Текст книги "Иоаннида, или О Ливийской войне"

Тогда, преисполненный спокойствия и достоинства, не поддавшись гневу против врага, командующий ответил: “Мне нечего ответить этому противнику-дикарю. Дни уже сочтены, в течение которых я заставлю послание вашего жестокого тирана принести свои плоды. Свой собственный ответ я дам позже”. Так ответил он и приказал заключить послов под стражу, пока он готовился к своим славным делам. Кто мог бы надеяться, что тем людям оставался шанс на спасение? Как велико было терпение того могучего вождя, как велики его чувство долга и способность повелевать! Сердца варваров надулись и возгорелись от сумасшедшей ярости, но он выказал снисходительность и управлял своими действиями с латинским достоинством. Он не имел желания отомстить гордецам, убив их немедленно, но желал вместо этого спасти угнетенных и возвысить униженных. Римская честь проявилась так, и всегда она такой останется. Она сохраняет плененных и обещает им избавление от своего гнева.

Когда Венера²² взошла над океанскими водами и принесла с собой огонь, освещающий землю красным светом своих лучей²³, командующий приказал снести лагерь и отдал фалангам приказ выступать сомкнутым строем. Скорбным порывом прозвучал сигнал жестокой трубы, извергающей песни смерти из своего медного чрева, и изгнал сладкий сон из груди воинов. Под крики ожил и зашевелился их лагерь, отчего в их союзников вселилась уверенность, а товарищи подбодрились. Их слуги собрали палатки, прежде прикрепленные [кольями] к земле, вывели лошадей в изукрашенных сбруях из их высоких стойл, собрали копья. Но когда боевая линия начала в порядке выступать и воздвигла своих победоносных орлов, сам командующий, с сердцем, преисполненным благожелательной заботы, занялся расстановкой подразделений, собрал начальников и начал давать им увещевания и наставления: “О, римские войска, твердая надежда нашего государства, вы, украсившие мир своей отвагой, наше величайшее утешение, верный бастион империи и награда нашим испытаниям, вы должны знать, сколько доверия можем мы оказать этому народу. Так дайте мне напомнить [вам] об их предательстве, их обмане и вероломстве, подсказать [вам], чего стоит бояться и открыть, что нам надо исполнить. Упорная битва с этими людьми никогда не обходилась без злого обмана. Нет, передняя линия мавров²⁴ всегда выигрывала войну посредством предательства, залегая в засаде, уверенная в своем припрятанном оружии. Лишь на обмане покоится сила массилов и заставляет их сражаться, подобно трусам, пока камни на пиках гор и реки с их крутыми берегами предоставляют им место для вылазки; во всех местах, где растет зеленая олива, образуя рощи, или дуб с его покрытой густой листвой верхушкой и могучими ветвями, – они пользуются ими, чтобы прятаться в засаде. Подобные уловки мавр сочетает с битвой так, что, нападая на ничего не подозревающего противника, устрашает его и сокрушает, приведя в смятение, полагаясь на свою численность, [особенности] местности и тренированных коней. Его следующая хитрая задумка – послать одиночного воина на открытую равнину спровоцировать битву; потом тот бежит при виде врага, увеличивая тем самым число своих преследователей. Скачет быстро, потрясает копьем с железным наконечником, порой замедляет ход коня и пускает его кругами. Когда противник нападает, [вражеский всадник] быстро и искусно скачет прочь, [а при преследовании] стройность конного подразделения нарушается, и тогда преследователи, чувствуя себя победителями, все более рассеиваются в беспорядке по полям. Отнюдь не воин, мазак затевает схватку вот таким способом предательской игры, пока не наведет преследователей на засаду, где им уготована ловушка в какой-нибудь теснине. Тогда только его обман жестоко раскрывается, когда с двух сторон появляются отряды его сторонников. Кого одолевает горький страх, тот обращается в бегство в первый момент смешения, и тогда в своей самонадеянности мавр поражает его ужасной раной, ибо страх врага делает его самого бесстрашным. Но если с непоколебимой силой люди стоят прямо, никакой [враг] не будет преследовать даже тех, кто побежал. [Враги] повернут и, прильнув к шеям своих послушных коней, таким вот образом оставят битву. Тогда вот увидите, как падет линия беглецов и как оказывают сопротивление стойкие. Фортуна сокрушит боязливых и поможет тем, кто вместе осторожен и храбр. Ибо она возвращается вновь и вновь ко многим, и многие вынесли пальмовые ветви победы из опасных стычек такого рода. Пусть каждый из вас, военачальники, будет, как вам и положено, осторожен, храбр и яростен и покажет свою мощь в решающий момент битвы. Вот труд для ваших рвущихся в бой душ. Соберите ваши наступающие ряды в строй и, расставляя полки, выдвиньте вперед знамена. Более, чем что-либо, стремитесь тщательно исполнить это важнейшее задание: соблюдайте осторожность. Так вы одолеете врага. Пусть в свою очередь каждый из трибунов и, время от времени, военачальников отправляются из лагеря на разведку подозрительных долин и контролируют пути легких подходов [к лагерю]. Так будет в безопасности вся армия. Ибо враг не нападет внезапно на бодрствующего командира и [не захватит] того, кого защищают его воины. Но если войска мавров, как у них в обычае, готовятся к войне посредством тайного обмана, пусть быстрый конный гонец сначала доложит мне об этом, а потом быстро поднимет наши когорты к действию. Соблюдайте эти [указания], мои военачальники, и надейтесь на то, что все обойдется благополучно».

