Текст книги "Рай где-то рядом"

Новый день

04.00

Норма проснулась чуть свет, когда Мэкки сладко похрапывал, привалившись к жене. Спихнув Мэкки обратно на его половину кровати, она попыталась вновь уснуть, но не вышло. Если уж что-то разбудило ее среди ночи, глаз она уже не сомкнет, как бы сильно ни устала. Норма лежала без сна, в голове бродили тревожные мысли о тете Элнер, о ее встрече с мамой и остальными. Ясное дело, это сон – прогулка по небу, гигантская пуговица; верить в подобные сказки – глупость несусветная. И все-таки много в этой истории странного и загадочного. Во-первых, по словам врачей, тетя Элнер умерла по-настоящему; во-вторых, все приборы проверили и они оказались исправны; в-третьих, доктор сказал, что после такого падения тетя Элнер выжила чудом, и наконец, теперь она слышит без слухового аппарата. Неужели она говорит правду? Боже! Еще накануне Норма была уверена в своей правоте, но сейчас ее, как обычно, одолели сомнения. Что, если это все-таки не сон? Что, если это знак свыше, чудо, о котором она молила Бога? Вот было бы здорово! Может быть, и впрямь вечная жизнь существует. Норма поднялась, тихонько взяла одежду и на цыпочках вышла из спальни. Оделась, подкрасилась и пришлепнула на кофейник записку для Мэкки:

Милый, мне не спалось, и я поехала в больницу к тете Элнер. Позвоню тебе на работу. Целую, Норма.

* * *

По дороге Норма решила завернуть к тете Элнер домой за расческой и другими нужными мелочами, которые не захватила в прошлый раз. Еще не совсем рассвело. Включив в доме свет, Норма поразилась чистоте вокруг. Тотт и Руби славно потрудились! В спальне Норма на минуту задумалась, не снять ли со стены над кроватью гадкую картинку, где крысы скачут по песку, – тетя Элнер вырезала ее из журнала. С халатом, к счастью, удалось покончить, а когда еще выдастся возможность избавиться от картинки? Собрав волю в кулак, Норма все же удержалась от расправы. Из комода она достала две новенькие ночные рубашки, которые сама подарила тете Элнер на Рождество, на всякий случай и слуховой аппарат прихватила. Вчера тетя Элнер слышала превосходно, но мало ли?..

Неприятные сюрпризы – вот что больше всего портило Норме жизнь. Никогда не знаешь, что случится через минуту, а для Нормы самое страшное – неожиданности. По дороге в Канзас-Сити она думала: если бы пару дней назад ей сказали, что она будет навещать тетю Элнер в больнице, она бы не поверила. И надо же такому случиться именно сейчас!

Именно сейчас, когда Норма наконец-то завершила ремонт в новом доме, пережила климакс, не дойдя до смертоубийства, похудела на два с половиной килограмма и через сорок три года после свадьбы наладила интимную жизнь с Мэкки по своему вкусу – четко по расписанию, каждое воскресенье часа в четыре-пять, смотря по обстоятельствам. Воскресная любовь – подлинный праздник, нечто возвышенное и одухотворенное. Воистину исполнение супружеского долга, а не минутный каприз, как хотелось бы Мэкки.

Аккуратистка до мозга костей, Норма любила все делать правильно. Для супружеской любви надо принять горячую ванну, включить приятную музыку – словом, устроить настоящий праздник. Мэкки – все еще красивый мужчина, его рыжеватая шевелюра почти не поредела… вот только до него никак не доходит, отчего Норме не прыгнуть в постель без всяких приготовлений. Надо, мол, быть непосредственными. В молодости Норма шла ему навстречу, чтобы сделать приятное, – мужчины такие ранимые. Она не знала, как это бывает у других и насколько часто, подобную тему она не осмелилась бы ни с кем обсуждать. К большому ее облегчению, когда Линда доросла до опасных вопросов, в школе ввели половое воспитание, и ей не пришлось объяснять дочери, откуда берутся дети.

