Текст книги "Стая"

Они спрыгнули на пирс и столкнулись с Флойдом Андерсоном.

– Ну как? – спросил он без особого интереса.

– Было приятно.

– К сожалению, я должен прервать ваше удовольствие. – Старший офицер смотрел, как выныривает второй аппарат. – Мы получили сигнал.

– Что? – К ним подошла Кроув. – Сигнал? Какого рода?

– Думаю, это вы нам скажете, – Андерсон равнодушно смотрел мимо неё. – Но очень громкий. И где-то совсем рядом.

* * *

Combat Information Center

– Это сигнал в низкочастотной области, – взволнованно сказал Шанкар. – Типа Scratch.

Они с Кроув сразу бросились в CIC. Между тем, пришло подтверждение и с наземной станции. Из расчётов следовало, что источник сигнала действительно находился вблизи «Независимости».

Вошла Ли.

– Его можно понять?

– Пока нет, – Кроув помотала головой. – Компьютер разложит сигнал и исследует его.

– То есть, до будущего года?

– Это камешек в мой огород? – буркнул Шанкар.

– Ваши люди бьются над расшифровкой с начала девяностых годов.

– Я должен оправдываться?

– Дети, не ссорьтесь, – Кроув выудила из пачки сигарету и спокойно закурила. – Если Ирр расшифровали наше послание, их ответ будет в том же ключе. Если они заинтересованы в диалоге.

– Тогда почему они отвечают ультразвуком, а не на нашей частоте?

– Если русский заговорит с вами на плохом английском, почему вы не отвечаете ему по-русски?

Ли пожала плечами:

– Хорошо. И что будет дальше?

– В первую очередь мы дадим им знать, что получили их ответ. Используют ли они наш код, мы узнаем очень скоро. Они постараются облегчить нам расшифровку. Хватит ли у нас ума понять их ответ, это другой вопрос.

* * *

Joint Intelligence Center

Уивер задумала невозможное. Все представления о возникновении разумной жизни она пыталась игнорировать – и вместе с тем подтвердить.

Кроув растолковала ей, что все гипотезы о внеземной цивилизации упирались в одни и те же вопросы. Например, каким большим или каким маленьким может быть разумное существо вообще? В кругах SETI, где рассчитывали на возможность межзвёздного контакта, рассуждали главным образом о существах, которые устремляют свой взор к небу, знают о существовании других миров и решаются пойти на контакт. Такие существа живут, вероятнее всего, на суше, что ставит известные пределы их размерам.

Астрономы и экзобиологи пришли к выводу: только планета массой от 85 до 133 процентов массы Земли способна развить на своей поверхности температуру, при которой в ходе эволюции на протяжении от одного до двух миллиардов лет может развиться разумная жизнь. Из размеров этой фиктивной планеты вытекает сила тяготения на её поверхности, которая, опять же, даёт указания на строение тела живущих на ней видов. Теоретически живое существо на землеподобной планете может расти безгранично. Практически рост заканчивается там, где ему становится тяжело таскать собственный вес. Разумеется, у динозавров были непропорционально большие кости, но мозг при этом был очень маленький – весь организм был рассчитан на то, чтобы передвигаться по местности и кормиться. А подвижные, разумные существа не могли быть больше десяти метров.

Гораздо интереснее был вопрос о нижней границе размеров. Могли, например, муравьи развиться в разумные существа? А бактерии? А вирусы?

Люди из SETI и экзобиологи имели целый ряд оснований дискутировать на эту тему. Можно было почти не сомневаться, что в ближайшем галактическом секторе нет человекоподобной цивилизации, тем более в пределах Солнечной системы. Но надеялись обнаружить на Марсе или на одном из спутников Юпитера хотя бы пару спор, а может, и одноклеточное. Итак, искали минимальную функционирующую единицу, которую можно было бы назвать жизнью. И поневоле приходили к сложной органической молекуле, которая могла бы нести минимальную информацию и обладала бы собственной инфраструктурой, – и ещё вопрос, может ли молекула быть разумной.

Однозначно нет.

