Текст книги "Стая"

– Ну, говори, чего.

– Спины и плеч. Расслабляющий массаж. – Она ухмыльнулась. – Причём плата – вперёд. Пока я программирую.

Эневек был потрясён. Имела его теория какой-то смысл или нет – было уже не так важно. Главное, она себя окупала.

* * *

Рубин

К обеду все собрались в офицерской кают-компании. Состояние Йохансона между тем улучшилось. Они с Оливейра очень хорошо понимали друг друга и не особенно огорчились, когда Рубин отказался идти на обед, заявив, что не чувствует голода после мигрени.

– Пойду прогуляюсь по «крыше», – сказал он, стараясь всем своим видом вызвать сострадание.

– Смотрите, осторожнее, – улыбнулся Йохансон. – Здесь легко оступиться.

– Не беспокойтесь, – ответил Рубин. А сам подумал: знал бы ты, как я осторожен! – Буду держаться от края подальше.

– Вы нам ещё понадобитесь, Мик.

– Ещё бы, – тихо сказала Оливейра, и он услышал. Ах, так? Рубин сжал кулаки. Они тут, наверное, языки себе истрепали, перемывая ему косточки. Но он своё возьмёт. Заслугу спасения человечества запишут на его счёт. Он достаточно долго ждал, чтобы выйти из тени ЦРУ. Как только эта миссия будет позади, не останется никаких оснований прятать от мира его достижения. Когда не будут действовать больше никакие подписки о неразглашении, он сможет опубликовать всё – и получит признание.

Пока он шагал вверх по пандусу, настроение его улучшилось. На третьем уровне он свернул в боковой коридор и остановился перед узкой запертой дверью. Набрал цифровой код. Дверь открылась, и Рубин попал в следующий коридор. Дошёл до следующей двери. Набрал код и здесь, на консоли зажглась зелёная лампочка, над ней был объектив за стеклом. Рубин приблизил к нему правый глаз, объектив отсканировал узор его сетчатки и дал блокирующей системе добро. Дверь открылась. Он заглянул в просторное сумрачное помещение, полное компьютеров и мониторов, похожее на CIC. За пультами сидели военные и гражданские. Воздух вибрировал от работы аппаратуры. У большого, освещенного изнутри стола-карты стояли Пик, Вандербильт и Ли.

– Входите, – холодно сказал Пик, подняв голову. Рубин подошёл ближе и почувствовал, как его уверенность в себе уменьшилась.

– Мы очень хорошо продвинулись, – зачастил он. – Всегда на шаг впереди…

– Сядьте, – перебил его Вандербильт, указав на стул по другую сторону стола. Рубин подчинился. Те трое остались на ногах, и он оказался как перед трибуналом.

– Этот случай ночью был, конечно, очень глупый, – добавил он.

– Глупый? – Вандербильт упёрся костяшками пальцев в стол. – Вы полный идиот. В других обстоятельствах я бы выкинул вас за борт.

– Минуточку, я…

– Зачем вы его ударили?

– А что мне оставалось?

– Лучше надо было смотреть. Недотёпа! Не надо было его впускать.

– Это не моя ошибка, – возмутился Рубин. – Это ваши люди должны смотреть, кто тут шляется.

– Зачем вы открыли эту проклятую переборку?

– Потому что… ну, я думал, может, понадобится… ведь было соображение насчёт…

– Что?

– Послушайте меня внимательно, Рубин, – сказал Пик. – Переборка в ангар имеет одну-единственную функцию, и вы это знаете. Она служит для ввоза и вывоза громоздкого материала. – Его глаза сверкнули. – И почему вам понадобилось открыть непременно эту переборку?

Рубин закусил губу.

– Просто вам лень было идти в обход, вот и вся причина.

– Как вы можете так говорить?

– Могу, потому что это правда, – Ли обошла вокруг стола и села перед Рубиным на край. Она смотрела на него снисходительно, почти дружелюбно. – Вы же сказали, что идёте подышать воздухом.

