Текст книги "Стая"

– Врёшь, Леон. Среди мака есть люди, которые того же мнения, что и я.

– Да, но…

– Старейшины племени, Леон! Не все индейцы считают, что их культура выражается через ритуальное убийство. Они говорят, мака тоже часть общества двадцать первого века, как и другие жители штата Вашингтон.

– Знакомый аргумент, – пренебрежительно ответил Эневек. – Исходит он не от тебя и не от старейшин племени, а из резюме Sea Shepherd Conservation Society, общества защиты животных, причём буквально. Ты ни разу не выставил собственных доводов, Джек. Боже мой, даже аргументы у тебя поддельные!

– Не поддельные, я…

– И разве это не смешно – брать на прицел именно Дэви!

– Ага! Вот мы уже ближе к делу. Вот для чего ты явился.

– Ведь ты же сам был одним из нас, Джек. Неужто ты ничего оттуда не вынес? Да наблюдения за китами впервые дали людям понять, что живые киты и дельфины дороже мёртвых. Они заставили общество взглянуть на проблему, которая без этого никогда не оказалась бы в центре внимания. Китовые станции – вот истинные защитники природы! Почти десять миллионов человек в год выходят в море, чтобы получить представление о том, насколько великолепны эти создания. Даже в Японии и Норвегии растёт протест против охоты на китов, потому что именно мы дали людям такую возможность. Доходит это до тебя или нет, десять миллионов человек, которые без нас видели бы китов только по телевизору! Если бы вообще видели. Наша научная работа, которая поневоле заставляет нас охранять китов в их жизненном пространстве, никогда бы не могла осуществиться без нашей станции наблюдения за китами. Так почему же ты борешься именно с нами? Только потому, что тебя тогда выгнали?

– Не выгнали, я сам ушёл!

– Тебя выперли! – крикнул Эневек. – Выкинули, выпихнули и наподдали. Ты подложил нам свинью, и Дэви выставил тебя на улицу. Твоя гнусная самоуверенность неспособна это переварить, так же, как она неспособна опознать Джека О’Бэннона, если его остричь и отнять у него кожаные лохмотья и придурочную кликуху. Вся твоя идеология зиждется на невежестве и на фальшивках. Всё в тебе подделка, Джек. Ты нуль, ты ничто. Ты производишь только говно! Ты наносишь вред делу защиты природы, ты наносишь вред ноотка, ты нигде не свой, нигде не дома, ты не ирландец и не индеец, вот в чём твоя беда, и мне больно, что мы рубимся из-за этого, как будто у нас нет других проблем!

– Леон… – сказал Грейвольф, сжав губы.

– Мне больно видеть тебя таким.

Грейвольф встал.

– Заткнись, Леон. Хватит.

– Нет, не хватит. Чёрт возьми, сколько бы ты мог сделать, ты же гора мускулов и не дурак, так что же…

– Леон, заткнись же наконец!

Сжав кулаки, Грейвольф двинулся к нему вокруг стола. Эневек смотрел на него снизу вверх и спрашивал себя, достаточно ли будет ему одного удара, чтобы отправиться на тот свет. Тогда туристу Грейвольф сломал челюсть. Наверняка резвый язык Эневека будет стоить ему нескольких зубов.

Но Грейвольф не двинул ему кулаком в зубы. Он обеими руками упёрся в подлокотники кресла Эневека и склонился над ним.

– Ты хочешь знать, почему я выбрал себе такую жизнь? Тебе это действительно интересно?

Эневек смотрел ему в глаза:

– Ну же, валяй!

– Нет, на самом деле тебе плевать на это, ты, самонадеянная мелкотравчатая жопа.

– Нет, не плевать. Просто тебе нечего сказать.

– Ты… – у Грейвольфа заходили желваки. – Проклятый идиот. Да, я в числе прочего ещё и ирландец, но в Ирландии я никогда не был. Моя мать наполовину сугуамиш. Её не принимали за свою ни белые, ни индейцы. И вот она вышла замуж за иммигранта, и тот тоже был всем чужой.

– Очень трогательная история, но ты мне её уже рассказывал. Расскажи что-нибудь новое.

