Текст книги "Иоаннида, или О Ливийской войне"

Беспомощная толпа едва успела закончить, когда ее обуреваемый отеческими чувствами предводитель призвал их к тишине и, в доброте своей, ободрил измотанных [воинов] речью: «О, надежда Рима, слава и спасение вашей страны, не бегите от этой борьбы, какой бы трудной она ни была. Подчините свою жажду и ужасный голод. Вспомните те тяжкие подвиги, что свершили ваши отцы. Народы мира познали силу наших предков. Именно так, изнурительными долгими трудами, наши пращуры завоевали мир своей доблестью. Терпение – величайшая добродетель, и этого-то в нас и опасаются племена. Более того, это устрашит и иных врагов, как поразит и этих. Вражеское войско сражается под двойным проклятием. С одной стороны, они тоже страдают от иссушающей жажды, жара и голода; с другой – их подавляет и грозит им страх римлян. Воспряньте, будьте кровожадны и свершите человеческий суд над этими землями. Эта раскаленная докрасна земля станет свидетельницей ваших трудов, и небосвод подтвердит ее свидетельство. Наши потомки будут читать, как я последовал великому Катону, осудив эти земли¹⁰³, и как вы преодолели их. Пусть любовь вашей страны преисполнит ваши умы, и тогда эта злая жажда отступит, выдворенная той святой силой, и ваша ревность обрящет воплощение».

(ст. 344—406)

Так наш высокочтимый полководец умягчал латинские когорты своей спокойной речью, орошая водой слов их сердца, словно сладким потоком, и наполняя их желудки, словно на пиру.

Тем не менее неудача обрушилась на латинян, расшатав и сокрушив их могучую силу. Случилось так, что их лошади разбрелись по полям в поисках корма, ибо ужасный голод и жара хватают своими клешнями всякие живое существо. Там не было ни свежей травы, ни деревьев с листвой всякого рода, и вдруг внезапно поле окрасилось золотом от густой травы, а равнина расцвела цветами. Тогда алчная толпа, ведомая страшным голодом, разбежалась во все стороны, едва завидев траву, которую она столь долго вожделела, и постаралась объесть все поле. Лошади даже лизали пустую землю, не способные утолить свой голод, кормясь на том злосчастном пастбище. Внезапно они на тех же полях повалились одна на другую, умирая странной смертью, продолжая кусать траву зубами. Римские воины были удручены смертью своих лошадей, и дикий гнев овладел ими, когда они шли печальные и обеспокоенные, со смущенными и возмущенными сердцами. Совершено устрашенная этим единственным несчастьем, великая доблесть этих людей испарилась, и злосчастная Фортуна привела войско к раздору, беспорядкам и, наконец, к еще одному обрушенному на него бремени – первому мятежу.

Когда полководец узрел, какая великая катастрофа произошла и что сила его войска сошла на нет, он решил передвинуть лагерь на побережье, надеясь, что это даст его агонизирующим людям облегчение и восстановит их силы. И вот, подходя к берегу [моря], воины начали чувствовать мягкий бриз и встречать свежую траву. Поскольку рек так и не было найдено, они в жажде своей начали давить из самих цветов странные соки и увлажнять ими горящие губы. Они утолили голод [не менее] странными съедобными растениями, несмотря на то что у них был невыносимый вкус. Многие, пользуясь преимуществом наступления ночи, вернулись в лагерь, некоторые разбрелись по полям в поисках пищи. Другие слонялись по окрестностям, выискивая воду, и жестокий голод принудил некоторых иных к дезертирству от знамен своего вождя, которого они начали презирать.

Наконец командующий разбил свой лагерь около вод реки, которую ему указали проводники. Жаждущие римские воины сгрудились на ее берегах и получили облегчение от текущей воды. Со всех сторон воины собирались у воды и пили из ее сладкого потока. Не имея хлеба, они жевали цветы и свежую траву, надеясь насытить этим свой голод. Видя это, главнокомандующий велел отправить послание всем прибрежным городам с приказом загрузить припасами [и отправить] корабли для его войска. И снова неудача, ибо противный южный ветер дул им навстречу, и жестокая Фортуна не позволила кораблям проплыть по водной глади под парусами. Наконец, бывший неподалеку отряд урцелиев, которым не следовало бы доверять в этом случае, подъехал к латинянам и послужил дополнительным фактором рока римлян.

