Текст книги "Стая"

– И одновременно дать им понять, что они вряд ли будут в состоянии провести такую операцию, – быстро проговорила Ли. – Я хочу сказать, мы спокойно можем использовать ноу-хау и творчество их лучших умов. Я предлагаю также привлечь дружественные арабские и азиатские страны. В любом случае это произведёт хорошее впечатление. Но вместе с тем наступит время, и мы почувствуем благоприятный момент встать во главе мирового сообщества. Это не столкновение с метеоритом, который всех нас сметёт с лица земли. Это ужасная угроза, и мы возьмём над ней верх, если сейчас не сделаем ошибки.

– Достигают ли цели ваши меры противодействия? – спросил советник по безопасности.

– Повсюду в мире полным ходом идёт поиск иммунного вещества. Мы пытаемся предпринять что-нибудь против проникновения крабов и нападений китов, а также пытаемся выгрести со дна этих червей, что оказалось не так просто. Мы делаем очень много для того, чтобы обуздать врага, но этого будет недостаточно, если мы и дальше поведём себя традиционно. Остановка Гольфстрима приговаривает нас к бессилию. Метановую катастрофу не сдержать. Даже если нам удастся вычерпать со дна миллионы этих червей, мы не сможем увидеть, где они ещё поселились, и ведь появятся новые. После того, как стало невозможно отправлять вниз зонды и батискафы, мы ослепли. Мы не имеем ни малейшего понятия, что происходит внизу. Сегодня вечером я слышала, что мы потеряли два больших трала и траулеры, выгребавшие дно в заливе Святого Лаврентия. Поисковые самолёты вылетели, но это очень тяжёлая местность. Зона перманентного тумана, и вот уже два дня там бушует шторм. – Она замолкла. – Это только два примера из тысяч. Почти все сообщения посвящены нашим неудачам. Воздушная разведка работает исправно, мы много раз останавливали нашествие крабов огнемётами, но они снова вылезают в других местах. Приходится признаться, что мы мало что можем сказать о море.

– А сонарные атаки?

– Мы их продолжаем, но они не принесут успеха. Киты не бегут от шума, как поступило бы любое животное, у которого не нарушен инстинкт самосохранения. Насколько можно судить, они ужасно страдают, но ими управляет внешняя сила. Террор продолжается.

– Вот вы говорите о внешнем управлении, Джуд, – сказал министр обороны. – А видите ли вы за всем этим стратегию?

– Думаю, да. Пятиступенчатую. Шаг номер один – это изгнание людей с поверхности моря и из глубин. Шаг номер два завершается уничтожением и изгнанием прибрежных популяций. Взгляните на Северную Европу. Шаг третий охватывает уничтожение нашей инфраструктуры. Опять-таки Северная Европа, где прибрежной индустрии нанесён чувствительный урон. Паралич рыболовного промысла, кроме того, влечёт за собой серьёзные продовольственные проблемы, особенно для третьего мира. Шаг четвёртый – уничтожение опорных столпов нашей цивилизации, больших городов – посредством цунами, бактериологического отравления, оттеснения населения вглубь материка. И, наконец, пятый и последний шаг: климатический переворот. Земля становится непригодна для проживания человека: она покрывается льдами либо тонет, перегревается либо переохлаждается, либо то и другое – частностей мы ещё не знаем.

Некоторое время все подавленно молчали.

– Но не станет ли тогда Земля непригодной для обитания животного мира в целом? – спросил советник по безопасности.

– На поверхности – да. Или, скажем, большая часть животного мира может при этом исчезнуть. 55 миллионов лет назад уже было так, и конечный результат привёл к тому, что огромное количество животных и растений вымерли и уступили место другим видам. Я думаю, эти существа должны бы всерьёз поразмыслить над тем, смогут ли они сами пережить такую катастрофу.

– Подобный удар на уничтожение, это… – министр охраны природы подбирал подходящие слова. – Это не по-людски…

– Они не люди, – терпеливо напомнила Ли.

– Но тогда как мы могли бы их остановить?

– Для начала мы выясним, кто они такие, – сказал Вандербильт.

Ли повернула к нему голову:

– Что я слышу, запоздалое понимание?

