Текст книги "Стая"

– Согласна. Но только давайте рассматривать это развитие на фоне общей панорамы природы. 80 процентов всех многоклеточных достигли гораздо большего эволюционного успеха, чем человек, совершенно избежав этой кажущейся тенденции к усложнению нервной организации. Наше оснащение духом и сознанием является прогрессом только с нашей субъективной точки зрения. А экосистеме Земли это причудливое, неправдоподобное краевое явление – человек – до сих пор принесло только одно: кучу неприятностей.

– Я по-прежнему убеждён, что за всем этим кроется человеческий умысел, – говорил в это время Вандербильт за соседним столом. – Но хорошо, я готов изменить убеждения. Если это не человеческий умысел, мы должны провести разведывательную работу среди Ирр. Мы эту отвратительную слизь будем держать под наблюдением ЦРУ до тех пор, пока не узнаем, что они думают и что планируют.

Он стоял с Делавэр и Эневеком в окружении военных и членов экипажа.

– Забудьте об этом, – сказала Делавэр. – У вашего ЦРУ кишка тонка.

– Фи, детка! – засмеялся Вандербильт. – Немного терпения – и мы проникнем в любой череп. Даже если он принадлежит поганому одноклеточному. Всё это лишь вопрос времени.

– Нет, вопрос объективности, – сказал Эневек. – А это предполагает, что вы в состоянии взять на себя роль объективного наблюдателя.

– Это мы можем. На то мы и разумные и цивилизованные люди.

– Будьте хоть каким разумным, Джек, вы не можете воспринимать природу объективно.

– Грубо говоря, вы так же субъективны и несвободны, как и животное, – довершила Делавэр.

– Какое животное вы имеете в виду? – захихикал Вандербильт. – Моржа?

Эневек засмеялся:

– Я серьёзно, Джек. Мы всё ещё гораздо ближе к природе, чем нам кажется.

– Я – нет. Я вырос в большом городе. Никогда не жил на природе. И мой отец тоже.

– Это не играет роли, – сказала Делавэр. – Возьмём для примера змей. С одной стороны, их боятся, а с другой – почитают. Или акул: существует бесчисленное множество божеств в виде акул. Эта эмоциональная связь человека с другими формами жизни – врождённая, возможно, даже генетически заложенная.

– Вы говорите о народах, живущих среди дикой природы. А я говорю о человеке большого города.

– О’кей. – Эневек ненадолго задумался. – Вот есть у вас какие-нибудь фобии?

– Ну, не то чтобы фобия… – начал Вандербильт.

– Ну, омерзение?

– Да.

– Перед чем?

– Тут я не особенно оригинален. Скорее, я как все. Терпеть не могу пауков.

– Почему?

– Потому что… – Вандербильт пожал плечами. – Они такие противные, разве нет?

– Нет, дело не в этом. Главное в фобиях нашего цивилизованного мира – это указание на опасность, которая нам грозила задолго до того, как мы стали жить в городах. Мы боимся грозы, боимся отвесных скал, проливного дождя, непрозрачной воды, боимся змей, собак и пауков. Почему мы не боимся электрического кабеля, револьвера, складного ножа, автомобиля, взрывоопасных веществ и розетки, ведь это всё гораздо опаснее пауков? Потому что в нашем мозгу высечено на скрижалях: бойся ползучих объектов и многоногих существ.

– Человеческий мозг развился в природном окружении, а не в машинном, – сказала Делавэр. – Наша духовная эволюция длилась два миллиона лет в теснейшем контакте с природой. Может быть, правила выживания внедрены в нас генетически, ведь цивилизация занимает лишь крошечную долю нашей общей эволюционной истории. Неужто вы правда думаете, что если ваш отец и дед жили исключительно в городе, то вся архаичная информация в вашем мозгу стёрлась? Почему мы боимся крошечных, ползающих в траве насекомых? Почему у вас отвращение к паукам? Потому что человечество выжило в эволюционной истории благодаря этому отвращению и страху: человек реже попадал в опасность и мог произвести больше потомства. Вот и всё. Я права, Джек?

Вандербильт перевёл взгляд на Эневека:

– И какое это имеет отношение к Ирр?