Астрики, к которым принадлежало это племя, с незапамятных времен имели там убогие жилища. Они были народом, сильным в войне и чрезвычайно многочисленным, и много лет их никто не беспокоил. Когда они узнали, что Иоанн в своем продвижении внес знамена на их земли, они были напуганы его первым приближением и поторопились выслать сговорчивых послов, чтобы молить о мире. Полководец принял их спокойно в центре шатров, и они, прося прощения, мира и безопасности для своих племен, униженно излили такие просьбы: «Великий полководец, слово о твоей могучей репутации, живости ума, доблести и о том, что ты заслуживаешь полного доверия, прилетело впереди тебя, сразу устрашив наши племена, воздающие благодарность твоему правлению. Склонив головы, знаменитый народ астриков подчиняется, храбрый герой, твоим распоряжениям. Наши старейшины одобряют и ищут договора с тобой, поскольку они хотят служить и приготовили свои шеи для твоего ярма. Пощади же их, великий полководец, о чем они и просят.

(ст. 407—436)

Мы просим ни о чем больше, как о мире и ненарушаемом спокойствии после того, как ты завершишь свою войну».

Даже пока еще этот посланец говорил, невежественная толпа воинов начала роптать прямо в ставке главнокомандующего: «Как долго голод будет истреблять наше войско, [лишая его даже] возможности отомстить? Нет теперь надежды, нет спасения, и наш несчастный отряд изнемог от истощения». Когда этот звук дошел до ушей командующего, он был очень обеспокоен и шепнул Рицинарию: «Немедленно положи конец этим несчастным жалобам негодных вояк. Что за сумасшествие в их сердцах, какое смешение в умах сломя голову влечет эти несчастные отряды к катастрофе? Они видят послов. Эти люди просят о мире со мной. Они стоят здесь, униженные, и молят нас – эти же открывают наши собственные [нехорошие] дела и нашу тайную болезнь. Горе этим ничтожным шайкам, заботящимся [только] о своем желудке, подобно скоту или диким зверям». Рицинарий немедленно вышел и, повторив речь командующего, быстро пресек ропот спокойными словами. Затем, когда тишина вполне восстановилась, полководец не замедлил с ответом послам: «Вы слышали, каким ропотом охвачено наше войско. Наши воины рвутся к горькой схватке и готовы проложить путь через земли вашего народа. Наша империя, однако, всегда щадит тех, кто подчинен нам. Мы сокрушаем людей, которые вовлекаются в войну, но смиренных мы принимаем как друзей. Идите, уважаемые, и если вы просите от меня этот договор с непоколебимой верностью [по отношению] к нам, отправьте ваших детей заложниками в мой лагерь и соблюдайте со мной мир. Весь народ астриков останется в безопасности и будет могучим под [эгидой] нашего императора». Сказав им много такого, он нагрузил их дарами. В ответ они заверили, что будут служить Римской империи, и обещали привести своих детей как заложников мира. Они провозгласили приверженность латинянам за их доблесть и верность, и они хвалили силу и верность обоих – и императора, и полководца. Затем, когда мир был заключен, они удалились.

(ст. 437—504)

На небольшом расстоянии от них, изможденные и жаждущие, странствовали по непаханым полям илагуаны, будучи не в силах уже выносить великие страдания и смертельный голод. Нет пути-дороги к спасению. За ними стоял Иоанн, перед ними – несусветный жар солнца. Смерть со всех сторон вставала перед глазами племени. Они уже не могли двигаться ни взад, ни вперед. И обеспокоенная масса людей, приведенная в смешение окружающими ее опасностями, громко стонала и молила о смерти. Тогда Фортуна вообще отвернулась от них и убедила возвратиться, сменив ужасный путь народа на еще более худший. Итак, по жребию войны, нечестивый сиртский отряд вернулся, не столько для вооруженного столкновения, но просто ради попытки невесть куда побега. Римские всадники-разведчики ездили вокруг них, и вместе с латинскими отрядами ездили верные мазаки, выискивая по сторонам, где может быть враждебный народ. Они не получали никаких известий и не видели рядом врага, когда вдруг они заметили отблески огня среди темной ночи и пребывали в сомнении, развели ли его астрики или илагуаны, повернувшие в их направлении.