– Моя точка зрения осталась прежней, – равнодушно сказал Вандербильт. – Узнай цель действия – и ты будешь знать, кто за ним стоит. В этом случае я признаю, что ваша пятиступенчатая стратегия в настоящий момент убедительна. Итак, мы должны сделать следующий шаг. Кто они, где они, как они думают?

– Что можно против них предпринять? – добавил министр обороны.

– Зло, – сказал президент, сильно сощурив глаза. – Как можно это зло победить?

– Будем говорить с ними, – сказала Ли.

– Установим контакт?

– Можно вести переговоры хоть с чёртом. Другого пути я не вижу. Йохансон высказал предположение, что они не дают нам передышки, чтобы помешать нам найти решение. Так много времени мы им не дадим. Мы ещё способны к действию. Итак, мы должны их разыскать и выйти на контакт. А уж потом нанести удар.

– Против глубоководных существ? – министр охраны природы покачал головой.

– Получается, мы все признаём, что в этой теории что-то есть? – спросил директор ЦРУ, оглядев всех по очереди. – Я хочу сказать, мы говорим об этом так, будто все сомнения уже отпали. Значит, мы всерьёз допускаем мысль, что делим Землю с другими разумными существами?

– Есть только одни Божьи существа, – решительно подчеркнул президент. – Это человечество. Насколько разумна эта форма жизни в море, уже другой вопрос. Имеют ли они право распоряжаться этой планетой так же, как мы, – весьма сомнительно. История творения не предусматривает такие существа. Земля – это мир людей, она была сотворена для человека, и план божественного творения – наш план. Но мысль, что за все эти катастрофы ответственна иная, чуждая нам форма жизни, кажется мне приемлемой.

– Ещё раз, – спросила госсекретарь, – что мы скажем миру?

– Ещё рано что-либо говорить миру.

– Но он будет задавать вопросы.

– Придумайте для них какие-нибудь ответы. На то вы и дипломат. Если мы огорошим мир: мол, в море живёт второе человечество, то мир впадёт в шок.

– Кстати, – сказал директор ЦРУ, обращаясь к Ли. – А как нам вообще называть эти больные мозги в океане?

Ли улыбнулась:

– Йохансон предложил: Ирр.

– Ирр?

– Это случайное название. Результат неосознанной работы пальцев на клавиатуре.

– Дурацкое название.

– Он говорит, что оно ничем не лучше и не хуже любого другого, и он прав. Давайте так и будем называть: Ирр.

– Хорошо, Ли. – Президент кивнул. – Посмотрим, найдётся ли в этой теории рациональное зерно. Но если в итоге действительно окажется, что мы ведём битву против этих существ, которые, не возражаю, пусть называются хоть ирр, то мы этих ирр должны одолеть. Будем воевать с ирр. – Он оглядел всех по порядку. – Это шанс. Очень большой шанс. Я хочу, чтобы мы его использовали.

– С Божьей помощью, – сказала Ли.

– Аминь, – пробормотал Вандербильт.

* * *

Уивер

К преимуществам «Шато» во время работы конференции относилось и то, что всё было открыто круглые сутки. Ли убедила администрацию отеля, что учёные будут работать день и ночь и в четыре часа утра могут проголодаться. Поэтому всегда работали рестораны, бары и спортивные сооружения.

Уивер отплавала свои полчаса в бассейне. Был час ночи. На босу ногу и с мокрыми волосами, укутанная в купальный халат, она пересекала вестибюль, направляясь к лифтам, и тут краешком глаза заметила Эневека. Он сидел у стойки бара – в месте, которое, на её взгляд, подходило ему меньше всего.

Со времени их прерванной утром беседы она его больше не видела. Может быть, он не хотел, чтобы ему мешали. Вид у Эневека был несчастный.

Пока она соображала, то ли ей идти к себе, то ли подойти к нему, она уже поравнялась с баром. Её шлёпанцы стучали по паркету. Подойдя к стойке, она сказала:

– Привет!

Эневек поднял голову. Взгляд у него был абсолютно пустой.

Она непроизвольно остановилась. Интимная сфера человека очень ранима, ты можешь повредить ей незаметно для себя – и тогда на всю жизнь прослывёшь назойливой. Она облокотилась о стойку и теснее укуталась в халат. Между ними оставались свободными два табурета.

– Привет, – ответил Эневек. Взгляд его просветлел. Кажется, только сейчас он узнал её.