Едва командующий закончил свою речь, множество командиров ответило одобрительным криком. Они хвалили его и рукоплескали [ему], выражали свое одобрение и радовались в своих сердцах, бодро выполняя его команды.

Песнь II

(ст. 1—84)

В последовавшие дни мавры, мстившие опустошением²⁵, были выдавлены из всего региона и в страхе своем были сокрушены противником, которому осмелились противостать. Они бежали в страхе и оставляли осажденные города. Их страх привел их в смешение, и потому они обрели убежище на горных высотах. Они выстроили и укрепили свои унылые хижины в лесах, а пустые [прежде] долины и склоны холмов были запружены их бесчисленными племенами. Далеко и широко покрыли они поля и извилистые реки. Соседняя земля была покрыта их сомкнутыми колоннами; горы и расположенные на них леса, чья густая листва представляла убежище, были застроены их хлипкими хижинами. Все звери ушли из тех мест из боязни охотничьих копий жестоких мавров; не могли они, бедные создания, избежать постигшей их великой напасти, и падали с пронзившим их оружием в груди. Нежные птицы не могли свить своих милых гнезд ни на самых высоких, ни на средних ветвях, ибо мавры поместили на деревья сплетенный тростник, чтоб сделать себе толстую крышу. Ни один горный пик не остался незанятым. Так же бывает, когда землю покрывает мороз и она [словно] лежит под облаком [снега]. Поля и горы и все деревья становятся белыми, и воздух скован в своем движении. Тогда привычный вид вещей устраняется частыми бурями, и звезды нельзя узнать в их созвездиях.

Какой поэт с изяществом и искусством выстроит для меня в порядок все эти народы и племена и так много битв? Ты, Юстиниан, милостиво научи меня всему и соедини меня с Музой и ее обольстительной сладостью. Пусть она настроит мою песнь, которая извивается от странных слов, ибо нужно пролаять такие скотские имена на варварском языке.