Но ведь разумной не была и каждая отдельная нервная клетка человеческого мозга. Чтобы сделать человека разумным – относительно размеров его тела, – нужно было около 100 миллиардов нервных клеток. Более мелкому разумному существу, чем человек, потребовалось бы, может, меньше клеток, но не ниже определённого числа, достаточного для разумных функций. В этом состояла проблема муравьёв: им хоть и был доступен неосознанный разум, но клеток в мозгу всё равно не хватало для развития более высокого интеллекта. Поскольку муравьи дышат не лёгкими, а вбирают кислород прямо через поверхность тела, они не могут расти больше своей величины: начиная с определённых размеров поверхностное дыхание становится недостаточным. Значит, они не могут развить более ёмкие мозги. И попадают вместе с другими насекомыми в эволюционный тупик.

Из этого наука делала вывод, что нижняя граница размеров тела разумного существа – десять сантиметров, причем шанс встретить ползучего Аристотеля близок к нулю, чего уж тогда ждать от одноклеточных?

Всё это Уивер знала, когда начинала программировать свой компьютер на задачу срифмовать одноклеточное с разумом.

Никто на «Независимости» не верил, что желе в симуляторе обладает разумом. Большая масса одноклеточных теоретически могла соответствовать мозгу или телу. Та штука у острова Ванкувер, к которой плавали киты, состояла из миллиардов клеток. Но могла ли она при этом думать? Да если бы и могла! Как она училась? Как происходил клеточный обмен? Что приводило к тому, что из конгломерата клеток возникало более высокое целое?

Либо желе действительно лишь тупая масса – либо оно владеет каким-то хитрым приёмом.

Оно было способно управлять китами и крабами.

Должна быть какая-то хитрость!

«Kurzweil Technologies» разработала компьютерную программу для построения искусственного разума из миллиардов электронных запоминающих единиц, которые симулировали нейроны, а с ними и мозг. С искусственным разумом работали по всему миру. Он обладал обучаемостью и способностью к собственному творческому развитию. Но до сих пор ни один исследователь не заявил, что создал нечто вроде сознания. Однако вопрос витал в воздухе: с какого скопления мельчайших идентичных единиц начинается жизнь? И возможно ли создать жизнь подобным образом?

Уивер вошла в контакт с Рэем Курцвайлем и уже получила в своё распоряжение искусственный мозг последнего поколения. Она сделала с него копию для сохранения, потом оригинал разложила на отдельные электронные компоненты, разорвала между ними информационные мостики и превратила в неструктурированное множество мельчайших единиц – в стаю. Она представила, что будет, если таким образом разложить человеческий мозг, и что нужно сделать, чтобы клетки вновь превратились в мыслящее целое. Через некоторое время её компьютер населяли миллиарды электронных нейронов – крошечные площадки памяти без связи друг с другом.

Потом она представила себе, что это не площадки памяти, а одноклеточные.

Миллиарды одноклеточных.

Она продумывала следующий шаг. Чем ближе она будет держаться к реальности, тем лучше. После некоторого размышления она запрограммировала трёхмерное пространство и снабдила его физическими свойствами воды. Как выглядели одноклеточные? У них могла быть любая форма – палочек, треугольников, звёздочек, но лучше всего придать им простейшую форму. Пусть будут шарики. Теперь они имели форму.

Постепенно она превращала компьютер в океан. Виртуальные единицы населяли мир, по которому они могли перемещаться. Может быть, ей запрограммировать даже течения, чтобы виртуальное пространство соответствовало глубинам океана. Но это требовало времени. Поначалу надо было ответить на ключевые вопросы.

Как из единиц может возникнуть мыслящее существо? Размеры в данном случае не играли роли. Для подводных жителей правило максимальных размеров не имело силы, поскольку там совсем другие гравитационные условия. Разумное водное существо могло быть несопоставимо больше сухопутного организма. В сценариях SETI водные цивилизации почти не рассматривались, поскольку радиоволны в воду не проникают, и подводные жители вряд ли питают интерес к космосу и другим планетам, – не пересекать же им космос в летающих аквариумах?