– Что вы… э-эм, делаете? – Дурацкий вопрос. Что он делает? Сидит у стойки перед нетронутым стаканом кока-колы и перебирает пальцами орехи в блюдце. – Вы так внезапно исчезли сегодня утром.

– Да. Мне очень жаль.

– Нет, не надо извиняться, – поспешно сказала она. – Я хотела сказать: я не хочу вам мешать, просто увидела, что вы тут сидите, и думала…

Что-то было не так. Лучше всего ей поскорее уйти. Эневек, кажется, окончательно вышел из оцепенения. Он взял стакан, поднял его и снова отставил.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросил он.

– А я вам правда не помешала?

– Нет, совсем нет. – Он помедлил. – Меня, кстати, зовут Леон. Мы на «ты» или?..

– Хорошо, тогда… Меня зовут Карен, и… «Бейли» со льдом, пожалуйста.

Эневек подозвал бармена и повторил ему заказ. Она подошла ближе. Капли с волос стекали в ложбинку между грудей. Ей вдруг стало не по себе в таком виде. Сейчас она выпьет и быстренько уйдёт.

– А как у тебя дела? – спросила она, делая глоток густой, тягучей жидкости.

Эневек наморщил лоб:

– Не знаю. – Он взял орех, положил его перед собой и щелчком отшвырнул. – У меня отец умер.

Ах ты чёрт.

Так и знала, не надо было лезть. Ведь человек демонстративно забрался в самый дальний угол бара – всё равно что табличку выставил: «Не лезьте ко мне».

– От чего? – осторожно спросила она.

– Понятия не имею.

– Врачи тоже не знают?

– Я ещё не знаю. И не уверен, что хочу знать. – Он помолчал. Потом сказал: – Сегодня я несколько часов бегал по лесу. Как безумный. В поиске… чувства. Должно же быть состояние, подходящее к ситуации. Но только зря себя мучил. – Он посмотрел на неё. – Знакомо это тебе? Где бы ни находился, сейчас же хочется уйти. Кажется, всё тебе обрыдло, и вдруг замечаешь, что дело в другом. Не ты хочешь уйти, а место тебя вытесняет. Оно тебя выталкивает в шею: мол, ты тут не нужен. Но никто не говорит, где ты нужен, и ты бежишь, бежишь…

– Странно. – Она задумалась. – У меня бывало нечто похожее в пьяном состоянии. Когда накачаешься до такой степени, что тошнит в любом положении, как ни ложись, как ни крутись. – Она запнулась. – Извини. Дурацкий ответ.

– Нет, совсем не дурацкий! Ты права. Легче станет только после того, как проблюёшься. Именно так я и чувствую себя. Наверное, мне надо проблеваться, но только я не знаю, как.

Она провела пальцами по краю своего стакана.

– У тебя были плохие отношения с отцом?

– Вообще никаких отношений.

– Так бывает? – Уивер наморщила лоб. – Разве можно не иметь никаких отношений с тем, кого знаешь?

Эневек пожал плечами.

– А ты? – спросил он. – Что делают твои родители?

– Они умерли.

– А… Мне очень жаль.

– Ничего, это уже давно позади. Люди умирают, в том числе и родители. Мне было десять лет. Несчастный случай под водой в Австралии. Я была в отеле, когда это произошло. Сильное придонное течение. Тебя вдруг срывает и уносит в открытое море. Вообще-то, они были опытные ныряльщики, но… Вот. – Она пожала плечами. – Море всегда разное.

– Их потом нашли? – тихо спросил Эневек.

– Нет.

– А ты? Как ты с этим справилась?

– Какое-то время пришлось туго. Ведь у меня было счастливое детство. Мы постоянно путешествовали. Они оба были учителями и очень увлекались водой. Чем мы только не занимались: ходили под парусами на Мальдивах, ныряли в Красном море, погружались в подводные пещеры на Юкатане. Даже в районе Шотландии и Исландии погружались. Конечно, со мной они держались ближе к поверхности, но я успела многое увидеть. Только на опасные погружения они меня не брали. И одно такое погружение их погубило. – Она улыбнулась: – Но, как видишь, кое-что из меня всё-таки получилось.

– Да. – Он ответил на её улыбку. – Как не видеть. Это была печальная, беспомощная улыбка. Какое-то время он просто смотрел на неё. Потом соскользнул со своего табурета.