– Нет, я буду рассказывать тебе только правду, а ты, будь добр, слушай! Ты прав, я не индеец, хоть и прикидываюсь им. Я бы и ирландцем не стал, даже если бы начал литрами жрать пойло, и никакой я не белый американец, хотя в нашей семье были и они. По-настоящему я никто, и изменить это я не в силах!

Он сверкнул глазами.

– Тебе достаточно зад оторвать от стула – и ты всё изменишь. Ты можешь всю свою историю повернуть куда угодно. Я же мою – никуда.

– Бредятина!

– О, разумеется, в своё время я мог бы взяться за ум и чему-нибудь выучиться. Ведь мы живём в открытом обществе. Никто не станет спрашивать, из каких запчастей тебя собирали родители, если ты успешный человек. Я им не был. Есть такие этнические лоскутные коврики – они со всего мира взяли самое лучшее. Они всюду дома. А мои родители – простые, запуганные люди. Они не сумели внушить мне хоть какую-то самоуверенность. Они чувствовали себя лишними, а я взял из всех составляющих худшее! Мне ничего не удавалось, а единственное, что получилось, тоже сорвалось!

– Ах да, на флоте. Твои дельфины.

Грейвольф мрачно кивнул.

– Там было хорошо. Я был лучшим тренером, и тогда мне никто не задавал идиотских вопросов. Но едва я очутился на улице, как всё снова началось. Моя мать замучила отца индейскими обычаями, а он её своей постоянной тоской по родине. Каждый пытался как-то самоутвердиться. Я не думаю, чтоб они особо стремились к национальной гордости, их бы устроило просто явиться в мир и сказать: «А пошли вы все! Здесь моя родина, слышите, вы, я у себя дома!»

– То были их трудности. Тебе не надо было делать их проблемы своими.

– Ах так?

– Послушай, Джек! Ты стоишь передо мной – шкаф шкафом – и уверяешь меня, что настолько был травмирован конфликтом твоих родителей, что до сих пор не можешь прийти в себя? – Эневек сердито запыхтел. – Какая, к чёрту, разница, индеец ты, полуиндеец или ирландец? Никто не отвечает за твою внутреннюю родину, кроме тебя самого, даже родители.

Грейвольф удивлённо молчал. Потом в его глаза прокралось удовлетворение, и Эневек понял, что проиграл.

– О ком мы, собственно, тут говорим? – спросил Грейвольф со злобной ухмылкой.

Эневек молчал и смотрел в сторону.

Грейвольф медленно выпрямился. Улыбка сошла с его губ. Вдруг стало заметно, как он утомлён и измучен. Он прошёл к маске на стене и остановился перед ней.

– О’кей, может быть, я идиот, – сказал он тихо.

– Не расстраивайся, – Эневек провёл рукой по глазам. – Мы оба идиоты.

– И ты больший. Эта маска – из Huupu Kanum, вождя Джона. Ты ведь понятия не имеешь, что это такое, верно? Я тебе скажу, что это такое. Это бокс. Место хранения масок и головных украшений, церемониальных предметов и так далее. Но это ещё не всё. В Huupu Kanum лежат наследные права вождей. Huupu Kanum документирует их территорию, их историческую идентичность, их наследные права. Он свидетельствует, кто ты и откуда родом. – Он обернулся. – Ты мог бы гордиться этим. Но ты отрёкся от всего, что ты есть. Я должен нести ответственность за народ, принадлежность к которому я чувствую. А ты принадлежишь к народу и покинул его! Ты упрекаешь меня, что я не аутентичен. Я не могу быть аутентичным, но я пытаюсь завоевать себе хотя бы кусочек аутентичности. Ты же, наоборот, аутентичен. Но ты не хочешь быть тем, кто ты есть. Однако ты и не тот, кем хочешь быть. Ты говоришь мне, что у меня внешность как в плохом вестерне, но это хоть какое-то жизнеутверждение. А ты вздрагиваешь от одного вопроса, не мака ли ты случайно.

– Откуда ты знаешь?

Делавэр. Конечно. Ведь она здесь была.

– Только не упрекай её, – сказал Грейвольф. – Спросить тебя об этом второй раз она уже не отважилась.