Угрюмая заря, подняв свои лучи над океанскими волнами, прогнала тьму в то утро. С собой она несла гибельное солнце,на колеснице которого ехала злая судьба. Облака попрятались, и Феб осветил своим мрачным светом темное небо. Но смотрите, гонец, едущий с трудом, докладывает, что он видел бесчисленные костры, мерцавшие тихой ночью на широком пространстве, на [определенном] расстоянии от его собственного отряда. В докладе не было четко сказано, то ли это изнуренные илагуаны повернули и возвращаются, то ли астрики передвинули свое становище ближе к римскому лагерю. Итак, ощутив себя в затруднительном положении, наш полководец, как всегда находчивый, обратился к своему сердцу за объяснением [происходящего]. Пока он стоял в тишине и сомнении, к нему внезапно подошел верный Куцина, прибыв с большим отрядом сторонников. Восхищенный и счастливый, он так сказал командиру: «Беглецы-илагуаны, усталые и невооруженные, двинули свои медленные войска в движение, и готовятся украдкой пересечь этот путь. Время подходящее – подними знамена, могучий командующий – [повторю,] время подходящее, чтобы уничтожить это слабое и измотанное племя. Более того, работа сейчас для наших воинов будет легкая. Темная река омывает заросшие тенистые берега. Ее окружают деревья различных видов и темный тростник. Народ [илагуанов] направляется к этому месту. Пусти нас добраться до реки первыми и овладеть всем потоком». Его слова были хорошо приняты людьми, когда он говорил, но полководец, который еще хранил в обеспокоенном сердце ропот усталых воинов, сначала воспретил им выступать. Но кто может противиться или противостоять непоколебимой воле Бога? Итак, приведя армию в движение, полководец приказал пехотинцам строиться среди конных отрядов. Пыль собралась в облака над ними, и воздух смешался с песком, когда Иоанн начал этот проклятый марш, и Галлика открыла [перед римлянами] зловещие холмы и мрачные проклятые поля. Солнце сияло в небе и жгло высокий Олимп огненосной колесницей, когда оба войска дошли до речного потока. Сиртская армия в ужасе прекратила продвижение и, повернув, покинула берега и оставила реку, к которой так стремилась.

Командующий отдал распоряжение вырыть там рвы и разбить лагерь, а битву отложить, ибо он намеревался вступить в бой на следующий день и посему приказал браться за оружие только для защиты потока и водоснабжения. Его совет был мудрым, если б только римское войско исполнило данные ему инструкции. Но скорбная судьба предопределила этих людей быть своевольными и самоуверенными. Воины бегали повсюду, разбредаясь все дальше и глубже по равнинам. Первые из них спровоцировали передовую линию врага, и в беспорядке, не создав строя, эти отряды латинян сошлись с врагом, выкрикивая свой обычный боевой клич. И ни рог [трубящий] по приказу командира не провозгласил эту внезапно возникшую стычку, ни высокие боевые знамена, воздвигнутые на позициях.

(ст. 505—637)

Увы, не объединенные в отряды, слишком самоуверенные, наши бегали среди врагов, движимые злой судьбой. В первом столкновении ряды мармаридов в ужасе отступили, а римские воины преследовали их, вступив в горячий бой. На равнине латинские всадники нанизывали на копья тех, кто бежал от схватки. Они рубили врагов и крепко теснили их, в то время как страх вел разбитых мавров назад средь их верблюдов.