– Пойду, попробую уснуть. Завтра утром я лечу на похороны. – Он помедлил. – Ну, спокойной ночи и… спасибо.

– За что?

Потом она сидела перед своим недопитым ликёром, вспоминала родителей и тот день, когда к ней явились люди из администрации отеля и одна женщина сказала ей, что она должна быть мужественной. Мужественная маленькая девочка. Сильная маленькая Карен.

Она поболтала ликёр в стакане.

Каково ей было потом, она Эневеку не сказала. Как её взяла к себе бабушка – растерянного ребёнка, скорбь которого переплавилась в неукротимую ярость, и старая женщина не могла с ней справиться. Ухудшились школьные отметки – и поведение тоже. Она убегала из дома и скиталась, прибившись к стае таких же одичавших детей, паниковала на улицах, вечно пьяная или под «дурью», спала с кем придётся. Потом мелкое воровство, исключение из школы, грязно проведённый аборт, жёсткие наркотики, взлом машин, комиссия по делам несовершеннолетних. Полгода в детском доме для трудных подростков. Пирсинг по всему телу. Обритая голова и шрамы. Как поле битвы. Душевной и телесной.

Потеря родителей не отвратила её от моря. Скорее наоборот. Эта тёмная глубина влекла, зазывала – на дно, туда, где её ждали родители. Зов был так силён, что однажды ночью, добравшись автостопом до Брайтона, она уплыла в темноту, и когда маслянисто-чёрная, освещённая луной вода перестала отражать огни этого курортного города, она опустилась под воду и попыталась уйти на дно.

Но это оказалось не так-то просто.

Она зависла в тёмной воде Ла-Манша, перестав дышать, и слушала удары сердца, пока они не загремели у неё в ушах. Вместо того чтобы поглотить её жизненные силы, море словно говорило ей: видишь, какое сильное сердце! Оно отчаянно сопротивлялось холодным объятиям, и вдруг она не смогла сдержать свой дыхательный рефлекс и набрала воды в лёгкие. О том, что при этом бывает, она не раз слышала от отца. В лёгких образуется пена, филигранная паутина ткани рушится. Через две минуты – судорога диафрагмы, блокирующая возможность вдоха. Через пять минут – остановка сердца.

Её вытолкнуло наверх – из кошмара, который начался в десять лет и закончился в шестнадцать, – и она очутилась рядом с проплывавшим мимо катером. С тяжёлым переохлаждением она поступила в больницу, где у неё было время собрать остатки мужества и выстроить план жизни. После выписки она час провела перед зеркалом, разглядывая своё тело, и решила, что больше себя такой не увидит. Она вынула весь пирсинг, перестала брить череп, попыталась отжаться десять раз – и рухнула.

Через неделю смогла уже двадцать.

Она бросилась навёрстывать упущенное. В школу её взяли назад лишь с условием, что она будет лечиться в наркологической клинике. Она оказалась способной и организованной. С людьми была приветлива. Читала всё, что попадало под руку, предпочтение оказывая теме моря и экосистем. Без тренировки не проходило и дня. После того, как Ла-Манш отверг её, она бегала, плавала, занималась боксом и скалолазанием – пока от прежней хилой девочки с пустыми глазами не осталось и следа. Когда в девятнадцать – с опозданием на год – она блестяще окончила колледж и поступила в университет изучать биологию и спорт, тело у неё было, как у античного атлета.

Карен Уивер стала другим человеком.

Чтобы понять мир и его устройство, она дополнительно изучала информатику. Её восхищала возможность изображать на компьютере сложные взаимосвязи, и она научилась сама моделировать атмосферные и океанические процессы. Первая её работа воссоздавала картину морских течений и хотя не добавляла ничего нового в эту область знаний, зато была достоверной. Это была дань памяти родителей, которых она любила и которых так рано лишилась. Она основала своё рекламное бюро «Deep Blue Sea», писала статьи для «Science» и «National Geographic», вела колонки в других научно-популярных журналах, и скоро институты стали приглашать её в экспедиции, нуждаясь в человеке, который умел внятно озвучивать их идеи. Она спускалась на «Мире» к «Титанику», «Альбин» доставлял её к гидротермальным шлотам атлантических глубоководных хребтов, на «Полярной звезде» она ходила на зимовку в Антарктиду. Она везде успевала и всё, что делала, делала хорошо, потому что после той ночи в Ла-Манше уже ничего не боялась.