Войдя через полчаса в CIC, Эневек застал её у компьютера. Она обрадовалась ему. После возвращения из Нунавута Эневек производил впечатление более уверенного в себе человека, это был уже не тот печальный индеец, которого она видела у стойки бара в «Шато». И они много разговаривали, в том числе и о прошлом друг друга.

– Ну, далеко продвинулась? – спросил он.

– Зашла в тупик.

– А в чём проблема?

Она рассказала ему, что уже сделала. Эневек слушал, не перебивая. Потом сказал:

– Всё ясно. Ты сильна в компьютерном моделировании, но тебе не хватает некоторых сведений из биологии. Что делает мозг мыслящей единицей? Его строение. Нейроны все одинаковы, думать их заставляет только способ связи между ними. Это как… Хм. Смотри! Представь себе план города.

– Представила. Это Лондон.

– А теперь пусть все дома оторвутся от своих мест и перемешаются. Теперь снова расставь их по порядку. Для этого есть бессчётное число вариантов, но только из одного из них получится Лондон.

– Хорошо. А откуда каждый дом знает, где его место? – Уивер вздохнула. – Нет, давай начнём с другого. В мозгу соединены совершенно одинаковые клетки – почему вместе они оказываются чем-то гораздо большим, чем сумма составных частей?

Эневек поскрёб затылок:

– Как это объяснить? О’кей, вернёмся в наш условный город. Пусть там строят высотный дом. Скажем, строит его тысяча рабочих. Они все одинаковы, пусть будут клонированные.

– О боже. Это не Лондон.

– У каждого из них своя роль, определённое ремесло. Но ни один не знает общий план. И тем не менее, сообща они строят дом. Если ты поменяешь их местами, начнётся путаница. Десять рабочих, например, передают друг другу по цепочке кирпичи, и вдруг среди них затесался один, который завинчивает шурупы. Вся работа остановится.

– Понимаю. Пока каждый на своём месте, работа идёт.

– Они взаимодействуют.

– И всё-таки вечером расходятся по домам.

– На следующее утро опять все собираются на стройке, и дело продвигается. Ты можешь сказать: работа идёт, потому что есть прораб, но без рабочих он дом не построит. Одно обусловливает другое. Из плана возникает взаимодействие, а из него возникает план.

– Значит, есть тот, кто планирует.

– Или рабочие и есть план.

– Тогда каждый рабочий должен быть закодирован немного иначе, чем его коллега.

– Правильно. Рабочие только с виду одинаковы. О’кей, существует план. О’кей, они закодированы. Но что тебе нужно, чтобы из них получилась сеть?

Уивер задумалась:

– Подключить волю?

– Проще.

– Хм. – И вдруг она поняла, что имел в виду Эневек. – Коммуникация. На языке, который все понимают. Весть.

– И какова эта весть, когда утром все вылезают из своих постелей?

– «Я иду на стройку, работать».

– А ещё?

– «Я знаю, где моё место».

– Правильно. Хорошо, это рабочие, малопригодные для сложных задач. Просто крепкие парни. Они постоянно потеют. По какому признаку они узнают друг друга?

Уивер взглянула на него и скривилась:

– По запаху пота.

– Точно!

– Ну у тебя и фантазии.

– Это из-за Оливейра, – засмеялся Эневек. – Она же рассказывала про бактерии, которые выделяют что-то вроде запаха.

Уивер кивнула. Это имело смысл. Запах – это вариант.

– Я обдумаю это в бассейне, – сказала она. – Пойдёшь со мной?

– Плавать? Сейчас?

– Плавать? Сейчас? – передразнила она его. – Не сидеть же колодой в закрытом помещении.

– Я думал, это нормально для компьютерных придурков.

– Я похожа на компьютерного придурка? Бледная и рыхлая?

– О, ты самая бледная и самая рыхлая из всех, кого я встречал, – улыбнулся Эневек.

Она заметила в его глазах блеск. Мужчина был невысокого роста и плотный – никак не Джордж Клуни, но в этот момент он показался Уивер высоким, уверенным и красивым.

– Идиот, – сказала она с улыбкой.

– Спасибо.

– Да я основную часть работы проделываю на природе. Ноутбук в сумку и – марш! Вот так сидеть на одном месте – у меня плечи судорогой сводит.