– И что ты ей рассказал?

– Ничего. Не дрейфь. Ты мне хотел что-то объяснить насчёт ответственности? Ты являешься сюда и имеешь наглость потчевать меня всем этим говном, что, мол, не родители дают тебе внутреннюю родину, а только ты сам? И как нарочно, именно ты вешаешь мне эту лапшу? Леон, я, может, и смешно живу, но ты-то… ты-то мёртвый.

Эневек сидел и перебирал в уме его последние слова.

– Да, – медленно сказал он. – Ты прав.

– Я прав?

Эневек поднялся.

– Да. Ещё раз спасибо тебе за то, что ты спас мне жизнь. Ты прав.

– Эй, погоди-ка. – Грейвольф нервно моргал. – Что… что ты сейчас собираешься делать?

– Пойду.

– Да? Хм. М-да, Леон, я… ну, что ты мёртвый, это я не то имел в виду… я не хотел тебя задеть, я… Чёрт, не маячь перед глазами, сядь!

– Зачем?

– Твоя кока-кола… Ты же не допил.

Эневек покорно пожал плечами, снова сел, взял банку и стал пить. Грейвольф смотрел на него, потом вернулся к дивану и тоже сел.

– А что, собственно, было с тем маленьким мальчиком? – спросил Эневек. – Кажется, он к тебе привязался.

– Которого мы сняли с корабля?

– Да.

– Ну, он был сильно напуган. Пришлось с ним повозиться.

– Просто так?

– Конечно.

Эневек улыбнулся.

– А мне показалось, что тебе любой ценой хотелось попасть в газету.

Сначала Грейвольф было надулся. Но потом он ответил на улыбку.

– И в газету попасть хотелось, ясное дело. Попасть в газету – это круто. Одно другого не исключает.

– Герой Тофино!

– Ну и что? Быть героем Тофино – это класс! Незнакомые люди хлопают тебя по плечу. Не все же могут попасть в центр внимания благодаря первопроходческим экспериментам с морскими млекопитающими. Каждый берёт чем может.

Эневек высосал остатки колы из своей банки.

– А как дела в твоей… этой, организации?

– В «Морской гвардии»?

– Да.

– Конец котёнку. После того, как половина погибла при нападении китов, остальных как ветром сдуло. – Грейвольф собрал лоб в складки, будто вслушиваясь в себя. Потом снова взглянул на Эневека. – Знаешь, Леон, в чём состоит проблема нашего времени? Люди утрачивают своё значение. Каждый заменим. Больше нет идеалов, а без идеалов нет ничего, что делает нас крупнее, чем мы есть. Каждый отчаянно ищет доказательства, что без него мир был бы хуже. А для этого мальчика я кое-что сделал. И может, не напрасно. Может, это придаст мне хоть немножко значения.

Эневек медленно кивнул.

– Да. Можешь не сомневаться.

* * *

Территория порта, Ванкувер

Через несколько часов после разговора с Грейвольфом Эневек был в порту.

Как и все порты мира, гавань Ванкувера являла собой автономный космос гигантских размеров, в котором чего только не было – кроме обозримости.

На задах гавани громоздились горы контейнеров порта, залитые нереальным закатным светом. Силуэты портальных кранов прорисовывались на фоне неба. Автомобилевозы высились, словно гигантские коробки из-под обуви, чередуясь с контейнеровозами, сухогрузами и элегантными белыми рефрижераторами. По правую руку от Эневека тянулись ряды складов. Дальше начиналась территория сухих доков, а за ними размещались плавдоки. Бриз донёс до него запах краски.

Значит, уже близко.

Без машины тут нечего было делать. Эневеку пришлось несколько раз уточнять дорогу, тем более что он не мог определённо назвать объект своих поисков. Ему объяснили, где находятся плавдоки, поскольку он ожидал найти судно как раз там. Но, к его удивлению, когда ему всё же пришлось назвать судно, его направили к сухим докам – искусственным бассейнам, вода из которых откачивалась через шлюзы после того, как внутри размещался корабль. Дважды заплутав, он, наконец, увидел свою цель. Припарковал машину в тени длинного конторского здания, взвалил на плечо тяжёлую спортивную сумку и пошёл вдоль решётчатого ограждения, пока не обнаружил слегка отодвинутые откатные ворота. Через щель проскользнул внутрь.