– Они, может, похожи на пауков, – ответил Эневек. – Фу, гадость! Так что не рассказывайте нам сказки о своей объективности. До тех пор, пока мы питаем отвращение к Ирр, к этому студню, к этим одноклеточным, мы ничего не узнаем о способе их мышления. Мы будем только стараться уничтожить этих чужеродных, чтобы по ночам они не заползали в наши пещеры и не крали наших детей.

Немного в сторонке в темноте стоял Йохансон и пытался в деталях вспомнить минувшую ночь. И тут к нему подошла Ли, протягивая бокал красного вина.

– А я думал, у нас безалкогольная вечеринка, – удивился Йохансон.

– Так оно и есть. – Она чокнулась с ним. – Но не догматичная. Я принимаю во внимание предпочтения моих гостей.

Йохансон попробовал. Вино оказалось хорошим. Марочным.

– Что вы за человек, генерал? – спросил он.

– Зовите меня Джуд. Так меня зовут все, кто не обязан стоять передо мной навытяжку.

– Я не могу понять вас, Джуд.

– А в чём проблема?

– Я вам не доверяю.

Ли улыбнулась, забавляясь, и выпила.

– Это взаимно, Сигур. Что было с вами прошлой ночью? Вы пытались мне внушить, что якобы ничего не помните.

– Я совершенно ничего не помню.

– А что вы делали так поздно в ангаре?

– Вышел расслабиться.

– Но вы уже расслабились с Оливейра.

– Да, приходится время от времени, когда много работаешь.

– М-м. – Ли взглянула мимо него на море. – А вы помните, о чём с ней говорили?

– О работе.

– И больше ни о чём?

Йохансон посмотрел на неё:

– Что вы, собственно, хотите, Джуд?

– Хочу преодолеть этот кризис. А вы?

– Не знаю, одинаково ли мы это видим, – сказал Йохансон, немного помедлив. – А что останется, когда кризис минует?

– Наши ценности. Ценности нашего общества.

– Вы имеете в виду человеческое общество? Или американское?

Она повернула к нему голову. Голубые глаза на её красивом азиатском лице светились.

– А разве это не одно и то же?

Кроув вошла в раж, чувствуя поддержку Оливейра. Вокруг них собралась самая большая группа. Пик и Бьюкенен были в обороне, но если Пик становился всё задумчивее, то Бьюкенен уже кипел от гнева.

– Мы не убедительный результат некоего высшего развития природы, – говорила Кроув. – Человек – продукт случайности. С Землёй столкнулся огромный метеорит, и динозавры вымерли. Без этого события Землю населяли бы сегодня разумные завроиды или какие-нибудь другие разумные животные. Мы возникли из природной случайности, а не из закономерности. С тех пор как кембрийская эволюция создала первое многоклеточное, из миллионов мыслимых путей развития человек мог появиться только на одном.

– Но люди завоевали планету, – настаивал Бьюкенен. – Хотите вы этого или нет.

– Вы уверены? В настоящий момент ею владеют Ирр. Вернитесь в реальность, мы всего лишь маленькая группа из вида млекопитающих, и эту группу никак нельзя считать вершиной эволюции. Самые успешные млекопитающие – летучие мыши, крысы и антилопы. Мы не последний отрезок земной истории, мы не венец творения, а лишь его частица. Какое-то время может быть отмечено увеличением телесной и духовной сложности у одного из видов этой планеты, но в целом не просматривается никакой тенденции и уж тем более никакого прогресса. В целом жизнь не имеет вектора в направлении прогресса. Она привносит в экологическое пространство элемент сложности, но в то же время сохраняет и простые формы бактерий вот уже три миллиарда лет. У жизни нет причин желать какого-то улучшения.

– А как же согласовать то, что вы говорите, с планом Божественного творения? – спросил Бьюкенен почти с угрозой.

– Если Бог есть и если он разумный Бог, то он и устроил всё так, как я изобразила. И мы – вовсе не шедевр его мастерства, а лишь вариант, который выживет только в том случае, если осознает свою роль в качестве варианта.

– А что человек создан по его образу и подобию? Вы и это хотите оспорить?

– Вы такой упёртый, что даже не рассматриваете возможность, что это Ирр созданы по его образу и подобию?