Эневек встал и подошёл к ней сзади. Она думала, он уходит. А потом вдруг почувствовала на своих плечах его пальцы. Он проглаживал её шейные мышцы, разминал область лопаток.

Он делал ей массаж.

Уивер напряглась. Она не была уверена, что ей это нравится.

Нет, нравится, нравится. Но теперь она не знала, хочет ли этого.

– Ничего ты не напряжена, – сказал Эневек. Он был прав. Тогда для чего она ему это сказала?

Она резко встала, его руки соскользнули с неё, и она тут же поняла, что сделала ошибку. Лучше ей было оставаться в кресле.

– Тогда я пошла, – сказала она смущённо. – Плавать.

Он спрашивал себя, что же он сделал не так. Отчего её настроение вдруг резко изменилось. Может быть, ему следовало спросить у неё, прежде чем приступать к массажу? Может, он с самого начала неправильно оценил положение?

Куда тебе, думал он. Сидел бы уж со своими китами. Эскимос несчастный.

Он хотел разыскать Йохансона и продолжить с ним обсуждение разума одноклеточных. Но как-то вдруг потерял к этому интерес. И отправился на нижнюю палубу, где Грейвольф и Делавэр делали пересменку между МК6 и МК7.

* * *

Лаборатория

Йохансон пообещал Оливейра пригласить её на настоящий ужин с омарами – когда всё кончится. Потом он выловил из симулятора одного краба при помощи «Сферобота». С кажущимся отвращением держа в манипуляторе почти безжизненное животное, робот проследовал к герметичному боксу, опустил в него краба и закрыл.

Бокс через шлюз попал в сухое помещение, там его окатили перуксусной кислотой, промыли водой, подставили под щёлочь натрона и через следующий шлюз вывели в лабораторию. Какой бы ядовитой ни была вода в танке, теперь бокс был обезврежен.

– Вы уверены, что справитесь в одиночку? – спросил Йохансон. Он условился о телефонной конференции с Борманом, который готовил на Ла-Пальме включение отсасывающего хобота.

– Не беспокойтесь. – Оливейра взяла бокс с крабом. – Если что, я подниму крик. В надежде, что на него прибежите вы, а не этот противный Рубин.

Йохансон сожмурился в улыбке:

– Что, вам он тоже не по нутру?

– Я ничего не имею против него, – сказала Оливейра. – Но уж очень ему охота Нобелевскую премию. Кстати, где он? Собирался проводить со мной анализ ДНК.

– Ну так и радуйтесь.

– Я радуюсь. Я только спрашиваю, где он шляется.

– Делает что-нибудь полезное, – примирительно сказал Йохансон. – Он, вообще-то, неплохой парень. Не воняет, никого не убил, и ещё целая куча достоинств. Нам совсем не обязательно его любить, лишь бы дело двигал.

– А он двигает дело? Придумал хоть что-нибудь путное?

– Но, сударыня, – Йохансон развёл руками. – Хорошей идее всё равно, кто её будет иметь.

Оливейра усмехнулась:

– Иллюзия для запасного состава. Впрочем, пусть делает, что хочет.

* * *

Седна

Эневек подошёл к краю бассейна.

Палуба всё ещё была затоплена. Грейвольф и Делавэр в неопреновых костюмах плавали в воде и снимали с дельфинов упряжь. Шум гулко отдавался в зале. Чуть дальше Росковиц и Браунинг спускали с потолочных балок «Дипфлайт». На дне сквозь воду светился шлюз.

– Что, выезжаете? – спросил Эневек.

– Нет, – ответил руководитель подводной станции. – У этой крошки неполадки с вертикальным управлением.

– Это та, на которой выезжали мы?

– Не беспокойтесь, вы ничего не сломали, – улыбнулся Росковиц. – Возможно, какой-то дефект в программе. Разберёмся.

В ноги Эневека плеснулась вода.

– Эй, Леон! – Делавэр улыбалась ему из бассейна. – Чего стоишь? Иди к нам.

– Иди, – позвал и Грейвольф. – Хоть что-то полезное сделаешь.