Спровоцированный смертью своего брата, Антала, вождь мавров, первый открыл военные действия. Когда-то он был подданным римского императорского двора, любимцем полководцев и верным другом наших вождей. Теперь же, яростный, словно демон, он занес свою преступную десницу и не прочь выступить на любой стороне, и, как смерч, ведет свои закованные в бронзу племена за добычей войны. Когда в Ливии воцарился было мир, он был верен [нам] и оставался таким целых десять лет. Увы, неверное суждение этого невежественного вождя породило такую войну и разожгло [вновь] такие пожары, которые уже казались потушенными! Сумасшествие войны, сначала робкое, пустило корни. Злоба стала причиной его вероломства и семенем огромной резни. Более яростный, чем когда-либо, он привел в движение злейшие племена Ливии и вверг весь мир в смешение тем кровопролитием, которое он учинил. За ним последовали фрексы – тесными рядами шли их связанные кровным родством отряды, высоко задрав свои гордые шеи, они приветствовали их вождя. Они были храбрым народом, закаленным в мощи и дикости буйства войны, наступали ли они пешим строем храбро на врага на поле битвы или же подгоняли пятками своих яростных коней. Из той же области был быстрый отряд кавалерии, поднявший оружие вместе с Сидифаном. Уверенно держась верхом, их дикий вождь проскакал посреди их рядов и затем непрестанно подгонял свою вооруженную фалангу. Он был таким человеком, которого еще никто не побеждал, и он со свистом несся теперь по той широкой равнине. Потом шли когорты синуздисов, спешившие в сражение, и с ними – кровожадные сильфаки, наффуры в своем безжалостном вооружении и дикие силкадинеты, которые в отдаленных узких горных долинах, покрытых лесами, подготовились к военным действиям, ужасным из-за их предательства. Они наведут смертельный страх на врага своими вылазками, охваченные храброй слепой яростью. Затем шли обители гурубских гор и зловещих долин, гор Меркурия и Иферы, покрытых дремучими лесами. С ними суровый Автилитен, не благороднее своего отца в храбрых делах, ехал, как боевой командир, никому не бывший верным товарищем. Он отпустил могучие поводья преступлений, дикарь, предав все вокруг себя огню, разоряя, убивая и захватывая наших пленных. За ними шли кочевники – сильваизаны и макары, безопасно живущие под сенью прикрывающего их утеса и строящие свои грубые хижины на высоких горных обрывах и в густых лесах. Быстрые кавны и сильзакты следовали далее, меж [землями] которых струит свои воды Вадара, струясь с высокого горного пика меж извилистых берегов и лугов, растекаясь по широким и ровным полям. Пришли на битву племена от Агалумна, воздвигающего свою вершину к облакам, и Макубия, достающего до самых звезд бескрайнего неба. Затем шли те, кого питает Саскар, оплетая толстым камышом жалкие снопы ячменя, растущего на тернистой земле. Из далеких земель собрались астрицы, анакутазуры, целианы и имакла. Мрачные воины, от ощетинившегося Зерсилия с его узкими полями и порочной Галлики, не теряли времени на сборы и покрылись долины нескончаемым потоком людей, шедших от питающего их Тиллибария, берущего свое начало на Талалатейских полях, и от Марты, матери всего зла, распространяющей свои пустынные земли до самого моря. Римские войска избегли бы зрелища тех печальных полей, не обрежь судьба, часто враждебная к лучшим, нитей их жизней. Таково, однако, Всевышний Отец, было Твое соизволение и исполнение Твоих повелений.

(ст. 85—311)