Впереди, будто из земли, вырастали надстройки огромного судна. То была «Королева барьеров». Она стояла в ванне длиной метров двести пятьдесят. По обе стороны от ванны высились краны на рельсах. Док освещали мощные прожекторы. Людей не было видно.

Насторожённо оглядываясь, он спросил себя, не напрасно ли это затеял. Корабль уже не первую неделю стоит в сухом доке. Наросты наверняка давно соскребли вместе со всем, что в них могло спрятаться. Возможные остатки в щелях и царапинах давно высохли. В принципе, Эневек не знал, чего должен добыть при вторичном обследовании «Королевы барьеров». Если найдётся что-то, интересное для Нанаймо, он это прихватит. Если нет, то вечер окажется потерянным впустую.

Та неизвестная штука на корпусе.

Она была маленькая, не больше ската или каракатицы. Организм произвёл световую вспышку. Это делают многие обитатели моря – головоногие, медузы, глубоководные рыбы. Тем не менее, Эневек был убеждён, что это та же самая молния, что и на снимках робота URA. Там светящееся облако было несопоставимо больше, чем эта штука, но то, что происходило внутри облака, поразительно напомнило ему о пережитом под корпусом «Королевы барьеров». Если это действительно одна и та же форма жизни, если вещество в головах китов, субстанция с корпуса корабля и отпрянувшее от него существо идентичны, то становится очень интересно.

Киты лишь часть проблемы, видимая нам.

Он огляделся и увидел поодаль несколько армейских джипов, припаркованных у одного из бараков. Окна здания светились. Он остановился. Что тут делать военным? Внезапно он сообразил, что стоит посреди ярко освещённой площади, и поскорее прошёл вперёд. Дойдя до края сухого дока, он вдруг застыл, поражённый.

Док был затоплен.

Там, где киль «Королевы барьеров» должен был опираться на сухую клеть, поблёскивала водная рябь. Вода поднималась над дном метров на восемь-десять.

Эневек присел на корточки и уставился на чёрную воду.

Зачем они напустили её? Разве ремонт руля уже завершился? Но тогда бы «Королеву барьеров» вывели из дока.

Он задумался.

И вдруг сообразил, зачем.

От волнения он так резко сбросил с плеча сумку, что она стукнулась о землю. Он испуганно глянул вдоль пустого пирса. Небо заметно темнело. Док был освещён заливающим светом. Он прислушался, нет ли шагов, но, кроме городского шума, принесённого ветром, ничего не было слышно.

Теперь, когда он увидел затопленный док, он вдруг задумался, не совершил ли ошибку. Сюда его пригнала злость на завесу тайны, которую создавал кризисный штаб, но кто он такой, чтобы с его мнением считались? Это была акция в духе Рэмбо, и вполне возможно, она была ему на размер великовата. Об этом он как-то не подумал.

С другой стороны, раз уж он здесь, и вообще – что такого может случиться? Через двадцать минут он так же незаметно исчезнет отсюда, как и появился. Только выяснит кое-что.

Эневек открыл спортивную сумку. Там было всё необходимое. Он не исключал возможность, что придётся нырять. Если бы «Королеву барьеров» поместили в плавучий док, к ней имело бы смысл подбираться со стороны воды. Но сейчас всё было проще.

Он снял джинсы и верхнюю одежду, достал маску, ласты и фонарь, закрепил на поясе контейнер для находок. Снаряжение завершал нож, пристёгнутый к ноге. Кислород ему не понадобится. Спортивную сумку он подвесил на швартовый кнехт. Зажав ласты под мышкой, добежал до узкого трапа, уходящего вниз. В последний раз окинул взглядом пустой пирс. Из окон барака по-прежнему падал свет. Он быстро и бесшумно спустился по решётчатым ступеням, натянул маску и ласты и скользнул в воду.