– Мы там, наверху, наделали полезного до чёрта.

– Кто бы сомневался. – Грейвольф погладил дельфина, который льнул к нему, издавая гикающие звуки. – Надевай костюм.

– Я только посмотреть на вас зашёл.

– Очень мило с твоей стороны. – Грейвольф шлёпнул дельфина и смотрел, как тот уплывает. – Вот ты на нас и посмотрел.

– Что нового?

– Готовим второй отряд, – сказала Делавэр. – МК6 не засёк ничего необычного, кроме утренних косаток.

– Причём дельфины засекли их раньше, чем электроника, – не без гордости заметил Грейвольф.

– Да, их сонар – это…

Эневека снова окатило водой – на сей раз торпедой вынырнул дельфин, гикнул от удовольствия и вытянул нос.

– Зря стараешься, – сказала Делавэр дельфину. – Дядя не хочет в воду. Он боится застудить себе задницу, потому что он никакой не эскимос, а только притворяется. Был бы настоящий инук, давно бы уже…

– О’кей, о’кей! – Эневек поднял руки. – Где тут ваш чёртов костюм?

Пять минут спустя он помогал Грейвольфу и Делавэр закреплять камеры и датчики на второй группе дельфинов.

– А помнишь, ты как-то спросила, не мака ли я? – вспомнил Эневек. – Почему ты так решила?

Она пожала плечами:

– Ты был такой молчаливый. Это по-индейски. Теперь-то я знаю… Кстати, – она широко улыбнулась: – У меня для тебя кое-что есть. – Она затянула ремень вокруг груди дельфина. – Я наткнулась в интернете. Думала, порадую тебя. История с твоей родины.

– Леон дико интересуется своей горячо любимой родиной, – сказал Грейвольф. – Только сдохнет, но не сознается в этом. – Он подплыл в окружении двух дельфинов. И сам в своём утолщённом костюме выглядел как морское чудовище средней величины. – Уж скорее он согласится, чтобы его считали мака.

– А тебе только того и надо, – заметил Эневек.

– Не ссорьтесь, дети! – Делавэр легла на спину и расслабилась. – Знаете ли вы, как появились киты, дельфины и тюлени? Хотите узнать?

– Кончай уже пытку.

– Ну так вот, в стародавние времена, когда люди и звери ещё были одно целое, жила-была одна девушка по имени Талилаюк.

Эневек улыбнулся. Так вот что она раскопала! В детстве он слышал эту историю во множестве вариантов, но потом забыл вместе с детством.

– У неё были красивые волосы, и многие мужчины к ней тянулись, но её сердце завоевал только собако-мужчина. Талилаюк забеременела и родила эскимосов и не-эскимосов, всех вперемешку. Но однажды, когда собако-мужчина был на охоте, к её иглу приплыл на каяке красавец, мужчина-буревестник. Он пригласил её к себе в лодку, и, как это водится, началась любовь.

– Дело житейское. – Грейвольф проверил объектив камеры. – И когда же на сцене появятся киты?

– Не всё сразу. Как-то приехал в гости отец Талилаюк, глядь – а дочери нет, только собако-мужчина воет от горя. Старик долго плавал по морю, пока не набрёл на иглу мужчины-буревестника. Увидел дочь издали, давай её понукать: мол, немедленно домой! Талилаюк послушно села к папе в лодку, и погребли они домой. Но тут море разыгралось, начался ужасный шторм! Старик понял, что это месть буревестника. Нет, думает, не хочу я тонуть из-за этой мерзавки. Давно уже имел зуб на дочь, и вот он схватил её и вышвырнул из лодки. А девушка вцепилась в борт и не отпускает. Старик вошёл в раж, схватил топор и отрубил ей передние фаланги пальцев! Они упали в воду – и что ты думаешь? Тут же превратились в нарвалов. Талилаюк не отпускает лодку, и тогда старик отрубил ей вторые фаланги. Они превратились в белух, а девчонка, мерзкая, всё ещё цепляется за жизнь. Последние фаланги в воду посыпались, из них получились тюлени. А Талилаюк никак не сдаётся, держится обрубками. Рассвирепел старик на такое непокорство, схватил весло, ткнул ей в глаз, тут она отцепилась и ушла под воду.