Посланник, отправленный в самые отдаленные районы Ливии, собрал эти непобедимые племена на битву далеко от их домов. Илагуаны, никогда прежде не бывшие завоеванными, собрались бесчисленными тысячами и, сметая все на своем пути, устрашили весь мир. За ними следовали дикие австуры, отпустив поводья своих лошадей и положившись на свою грубую силу, – австуры храбрые, вооруженные, бесчисленные. Австурский воин, колеблющийся, вступить ли ему в бой на открытой равнине, приведет с собой верблюдов, выстроит стены, выкопает рвы и расставит всякого рода скот защитным кольцом, чтоб запутать врага в этих препятствиях и сокрушить в его смешении²⁶. Как раз в этот-то момент жестокие илагуаны бегут на бойню и режут ряды [воинов], пойманных в этих узких баррикадах. Тогда, неся опустошение, они [уже] в безопасности выходят на равнины, преследуют своего врага, тесня его возобновленным кровопролитием, в ярости проносясь сквозь нарушенные ряды противника. Также у них есть таран, орудие страшной войны, а палатки они воздвигают, ставя пред ними знамена. Это ужасное племя дерзких людей, сделавшихся храбрыми от своих бесчисленных побед, которые, вместе жестокие и нечестивые, никогда не удержатся от того, чтоб не начать войну. Они не боятся быть уничтоженными, хотя они вполне могли бы этого бояться, и еще будут справедливо и заслуженно горевать о том, что так долго предавались своему безумию. Ибо со временем храбрые илагуаны, порубленные на этих широких равнинах, сложат свои безжалостные копья и, наконец, воздержатся от разорений и войн. Вождем племени и жрецом [бога] Гурзила был свирепый Иерна. Люди говорят, что отцом этого бога был рогатый бог Аммон, а матерью – дикая телица. Таково безумие их слепых рассудков! И вот как их божества подвели этих несчастных людей! Далее шли ифураки, весьма искусные в обращении со своим смертельным оружием. Их воины отличались щитами и оружием и были могучи в «игре мечей»²⁷, они совершали прыжки вверх, наступая на свирепого врага. Отряд муктунианов, обитающих на пустошах Триполи, выступил со своей насыщенной испарениями родины, Гадабий послал людей из своей зловещей цитадели, и нечестивая Диджида, ощетинившаяся твердынями укреплений, послала передовой отряд с соседней земли. Затем собрались племена, искусно скользящие по поверхностям озер на своих веланидских лодках, едва касаясь волн и гарпуня кривыми крючьями трепещущую рыбу. И баркеи, бешеные, как всегда, не упустили случая побуйствовать. Они оставили свои собственные земли и нацелились на наши. Война, ее ярость и их собственный дерзкий род вложили оружие им в руки. Они не вешали к [своим] бокам щиты и грозные мечи, как принято; но браслеты своими маленькими кружками охватывали их голые руки, и на них они и вешали ножны. Мавры никогда не закрывают руки рукавами туник и никогда не подпоясываются поясами с пряжками. Так, не подпоясавшись, они ведут своих диких товарищей на бой, неся пару копий с наконечниками особо твердой закалки. Неопрятная одежда, облегая их члены, свисает с плеч, в то время как полотняный плащ накинут на их грязные головы и держится на них узлом, а их черные ноги ступают в грубых мавританских сандалиях.

Таково было число племен мармаридов, которых вовлекла Африка в эту войну. Кто мог бы вообразить, что бедная земля уцелеет? Ибо теперь храбрый вождь с другого конца Африки поднялся на своих землях с другого фланга. Он был охвачен негодованием от страшного поражения, которое некогда нанесла ему римская армия. Да, по этой причине тот дикий вождь скопил свою могучую ярость. Бесчисленные племена сопровождали его – те, кто обитал в Гемини Петра и в заросших глухих местностях Зеркилы, те, кто обитал в ужасных горах и пустынях Навуза и те, кого питают суровые земли отвратительного Арзугия. (Ибо такие названия дали древние этим местам.) Авразитанский отряд тоже спустился со своих высот. Их отряды не могут участвовать в бою в качестве пехоты, зато они отменно бьются как всадники. Они привязывают свое копье с двумя острыми лезвиями крепким можжевельником, и часто блестящий короткий щит свободно висит на их мускулистых спинах или покачивается на их боках, в то время как лезвие [меча], блистающее, словно молния, подвешено на веревке на левом плече. Кроме них шел еще мавританский пахарь, который дважды в год снимает урожай в благоуханном Ваде и дважды обвязывает снопы ячменя соломой, тоже приведенный в ярость сухими землями, должными переносить их сжигающее солнце. Как велика, на самом деле, страсть к разрушению, коль скоро этот земледелец вынесет обжигающее солнце, будет страдать от голода, жажды и пышущей жаром раскаленной земли – и все из любви к дикой войне и жажде дурного прибытка!