Во времена ее юности вопросы пола упорно замалчивали, не то что сейчас. Несмотря на стыдливость, Норма вовсе не была холодна в постели, но собственная страстность ее конфузила и заставляла краснеть, хотя и приводила в восторг Мэкки. «Не надо слов, Мэкки», – смущенно бормотала она, когда муж превозносил ее темперамент. И все же Норму не могло не радовать восхищение мужа, и иногда она принимала свою фирменную пенную ванну в среду или четверг, чтобы сделать Мэкки сюрприз, а подготовка ему не требовалась, не то что Норме. Должно быть, все мужчины такие – откуда ей знать, ни у кого ведь не спросишь, со стыда сгореть можно. Норма и Мэкки дружили с седьмого класса и поженились, когда обоим было по восемнадцать. Других кавалеров у Нормы никогда не было, ее знания о мужчинах ограничивались Мэкки Уорреном – ну так что ж. Норме нравилось жить именно так, как сейчас, – и вот пожалуйста, стоило ее жизни войти в нужное русло, тетя Элнер пережила клиническую смерть и все перевернула вверх тормашками.

* * *

В больницу Норма подоспела к завтраку. Санитар как раз поставил Элнер на стол поднос.

– Привет! – обрадовалась старушка, увидев Норму. – Что это ты в такую рань?

– Решила не дожидаться пробок на дорогах. Как самочувствие?

– Укусы чешутся слегка, а в остальном прекрасно. Ты приехала за мной?

– Пока не знаю. Хорошо бы, но с врачами я еще не говорила.

– Да, хорошо бы. Хочу домой. Глянь-ка! – Элнер ткнула ей в руку печенье: – Твердое как камень. Ах да, омлет ничего, а вот яблочное желе надоело. Ты завтракала?

– Нет еще.

– Поешь со мной.

– Давайте-ка сами, тетя Элнер, вам надо поправляться. Все приветы шлют, подружки ваши зайдут на днях. Как спалось?

– Хорошо, только меня всю ночь будили, уколы делали, пульс считали, давление мерили. Больных здесь без присмотра не оставляют – по мне, так могли бы и поменьше суетиться. – Элнер протянула чашку: – Кофе жидковат. Привезешь мне получше?

– Обязательно. Тетя Элнер, я хотела спросить кое о чем.

– О чем же?

– М-м… о вчерашнем… ну, о вашем… – Норма огляделась и закончила еле слышным шепотом: – Путешествии.

– А разве можно о нем говорить? – шепнула Элнер в ответ.

– Только со мной. Расскажите поточнее, что вас просили передать.

– Так… Дай бог памяти… Реймонд говорил: «Жить на свете становится все лучше и лучше». В этом роде.

– А Соседка Дороти?

– «Счастье – дело наших рук. Надо улыбаться, в мире много солнца».

– И все?

– В общем, да. А что?

– Просто я ожидала чего-то… более глубокого, что ли.

– Я тоже, но на деле эдак и лучше. Жизнь-то намного проще, чем нам кажется.

– Это точно все? А о конце света не говорили?

– Нет. Правда, Реймонд всем нам велел держаться, – уже хорошая новость.

– В надеждах на лучшее нет ничего нового. Я-то мечтала услышать откровение, а это старо как мир!

– Старо – еще не значит неправильно, Норма.

– Разумеется, и все же…

В палату заглянула медсестра:

– Миссис Шимфизл, звонят с радио, они хотят устроить с вами прямой эфир… какой-то Бад.

У Элнер загорелись глаза.

– Бад! Из шоу Бада и Джея! Можно им рассказать про курицу и яйцо, Норма? Я не проговорюсь, откуда узнала.

Этого еще не хватало! Норма так и подпрыгнула.

– Тетя Элнер, никаких выступлений по радио! Я сама с ними поговорю.

Спустя пару минут Бад объявил слушателям:

– Итак, друзья, только что я пообщался с племянницей Элнер Шимфизл в Канзас-Сити. Сама миссис Шимфизл пока не может подойти к телефону, но чувствует себя нормально и всем передает привет. А сейчас, миссис Шимфизл, если вы нас слышите… звучит песня для вас… Делла Риз, «Как много значит день».

* * *

Вернувшись в палату, Норма уставилась на Элнер как на подопытного кролика, наблюдая за каждым ее шагом и силясь понять, в своем ли та уме. Но разве поймешь, если в палате без конца толкутся посторонние? Впрочем, пока все вроде нормально… если обычное поведение тети Элнер вообще можно назвать нормальным.

Гости

11.30

Ближе к полудню женщины из Элмвуд-Спрингс встретились в центре города, у входа в редакцию, гурьбой ввалились в микроавтобус Кэти Колверт и отправились к Элнер. Настроение у всех было отличное – как ни крути, в больницу ехать приятнее, чем на похороны.