– Жестокий, однако, папаша.

– Но Талилаюк не погибла – ну, не до конца. Она превратилась в морскую богиню Седну и с тех пор правит всеми морскими животными. Плавает, одноглазая, вытянув свои культи, а волосы всё ещё красивые, но как их расчешешь без рук? Они все перепутаны – это значит, она сердится. А кому удастся расчесать их и заплести косу, тот укротит Седну и тому она разрешит охотиться на морских животных.

– Когда я был маленький, эту историю часто рассказывали, всякий раз по-разному, – тихо сказал Эневек.

– Тебе понравилось?

– Мне понравилось, что её рассказала ты.

Она довольно улыбнулась. Эневек спросил себя, что заставило её рыться в интернете в поисках старинной легенды. Не случайно же она на неё наткнулась. Вот это и был подарок. Свидетельство её дружбы.

Он был даже тронут.

– Глупости. – Грейвольф свистом подозвал последнего дельфина, который оставался ещё без камеры и гидрофона. – Леон – человек науки. Морской богиней его не проймёшь.

– Ох уж эта ваша затянувшаяся междоусобная свара, – покачала головой Делавэр.

– Тем более, что легенда врёт. Хотите знать, как они на самом деле появились? Суши тогда не было. И один вождь жил в подводной лачуге. Он был лодырь, никогда не вставал, всегда лежал спиной к огню, в котором сгорали какие-то кристаллы. Он жил совсем один, и звали его Чудодей. Однажды к нему ворвался его слуга и сказал, что духи и сверхъестественные существа не нашли суши, где бы им голову приклонить, и он должен соответствовать своему имени и что-нибудь для них сделать. Вместо ответа вождь поднял со дна два камня, отдал слуге и велел ему бросить их в воду. Слуга исполнил, и камни выросли, превратившись в острова Королевы Шарлотты и прочую сушу.

– Спасибо, – улыбнулся Эневек. – Наконец-то я услышал строго научное толкование.

– Это история из старого цикла «Странствия Ворона», – сказал Грейвольф. – У ноотка тоже есть похожие истории. Многое крутится вокруг моря. Либо ты происходишь из него, либо оно тебя уничтожает.

– Может, прислушаться? – сказала Делавэр. – Раз уж наука увязла на месте.

– С каких это пор ты интересуешься мифами? – удивился Эневек.

– Просто занятно.

– Ты же ещё больший эмпирик, чем я.

– Ну и что? Мифы подсказывают, как жить с природой в мире. Дело не в том, насколько это достоверно. Ты что-то берёшь – что-то и отдавай. Вот и вся правда.

Грейвольф улыбнулся и потрепал дельфина.

– Вот тогда бы мы справились с проблемой, верно, Лисия? Просто тебе надо немного поработать телом.

– Это как?

– Я случайно знаю несколько старинных обычаев из Берингова моря. Они там поступали так: перед выходом на кита гарпунщик должен был переспать с дочерью капитана, чтобы сохранить на себе её вагинальный запах. Он один способен приманить китов и укрощает их настолько, что они дают себя убить.

– До такого могли додуматься только мужчины, – сказала Делавэр.

– Мужчины, женщины, киты… – засмеялся Грейвольф. – Всё едино. Hishuk ish ts’awalk.

– О’кей, – воскликнула Делавэр. – Нырнём на морское дно, разыщем Седну и расчешем ей волосы.

Всё едино, эхом отозвалось в голове Эневека.

Как сказал ему тогда Экезак: «Наукой вам эту задачу не решить. Шаман сказал бы тебе, что вы имеете дело с духами, с духами одушевлённого мира, которые вселяются в существа. Кваллюнаак начали истреблять жизнь. Они восстановили против себя духов и морскую богиню Седну. Кто бы они ни были, эти твои существа в море, вы ничего не добьётесь войной против них. Уничтожите их – и тем самым уничтожите самих себя. Воспринимайте их как часть себя, и тогда уживётесь. Борьба за господство не ведёт к победе».