И вот римская армия, поспешая, увидела сомкнутые ряды врага на вершинах всех холмов и гор, местность была окутана дымом и пламенем, а леса, перед которыми выстроились глубокие линии воинов, казалось, уходили за горизонт. Все их хижины были замаскированы, и со всех сторон голоса их звучали диким продолжающимся ревом. Вы могли бы подумать, что рощи и отражающие эхо леса сотряслись от приближения могучей бури или что о берег бьются [гигантские] океанские волны. С одной стороны раздавались крики воинов, с другой – дикое ржание лошадей. Дрожащее завывание женщин сотрясало воздух, и [словно] сама земля двигалась в каком-то бесконечном кипении. И вот череда пастухов выходит из долин и разбегается с прибытием врага. Блеяние их овец разносится над пастбищами, словно толстый слой пыли, поднимающийся от земли. Вот одна лошадь, которой отпустили удила, носится по равнине галопом, и [ее всадник] первым хватает свою добычу из пасущегося стада. Чтобы отрезать животных [от пастухов], вот еще, смотрите, выехали поодиночке несколько вражеских воинов из своих смертоносных ущелий. Вы можете видеть, как они нападают без всякого порядка. Не ищут они в своей ярости, кого бы вызвать на поединок, но, крича, выставляют напоказ свою свирепость, после чего потрясают материей [знамен], вызывая свои отряды из лесов на подмогу, как мавры всегда и делают. Первыми все вместе налетели быстрые фрексы, готовые к первому состязанию в этой легкой стычке. Но в сердце своем они не кто иные, как беглецы, годные только выслеживать стада, но не стоять прямо в боевом строю.

И вот в тот момент и пролилась кровь, и война началась, ибо могучий командир Гейзирит²⁸ по приказу главнокомандующего выдвинулся перед нашими основными войсками, вместе с мудрым Амантием, разведать вражеские оплоты, осмотреть долины и, как было в обычае, избрать легкий путь для продвижения армии. Ряды римских войск стояли на высоком холме. Они смотрели в ожидании на отвратительные племена и раздумывали, что им придется вынести ради их великого полководца, ибо им была не по нраву такая партизанская война с поиском противника в густых зарослях. Кто мог, в конце концов, вынести вид стольких тысяч людей? Враг был многочислен, словно саранча в освещенном звездами небе, разносимая порывом ветра по полям Ливии, когда заканчивается весна и порожденный небом южный ветер крутит все, что захватит, и сносит прямо в море. В тот день сердца обеспокоенных селян трясутся от страха, что эта катастрофа уничтожит их урожай, опустошит нежные цветущие сады или повредит оливы, набросившись на листву от мягких ростков. [Ездившие на разведку] римские воины теперь возвращались обратно с докладом командующему. Но враг приблизился и окружил их очень мобильными силами. Плотные колонны подходили все ближе, ибо враг собрался из своих убежищ в горах и без числа заполнил поля, выйдя из устьев всех проходов. Среди них были отряды австуров и муктунианов, охочие до вылазок, горячие до схваток, с непобедимым оружием. Храбрые илагуаны присоединились к ним, и теперь их передовая линия была еще ближе к враждебной римской армии и продвигалась вперед на своих бесчисленных скакунах. Они создавали постоянное смешение и, давя плотными рядами, одолели наших людей. Поле боя заколосилось копьями, и земля тряслась от могучего топота – так ветры с грохотом гонят бегущие облака. Тогда тучи блистают частыми вспышками молний, и начавшаяся буря разражается тяжелыми градинами, падающими, словно камни; и замерзший путник, бичуемый дождем и ветром, склоняет печальное лицо к земле и скрежещет зубами. Побиваемый [градом], он поворачивается и бежит в поисках безопасного укрытия под покров леса. Так и римские конники отступили под тяжким натиском врага. И хотя храбрость и может пробудиться волей к совершению славных дел, все же враги, собравшиеся против римских воинов, были слишком многочисленны. Наши люди не могли отбиться от них ни копьями, ни тонкими дротиками. Только меч был достаточно силен, чтоб вывести из строя вражеского воина. Действительно, у них едва хватало сил подставлять под его смертоносные удары свои щиты. Печальный ропот поднялся к небу, и щиты воинов, поднятые для защиты, стонали снова и снова под ударами отражаемого ими оружия. Жизнь римских воинов подвергалась несказанным опасностям, пока наконец постепенно они с боем не отступили и не заняли холмы, что возвышались напротив них.