Холод пробрал его до костей. Без неопренового гидрокостюма ему придётся спешить, но он и так не собирался здесь задерживаться. Включив фонарь, он сильными толчками ушёл в глубину и устремился к килю. Вода здесь была заметно прозрачнее, чем во время его погружения в порту, и он отчётливо видел корпус судна. Свет фонаря отражался от ярко-красной обшивки.

Через несколько метров обшивка скрылась под толстым наростом моллюсков.

Они его вообще не стали удалять. Они изучали всё, что в нём могло скрываться, прямо на корабле. Потому «Королева барьеров» и стояла в сухом доке: его, в отличие от плавдока, можно было надёжно загерметизировать, чтобы ничто не ускользнуло в море. Они превратили «Королеву барьеров» в лабораторию. А чтобы всё, что на ней наросло, продолжало жить, док затопили.

Ему разом стало ясно, что означало присутствие здесь военных джипов. Поскольку гражданский институт Нанаймо был отстранён от дела, это могло означать лишь одно: армия взяла исследование на себя, исключив всякую публичность.

Эневек помедлил. У него снова возникли сомнения, правильно ли он поступает. Ещё не поздно было уйти отсюда. Но он отбросил эту мысль. Много времени ему не потребуется. Он быстро выдернул нож и начал срезать моллюсков. Осторожно втискивал лезвие под присоску и рывком отделял раковину. Одна за другой они перекочёвывали в его контейнер. Отлично. То-то Оливейра будет счастлива.

Эневек вынырнул, чтобы глотнуть воздуха. В лёгкие ворвался холод. Над ним круто вздымалась тёмная громада судна. Он как следует продышался. Сейчас ему нужно найти место, откуда на него метнулась вспыхнувшая штука. А может, их прячется в щелях несколько.

Он только собрался нырнуть, как услышал шаги.

Вдоль дока, глядя вниз, шагали две фигуры.

Эневек беззвучно ушёл под воду. Возможно, это охрана. Или двое припозднившихся рабочих. Мало ли у кого есть причина проходить здесь в это время. Ему придётся соблюдать осторожность, выходя из дока.

Потом он сообразил, что они могут заметить свет его лампы под водой. Он выключил фонарь, и его окружила темнота.

Как глупо. Принесла же нелёгкая этих двоих. Они шли в сторону кормы. Может, ему поплыть пока к носу и продолжить обследование там? Через некоторое время он снова поднялся, лёг на спину и вдохнул, осматривая парапет, но никого не было видно.

На уровне якоря он снова ушёл в глубину, осторожно ощупывая обшивку. Он искал щель или углубление в наросте, но ничего не находил. Самое лучшее было набрать побольше моллюсков и уходить подобру-поздорову. В спешке он стал срезать их уже не так тщательно. Руки дрожали. Вся эта акция была дилетантской затеей, что становилось ему всё яснее. Он жутко замёрз, кончики пальцев закоченели и уже ничего не чувствовали.

Кончики его пальцев…

Внезапно до него дошло, что он их видит. Он посмотрел на своё тело. И руки, и ноги. Они светились. Нет, это вода начала светиться. Она флюоресцировала тёмной синевой.

Бог ты мой, подумал Эневек.

В следующее мгновение его ослепил яркий свет. Он инстинктивно вскинул руки и заслонил глаза. Световая вспышка. Неужто происходит именно это? На что же он наткнулся?

Но то была не вспышка. Эневек увидел, что его освещает подводный прожектор. Вдоль дна дока загорались и другие прожекторы. Они ярко озарили корпус «Королевы барьеров». Он отчётливо увидел наросты, холмистую корку из моллюсков и содрогнулся.

Свет включили из-за него. Его застукали!

Он растерялся и не знал, что делать. Но путь был только один. Ему надо попытаться вернуться к корме, где был трап, ведущий наверх, и где его дожидалась сумка. С колотящимся сердцем он метнулся мимо ярких прожекторов. В ушах шумела вода. Воздуха не хватало, но он не хотел выныривать, не добравшись до трапа.

Его руки вцепились в поручень, и он подтянулся вверх. Сверху донёсся окрик и топот бегущих ног. Он быстро стянул ласты и маску, скользнул вверх и выглянул за край дока.