Бьюкенен сверкнул глазами. Кроув не дала ему возможности ответить, выдохнув в его сторону облако сигаретного дыма:

– Но эта дискуссия устарела, дорогой друг. По какому ещё плану Бог мог создать свою избранную расу, как не по самому лучшему? Согласна, люди сравнительно крупные существа. Но разве большое тело обязательно лучшее тело? Некоторые виды в ходе естественного отбора действительно становятся всё крупнее, но большинство хороши именно маленькими. Во времена массового вымирания маленькие виды выживают лучше, а большие исчезают каждые несколько миллионов лет, эволюция снова устанавливает границу размеров, потом снова начинается рост – до следующего метеорита. Бух! Вот вам и план Божественного творения!

– Это фатализм.

– Нет, реализм, – сказала Оливейра. – Такие высокоспециализированные типы, как человек, при резких изменениях среды вымирают, потому что не могут приспособиться к новым условиям. Медведь коала – очень сложное творение и питается исключительно листьями эвкалипта. Что ему делать, если эвкалипты исчезнут? Придётся тоже помирать. А большинство одноклеточных, напротив, переживают оледенения и извержения вулканов, выбросы кислорода и метана, она могут тысячами лет пребывать в анабиозе и затем снова воскресать к жизни. Бактерии существуют в скалистой породе, в кипящих источниках, в ледниках. Мы не смогли бы выжить без них, но они без нас – легко. Даже сегодня кислород в воздухе – это продукт бактерий. Все элементы, которые определяют нашу жизнь, – кислород, азот, фосфор, сера, углерод – становятся доступны нам лишь благодаря активности микроорганизмов. Бактерии, грибок, одноклеточные, маленькие пожиратели падали, насекомые и черви перерабатывают отмершие растения и животных и снова возвращают их химические составные части в общую систему жизни. В океане – то же самое. Микроорганизмы – господствующая форма жизни моря. Это желе в нашем танке наверняка старше и, может быть, умнее нас, нравится вам это или нет.

– Вы не можете сравнивать человеческое существо с микробом, – прорычал Бьюкенен. – У человека – другое предназначение. Если вы этого не понимаете, то для чего вы вообще в этой команде?

– Для того, чтобы делать то, что нужно!

– Вы же в открытую предаёте дело человечества.

– Нет, это человек предаёт дело природы, проявляя непонимание форм жизни и их значения. Это единственный вид, который так поступает. Мы берём на себя право судить и оценивать: это, мол, полезные животные, а это вредные. Это важные, а это нет. Мы судим природу по тому, что видим, но видим мы лишь крошечный отрезок, которому придаём преувеличенное значение. Наше внимание устремлено на крупных животных и на позвоночных, главным образом на нас самих. Мы всюду видим позвоночных. На самом деле их число – 43 000, из которых 6000 рептилий, 10 000 птиц и 4000 млекопитающих. А беспозвоночных на сегодняшний день насчитывается почти миллион видов, из них одних жуков 290 000, то есть в семь раз больше, чем всех позвоночных.

Пик посмотрел на Бьюкенена.

– Она права, Крейг, – сказал он. – Прими к сведению. Они обе правы.

– Мы – не успешный вид, – сказала Кроув. – Если вы хотите видеть успех, посмотрите на акул. Они существуют в неизменной форме с девонского периода, 400 миллионов лет. Они в сто раз старше самого древнего предка человека, и их 350 видов. Но Ирр, может быть, ещё старше. Если они одноклеточные и если они умудряются коллективно думать, то они старше нас на вечность. При таком отрыве нам их никогда не догнать. Конечно, мы могли бы их убить. Но зачем нам рисковать? Мы же не знаем, какое значение они имеют для нашего собственного существования. Может, жить с таким врагом плохо, а без него вообще невозможно?

– Вы хотите защитить американские ценности, Джуд? – Йохансон покачал головой. – Тогда мы потерпим поражение.

– А что вы имеете против американских ценностей?