На некотором расстоянии Иоанн, могучий оружием, выставлял в порядке все свои знамена на защитной позиции и инструктировал людей, где расположит лагерь и вырыть рвы. Он повторил приказ атаковать противника, только защищая речную воду. И вот они двинули ряды. Куцина возглавлял правый фланг и был окружен и [верными] массилами, и латинянами. Рядом с ним был Фронимут, храбрый в римском оружии, и тот могучий командир Иоанн, облагодетельствованный [тем же] счастливым именем, что и его главнокомандующий, но не с такой же счастливой судьбой. Грузный Пуцинтул [также] был на левом фланге с лучниками, Гейзирит и Синдуит [стояли, словно] облаченные в доспехи башни. Среди них стоял великий вождь вождей, и хоть и осознавал, что тяжкая судьба уже нависла над [его воинами], давал командирам напрасные слова совета. Перед ним Тарасий выстроил кольцом плотную фалангу пехоты вместе с щитоносной кавалерией, и, скача галопом на своей быстрой лошади, готовил подразделения [к возможному бою].

Теперь смотрите – пока все это происходило, быстрый посланник прибыл к полководцу с новостями о том, что противник смят и поворачивает свои побежденные спины к бегству через поля. Воин, однако, не мог своим сообщением заставить Иоанна отменить его мудрое решение. Мнение полководца осталось неизменным. Но с ним не была согласна воля Бога в Его наводящем страх величии, и тогда командующий, колеблясь, был переубежден начать военные действия своими телохранителями – Ариаритом, в прошлом храбрым воином, и славным Дзипером. Оба они были могучими молниями войны, которых боялись фаланги массилов, и схожими они оказались не только в доблести, но и в судьбе. Дзипер начал: «Помоги латинянам, могучий полководец. Твои союзники [тоже] вовлечены в горячий бой на равнинах, но, поскольку их мало, их теснят сомкнутые ряды врага¹⁰⁴. Их превосходят числом. Последуем же за нашими союзниками к войне. Возьми оружие и окажи помощь своим людям». Так, храбрый Ариарит воспламенел любовью к битве и убедил упрямого полководца двинуть знамена. Слова его верного помощника убедили полководца, и ужасный боевой рог выкрикнул смертельную песню и вывел отряды на бой. Таково было Твое удовлетворение, Всемогущий Отец, коль скоро Ты хотел покарать грешных людей Ливии. Их вины были причиной грядущего великого зла. Вина же не падает на нашего правителя.

Когда, с расстояния, Карказан увидел поднявшиеся облака пыли, он не терял времени и взбудоражил армию насамонов, укрепляя их боящиеся сердца следующими словами: «Непобедимые народы, ваша хорошо известная доблесть убедила меня испытать эти римские силы в бою. Вот [и настал тот] день, в который рогатый Аммон обещал отдать предназначенную вам землю. Выступайте же и бесстрашно встретьте врага оружием, выказав даже сейчас ваши наследственные притязания на славу. Пусть каждый из вас сражается яростно в рукопашной схватке и поверит в нашу общую судьбу. Великие божества даруют свою помощь, и, положившись на нее, вы обрящете полную победу. Товарищи, отложите прочь малодушный страх и возьмите с собой на бой привычные вам силу и дух». Карказан едва успел сказать это, как ужасающий крик пронесся по сиртскому лагерю, и, поскольку шум этого дикого смятения все более увеличивался, войско мармаридов разъярилось. Их собственный тяжкий жребий разжигал их ярость, и дух войны двинул их дикие отряды, подгоняя варваров ударами кровавого кнута по спинам. Затем, поскольку их дикие сердца были охвачены безумием, их бесчисленная конница начала выступать из лагеря и направилась к равнинам.