Кроме одиночества. Временами.

Она увидела своё отражение в зеркале бара: мокрая, в махровом халате, немного растерянная.

Она быстро допила свой «Бейли» и ушла спать.

14 мая

Эневек

Гул моторов постепенно усыпил его.

Решившись ехать, Эневек думал, что Ли не захочет его отпустить, но она поддержала его:

– Когда кто-то умирает, надо быть с семьёй. Семья – это главное в жизни. Единственная опора человека. Только оставайтесь на связи.

В самолёте Эневек спросил себя, а есть ли семья у самой Ли?

А у него? У него есть?

Абсурд: один одинокий поёт другому одинокому гимн семье.

Эневек выглянул в окно. Он уже давно не был наедине со своими мыслями – и не был уверен, что ему так уж хочется остаться с ними наедине. «Боинг» Канадских международных авиалиний вначале доставил его из Ванкувера в Торонто, потом с двухчасовым опозданием вылетели в Монреаль.

Там он переночевал в отеле и с утра снова сидел в зале ожидания, отмечая признаки другого мира. У панорамного окна стояла группа мужчин с эмблемами нефтяной фирмы на куртках, и у двоих лица были такие же, как у него: широкоскулые и темнокожие, с монголоидным разрезом глаз. А к самолёту их повели пешком, по старинке.

И вот уже больше двух часов они в воздухе. Незадолго до Гудзонова пролива тучи под ними раздвинулись, и показалась тундра, в пятнах нестаявшего снега, испещрённая озёрами, по которым плавали льдины. Потом полетели над проливом, и Эневек почувствовал, что пересёк последний рубеж. В нём даже взметнулась паника, прогнав всякую дремоту. В каждом процессе есть точка невозврата. Строго говоря, для него этой точкой был Монреаль, но черта Гудзонова пролива была символом. По ту сторону начинался мир, куда он больше никогда не хотел возвращаться.

Эневек летел на свою родину у Полярного круга, в Нунавут.

Через полчаса они пересекли сверкающую ледяную поверхность – Фробишер-Бей на юго-востоке Баффиновой Земли. Машина стала снижаться. Жёлтое здание аэровокзала посреди тёмного, холмистого ландшафта казалось форпостом человека на чужой планете, но это был Иквалуит – столица Нунавута.

Ждать багажа пришлось недолго, Эневек взял свой рюкзак и побрёл по залу, украшенному предметами местного искусства – настенными коврами и фигурками из стеатита. Посреди зала стояла скульптура мужчины в традиционном одеянии, поющего под бубен, вознесённый над головой. Певец излучал энергию и уверенность в себе. Эневек прочитал надпись: «Собираясь вместе, жители Арктики всегда пляшут с бубном и поют горловые песни».

Потом он подошёл к окошку местных авиалиний и зарегистрировался на Кейп-Дорсет. Женщина, принявшая багаж, предупредила, что самолёт вылетит с опозданием на час.

– Ещё успеете какие-то дела сделать в городе, – с улыбкой сказала она.

– Какие дела, я и города толком не знаю.

Она взглянула с удивлением: чтобы человек с такой внешностью не знал своей столицы?..

– В Иквалуите есть что посмотреть. Сходите в музей, ещё успеете.

– О, да. Конечно.

– Или в торговый центр. И загляните в англиканскую Церковь. Она построена в виде иглу, единственная в мире Церковь в виде иглу!

Эневек посмотрел на женщину. Она была местная – низкорослая, чёрные волосы, чёлка. Глаза поблёскивают в щёлочках, когда улыбается.

– А я была уверена, что вы из Иквалуита.

– Нет. – Он чуть не сказал, что он из Кейп-Дорсета. – Я из Ванкувера.

– Ой, я так люблю Ванкувер! – воскликнула она. Эневек оглянулся, боясь, что задерживает очередь, но он был пока единственный пассажир.

– Вы там уже бывали?

– Нет, я ещё нигде не бывала. Но в интернете видела. Красивый город. – Она засмеялась: – Побольше, чем Иквалуит, да?

Он улыбнулся в ответ:

– Да, пожалуй, побольше.

– Ну, и мы не маленькие. В Иквалуите уже шесть тысяч жителей.