В это самое время быстрый гонец донес свое известие до беспечальных римских ушей, обратив весь лагерь в смешение и большой беспорядок. Он сообщил, что кровожадный враг в бесчисленном количестве вышел из своих лесов и [спустился] со своих гор, что их грозные боевые линии заполнили равнины, что вся местность занята людьми, ощетинившимися оружием, и что начальники должны уже вести людей в бой по такому важному случаю. В мгновение все наши конники выехали на открытую равнину. Их воодушевили любовь к родине, и страсть, и гнев их командующего. Устрашающим голосом он гнал их вперед, поражая копьем каждого, кто сворачивал. Он повелел войскам выступить из лагеря и помочь товарищам. В то время как он направил легкую кавалерию на открытую равнину и сам скакал впереди всех командиров, он гневно порицал мешкавших в лагере и призвал их к действию звуком медной трубы. Ужасный боевой рог, тормоша их снова и снова, завывал дрожащей мелодией, и их боевая линия выступила, разделенная на отряды. Копыта их лошадей покрыли сияющую равнину пылью, так что даже величие солнца померкло, и его сияющие лучи скрылись. Свод небес был запятнан поднявшимся навстречу ему песком, как бывает, когда резвый восточный ветер сходит с вершин Эола и мощно завывает. Тогда бури метут по песчаному берегу, возмущают воздух своими зловещими порывами и разрывают в клочья облака. Так вот и линия римских войск плотными отрядами привела равнины в смешение и остановила врага, до которого она даже еще и не дошла, тучами поднятой пыли. Бдительный Меланг с горы напротив увидел приближение [римлян] и громким варварским криком остановил свои отряды. Тогда маленькие группы мавров стали покидать равнину, и войско их безопасно скрылось в своем лагере.

[Наш] храбрый командир, окруженный телохранителями, видел врагов, стоявших на горных вершинах, и был рад принять своих спасенных ликующих людей. Тогда они рассказали историю злосчастной кровопролитной битвы, которую их подразделение выдержало среди столь многих жестоких опасностей, и о злосчастных горных проходах. Иоанн лично распорядился разбить их лагерь и [вырыть] его траншеи не то что недалеко, но, скорее, даже совсем близко к противостоящему им врагу. Они быстро исполнили отданные им распоряжения и поставили на равнине белые палатки. И вот римская армия, хорошо укрепившись в своем стесненном лагере, приступила к различным делам. Одни снова раскладывали по порядку свое оружие, другие наполняли колчаны и перенатягивали луки. Другие в это время все еще натягивали полотнище высокого центрального шатра на длинных шестах. Потом они воткнули свои копья по порядку в мягкую землю и, как это обычно и делают воины, прислонили к ним щиты в травянистой части лагеря. Одни подтягивали ремешки тяжелых доспехов и шлемов, в то время как некоторые раскладывали по кучам [метательные] снаряды и прочее вооружение подобного рода. Другая группа охотно занималась лошадьми, задавая им заслуженный корм. А там человек, искусный в приготовлении еды, суетился, ставя котлы на огонь и приглядывая за [приготовлением] пищи. Один человек набирал в чашу холодную родниковую воду, в то время как другой приготовил закругленные ложа на траве и расставил блюда по своим местам, до того подготовив их к трапезе, омыв в проточной воде.