На него в упор смотрели три оружейных дула.

В бараке Эневеку дали плед. Он ещё у дока пытался объяснить солдатам, что является членом научной группы кризисного штаба, но они его просто не слушали. Их задача состояла в том, чтобы задержать его. Он не оказал сопротивления и не попытался бежать; его привели в барак, и дежурный офицер начал его допрашивать. Эневек назвался и объяснил, что привело его сюда, – короче, рассказал правду.

Офицер задумчиво слушал.

– Документы у вас есть? – спросил он.

– Они в сумке, а сумка осталась у дока. Я могу за ней сходить.

– Сходят.

Через пять минут офицер держал в руках его паспорт и внимательно изучал его.

– Если документ не поддельный, то вас зовут Леон Эневек, место жительства – Ванкувер…

– Я сказал вам то же самое.

– Мало ли что вы сказали. Хотите кофе? Вы, кажется, промёрзли.

– Промёрз.

Офицер встал из-за стола, подошёл к автомату и нажал кнопку. Внизу выпал картонный стаканчик и наполнился дымящейся жидкостью. Эневек пил маленькими глотками, чувствуя, как тепло постепенно разливается по его закоченевшему телу.

– Не знаю, как отнестись к вашей истории, – сказал офицер, медленно расхаживая по комнате. – Если вы входите в состав кризисного штаба, то почему не сделали официальный запрос?

– Спросите об этом ваше начальство. Я неделями пытался добиться контакта с пароходством.

Офицер наморщил лоб.

– Значит, вы внештатный член штаба?

– Да.

– Понятно.

Эневек огляделся. Должно быть, изначально это помещение служило подсобкой для рабочих, а теперь было наскоро переделано во временный командный пункт.

– И что теперь? – спросил он.

– Теперь? – Офицер сел напротив и сплёл пальцы. – Случай не такой простой. Вы находитесь на территории закрытой военной зоны.

– Я нигде не заметил никакой запрещающей надписи.

– Но и разрешающей тоже нигде не было, доктор Эневек.

На что он мог жаловаться? Сам виноват. Это была сумасбродная идея.

Офицер снял с пояса рацию и провёл короткий разговор.

– Вам здорово повезло, – сказал он. – Сейчас здесь появится человек, который разберётся с вами.

– Почему бы вам просто не записать все мои данные и не отпустить меня?

– Это не так просто.

– Я не сделал ничего противоправного, – сказал Эневек. Звучало не особенно убедительно, даже в его собственных ушах.

Офицер улыбнулся.

– Даже на членов кризисного штаба распространяется закон о неприкосновенности жилища – в гражданско-правовом смысле.

Он вышел за дверь. Эневек остался в бараке с солдатами. Они не разговаривали с ним, но держали его в поле зрения. Постепенно он согрелся от кофе и от досады, что потерпел фиаско. Он вёл себя как последний идиот. Единственным утешением служили виды на получение хоть какой-то информации, если действительно кто-то сейчас явится, чтобы «разобраться» с ним.

Полчаса прошли в пустом ожидании. Потом он услышал тарахтение вертолёта. В окно, ведущее в сторону портовой лагуны, ворвался яркий свет. Над поверхностью воды завис прожектор подлетающего вертолёта. Машина пролетела над крышей и приземлилась. Грохот винта перешёл в ритмичные шлепки.

Эневек вздохнул. Сейчас ему придётся снова всё пересказывать. Кто он такой и чего ему здесь надо.

По мощёной площади протопали шаги. В освещённом снаружи дверном проёме возникла фигура, и Эневек сразу же узнал её. Она на мгновение застыла на пороге, как будто изучая обстановку, потом медленно приблизилась и остановилась прямо перед ним. Эневек заглянул в светло-голубые глаза. Два аквамарина на азиатском лице.

– Добрый вечер, – произнесла она тихим, мелодичным голосом.

Это была генерал Джудит Ли.