Посреди поля боя был речной поток, как раз подходящий для хитростей войны и обмана массилов. Густая роща препятствовала действию воинского оружия своей раскидистой зеленью. Голый тамариск вместе с дикими оливами с их едкой листвой скрывал ее русло. Здесь ряды мармаридов заняли позиции, в то время как латиняне располагались напротив них. Здесь они впервые и сошлись в мрачном бою, но лес мешал ветвями действию оружия и полету копий, ибо тонкие древки не могли пролететь сквозь них, даже будучи брошенными сильной рукой. Всадники не могли свободно развернуть коней против врага, и воины, повсюду запутываясь средь ветвей, не могли пользоваться длинными дротиками. Местность удерживала взволнованных командиров и их осторожного главнокомандующего от битвы и заставляла передние ряды встать. Итак, наступление захлебнулось. Никто храбро не стремился в бой, но все остановились на крутом берегу [реки]. Полководец храбро добрался до места и, окруженный телохранителями, приготовился каким-нибудь образом пересечь реку и густую рощу. В то же время насамоны, наблюдая из укрытия, как был найден и занят безопасный путь, напали на врага. Наши верные отряды, окруженные отовсюду, обратились в бегство и из-за быстрого прибытия врага даже не метнули свои копья. Напротив, лишь увидев насамонов, они бежали быстрее западного ветра и не медленнее увиденной во сне тени.

Теперь смотрите, как великий полководец получил словно прилетевший к нему безошибочный доклад о том, что союзные мавры, не вступая в бой, бегут во всепобеждающем ужасе. По команде Иоанна мудрый Павел¹⁰⁵ вместе с Амантием поспешил с подмогой к тем людям. Однако и следа тех мавров не нашли, ибо мазаки во время бегства в страхе даже не оглянулись на бой и не обернули лиц к врагу. В тот момент командиры повернули и тоже обратились в бегство, и их испуганные подчиненные командиры тоже уехали прочь, нарушив цепь [передачи] команд. Победители-илагуаны преследовали их рассеянные линии с криком, дошедшим до небес. Тогда вражеские силы двинулись по широкой равнине со всех своих позиций в оврагах. Вы могли бы подумать, что земля внезапно разверзлась, и [эти] люди вышли из нее. Устремившись на наших союзников, они окружили их и тысячами, сомкнутыми рядами настигли наших рассеявшихся командиров. Небо закрыли копья, которые они метнули, и тьма, подобная ночной, повсюду накрыла равнины. Жалкие остатки наших злосчастных отрядов стонали, их лошади были зарублены и валялись по всему полю боя, а враг все напирал, не уставший, стойкий, неподдающийся. Тот день мог бы истребить всех латинян в той катастрофе, если бы Всемогущий Отец на небесах не сжалился б над ними и не охранил римские отряды, даже бывшие окруженными столькими тысячами людей, и не спас беглецов, к которым обратился сам могучий Иоанн. Действительно, это Иоанн, когда увидел, что отряды союзников покидают поле боя, громогласно воскликнул и вознес их ярость до предела такими словами: «Если мы должны умереть, товарищи, и если так выпало, что последнее несчастье человека обрушилось на латинян и готово положить их всех в этой жестокой битве, зачем же мне тогда умирать смертью женщины? Если я останусь в живых, зачем тогда бежать? Граждане Рима, поверните удила. Поставьте знамена на их места, товарищи, покажите свое презрение к ярости этого народа и будьте кровожадны, рискуя в бою. Или мы победим врага, если Сам Бог этого захочет, или, если этому препятствуют грехи, которым и я не чужд, пусть тогда хотя бы в смерти мы не будем лишены заслуженной хвалы. Прекратите это бегство и обнажите оружие. Пусть каждый человек делает то же, что и я». Так он говорил, хмурясь и скрипя зубами. Затем он схватил блестящую рукоять своего меча и в жажде крови обнажил его лезвие. При звуке его голоса та часть армии, на которую еще можно было положиться, остановилась. Жаркий бой разгорелся, и копья летали повсюду, образуя подобие облака. Доспехи и шлемы звенели, и их медные выпуклости стонали под ударами, в то время как люди испускали свою жизнь через прорубленные вены и внутренности.