Тем временем великий командующий перебирал в сердце своем множество забот, размышляя одновременно о племенах и их землях, а также пленниках, самих африканцах²⁹, которых война вовлекла в [восстание варварских] племен и обманула бедных людей надеждой на добычу. Его одолевало беспокойство, и он снова и снова размышлял о том, как же ему следует поступить в этом сомнительном положении. Даже теперь его великая отвага звала его готовиться к бою, но его чувство долга призывало к терпимости, ибо он мог бы, пожалуй, в крайности военных действий погубить тех самых пленников, ради [защиты] которых он и поднял оружие. Он не мог заснуть, мечась от одной возможности к другой, а его рассудок то принимал [какое-то] решение, то возражал ему. Битва бушевала в его сердце; долг и злость сошлись [в ней]. Он был подобен земледельцу, который, увидев, что посеянный им урожай взошел вперемежку с сорняками, опечалился в сердце своем и старается выдернуть губительные растения со своего поля так быстро, как только может. Но мысль об урожае все еще беспокоит его, и он опасается, какие потери он получит, если разросшиеся сорняки погубят его ячмень и его печальный посев, вопреки его надеждам, не доживет до сбора урожая³⁰. Таким образом, преисполненный отеческих чувств командующий взвешивал в сердце своем все эти заботы на весах разума, чтоб узреть, которая перевесит [прочие], и, наконец, определиться, как ему быть. Он не мог ни медлить, ни пребывать в приятных разговорах. Не говоря ни слова, он только вздыхал и вздыхал, так что ему было тяжело дышать ото всех этих забот и колебаний. Он встал и вознамерился бороться со своими заботами посреди лагеря; так он продолжал истощать свои ум и тело.

(ст. 312—413)

Воспламененный теми же думами, великодушный Рицинарий, достопочтенный заместитель командующего, человек исключительно добрый и слава совета Иоанна, неотступно сопровождал героя. Иоанн держал его при себе как верного советника и товарища в жестоких опасностях, отважного героя и утешителя. Даже в момент триумфа, которым закончилась эта война, [Иоанн] был преисполнен радости, что этот человек разделил с ним многие тяготы и что они вместе достигли увенчавшей ее битвы. В таком вот духе его товарищ шествовал рядом с ним, человек, отягощенный бременем тех же забот, и единственный, кто мог бы спокойно предложить ему утешение беседой.

Командующий сказал: «Душа моя волнуется среди этих опасностей, что окружают нас, и сердце мое не дает дышать из-за беспокойства о том, как нам удачнее выбраться из создавшегося положения. То, что приводит к большим потерям, – не победа. Если то, ради чего я пришел, погибнет в войне, какой тогда прок от победы? Все влечет за собой беды, и это изматывает меня. С одной стороны, эти люди угрожают нам тяжелыми потерями, с другой – они рады уменьшить нашу славу. Играя на нашем чувстве долга, они берут из наших рук триумф, который мы уже добыли. Если мы решим сражаться, африканские заложники умрут, уничтоженные местными племенами³¹. Какова же тогда будет слава наших дел, если мы пожертвуем этим бедным народом? Но, как показывает настоящее положение вещей, враг еще не разбит. Посоветуй же мне, какую стратегию использовать в этой тягостной войне, скажи, что надо сделать». Герой Рицинарий спокойно ответил, говоря быстро и ясным голосом: «Храбрость, которая взвешивает все вещи с надлежащей умеренностью, – вот что самое главное, самое потребное, что одно подчинит эти племена и приведет их к порядку. Однако лучше, великий командующий, унять свою великую храбрость святой добродетелью. Как бы ты ни поступил – победа все равно наша. Это очевидно, и этим мы и будем руководствоваться. Теперь мы должны отправить послов к грубому тирану с предложением мира. Пусть выдадут [захваченных ими] заложников и попросят сумасшедших австуров убраться с нашей земли и с земли дикого племени илагуанов. И пусть сами илагуаны согнут свои шеи под ярмом нашего императора, которое их уже периодически принуждали выносить. Если они уйдут – все спасено. Не навлекая вины, ты можешь даровать племенам прощение, и нашей державе будет дарована мирная победа. Если ж так случится, что они пребудут гордыми и жестоковыйными в своем восстании, тогда их нужно подчинить оружием. И не будет повода стыдиться насчет этих несчастных пленников. Если они падут жертвами войны, Иоанн не понесет вины. Благочестие твоей души пребудет незапятнанным, и это будет явно всем твоим людям». Праведный совет верного товарища был сочтен героем благожелательным, и испытывающий отеческие чувства командующий был избавлен от своих забот. Но он не пребывал в праздности, ибо [все равно] сердце его было озабочено тем, что события могут пойти по второму варианту.