– Ничего. Но вы же слышали, что говорит Кроув: разумные формы жизни на других планетах, может быть, не похожи ни на человека, ни на млекопитающих и, может, базируются вовсе не на ДНК. То есть, их система ценностей может быть совсем иной, чем наша. Как вы думаете, какую моральную и социальную модель вы встретите там, внизу? У существ, культура которых основана, может быть, на делении клетки и на коллективном самопожертвовании. Как вы хотите достичь понимания с ними, если сами принимаете лишь те ценности, которые близки даже не всем людям?

– Вы неправильно меня поняли, – сказала Ли. – Мне уже ясно, что мы не собственники морали. Вопрос вот в чём: должны ли мы любой ценой входить в положение других и понимать их точку зрения? Или не лучше ли вложить все силы в попытку сосуществования?

– При которой каждый оставляет другого в покое?

– Да.

– Позднее прозрение, Джуд, – сказал Йохансон. – Я думаю, коренные жители Америки, Австралии, Африки и Арктики в своё время только приветствовали бы вашу точку зрения. Как и многие виды животных, которых мы истребили. Ясно, что ситуация гораздо сложнее. Вряд ли мы сможем понять, как думают другие. Но всё же надо попытаться, поскольку мы уже слишком далеко зашли в войне друг против друга. Наше общее жизненное пространство стало чересчур тесным, остаётся лишь сожительство. А это возможно только в том случае, если мы откажемся от своих чрезмерных притязаний.

– И как, по-вашему, это должно выглядеть? Мы должны перенять жизненные привычки одноклеточных?

– Естественно, нет. Для нас это было бы генетически невозможно. Даже то, что мы определяем как культуру, внедрено в наших генах. Культурная эволюция началась в доисторические времена, тогда всё и было предопределено. Культура – биологична. Или вы полагаете, что нам нужны какие-то новые гены для того, чтобы строить корабли? Мы конструируем самолёты, вертолёты и оперные театры, но мы делаем это, чтобы применить нашу древнюю активность на так называемом цивилизованном уровне. Это мало чем отличается от того состояния, когда мы впервые выменяли каменный топор на кусок мяса: войны, столкновения племён, торговля. Культура – часть нашей эволюции. Она служит тому, чтобы мы могли поддерживать стабильное состояние…

– …пока стабильное состояние не даст крен. Я понимаю, куда вы клоните, Сигур. В доисторические времена наследственный материал сформировал культуру и, соответственно, изменил нас генетически. Итак, нашим поведением управляют гены. Они принудили нас к этой беседе, как бы ни была для нас унизительна эта мысль. Вся наша интеллектуальная база, которой мы так гордимся, есть лишь результат генетического управления, а культура – не более чем репертуар социального поведения, пристёгнутый к борьбе за выживание.

Йохансон молчал.

– Я сказала что-то не то? – спросила Ли.

– Нет. Я заворожённо и взволнованно слушаю. Вы совершенно правы. Человеческая эволюция – это взаимовлияние генетических и культурных изменений. Были генетические изменения, которые привели к росту нашего мозга. Это была чистая биология, которая сделала возможной нашу речь, когда природа 500 тысяч лет назад перестроила нашу гортань и образовала центры речи в коре головного мозга. Но это генетическое изменение привело к культурному развитию. Язык формулировал познание, прошлое, будущее и воображение. Культура – результат биологического процесса, а биологические изменения следуют как реакция на дальнейшее развитие культуры. Хоть и очень медленно, но так.

Ли улыбнулась.

– Как хорошо, что я не спасовала перед вами.

– Ничего другого я и не ожидал, – галантно ответил Йохансон. – Но вы сами сказали, Джуд: наше хвалёное культурное многообразие упирается в генетические границы. А они проходят там, где начинается культура разумных нелюдей. Мы образовали множество культур, но все они базируются на необходимости защитить наш вид. Мы не можем перенять ценности другого вида, чья биология противостоит нашей и может оказаться нашим естественным противником в борьбе за жизненное пространство и ресурсы.

– Значит, я права! Нам не надо предпринимать попытку понять Ирр. Мы должны найти способ оставить друг друга в покое.

– Нет, вы неправы. Потому что они не оставят нас в покое.

– Тогда нам конец.

– Почему?

– Разве мы не пришли к согласию, что люди и не-люди не могут достичь консенсуса?