Ирен сказала:

– Чудеса, Элнер живехонька! А я-то успела приготовить три фасолевые запеканки и три кекса на поминки.

Тотт, сидевшая сзади у окна (как единственная курильщица), продолжила:

– А я таблеток наглоталась, не до стряпни было.

Нева добавила:

– А я разучивала ее любимые гимны.

Руби подхватила:

– Я разморозила ее холодильник и чуть не забрала домой ее кота, это чудовище.

Настал черед Вербены:

– Мы с Мерлом прислали цветок в горшке, а потом Мерл перебил у нее всех улиток. Кошмар, если Элнер узнает. Она улиток как родных обожает.

Наконец, подала голос Кэти Колверт:

– Я вас, девочки, всех переплюнула – некролог успела состряпать!

И вся компания покатывалась со смеху до самого Канзас-Сити.

В палате у Элнер женщины дружно заахали, до чего бодрый у нее вид, несмотря на все злоключения. Тотт смерила взглядом бледную Норму:

– А вот ты выглядишь ужасно. Развалина, да и только.

– Просто устала – поднялась ни свет ни заря, – оправдывалась Норма.

Тотт повернулась к Элнер:

– Ну, голубушка, ты и учудила. Всех на уши поставила! Мы уж решили, конец пришел нашей Элнер.

– Я и сама так решила, – расплылась в улыбке та в ответ.

– Когда домой? – спросила Ирен.

– Не знаю еще. За мной пока наблюдают.

– Зачем? – удивилась Тотт.

– Да кто их разберет… может, проверяют, в своем ли я уме?

Вербена пристально посмотрела на Элнер:

– Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? У меня от осиных укусов головные боли.

– Ничего у меня не болит. Зато я тут превратилась в здоровенную подушку для иголок: всю истыкали, вертели так и эдак, разве что наизнанку не вывернули. Каких только анализов не делали, иные и по два раза. В старательности здешним докторам не откажешь!

Тотт с решительным видом пристроилась на стуле рядом с кроватью:

– Теперь о деле. Страх как хочется узнать, что бывает, когда умрешь? Идешь по белому коридору, встречаешь кого-нибудь?

Норма затаила дыхание, но Элнер, человек слова, отвечала:

– Никаких белых коридоров.

– Вот жалость! – протянула Тотт. – Я-то надеялась, что ты нам порасскажешь интересного, мудростью поделишься.

– Да, – поддержала ее Нева. – Быть может, у вас были прозрения, откровения или что-то подобное?

– Вот-вот! – воодушевленно подхватила Вербена. – Говорят, пережив клиническую смерть, некоторые становятся целителями. Я надеялась, что ты вылечишь мой артрит.

Элнер, прищурившись на Норму, отозвалась:

– Я вам одно скажу: нужно жить каждый день как последний – кто знает, что дальше. Взять, к примеру, меня: только что собирала инжир – и на тебе, в следующий миг лежу без сознания.

Тем временем Руби Робинсон решила найти Бутс – перекинуться словечком и разузнать, что же все-таки случилось.

Бутс, отдыхавшая во время перерыва в сестринской, обрадовалась подруге и призналась начистоту:

– Всем нам велено держать язык за зубами, но тебе скажу как есть. – Бутс огляделась по сторонам, не подслушивает ли кто. – Проверяли-перепроверяли, да так и не поняли, в чем дело. В приемном тогда дежурила моя подруга Гвен; она клянется, что Элнер была мертва.

– Что за чудеса?

– Сколько лет работаю – ни с чем таким не сталкивалась.

Руби вернулась в палату в самое время, чтобы услышать радостный возглас Элнер:

– Кэти прочла мне мой некролог! Замечательные слова! Жаль, в газету не попал!

Гостьи просидели до трех и пустились в обратный путь, пока не начался час пик.

* * *

После ухода подруг Элнер сказала Норме:

– Девочки пробовали дозвониться до Лютера, но его нет в городе. Вот огорчится-то, что пропустил самое интересное!

– По правде говоря, ему же лучше – сами понимаете, он большой ребенок.

– Это точно. Нева расписывала пышные похороны, которые мне готовили, а послушать Ирен, так вас с Мэкки накормили бы запеканками до отвала. Эй, не жалеешь теперь, что я ожила? Запеканки можно заморозить. Вам с Мэкки на целый год хватит.