Он не замедлил с исполнением своего плана и повелел быстрому оруженосцу отвезти его послание гордому тирану. Он дал ему такие инструкции: «Отнеси мое слово восставшему и порази его гордые уши моими предупреждениями. Даже если его племена поступили дурно, римское благочестие прощает их, все совершенные ими преступления и снимает все обвинения против них. Можно было бы уничтожить каждое племя по отдельности, но им лучше прекратить войну и, как [верным] подданным, искать договора, прощения и мира. Император, действуя в своей доброте, предпочитает владеть всем и таким образом сохранять, утверждать и править, возвышая верноподданных и сокрушая своей мощью гордых. Просто не давайте ужасу порождать беспокойство и привязывать ваши сердца к вашим грехам. Все будет к вашему благу, если вы вернетесь, ибо мы с радостью даруем вам прощение и мир. Эти люди узнают, как бы многочисленны они ни были, что такое римская власть и каковы благожелание и добродетель ее правления. Бедные люди, какая злая Фортуна угнетает вас? Разве не были вы всегда нашими верными подданными и не привычно было ль вам радоваться нашим триумфам и сносить свое подчинение, как следовало? Какая злая судьба вовлекла вас в вашей гордыне в дикость войны? Прекратите ж наконец то разрушение, что вы обрушили на эту несчастную землю! Что тебе за польза, несчастный человек, гневить римские знамена? Ты готов швырнуть этих бедных людей на полное уничтожение? Ты думаешь, какой-либо народ в прошлом мог одолеть римские войска? Мы правим Парфянским царством, лазами, гуннами, франками и готами. Все дикие племена, широко рассеянные по земле под сводом небес, служат нашему двору, рады отложить войну, исполнять повеления нашего святого императора и согнуть свои шеи под нашим мягким ярмом. Принимай же быстро это предложение и спасай эти племена и свой собственный народ. Не как трусы послали мы это послание к тебе, заботясь о своем спасении, не бежим мы от битвы и мира не просим. Наше чувство долга наполняет мир, бдит над вашей безопасностью и боится за вас и ваших пленников, какие вы ни есть несчастные люди! Вот что тяжко заботит меня и заставляет щадить ваше войско, хотя оно уже топчется на краю уничтожения. Ради спасения [захваченных] вами пленников мне будет дозволено даровать вам прощение. Но если, в ожесточении твоего сердца, ты продолжишь поступать вразрез с моими словами, готовься завтра же к войне. Окапывайся, возводи укрепления, нагоняй стада, как привык. Строй стены – мы их возьмем. Собирай свои блеющие стада, своих беременных коз, своих самцов[-козлов], кричащих среди них с сердитым видом. Не будет нужды привозить таран, чтоб разбивать твои пустые башни. Напротив, мы выставим нашего врага на посмешище, уведя его барана. Да, мы заберем из твоих стад всех баранов и позавтракаем с удовольствием на руинах твоих стен³². Вырезанный из дерева твой бог Гурзил, благоволением которого, как говорят басни, твоей армии будет дарована добрая удача, будет рассечен надвое, и его деревянное изваяние будет перед всеми брошено в пылающий костер. Когда твое племя будет рассеяно, оно будет искать его на равнинах и всех горах! Какое бы богохульное преступление ни совершили мавры, наша армия отомстит за него в праведной войне, устилая равнины теплыми обрубками ваших обезглавленных тел. Тогда вы узнаете, насколько мы мощнее в бою, узнаете, как наш меч мстит за несчастных африканцев, когда ваши ряды будут повсюду валиться мертвыми во рвы».