– Можно прийти к согласию и в том, что христиане и мусульмане не могут достичь консенсуса. Послушайте, Джуд: мы не можем и не обязаны понимать Ирр. Но мы должны дать место тому, чего мы не понимаем. Решение заключается в отступлении, и в настоящий момент отступить нужно нам. Этот путь должен сработать. Он ведёт не через эмоциональное понимание – его не будет. Но через изменённую точку зрения. Через понимание мира, который тем обширнее, чем дальше мы удаляемся от своего вида, ища дистанцию по отношению к самим себе. Без этой дистанции мы будем не в состоянии выработать у Ирр другой взгляд на нас, отличный от того, что у них уже есть.

– Разве мы как раз не пытаемся отступить? Уже одним тем, что ищем контакта с ними.

– И что из этого следует?

Ли молчала.

– Джуд, выдайте мне тайну. Почему я вас так ценю и так мало вам доверяю?

Они посмотрели друг на друга.

От стоячих столиков до них доносился шум разговоров. Обрывки разговоров превращались в возгласы, в крики. В этот момент из громкоговорящей радиосвязи по палубе разнеслось:

– Тревога дельфинов! Внимание! Тревога дельфинов!

Ли первая прервала дуэль взглядов. Она повернула голову и глянула на сумрачное море.

– Боже мой, – прошептала она. Море больше не было сумрачным. Оно начало светиться.

* * *

Голубое Облако

Повсюду флюоресцировали волны. Тёмно-синие острова поднимались из глубины к поверхности воды, расширялись и сливались, и всё это выглядело, будто северное сияние пролилось в море.

«Независимость» покачивалась в море света.

– Если это ответ на твоё последнее послание, – сказал Грейвольф Кроув, не отводя взгляда от игры света, – то на кого-то ты произвела сильное впечатление.

– Какая красота, – прошептала Делавэр.

– Смотрите! – воскликнул Рубин.

Свет начал пульсировать. В нём возникали гигантские вихри, они вращались вначале медленно, потом всё быстрее, пока не закрутились спиральными галактиками, втягивая внутрь себя потоки синевы. Центры стали уплотняться. Тысячи сверкающих звёзд вспыхивали в них и снова угасали…

Сверкнула молния.

Кто-то на палубе вскрикнул.

Картина разом преобразилась. Воду пронизывали яркие разряды, разветвляясь между разбегающимися вихрями. Под поверхностью воды бушевала беззвучная гроза. В следующий момент вихри начали удаляться от корпуса «Независимости», разбегаясь во все стороны. Голубое Облако устремилось к горизонту с ошеломительной скоростью и исчезло из поля зрения.

Грейвольф первым вышел из оцепенения.

Он бросился бежать к «острову». Делавэр за ним. Остальные тоже. Грейвольф слетел вниз по лестнице, держась только за перила, и устремился в CIC, Пик и Ли за ним по пятам. Мониторы наружных камер не показывали ничего, кроме тёмно-зелёной воды, потом в поле зрения появились два дельфина.

– Что это? – крикнул Пик. – Что говорит эхолот?

Один из дежурных радистов повернулся:

– Там что-то большое, сэр. Что-то, я не знаю… трудно сказать… Будто бы…

– Что будто бы? – Ли тряхнула его за плечо. – Докладывайте, вы, идиот! Что тут происходит?

Радист побледнел.

– Это… это… на экране не было ничего, потом вдруг возникли какие-то плоскости. Они возникли из ничего, я клянусь, вода вдруг превратилась в материю. Они слились в стену… она повсюду…

– Немедленно поднять в воздух «Кобры». Обширный разведывательный полёт.

– А что поступило от дельфинов? – спросил Грейвольф.

– Неизвестная форма жизни, – ответила женщина-матрос. – Они первыми засекли.

– Локализация?

– Повсюду сразу. Удаляется. Сейчас в километре отсюда, но снова стягивается. Сонар показывает массивное присутствие по всем направлениям.

– А где сейчас дельфины?

– Под судном, сэр. Прибились к шлюзу. Я думаю, им страшно! Они хотят внутрь.

В CIC сбегалось всё больше народу.

– Выведите на большой монитор спутниковую картинку, – приказал Пик.