К окошку подошла супружеская пара. Значит, он полетит не один.

Он вышел наружу. Иквалуит. Светило солнце, температура была не ниже десяти градусов. Он снял пуховик, обвязал вокруг пояса и потопал по пыльной дороге к центру. Уличное движение было на удивление оживлённым. Раньше здесь не было столько машин. По обе стороны улицы стояли типовые деревянные дома, из-за вечной мерзлоты построенные на сваях. Если поставить дом на землю, она растает от его тепла – и фундамент «поплывёт».

Дома были рассыпаны пригоршнями, без особого порядка. Среди традиционных бараков поднимались колоссы, которые могли встретиться в любом западном городе, если не считать те же сваи и высокое крыльцо. Школа была похожа на приземлившийся НЛО.

Эневек старался не подпускать к себе сильные впечатления, но с момента спасения из тонущего гидроплана он утратил способность глушить себя равнодушием.

Архитектурная мешанина создавала беззаботное, почти радостное впечатление, которому он недоверчиво противился. Это был уже не тот депрессивный Иквалуит семидесятых годов. Встречные приветливо здоровались с ним на инуктитуте – языке эскимосов, называвших себя «инуит». Он сдержанно отвечал. Заглянул в торговый центр, где увидел более крупную копию плясуна с бубном.

Плясун с бубном. Когда он был маленький, тоже часто отплясывал с бубном. Давно, когда всё в мире ещё стояло на своём месте.

Что за чушь! Когда в нём хоть что-нибудь стояло на своём месте?

Он вернулся к аэровокзалу. Кроме него и супружеской пары, пассажиров на рейс не было. Их отвели на лётное поле к двухмоторному пропеллерному самолётику типа «Piper» на шесть мест. Перегородки между кабиной пилота и салоном не было.

Они летели над оледенелыми горами на запад. По левую руку солнце сверкало на поверхности Гудзонова пролива, справа – на поверхности озера, название которого Эневек вспомнил спонтанно: Амаджуак-Лейк.

Многое вернулось, нахлынуло на него. Воспоминания увлекали его в прошлое, но он не хотел туда.

Потом они летели над морем, потом снова замаячила гористая суша. Показалась бухта Телик-Инлет с семью её островами. По одному из них тянулась посадочная полоса Кейп-Дорсета.

Сердце Эневека рвалось из груди. Он дома. Где никогда больше не собирался быть.

Кейп-Дорсет: северный Нью-Йорк, как полушутя-полугордясь называли этот посёлок тысяча двести его жителей, один из признанных центров искусства «инуит».

Это теперь.

А тогда было иначе.

Кейп-Дорсет: Кингаит на местном наречии, «Высокие горы». Там был крошечный островок – Малликджуак, природный заповедник, с лисьими капканами девятнадцатого века, легендарными захоронениями и романтическим озером, на котором они часто разбивали лагерь. Он увидел в своих воспоминаниях отца и мать и снова вспомнил о том, что вытеснило его из страны, которая тогда ещё звалась не Нунавут, а Северо-Западные Территории.

Он забрал свой рюкзак и выбрался из самолёта.

На супружескую пару обрушился с приветствиями встречавший их друг. Так уж принято у народа инуит: в его языке множество слов для приветствия и ни одного – для прощания. Вот и Эневеку 19 лет назад никто не сказал прощального слова, в том числе и тот мужчина, что растерянно стоял теперь на лётном поле. Эневек с трудом его узнал – Иджитциак Экезак сильно постарел и носил седые усы, которых раньше не было. Он побежал навстречу Эневеку и обнял его вместе с рюкзаком. Из него извергся поток слов на инуктитуте, но потом он опомнился и перешёл на английский:

– Леон. Мальчик мой. Какой видный молодой доктор!

Эневек нехотя похлопал Экезака по спине:

– Дядя Иджи. Как дела?

– Какие дела, сам видишь, что творится. Как ты долетел? Такие расстояния!..

– Да, несколько пересадок.

– Торонто? Монреаль? – Экезак выпустил его из объятий, но не из улыбки. Эневек увидел у него во рту типичные для инуит провалы выпавших зубов. – Где ты только не бывал. Я рад за тебя. Ты должен мне многое рассказать. Жить, конечно, будешь у меня, мальчик, всё уже приготовлено.

