили щенка и привезли домой. Щенок скулил сутками. Мальчик до сегодняшнего дня считал, что у него где-то что-то болело… А сейчас он понял: Тайфун, оказывается, скучал по своей матери… И у него душа болела, наверное… Он же в тот день даже к молоку не притронулся. Да, без матери очень грустно жить…

* * *

Прошло около полугода, как исчез Тайфун. Однажды они с отцом вышли во двор переворачивать сено, которое привезли с поля и раскидали. Отец и для сына смастерил небольшие вилы. Собирая сено, мальчик увидел, как дощечка под воротами вдруг накренилась… Туфан от неожиданности замер на месте, ведь только Тайфун умел так отодвигать дощечку. И… оттуда вылез Тайфун, а за ним ещё два маленьких пушистых щенка!

Отец тоже стоял поражённый увиденным. Тайфун приблизился к мальчику, облизал его руку, а потом двинулся к хозяину, лёг у ног и устремил к нему свой взгляд… В глазах собаки вместе с грустью можно было заметить и искорки счастья. Казалось, что Тайфуну известно об их горе, будто он знал, что хозяйки нет в живых. «А я принёс вам радость, я же знаю, что вы и меня любите. Может, вашей любовью поделитесь и с моими щенятами…» – говорили глаза собаки.

Мальчик давно не видел своего отца улыбающимся, а сейчас увидел в уголках его губ улыбку, и от этого ему стало намного веселее. Показалось, что вернулось его счастливое безмятежное прошлое.

Туфан целый день возился с Тайфуном и его щенятами. Тайфун разрешал ему их поглаживать, поить молоком. Не говоря отцу, угостил Тайфуна кусочками мяса. Мальчик был на седьмом небе от счастья.

Да и отец обрадовался собаке… И он не хотел, чтобы собака снова исчезла. Обоим казалось, что Тайфун вернул им кусочек того счастливого времени, когда была жива мать. И понимание этого вселило в отца надежду на лучшее…

Вечером отец приготовил для щенят лежак из мягкого сена. А Тайфуна привязал к будке. Собаке это не понравилось, даже укусила руку хозяина. Она потихоньку зарычала. Громко рычать не решилась. Наверное, Тайфун боялся напугать своих щенят. Поэтому стоял и долго глядел на них. Но почему-то из его глаз лились слёзы…

Отец и в этот раз ошибся. Он не понял, что в материнском сердце собаки не было места рабству…

Ночью было тихо. Утром Туфан уже не увидел их – Тайфун сгрыз кожаный ремень, отвязался и, забрав своих детёнышей, ушёл за далёкий горизонт…

Тайфун снова исчез. Мальчик опять прошёлся по соседним деревням. Если найдётся, он отцу ни за что не разрешит его на цепь сажать. И сам приготовит лежак для щенков из самых свежих, зелёных трав… Лишь бы нашёлся…

Но Тайфун пропал надолго. Его никто не видел, нигде не встречали. Дома снова стало грустно. Да и дни были серыми, и лето было пасмурным, только одна надежда была жива…

Настала осень. Деревенские люди свою картошку убрали уже в сентябре. А отец Туфана захворал, поэтому они вышли в огород только в октябре.

Стояла сухая погода. Утро было прохладным. Взошло солнце. Отец все старые вёдра отнёс на дальний конец огорода. Приготовил лопаты и вилы.

С этого дня началось бабье лето. В это время серебристая паутинка стелется по веткам деревьев, а земля пахнет сладко, сладко и пряно, и пахнет листвой. И тёплый воздух приносит аромат цветов, на репейниках играет ветер. Природа снова оживает… Туфану очень хотелось вникнуть в волшебство осеннего дня, и он долго сидел, задумчивым взглядом наблюдая за ярким и светлым преображением…

С берёз падают ярко-жёлтые янтарные листья. Вокруг тишина. На соседних огородах лежит вскопанная земля. Какой волшебный миг… От этой тишины кружится голова, она пленяет даже глаза. Под лучами осеннего солнца греются мухи, тихо жужжат. Старые вёдра тоже издают какие-то непонятные звуки. Когда в них падают большие картофелины, звук усиливается. Мальчик спросил у отца: «А зачем вёдра издают такие звуки?», на что отец ответил: «Они говорят, что трудились честно и вот уже состарились». Туфан перевёл свой взгляд на жёлтые подсолнухи, которые росли на краю огорода, и вновь стал расспрашивать отца:

– Они тоже говорят, что уже состарились?

– Да, они тоже по-своему думают: «Наши глазки потемнели, и люди нас поэтому скоро соберут»…

Вот это папа! Он слышит даже подсолнухи. Но тогда почему он не понял, о чём думал Тайфун?

Для мальчика отец и сам кажется уже стареньким. Вообще-то, когда мама была жива, он выглядел намного моложе. Очень быстро изменился. Привык подолгу молчать. Да и ходить стал медленнее. И на лицо легла печаль…

На помощь пришли и соседи. Поэтому уборка картофеля закончилась быстро. Для еды спустили в подпол, а остальное положили в яму. Уродилась нынче картошка. Много было её. Несколько борозд оставили на другой день.

Туфан уже во дворе мыл руки, когда заметил, как вдруг упала дощечка под воротами. Он замер. А оттуда на четвереньках вполз Тайфун. Даже отец растерялся, стоял как вкопанный. У Тайфуна хвост волочился, а сам он шатался и еле передвигался.

Мальчик уже во весь голос, захлёбываясь, кричал:

– Тайфун! Папа, Т-т-тайфун вернулся!

Отец и сам всё это видел. Тайфун, не останавливаясь, прошёл мимо мальчика, направился к отцу. На миг подняв голову, посмотрел в глаза отцу и упал к ногам хозяина. Из его глаз текли слёзы…

– Встань, Тайфун, – сказал хозяин, помолчав немного. – Ты сам меня прости! Я тебя больше на цепь не посажу… А сердечная рана заживёт… Дети они такие, могут и бросить… ты уж их не вини…

После этих слов Тайфун подбежал к мальчику, встав на задние лапы, облизал его лицо. Туфан совсем раскис.

– Не уходи больше, Тайфун! Пожалуйста, больше не исчезай! – мальчик, всхлипывая, гладил собаку по голове.

Вечером отец отнёс кожаный ошейник обратно к соседям. А будку решили оставить, впереди была зима.

Тайфун не ушёл.

На следующий день они втроём вышли в огород. Нужно было собрать оставшуюся картошку. Собака бегала с одного конца огорода в другой. Потом стала наблюдать, как собирают картошку. И сама, словно решила помочь, схватила одну картофелину ртом и поднесла к ведру Туфана. Потом стала кружиться около отца. Тайфун нутром чуял, что такие люди, как его хозяин, встречаются редко… На этой земле кто может понять собаку? Вон же, с каждого двора слышно, как лязгают цепи и как воют собаки… Он поднял свой хвост. А хвост – это его гордость!.. А у собаки на цепи гордость умирает…