Большой экран показал «Независимость» из перспективы кихола. Судно лежало посреди тёмной воды. От голубого света и молний – никакого следа.

– Только что всё было светло, – сказал человек, контролирующий спутник.

– А мы можем получить картинку с другого спутника?

– Сейчас нет, сэр.

– О’кей. Тогда пусть кихол увеличит захват.

«Независимость» на мониторе съёжилась. Спутник увеличил поле видимости. Во все стороны от судна простиралось свинцовое Гренландское море. Из громкоговорителя послышались свист и кликанье дельфинов. Они всё ещё возвещали присутствие неизвестной формы жизни.

– Этого мало.

Кихол расширил картинку дальше. Теперь объектив захватывал участок в сто квадратных километров. «Независимость» с её 250 метрами длины казалась щепочкой.

Все, затаив дыхание, смотрели на монитор.

Теперь стало видно.

Судно было окружено громадным светящимся кольцом. В нём вспыхивали молнии.

– Как велика эта штука? – шёпотом спросил Пик.

– Четыре километра диаметром, – сказала женщина у монитора. – Даже больше. Это похоже на некий шланг. То, что мы видим на картинке, это отверстие, а сам этот шланг тянется в глубину. Мы, так сказать, находимся в его жерле…

– И что это?

Рядом с Пиком возник Йохансон:

– Желе, я думаю.

– Ну, браво, – прохрипел Вандербильт. – Что же, чёрт побери, вы им туда заслали? – накинулся он на Кроув.

– Мы попросили их показаться, – сказала Кроув.

– Теперь вы довольны?

Шанкар сердито обернулся к нему:

– Мы же хотели выйти на контакт, разве нет? Чем вы недовольны? Вы хотели, чтобы они выслали к нам конных парламентёров?

– Пошёл сигнал!

Все обернулись к радисту, который отвечал за акустику. К нему подбежал Шанкар и нагнулся к монитору.

– Ну, что? – крикнула ему Кроув.

– Спектрографический узор – Scratch.

– Это ответ?

– Не знаю…

– Кольцо! Оно сужается!

Все головы взметнулись к большому экрану. Светящееся кольцо начало медленно сужаться вокруг корабля. Одновременно от «Независимости» удалялись две крохотные точки. Два боевых вертолёта вылетели на разведку. Свист и кликанье дельфинов в громкоговорителе усилились.

Внезапно все наперебой заговорили.

– Молчать! – рявкнула Ли. Она напряжённо вслушивалась в голоса дельфинов. – Это уже другой сигнал.

– Да, – Делавэр слушала, прикрыв глаза. – Неизвестная форма жизни и…

– Косатки! – крикнул Грейвольф.

– Несколько больших тел приближаются снизу, – подтвердила женщина с эхолота. – Они поднимаются изнутри трубы.

Грейвольф посмотрел на Ли:

– Мне это не нравится. Надо впустить дельфинов на корабль.

– Почему именно сейчас?

– Я не хочу рисковать жизнью животных. Кроме того, нам нужны съёмки их камер.

Ли поколебалась.

– Хорошо. Впустите. Я дам знать Росковицу. Пик, возьмите четверых человек и сопровождайте О’Бэннона на нижнюю палубу.

– Леон, – скомандовал Грейвольф. – Лисия.

Они выбежали за дверь. Рубин смотрел им вслед. Потом наклонился к Ли и что-то тихо сказал ей. Она кивнула и снова повернулась к мониторам.

– Подождите меня! – крикнул Рубин вдогонку группе. – Я с вами.

* * *

Нижняя палуба

Росковиц вбежал на нижнюю палубу ещё раньше учёных, в сопровождении Браунинг и ещё одного техника. И выругался, увидев неисправный «Дипфлайт». Его всё ещё не починили, и он плавал на поверхности, с открытыми кабинами, закреплённый цепью, свисавшей с потолка.

– Почему он ещё не готов? – накинулся он на Браунинг.

– Дело оказалось сложнее, чем мы думали, – оправдывалась старший техник. – Там управляющая автоматика…

– Ах, чёрт! – Лодка стояла почти над шлюзом. – Как мне это надоело. Всякий раз, когда надо впускать и выпускать дельфинов, она тут путается под ногами.