3 мая

«Торвальдсон», норвежский материковый склон

Клиффорд Стоун родился в шотландской семье вторым из троих детей. В первый же год жизни он утратил всё младенческое очарование. Рос маленьким, слабым и некрасивым. Семья держала его на дистанции, как будто он был постыдной неудачей, на которой лучше не задерживать внимание. Клиффорду не перепадало ни ответственности, возложенной на его старшего брата, ни ласки, которая доставалась его младшей сестре. Нельзя сказать, что с ним плохо обращались, в принципе, он ни в чём не испытывал недостатка.

Кроме тепла и внимания.

У него никогда не было чувства, что он хоть в чём-то опережает других.

В детстве у него не было друзей, а в юности девушки, и в восемнадцать он начал лысеть. Даже тот факт, что он блестяще сдал выпускные экзамены, никого по-настоящему не заинтересовал. Директор вручал ему аттестат с некоторой растерянностью, как будто впервые видел этого невзрачного юношу с требовательными глазами. Аттестат был очень хороший, и директор приветливо кивнул Стоуну, коротко улыбнулся и тут же забыл его худощавое лицо.

В университете Стоун изучал инженерные науки и проявил себя высокоодарённым студентом. В кои-то веки он получил признание, по которому всегда тосковал. Но оно было ограничено его профессиональным кругом. Частная жизнь Стоуна на глазах меркла – не столько оттого, что никто не хотел с ним дружить, сколько оттого, что он сам не разрешал себе никакой частной жизни. Мысль о личном внушала ему страх. Личное означало бы возврат в невнимание и пренебрежение. В то время как Клиффорд Стоун, инженер с острым умом, делал карьеру в «Статойле», лысый дядька, вечерами уходивший домой один, заслуживал лишь презрения за свои страхи, – и в конце концов ему вообще было отказано в частной жизни.

Концерн стал его жизнью, его семьёй, его всем, потому что давал Стоуну то, чего он никогда не получал дома. Чувство, что он идёт впереди всех. Это было пьянящее и вместе с тем мучительное ощущение, постоянная гонка. Со временем Стоун попал в такую наркотическую зависимость от желания опередить всех любой ценой, что уже не мог по-настоящему радоваться никакому успеху. Да он и не знал, как его праздновать и с кем. Едва достигнув желанной цели, он как одержимый бросался перегонять самого себя. Остановиться – означало бы, возможно, оглянуться на худенького мальчика со странно взрослыми чертами лица, которого так долго игнорировали, что он в конце концов сам стал игнорировать себя. А ничто не страшило Стоуна так, как взгляд в эти тёмные, требовательные глаза.

Несколько лет назад «Статойл» учредил отдел, который занимался испытанием новых технологий. Стоун быстро понял, какие перспективы несёт в себе перевооружение на автономные добывающие фабрики. После того, как он представил руководству концерна целый ряд предложений, на него возложили строительство подводной фабрики, разработанной известной норвежской технологической фирмой «FMC Конгсберг». Опытный образец представлял собой совершенно новую систему, очень экономную и способную совершить революцию в шельфовой добыче нефти. Строительство велось с ведения и одобрения правительства, но всё же официального разрешения не было. Для практического ввода в действие понадобились бы дополнительные тесты – особенно по настоянию Гринписа, – а они потребовали бы многих месяцев, если не лет. Опасения были понятны, ведь нефтедобыча в статистике моральных просчётов далеко опережала многие другие отрасли. Итак, проект оставался тайным. Даже после того, как «Конгсберг» представил концепцию подводной фабрики в интернете, информация о том, что «Статойл» уже давно запустил эту фабрику, никуда не просочилась. На дне глубоководного моря работал фантом, который позволял своим строителям спать спокойно лишь постольку, поскольку работал безупречно.