– Боже мой, тетя Элнер! – взмолилась Норма. – Запеканку я и так приготовлю! Незачем ради нее умирать!

– Надеюсь, Дена с Джерри не купили билеты, чтобы успеть на мои похороны, а если купили, то их можно сохранить до следующего раза, ведь так?

Норма строго взглянула на нее:

– Тетя Элнер, если вы еще хоть разок вздумаете умереть, то честное слово… хватит с меня и одного раза.

На ужин подали печенку с луком, и Элнер, дождавшись ухода медсестры, пожаловалась Норме:

– Печенка как подошва! В нашей забегаловке в тысячу раз вкусней готовят.

– На вид и впрямь не ахти, – согласилась Норма.

– Когда ж меня отсюда вытолкают наконец? Скорей бы домой!

– Может, завтра станет ясно.

– Не нравится мне, милая, что ты мотаешься туда-сюда каждый день, у тебя и без меня забот по горло.

– Глупости! Главная моя забота – чтобы вам было хорошо. – Норма взяла Элнер за руку. – Если с вами что-нибудь случится, я просто умру.

– Спасибо. Добрая ты моя девочка…

* * *

Вечером Норма уехала домой, и Элнер осталась наедине со своими мыслями. Жаль, не поверила племянница ее рассказу о том, как она со всеми виделась и как там чудесно… Что поделать, силком не заставишь. Элнер рада была вернуться к друзьям и родным, ее окружили такой любовью. И Норму ей совсем не хотелось бы огорчать, но в глубине души Элнер немножко досадовала, что снова очутилась здесь. Реймонд и Дороти, конечно, неспроста отправили ее назад… а как хотелось бы остаться. Ах, какая жалость, что не удалось повидаться с Уиллом! Уж эти мысли точно нужно держать при себе, но как же это трудно! Не скажешь ведь близким, что хочешь умереть, – толку никакого, а им будет больно. И все-таки, почему ее вернули? Еще одна тайна бытия, и лишь они знают ответ. С минуту Элнер лежала молча, потом запела: «Святая тайна бытия, теперь нашел разгадку я… Теперь…»

В палату влетела перепуганная ночная медсестра: – Как вы себя чувствуете, миссис Шимфизл?!

Вам плохо?

– Наоборот, хорошо. Спасибо.

– Простите, мне послышалось, будто вы стонали.

– Это я пела. – Элнер засмеялась. – Я пою не лучше, чем Эрнест Кунитц играет на тубе, но он хотя бы уроки берет.

– Еще раз простите, что вас потревожила. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи. Если ко мне привяжется еще песня, я вас предупрежу.

– Чтобы я успела заткнуть уши ватой?

– Точно.

Возвращаясь на пост, медсестричка улыбалась.

– Ну и чудачка лежит в семьсот третьей! – сказала она подруге в регистратуре. – Буду скучать, когда ее выпишут. Слышала бы ты, как она нам рассказывала про своих семерых рыжих котов по кличке Сонни!

– У нее семь котов Сонни?

– Один. Просто каждого нового она называет Сонни. А еще она обещала после выписки всем нам прислать инжирного варенья и картинку с какими-то мышами, которые скачут по пустыне.

– Да она чокнутая!

– Пусть чокнутая, зато забавная. И безобидная. Совсем не то что кислые рожи, на которые мне обычно везет.

– Кстати, насчет кислых рож: приходил Уинстон Спраг, разорялся, щелкал пальцами, всех смешал с грязью. Одну из девочек довел до слез. Незнамо с чего нос задирает!

– Вот нахал! – Девушка оглянулась по сторонам, не слушает ли кто, и продолжала: – Наверняка свое хозяйство пудрит пуховкой.

Ее подруга приглушенно хихикнула:

– Еще как пудрит! Гаденыш!

Сомнения

18.58

Норма возвращалась из больницы домой, и на душе у нее было неспокойно. Она так и не решила для себя, стоит ли верить тете Элнер. По словам мистера Пикстона, предсмертные галлюцинации – дело обычное, да Норма и сама о таком слыхала. А Мэкки убежден, что приключения тети Элнер – всего лишь сон. Не исключено, но как знать? История, конечно, дикая и мало похожа на правду, но все же так хочется верить, что о нас кто-то заботится, пусть даже этот самый Реймонд! Норма всеми силами поддерживала в себе веру. Каждое утро первым делом она перечитывала открытку, что вручили ей при вступлении в Церковь единства. Открытка висела в ванной на зеркале.