– Простите, сэр, но она никому не мешает, а как только мы её починим, так снова подтянем к потолку.

Росковиц ещё поворчал и встал за пульт. Лодка загораживала ему шлюз. Он ещё раз выругался как следует. В спешке, в какой переоборудовалась «Независимость», они многое прозевали! Почему, чёрт побери, дефекты обнаруживаются только в деле? Взяли в привычку проводить испытания в виртуальном пространстве, а потом в реальности лодка загораживает ему шлюз!

С пандуса донеслись гулкие шаги. Грейвольф, Делавэр, Эневек и Рубин спустились вниз, за ними шёл Пик со своими людьми. Солдаты распределились по обе стороны бассейна. Рубин и Пик подошли к Росковицу, а Грейвольф с остальными облачались в неопреновые костюмы и натягивали очки.

– Готово, – сказал Грейвольф и показал пальцами знак «о’кей». – Впускайте.

Росковиц кивнул и включил подзывающую автоматику. Учёные попрыгали в бассейн, тела их освещались подводными прожекторами. Они выплыли на середину и на уровне шлюза один за другим нырнули в глубину.

Он открыл нижние переборки.

Делавэр донырнула до шлюза. Ещё подплывая, она увидела, как тремя метрами ниже стеклянных переборок начали расходиться стальные. Тотчас внутрь прошмыгнули два дельфина. Они нервничали и тыкались в стекло, просясь наверх. Грейвольф дал знак подождать ещё. Внутрь шлюза скользнул ещё один дельфин.

Стальные переборки, между тем, раскрылись полностью. Под стеклянным окном зияла пропасть. Делавэр напряжённо всматривалась в темноту. Ничего необычного пока не было видно – ни света, ни молний, ни косаток – и ни одного из трёх остальных дельфинов. Тут в шлюз скользнул четвёртый дельфин, и Грейвольф дал знак Росковицу. Стальные переборки начали сходиться. В шлюзе включились датчики, проверяя воду на заражение и загрязнение. Через несколько секунд сенсорика дала зелёный свет, и Росковиц открыл стеклянные переборки.

Как только образовалась щель достаточной ширины, дельфины прорвались внутрь – в руки Грейвольфа и Эневека.

Пик смотрел, как Росковиц снова сводит стеклянное окно, глядя на монитор. Рубин подошёл к краю бассейна и неотрывно смотрел на шлюз.

Ещё два, – пробормотал Росковиц.

Из громкоговорителя донеслись кликающие звуки и свист дельфинов, которые ещё оставались снаружи. Они становились всё нервознее. Над водой показалась голова Грейвольфа, потом вынырнули Эневек и Делавэр.

– Что говорят дельфины? – спросил Пик.

– Всё то же, – ответил Грейвольф. – Неизвестная форма жизни и косатки. А на мониторах что?

– Ничего нового.

– Впускайте остальных.

Пик насторожился. На экранах по краям возникло тёмно-синее свечение.

– Надо поспешить, – сказал он.

Учёные снова нырнули к шлюзу. Пик позвонил в CIC:

– Что видно сверху?

– Кольцо сужается, – ответила ему Ли. – Вертолётчики говорят, что труба ушла в глубину, но со спутника её всё ещё видно. Кажется, она стягивается под наш корабль. У вас там, внизу, должно стать светлее.

– Уже становится. Это Облако?

– Сэл? – Это был Йохансон. – Нет, я не думаю, что это Облако. Клетки сплавились. Это компактный рукав из желе, и он сокращается. Я не знаю, что происходит, но вам там надо действительно поторопиться.

– Сейчас. Капитан?

– Уже, – ответил Росковиц. – Открываю переборки.

Эневек застыл над стеклянным окном шлюза. На сей раз, когда переборки разошлись, картина была иная. Глубина наполнилась свечением, которое становилось интенсивнее.

Это не Облако, подумал он и внезапно понял, что заглядывает внутрь той гигантской трубы, которую они видели на снимке из космоса. Мысль о размерах этой трубы вызвала в его желудке спазмы. Его обуял страх. Когда в шлюз метнулся пятый дельфин, Эневек испуганно вздрогнул. Дельфин сразу забился под самый купол. Эневек заставил себя успокоиться. В следующий момент в шлюзе был и последний дельфин. Стальные переборки сошлись. Датчики проверили качество воды и разрешили впуск. Росковиц открыл стеклянное окно.