– Эм-м, дядя Иджи…

– Иджи, просто Иджи, оставь уже этого дядю. Ты слишком взрослый, чтобы звать меня дядей.

– Я забронировал комнату в отеле.

Экезак даже отступил на шаг:

– И в каком?

– В «Полярном домике».

Старик огорчился. Потом снова просиял:

– Мы снимем бронь. У меня администратор знакомый. Здесь все друг друга знают. Никаких проблем.

– Я не хочу тебя стеснять, – сказал Леон.

Я здесь для того, чтобы закопать моего отца в мерзлоту, подумал он. И потом как можно скорее слинять.

– Ты меня нисколько не стеснишь, – сказал Экезак. – Ты мой племянник. На сколько ты забронировал?

– На две ночи. Я думаю, этого достаточно, а?

Экезак наморщил лоб и оглядел его с головы до ног.

Потом взял его под руку и повёл в зал.

– Это мы ещё обсудим. Есть хочешь?

– Хочу.

– Прекрасно. Мэри-Энн готовит тушёную оленину, и ещё есть тюлений суп с рисом. Объеденье. Когда ты в последний раз ел тюлений суп, а?

Эневек послушно шел за ним. Перед аэровокзалом было припарковано несколько машин. Экезак подвёл его к пикапу.

– Брось рюкзак назад. Ты знаешь Мэри-Энн? Откуда тебе знать. Ты уже уехал, когда я привёз её из Саллуита. Не мог больше один. Она моложе меня. Но я считаю, это нормально. А ты женат? Боже мой, как много нам нужно рассказать друг другу, тебя не было целую вечность.

Эневек сел на пассажирское сиденье и молчал. Экезак, видимо, решил уболтать его насмерть. Он пытался вспомнить, был ли старик так же говорлив и раньше.

Потом он подумал, что дядя болтает оттого, что нервничает не меньше его самого.

Они запрыгали по ухабам главной улицы. Кейп-Дорсет был разделён холмами на несколько районов. Они тогда жили в Куугалааке – его, Эневека, семья. Экезак, брат его матери, жил в Кингаите.

Эневек не стал спрашивать, где он живёт теперь. Само выяснится.

Они кружили по всему посёлку. Дядя рассказывал ему чуть ли не про каждый дом, мимо которого они проезжали. Потом Эневек понял, что ему устраивают познавательную экскурсию.

– Дядя Иджи, я всё это знаю.

– Ничего ты не знаешь. Ты уехал 19 лет назад. Тут всё новое. Вон там супермаркет – он тебе знаком?

– Нет.

– Вот видишь. И скоро построят ещё один. А раньше куда мы все ходили за покупками, помнишь? А вон новая школа – при тебе её не было. Посмотри направо! Это концертный зал «Тикталиктак». Известно ли тебе, кто приезжал сюда послушать наше горловое пение и посмотреть на пляски с бубном? Билл Клинтон, Жак Ширак и Гельмут Коль – ну, он, я тебе скажу, просто великан, этот Коль, мы против него были карлики, да, когда же это было, дай вспомнить…

И так далее. Они проехали англиканскую церковь с кладбищем, на котором предстояло хоронить его отца. Эневек увидел женщину, которая во дворе своего дома работала над скульптурой большой птицы. Птица напомнила ему искусство ноотка. Эневек предался судьбе и неожиданно для себя попросил:

– Поехали в порт, Иджи.

Они свернули вниз по улице в сторону воды. Кое-где виднелись пятна тундровой травы, а кое-где – пятна снега. Порт Кейп-Дорсет состоял из пирса с кранами для разгрузки, к этому пирсу два раза в год причаливало судно с товарными запасами.

Эневек вышел посмотреть на полярно-голубую воду. Иджи Экезак следовал за ним на отдалении.

Пирс был последним, что видел Эневек, покидая Кейп-Дорсет. Ему было тогда двенадцать лет. Корабль взял на борт его и его новую семью, которая покидала страну, полная надежд и радостных предчувствий.

Через пять минут Эневек вернулся к пикапу и молча сел в кабину.

– Да, наш старый порт, – тихо сказал дядя. – Ты тогда уехал, Леон. Это разбило нам сердце…

Эневек метнул в его сторону резкий взгляд:

– Кому это я разбил сердце? Моему отцу? Вам? Каким-нибудь соседям?

Экезак завёл мотор:

– Поехали. Нас ждут.