С добрым утром!

Я ваш Господь.

Все ваши заботы возьму на Себя,

Идите же с миром,

Удачного дня!

Каждое утро Норма начинала «с миром», вверяла Господу все заботы и тревоги, но через пару часов успевала забыть, что он взял их на себя, и вновь они ложились ей на плечи. Отчего ей так трудно продержаться хотя бы день? И если Бог есть, что ему стоит явить себя и избавить ее от сомнений раз и навсегда? Неправда, что все верующие – сплошь замечательные люди. Столько веков они проливали за веру кровь! Ее мать, истая пресвитерианка, добротой не отличалась – и даже после смерти не смягчилась… судя по рассказу тети Элнер. Зато добрее неверующего Мэкки трудно сыскать на свете человека. «Немудрено, – думала Норма, – что столько людей находят отдушину в выпивке и наркотиках».

Гаденыш

19.03

Уинстон Спраг таращился в стену гостиной в своей роскошной квартире с телевизором последней модели, стереосистемой, тренажерами и прочей техникой, нажитой сомнительными путями. Взяв у старухи показания, он вернулся в кабинет и забыл бы о них – дельце-то пустяковое, – однако, перечитав показания несколько раз, уже не мог отделаться от слов Элнер. Очень уж красочно та описала чертов ботинок! Наверняка она чокнутая, но на всякий случай надо бы залезть на крышу больницы и проверить… Так он и сделал: поднялся на чердак, открыл дверь на крышу и обошел все кругом, заглянул в каждый закоулок. Пусто. Только дохлый голубь, а ботинка нет и в помине. Спраг уже почти жалел, что взялся проверять. Глядя с крыши на раскинувшийся внизу Канзас-Сити, он расхохотался, представив, как старушенция парит над больницей. Напоследок Уинстон остановил взгляд на старой пристройке, где теперь прачечная. Раз уж взялся, надо и там проверить, решил он. Дверь на пожарную лестницу оказалась заперта – пришлось спускаться и искать сторожа.

– Эта дверь всегда на замке? – спросил Уинстон.

– Да.

– Давно вы сюда поднимались?

– Давненько. Помню, еще крыша протекла и кровельщиков вызывали.

– Когда это было?

– Года три-четыре назад.

– И с тех пор больше никто сюда не поднимался?

– Нет.

Сторож отпер замок, и Уинстон, миновав узкий пролет, толкнул последнюю дверь, что вела на крышу. То ли ее заело, то ли она тоже была на замке, но ему пришлось потрудиться. Уинстон упорно ломился, пока дверь наконец не приоткрылась настолько, что он смог протиснуться в щель. Здание выходило на юг, и солнце слепило глаза, отражаясь от светло-серого гравия. Уинстон прошелся по раскаленной крыше, осмотрел каждую трубу, но ничего не увидел, лишь ручку от швабры. Перейдя на другую сторону, он заглянул за самую дальнюю трубу. Вот когда его прошиб ледяной пот и волосы встали дыбом! Между трубой и карнизом лежал ботинок для гольфа, коричневый, с шипами. Боже!

Спраг зажмурился. Открыл глаза: не померещилось ли? Нет. Ботинок на месте, точь-в-точь как описывала миссис Шимфизл. Спраг обливался потом, одежда прилипла к телу. Затаив дыхание, он подошел ближе. Склонился, рассматривая находку. Наконец с опаской, будто ядовитую змею, поддел ботинок носком туфли. Тот не поддавался. Спраг пнул сильней. Никакого толку. Присев на корточки, попытался его поднять. Ботинок наполовину увяз в смоле, которой была замазана крыша. Минут пять Спраг отдирал его, потея все больше. Оторвал-таки, но что с ним теперь делать? И прежде всего – как незаметно пронести вниз? Пристроив ботинок у двери, Спраг спустился по лестнице, выудил из урны бурый бумажный пакет с надкусанным бутербродом, объедки выкинул, бегом вернулся на крышу, положил ботинок в пакет и сунул под мышку. Спустился по пожарной лестнице, прошел через подвал в главный корпус и скрылся в туалете. Кое-как отскреб с рук смолу и спрятал пакет за дверью, чувствуя себя преступником. Поднялся в кабинет к Франклину Пикстону, захлопнул дверь и прижался к ней, едва дыша, весь в поту.