Они плавали с дельфинами, пока Росковиц и Браунинг чинили «Дипфлайт», и рассказывали друг другу легенды. Они весело плескались, постепенно теряя тепло, несмотря на костюмы.

Как им расчесать волосы морской богине?

До сих пор люди только сбрасывали на Седну токсины и атомные отходы. Нефтяные катастрофы склеили её волосы. Люди без спросу охотились на её животных и многих истребили.

Эневек замёрз, но выходить не хотелось. Что-то подсказывало ему, что этот миг счастья больше не повторится. Никогда им уже не собраться вместе так, как сейчас.

Грейвольф перепроверил крепление на шестом, последнем дельфине и удовлетворённо кивнул:

– Порядок. Выходим.

* * *

Лаборатория повышенной безопасности

– Дура я. Это ж слепой надо быть!

Оливейра смотрела на экран с увеличенной флюоресцентным микроскопом пробой. В Нанаймо она несколько раз исследовала желе, или то, что от него оставалось после того, как его вынимали из мозга китов. И те клочки, которые Эневек принёс с корпуса «Королевы барьеров», она тоже разглядывала под увеличением. Но ни разу не догадалась рассмотреть распадающуюся субстанцию как сплав одноклеточных.

Ей даже стыдно стало.

Давно пора бы знать. Но в истерии «пфистерии» все они искали только ядовитые водоросли. Даже от Роше ускользнуло, что распавшаяся субстанция вовсе не исчезла, а осталась на подложке его микроскопа – в виде одноклеточных. Внутри омаров и крабов всё было перемешано – ядовитые водоросли, желе – и морская вода.

Морская вода!

Может, Роше и разгадал бы секрет чужеродной субстанции, если бы в одной капле морской воды не умещались целые миры живых форм. Столетия подряд за рыбами, млекопитающими и ракообразными от внимания человека ускользало 99 процентов морской жизни. На самом деле в океане господствуют вовсе не акулы, не киты и не гигантские спруты, а несметные полчища микроскопических крохотулек. В одном-единственном литре воды, взятой с поверхности моря, мельтешат десятки миллиардов вирусов, миллиарды бактерий, пять миллионов одноклеточных и миллион водорослей. Даже пробы воды из безжизненных, тёмных глубин всё ещё содержат миллионы вирусов и бактерий. Разобраться в этом столпотворении было невозможно. Чем глубже наука продвигалась в космос мельчайших, тем необозримее становилось их число. Морская вода? Что это такое? Взгляд через современный флюоресцентный микроскоп говорил о том, что речь идёт скорее о жидком геле. Каждую каплю пронизывали висячие мостики переплетённых и связанных друг с другом макромолекул. В снопах прозрачных нитей, оболочек и плёнок находили свою экологическую нишу бесчисленные бактерии. Чтобы набрать два километра молекул DNS, 310 километров протеина и 5600 километров полисахарида, нужно всего-то один миллилитр морской воды. И где-то между ними прячутся, возможно, представители разумной формы жизни. Они скрываются за банальной личиной обычных микробов. Как ни причудливо выглядело желе, оно состояло вовсе не из экзотических организмов, а из самых заурядных глубоководных амёб.

Оливейра застонала.

Теперь ясно было, почему до этого не дошли ни Роше, ни она сама, ни люди, анализировавшие воду из сухого дока. Никому в голову не пришло, что глубоководные амёбы могут сплачиваться в коллективы, которые управляют китами и крабами.

– Этого не может быть, – бессильно прошептала Оливейра.

Слова её остались без отзыва под колпаком защитного костюма. Судя по всему, желе составлено из представителей одного вида амёб. Научно описанного. Вида, который встречается главным образом на глубине ниже 3000 метров, иногда чуть выше – и в невообразимых количествах.

– Идиотизм! – шипела Оливейра. – Ты провела меня, малышка. Ты перерядилась. Прикинулась амёбой. Я тебе не верю! Кто же ты, чёрт возьми, на самом деле?