(ст. 638—702)

Надменный Дзипер храбро въехал прямо в середину вооруженных врагов, свершая в ярости своей горькие дела и рубя смертоносным оружием сиртские силы. С ним ехал Солумут¹⁰⁶, воин, подобный ему, но не судьбой. Вместе они пронзили своими длинными пиками груди многих, кто вышел противостоять им. Вот меч пронзает трепещущую печень или сердце человека, вот виски пронзаются крылатой сталью. Один снес голову, другой рассек кость ноги. Вы, возможно, видели двух львов-близнецов, шумно продирающихся сквозь стадо, [используя] дикие челюсти. Вот один яростно раздирает когтистыми лапами жертву в клочки, а другой крушит нежный скот окровавленными зубами и наслаждается теплой кровью. В другом месте Бульмиций и могучий Ариарит, яростный Дорофей и оруженосец Иоанн удар за ударом клали на широкой равнине обреченные тела тех, кто выступал против них. Один воин работал своим мечом в гордом бешенстве, другой стоял прямо и искусно орудовал копьем. Один пускал тугие стрелы с натянутой тетивы. Другой, чья сила заключалась в его воинском искусстве, ярился и рычал, сражаясь обеими руками. И среди них сам могучий полководец сверкал своим молниеносным клинком, держа в ужасе фаланги врага. В песнях рассказывают, что точно так же Юпитер своим оружием заставлял гигантов трепетать в бою, когда удар его молнии уничтожал ужасных братьев, нанося им опаляющие раны.

Наши войска восторжествовали бы тогда, не реши злая Фортуна лишить их успеха. Неисчислимый злой отряд появился, когда пошла в наступление пехота мармаридов. Со всех сторон понесся плотный поток копий, тяжелые ветви дуба и опасные камни летели, словно молнии. Поле было покрыто черной пылью, и воины дрались в такой давке, что едва могли видеть собственное оружие. Но наш полководец продолжал сражаться, твердо противостоя каждой вооруженной атаке и запрещая своим людям поворачивать свои спины. И вот двое из его оруженосцев пали. Грузный Ариарит рухнул, получив множество ударов, и великодушного Дзипера пересилила сотня ран, полученных им. Могучий удар пронзил даже лошадь полководца, когда он галопом скакал близ врага, но он храбро правой рукой вытащил копье из тела своего быстрого скакуна, сломал его в ярости и швырнул [обломки] в лицо врага. Видя бегство союзников и собственные раны, полководец зарычал и, вскочив на другого коня, уселся на его высокую спину. Внушая ужас выражением своего лица, он помчался вперед, рубя плотные ряды врагов. Тогда, вместе со своими товарищами, полководец мечом прорубил себе путь сквозь вражью силу. Их линии побежали от внушаемого им ужаса, так что герой отбил участок земли для себя и своих людей и провел наступление в самое средоточие врага, выстроил своих воинов снова под их флагами и отогнал отряды массилов стрелами. В том бою никто из вражеских героев не осмелился вызвать его на поединок – настолько он был яростен, и любой, кто преследовал его¹⁰⁷, получал в ответ рану от его тугого лука. Если кто-то нападал на него, то был сражен на расстоянии, пронзенный в запыхавшуюся грудь брошенным Иоанном копьем, и любые люди, атаковавшие его с фланга, испускали свои насильничьи души под ударами крылатых дротиков, чьи жала пронзали их с обеих сторон.

Так что насамоны отказались от преследования знамен полководца и, все еще пыша яростью, разъехались кольцом по округе. Они убивали тех, кто в бегстве оставил свои знамена, кто испугался горьких угроз, когда началась первая схватка, и развернулся, чтобы убежать.

Был там один выдающийся командир, известный тем, что носил имя полководца и не менее знаменитый своей доблестью, выдающийся римский воин. Когда наш главнокомандующий узрел его издалека, бегущего из боя по широкой равнине, он воззвал к нему следующими словами: «Такова твоя верность? Так ли мы воюем, чтоб наверняка привести римскую армию к уничтожению? Ты отрекся от своего командования?