Пикстон в изумлении вытаращился на него:

– Что вы здесь делаете? И что за вид? Взмокли, запыхались… Пробежку устроили?

Спраг выпалил:

– Ботинок на крыше!

– На какой еще крыше?

– Эта… миссис Шимфизл… клялась… что видела на больничной крыше ботинок.

– И что?

– Вы м-меня н-не поняли, – выговорил с запинкой Спраг. – Она рассказывала, что парила в воздухе над больницей и видела на крыше ботинок… И я залез на крышу – а там и вправду ботинок!

– Что за выдумки? Решили меня позлить?

– Чистая правда! Ботинок и в самом деле на крыше.

– Будет вам, Уинстон, возьмите себя в руки. Мало ли совпадений случается в жизни.

– Совпадений? Да он лежал на том самом месте, именно коричневый и кожаный! Причем именно для гольфа!

– Она так и сказала – для гольфа?

– Да. Коричневый кожаный ботинок для гольфа – и, черт подери, так и есть. Говорю же, не могла она его видеть, если и вправду не умерла.

– Я вас умоляю, Уинстон, не сходите с ума. У нас забот хватает и без этих бредней – посмертные видения и прочее мракобесие.

– Для вас, может, и бредни, но говорю же, Франклин, был там ботинок!

Франклин поднялся, запер дверь, налил Уинстону выпить.

– Успокойтесь и повторите дословно, что она сказала.

– Миссис Шимфизл видела на крыше возле трубы коричневый кожаный ботинок с шипами. И он оказался на том самом месте.

– Ясно. Что-то здесь не сходится… По-моему, дело нечисто.

– То есть как?

– А вдруг они все подстроили? И ботинок она сама подбросила?

– Как подбросила? Когда? Медсестры клянутся, что она не выходила из палаты.

– Может быть, это племянница или ее муж. Или они сговорились с кем-то из больницы. Или наняли небольшой самолет. Или воздушный шар, прилетели и сбросили ботинок на крышу.

– С какой стати?

– Ради денег, чтобы в газеты попасть, на телевидение пробиться.

– Что вы, Франклин! Старушка под девяносто нарочно сует руку в осиное гнездо, получает семнадцать укусов и падает черт знает с какой высоты, чтобы ее показали по ящику? Да и дверь на крышу была заперта, а ключ только у сторожа.

– Неужели никакого разумного объяснения нет?

– Нет! В том-то и дело, что нет.

– Ботинок там и лежит?

– Нет, я забрал.

– Зачем?

– Зачем?! Понятия не имею зачем! Перепугался до смерти, и все.

– Где он?

– В туалете. Хотите посмотреть?

– Обойдусь. Зато если Уоррены вздумают подать в суд, мы пригласим желающих на крышу: дескать, полезайте и ищите, милости просим! А ботинка-то никакого там и в помине нет! Если эта история всплывет, к нам стекутся психи со всей Америки и разобьют на нашей автостоянке палаточный городок.

Уинстон кивнул:

– Пожалуй, вы правы… А с ботинком-то что делать?

– Что за вопрос. Вышвырните к чертям.

– А это не противозаконно?

– Милый мой, вы же юрист! Нашли ботинок. Выкинули хлам. Точка.

* * *

Выпроводив Спрага, Пикстон тяжело вздохнул. И так забот по горло, а тут еще Уинстон с ума сходит из-за дурацкого ботинка! Не верит он во все эти так называемые чудеса: плачущие статуи, круги на полях, Лох-Несское чудовище, снежный человек – вранье чистой воды, чушь собачья. Диву даешься, до чего легковерны люди. Готовы молиться и банке зеленого горошка, если думают, что исцелятся или попадут в рай. «Наступит ли день, – изумлялся про себя Пикстон, – когда люди выберутся из тьмы невежества?» Франклин сам изучал философию в Йельском университете, и будь его воля, во всех американских школах дети изучали бы Дидро, Канта, Ницше, Гегеля и Гете. Люди до того невежественны, что оторопь берет. Нынешняя молодежь в большинстве своем двух слов связать не может, не то что здраво мыслить. Эдак американцы выродятся в нацию дикарей с дубинками. Какое счастье, что Спраг – выпускник Гарварда, а главное – трезвомыслящий человек.