* * *

ДНК

После возвращения Йохансона они вместе занялись выделением единичных клеток желе. Они непрерывно замораживали и растапливали амёб, пока не полопались их стенки. После добавления протеиназа белковые молекулы распались в цепи аминокислот. Они подмешали фенол и центрифугировали пробы – медленный и нудный процесс, – освободили раствор от белковых обломков и частичек оболочки, провели осаждение и наконец получили немного прозрачной водянистой жидкости – ключ к пониманию чужого организма.

Чистый раствор ДНК.

Следующий шаг требовал ещё больше терпения. Чтобы расшифровать ДНК, нужно было изолировать его части и размножить их. В целом виде геном не читался, поскольку был слишком сложен, и они окунулись в анализ последовательности определённых участков.

Это была громадная работа, и Рубин, конечно же, сказался больным.

– Эта сволочь, – ругалась Оливейра. – Как раз тогда, когда он действительно мог бы пригодиться. Что с ним вообще?

– Мигрень, – сказал Йохансон.

– Это утешает: мигрень штука болезненная.

Оливейра капнула пробу пипеткой в машину. Понадобятся часы, чтобы просчитать последовательность. Им пока нечего было делать, они помылись под обязательным кислотным душем и вышли наружу. Оливейра предложила сделать перекур в ангаре, пока машина считает, но у Йохансона нашлась идея получше. Он исчез в своей каюте и через пять минут вернулся с двумя стаканчиками и бутылкой бордо.

– Идёмте, – сказал он.

– Где вы её раздобыли? – удивилась Оливейра, поднимаясь за ним по пандусу.

– Такое не раздобывают, – сладко сожмурился Йохансон. – Такое привозят с собой. Я мастер провозить запрещённые вещи.

Она с интересом оглядела бутылку.

– Это хорошее вино? Я не очень разбираюсь.

– «Шато Клинэ» 90-го года. Помероль. Притягивает денежные мешки и мысли. – Йохансон высмотрел в ангаре металлический ящик у шпангоута и двинулся туда. Они сели. Вокруг не было ни души. На противоположной стороне зиял проход на платформу левого борта, открывая вид на море. Оно простиралось в сумерках полярной белой ночи, подёрнутое дымкой тумана и мороза. В ангаре было холодно, но после нескольких часов в лаборатории свежий воздух был им очень кстати. Йохансон откупорил бутылку, налил вина и легонько чокнулся с ней. Звон стаканчиков потерялся в сумрачном пространстве.

– Вкус отличный! – сказала Оливейра. Йохансон почмокал губами.

– Я прихватил пару бутылок для особых случаев, – сказал он. – А это особый случай.

– То, что мы вышли на след этой штуки?

– Вышли.

– На след Ирр?

– Ну, это вопрос. Что у нас в танке? Можно представить себе разум, состоящий из одноклеточных? Из амёб?

– Когда я смотрю на человечество, мне иногда приходит в голову мысль, а чем мы так уж отличаемся от амёб?

– Сложностью.

– Это преимущество?

– А вы думаете, нет?

Оливейра пожала плечами.

– Что я могу думать, годами не занимаясь ничем, кроме микробиологии? У меня нет, как у вас, кафедры. Я не общаюсь с молодыми студентами, редко бываю на людях и страдаю от недостатка уединения в обществе самой себя. Лабораторная крыса в человеческом облике. Может быть, я зашорена, но я всюду вижу только микроорганизмы. Мы живём в век бактерий. Свыше трёх миллиардов лет они сохраняют свою форму неизменной. Человек – явление моды, но если Солнце взорвётся, пара микробов всё равно где-нибудь останется. Истинная модель успеха – они, а не мы. Я не знаю, есть ли у человека преимущества перед бактериями, но если мы сейчас получим доказательство, что микробы обладают разумом, то мы тогда вообще окажемся в глубочайшей заднице.

Йохансон пригубил своё вино.

– Да, это было бы фатально. И что тогда скажет своим верующим христианская церковь? Окажется, что вершина Божьего творения пришлась не на седьмой день, а на пятый.

– Можно задать вам совершенно личный вопрос?

– Конечно.

– Как вы вообще со всем этим справляетесь?

– Пока есть пара бутылок редкого бордо, я не вижу особенных трудностей.

– Злость вас не охватывает?

– На кого?