(ст. 703—773)

В какое место скачешь, несчастный человек? Из-за тебя гибнут наши бедные воины и наша репутация». Услышав слова главнокомандующего, командир устыдился, и в то же самое время горе воспылало в его теле. Действительно, те [оказавшиеся] несчастливыми угрызения совести и стыда погнали его навстречу преследовавшим племенам, ибо жестокая смерть нависла над ним, хоть он и хотел сокрушить отряды врага. Он сражался, пытаясь защитить теснимые ряды своих товарищей, и враги, доселе побеждавшие, начали поддаваться, и товарищи были спасены в момент их поражения, и судьбы этих погибавших переменились. Поначалу Фортуна помогала храброму воину – разъяренному, гордому от той резни, что он учинял, рубя тела врагов то одним, то другим ударом. Он был подобен задыхающейся от ярости тигрице, ревущей в гирканских полях оттого, что охотник наткнулся на выводок ее тигрят и унес их с собой из ее кавказского логова. Человек везет их для развлечения царей Персии, в страхе подгоняя лошадь железными шпорами. Но тигрица, подобная своему товарищу[-самцу] и быстрее западного ветра, горюет, несмотря на ее свирепость, о своем нежном потомстве, и [буквально] летит вперед [за похитителем]. Так же и тот командир сражался, атакуя племена туземцев. Мечом он снес одному человеку голову, и, метнув копье умиравшего, поразил с расстояния другого [противника]. Одному воину он пробил грудь мощным копьем, другого устрашил, потрясая копьем, и пробил ему одним ударом щит, руку и бок. Другой видел, умирая, как ему отсекли ногу, упал рядом с ней и горевал, что пережил ее. Вот раненый человек задавлен своей павшей лошадью. Пузырящаяся кровь высоко брызнула и смешалась с теплым песком. Тысячью способов тот яростный чемпион наносил раны со всех сторон, где только Фортуна ни предоставляла ему возможность. Но вот, уставшая и задыхающаяся, его лошадь начала запариваться и отказалась скакать. Линия мавров наступала, усиливаясь по мере приближения. За ними следовали Камал, Цера и яростный Стонта, большой вражеский отряд окружил неприятеля, и замешательства на поле боя добавил густой полет копий. Его щит, отражая жалящие копья, испускал медный стон и гулко грохотал. Враг давил, крича, и изматывал героя, в чьем щите застряли уже множество дротиков и копий. Он изнемогал под этой своей защитой, ибо его угнетал вес всего того потраченного [на него] оружия. Густые заросли, в которых он сражался с напиравшей на него толпой, увеличивали его усталость. Мало-помалу отступая, он искусно пробился к находившемуся рядом побережью, и воды защищали его от нападения справа. Он повернулся влево, когда ехал, защищая спину щитом, а лицо и путь перед собой – оружием. Он был, как бесстрашный лев, возвещающий рыком свою доблесть, когда его окружили трусливые охотники. Дикий зверь раскрывает свои ужасные челюсти, издавая долгий раскатистый рев, увеличивая свой гнев, и его ярость полна уверенности и мощи. Ни у какого человека не хватает духа храбрости, чтобы напасть на него; они предпочитают нападать на него издалека, крича и кидая в него копья. С такой же точно яростью, теснимый толпой [врагов], командир отступал, держась края побережья и отражая их копья щитом.

Посередине пляжа, омываемого волнами моря (подобно тому, как река омывает свои берега), есть длинная расселина, спрятанная [песком]. И воды реки, направляясь к морю, срывают поля впереди себя горькими волнами. В это место обратно плывут водоросли и грязь, и их толстые отложения разлагаются под рябью потока. Лошадь героя, достигнув того места, испугалась черных водорослей и в страхе повернулась. Фыркая, она начала прясть ушами, выказывая свой страх, повернулась боком и покрылась пеной, словно дикий зверь. Она выкатывала глаза и не отдавала себе отчета в поджидающей ее опасности. Но великодушный вождь, хоть и пытался отбиться от врага, увы, завершил свою поездку, а вместе с ней и жизнь. Наседавший враг криками оттеснял воина все дальше. Вновь и вновь пришпоривая лошадь, он удвоил удары своего хлыста по ее могучим плечам, и лошадь от побоев встала на дыбы и галопом понеслась по непроходимому для нее пути. Она упала, водянистый провал поглотил ее, и нечестивая земля поглотила также и ее всадника в свою жестокую утробу. Так Фортуна спасла героя, похитив его у его врагов и прикрыв его так, что ему не пришлось бы стоять безоружным и униженно молить своих врагов о спасении. И она дала ему могилу, так что его тело не осталось лежать без погребения в ливийских песках.