Браунинг прыгнула на «Дипфлайт».

– Что вы хотите? – спросил Росковиц.

– Дельфины уже здесь, я могу приступить к своей работе, – Браунинг присела на корточки и открыла капот на корме. – Надо же, наконец, починить эту проклятую машину.

– Кончайте ваши штучки, Браунинг, – несдержанно сказал Росковиц. – Сейчас есть дела поважнее. – Он не сводил глаз с мониторов, которые становились всё светлее.

– Сэл, вы там управились? – прозвучал голос Йохансона.

– Да. А у вас там как?

– Края трубы уже стянулись под корабль.

– Эта штука может нам что-нибудь сделать?

– Вряд ли. Не могу себе представить организм, способный сдвинуть «Независимость» с места. Это ведь всего лишь студень.

– И он под нами! – повернулся Рубин от края бассейна. Его глаза горели: – Откройте шлюз ещё раз, Лютер. Скорее.

– Что? – Росковиц выпучил глаза. – Вы с ума сошли?

Рубин подскочил к нему.

– Генерал? – крикнул он в микрофон на пульте.

– В чём дело, Мик? – отозвалась Ли.

– Тут открывается блестящая возможность заполучить порцию этого желе. Я прошу открыть шлюз ещё раз, но Пик и Росковиц…

– Джуд, мы не можем идти на такой риск, – сказал Пик. – Мы не сможем это контролировать.

– Мы только откроем стальные переборки и немного подождём, – сказал Рубин. – Может, этот организм проявит любопытство. Мы поймаем несколько кусочков и снова закроем шлюз. Немного материала для исследования. Что вы имеете против?

– А вдруг оно заражено? – сказал Росковиц.

– Боже мой, уж эти мне мыслители! Мы же выясним это. Стеклянный купол не откроем, пока не узнаем.

Пик отрицательно покачал головой: – Мне это не нравится.

Рубин закатил глаза: – Генерал, такого случая больше не представится!

– О’кей, – сказала Ли. – Только будьте осторожны.

Пик помрачнел, Рубин радостно засмеялся, подошёл к краю бассейна и замахал руками:

– Эй, кончайте, – крикнул он Грейвольфу, Делавэр и Эневеку, которые снимали с дельфинов снаряжение. – Эй!.. – Но они не могли его услышать. – А, ладно. Давайте, Лютер, открывайте проклятые эти переборки. Ничего не случится, пока стекло закрыто.

– Давайте подождём, пока…

– Мы не можем ждать, – прикрикнул на него Рубин. – Вы же слышали, что сказала Ли. Если мы будем ждать, оно исчезнет. Впустите немного желе в шлюз и снова его закройте. Мне хватит одного кубометра.

Хмырь болотный, подумал Росковиц. Он бы с удовольствием столкнул Рубина в воду, но эта сволочь получила разрешение от Ли.

Это её приказ.

Он нажал на кнопку, открывающую шлюз.

Делавэр возилась с особенно взволнованным дельфином. Он нетерпеливо дёргался и метался. При попытке снять с него камеру дельфин вырвался и нырнул к шлюзу, волоча за собой оборудование. Она увидела, как он завертелся вокруг стеклянного окна, и нырнула за ним.

Она не слышала ничего, что говорилось наверху.

Что ты делаешь, думала она. Иди сюда. Не бойся.

Потом она увидела, что случилось.

Стальные переборки снова раздвигались.

Она растерянно застыла, перестав грести и по инерции опускаясь всё ниже, пока её ноги не коснулись стекла. Переборки под ней продолжали расходиться. Под ними было сильное синее свечение. Глубину пронизывали молниеносные разряды.

Что это выдумал Росковиц? Зачем он открыл шлюз?

Дельфин кружил над стеклянным окном как безумный. Он подплыл к ней и ткнул её носом, явно пытаясь оттеснить её от шлюза. Делавэр не среагировала, и он развернулся и метнулся прочь.