Ничего другого Стоун и не ожидал. После бесконечного ряда тестов он действительно был убеждён, что риски исключены. Что могли бы дать дополнительные тесты? Они бы только лишний раз подтвердили репутацию неповоротливости, которую и без того принято приписывать государственным концернам. А он презирал всё медлительное и неповоротливое. И ещё два фактора категорически исключали ожидание. Фактором номер один был шанс войти в качестве новатора в руководство концерна. Фактор номер два состоял в том, что нефтяная война грозила поражением по всем фронтам – для всех участников. Решающую роль играло не то, когда истечёт последняя капля нефти, а то, когда добыча нефти войдёт в стадию нерентабельности. Развитие любого источника смиренно подчинялось законам физики. После первого бурения нефть выстреливала наружу и фонтанировала, бывало, десятилетиями. Но со временем давление падало. Земля больше не хотела исторгать из себя нефть, она её удерживала при помощи капиллярного давления в мелких порах, и то, что поначалу выпирало из земли само по себе, теперь приходилось извлекать дополнительными ухищрениями. Это обходилось дорого. Добыча нефти стремительно падала – задолго до того, как источник исчерпывался. Сколько бы там внизу ни оставалось, – как только расходы на извлечение этой нефти поглощали больше энергии, чем она давала, её предпочитали оставить в земле.

В этом крылась одна из причин, почему энергетические эксперты конца второго тысячелетия так просчитались в оценке запасов, объявляя, что ископаемых резервов хватит на десятилетия. Строго говоря, они были правы. Земля напитана нефтью. Но либо до неё не добраться, либо доход не окупает расходы.

Эта дилемма в начале третьего тысячелетия привела к призрачной ситуации. ОПЕК, которая в восьмидесятые годы была уже при смерти, теперь праздновала зомбическое возрождение. Не потому, что она разрешила эту дилемму, а просто потому, что располагала большими резервами. Североморские государства, не желавшие, чтобы ОПЕК диктовала им цены на нефть, могли продержаться только за счёт снижения стоимости добычи, если приняться за глубоководные зоны при помощи автоматических систем. Глубоководная зона отвечала на оживление интереса целым рядом проблем, которые начинались при экстремальных давлениях и температурах, однако тому, кто эти проблемы разрешит, обещала второе Эльдорадо. Не на все времена, но достаточно надолго.

Стоун, которым всю жизнь двигала страсть быть первым, придумал тогда экспертизу, которая форсировала развитие опытного образца и рекомендовала строительство, и концерн пошёл на поводу у этой экспертизы. Пространство его компетенции и рамки его кредита разом расширились. Он установил блестящие контакты с фирмами-разработчиками и добился первоочерёдности для «Статойла». Всё это время он понимал, на каком лезвии бритвы балансирует. Пока никто не мог придраться к концерну, он был для руководства настоящий конкистадор. В случае же объявления чрезвычайного положения его падение было неминуемо. Ошибки совершает тот, кто много делает. Он же оказывается и виноват во всём. Стоун знал, что должен как можно скорее добиться руководящего кресла, прежде чем кто-нибудь успеет принести его в жертву. Все двери для него открыты лишь до тех пор, пока с его именем связаны инновации и прибыль.

И вот он сидит на этом проклятом корабле.

Он не знал, на кого ему больше злиться. На Скаугена, который его предал, или на себя самого. Ведь он принял все правила игры. Тогда на что обижаться? Так уж случилось. Выпал самый неблагоприятный из сценариев. Все попрятались по норам. Скауген слишком хорошо знал, что авария на континентальном склоне рано или поздно попадёт в печать. Опрос, который «Статойл» провёл среди других концернов, запустил процесс, который уже не остановить. Теперь все будут давить друг на друга. Перед лицом грозящей природной катастрофы конспирация больше невозможна. Теперь речь идёт лишь о том, кто в этой критической ситуации выйдет из виража элегантнее остальных, а кто погибнет.

Стоун кипел от гнева. Ему тошно было видеть, как Финн Скауген разыгрывал из себя оскорблённую невинность. Его игра была подлее, чем всё, что Клиффорд Стоун мог представить себе в свои чернейшие минуты. Какое уж такое преступление он совершил? Да, он действовал в расширенных рамках, но почему? Потому что ему дали добро на эти рамки! Как ни смешно, но он ими по-настоящему так ни разу и не воспользовался. Неизвестный червь, ну и что? Да он и думать забыл про это идиотское экспертное заключение. Какой червь мог подвергнуть опасности мореплавание или представить угрозу для буровых островов? Ведь миллиарды планктонных организмов роятся вокруг тысяч кораблей. Что же им теперь, оставаться в порту от страха перед новым усоногим рачком? – их новые разновидности то и дело открывают.