Экезак жил в небольшом ухоженном домике. Позади него поднимались холмы, завершаясь Высокой горой, Кингаитом со снежными прожилками. В детстве она казалась Эневеку высотой до неба.

– Мэри-Энн, – крикнул Экезак, открывая дверь. – Мальчик приехал!

Навстречу выбежал щенок и вышла полная женщина с приветливым лицом. Она обняла Эневека и поздоровалась на инуктитуте.

– Мэри-Энн не говорит по-английски, – извиняясь, сказал Экезак. – Надеюсь, ты ещё понимаешь свой язык.

– Мой язык – английский, – отрезал Эневек.

– Да, конечно…

– Но я понимаю, что она говорит.

Мэри-Энн спросила, голоден ли он.

Эневек ответил «да» на её языке. Она обнажила щербатую челюсть, взяла щенка, который обнюхивал ботинки Эневека, и пригласила гостя в дом. В прихожей стояло несколько пар обуви. Эневек машинально снял ботинки и поставил их в общий ряд.

– Хорошего воспитания не утратил, – засмеялся дядя. – Не стал кваллюнаак.

Кваллюнаак – собирательное слово для обозначения всех, кто не инуит. Эневек шагнул вслед за Мэри-Энн на кухню. Увидел там современную электроплиту, приборы, которые есть в любой кухне Ванкувера, – ничто здесь не напоминало о плачевном состоянии его тогдашнего дома. У окна стоял круглый обеденный стол, рядом была дверь на балкон. Экезак подтолкнул его с кухни в уютно обставленную гостиную с мягкой мебелью, телевизором, видеомагнитофоном и радиоприёмником. Показал ему ванную комнату с туалетом, спальню и ещё одну комнату, где на ночном столике стоял букет свежих цветов – маки, колокольчики, пурпурники.

– Мэри-Энн сама их нарвала, – сказал Экезак. Это прозвучало как приглашение располагаться.

– Спасибо, я… – Эневек отрицательно покачал головой. – Всё-таки лучше я переночую в отеле.

Он ожидал, что дядя обидится, но Экезак лишь задумчиво посмотрел на него:

– Выпьешь чего-нибудь?

– Я не пью.

– Я тоже. Мы пьём сок. Хочешь?

– С удовольствием.

Экезак налил в два стакана концентрат, развёл водой, и они вышли на балкон, где дядя закурил. Мэри-Энн ещё не управилась со своей олениной и просила подождать минут пятнадцать.

– В доме мне курить нельзя, – сказал Экезак. – Зато женат. Всю жизнь курил в доме. Но так даже лучше. Курить вредно. Вот бы бросить. – Он засмеялся и с видимым удовольствием затянулся. – А ты ведь не куришь – я угадал?

– Не курю.

– И не пьёшь. Хорошо, хорошо.

Они молча любовались панорамой горных склонов. Лучисто-белые чайки планировали по небу, время от времени камнем бросаясь вниз.

– Как он умер? – спросил Эневек.

– Просто упал и всё, – сказал Экезак. – Мы были в тундре. Он увидел зайца, кинулся за ним и умер.

– Он допился, да?

Его самого ужаснуло ожесточение, с каким он задал этот вопрос. Экезак смотрел мимо него на горы и окутывал себя клубами дыма.

– У него случился инфаркт, так сказал врач из Иквалуита. Он слишком мало двигался и слишком много курил. А пить он уже лет десять не пил, ни глотка.

Тушёная оленина-карибу оказалась очень вкусной. Как в детстве. Тюлений суп, наоборот, Эневек никогда не любил, но теперь уплетал за обе щеки. Мэри-Энн сидела рядом, довольная его аппетитом. Эневек пытался воскресить свой инуктитут, но с плачевным результатом. Понимал он почти всё, но говорить не получалось. И они беседовали в основном по-английски – о событиях последних недель, о нападениях китов, о катастрофе в Европе и о том, что ещё не дошло до Нунавута. Экезак переводил. Несколько раз он пытался завести разговор об умершем отце, но Эневек не поддержал его. Погребение должно было состояться вечером. В это время года мёртвых хоронили быстро, а зимой, когда землю невозможно продолбить, их часто держали в сарае неподалёку от кладбища. В естественном холоде Арктики мёртвые сохранялись на удивление долго.