Рубин осел на своём стуле. Конечно, он это сказал. И, конечно же, система наблюдения всё это записала.

– А потом вы снова вышли подышать.

– Но ведь в ангаре никого не было, – оправдывался он. – И ваши люди не сказали, что это не так.

– Охрана ничего не сказала, потому что её никто ни о чём не спросил. Это ваша обязанность – всякий раз спрашивать разрешения открыть переборку. Два раза подряд такое не происходит. Поэтому вас и не оповестили.

– Мне очень жаль, – пролепетал Рубин.

– Я должна признать, что и охрана не на высоте. Вторую прогулку Йохансона в ангар мы прозевали. При подготовке миссии мы допустили ошибку: не инсталлировали сплошную систему прослушивания. Мы, например, не знаем, о чём говорили Оливейра и Йохансон, когда устроили маленькую вечеринку на ящике. И, к сожалению, мы не слышим разговоров на пандусе и на «крыше». Но это не меняет того обстоятельства, что вы вели себя как последний дурак.

– Я обещаю, этого больше никогда…

– Вы – дырка в системе надёжности, Мик. Безмозглый дурак. И хотя я не во всём единодушна с Джеком, в данном случае я только помогу ему выкинуть вас за борт, если это повторится. Я сама лично подманю ради такого случая парочку акул и с радостью полюбуюсь, как они будут выгрызать вам потроха. Вы меня поняли? Я убью вас.

Её голубые глаза всё ещё смотрели на него дружелюбно, но Рубин догадывался, что она не поколеблется привести свои угрозы в исполнение.

Он боялся этой женщины.

– Я вижу, до вас дошло. – Ли хлопнула его по плечу и снова вернулась к остальным. – Хорошо, теперь о мерах нейтрализации. Наркотик подействовал?

– Мы впрыснули Йохансону миллилитр, – сказал Пик. – Больше – вывело бы его из строя, а в настоящий момент мы не можем себе этого позволить. Вещество работает как ластик в мозгу, оно всё стирает, но нет гарантии, что он не вспомнит.

– Как велик риск?

– Трудно сказать. Какое-нибудь слово, цвет, запах – если мозг найдёт какую-нибудь ниточку, он схватится за неё и реконструирует всю картину.

– Риск велик, – пробурчал Вандербильт. – Пока что мы не нашли такого средства, которое полностью подавляло бы воспоминания. Слишком мало знаем о способе действия мозга.

– Значит, надо за ним понаблюдать, – сказала Ли. – Как вы думаете, Мик, долго ещё Йохансон будет нам нужен?

– О, мы продвинулись сильно, – горячо воскликнул Рубин. Тут ему было чем восстановить репутацию. – Уивер и Эневек прорабатывают идею феромонного слияния. Оливейра и Йохансон тоже натолкнулись на возможность запаха. Сегодня после обеда мы будем проводить фазовый тест, чтобы получить доказательства. Если подтвердится, что слияние клеток происходит при помощи запаха, это будет хорошая перспектива.

– В случае. Если. Возможно. Могло бы. – Вандербильт запыхтел. – Когда вы получите это проклятое средство?

– Это исследовательская работа, Джек, – сказал Рубин. – Никто же не стоял над душой у Александра Флеминга и не спрашивал, когда же он, наконец, откроет пенициллин.

Вандербильт хотел возразить, но тут от пульта к ним подошла женщина и сказала:

– В CIC расшифровали сигнал.

– Scratch?

– Вроде бы. Кроув сказала Шанкару, что его расшифровали.

Ли взглянула в сторону пульта, куда поступали все картинки и разговоры из CIC. Там были видны Шанкар, Кроув и Эневек. К ним подошла Уивер.

– Значит, сейчас мы получим сообщение, – сказала Ли. – Уж разыграйте удивление, господа.

* * *

Combat Information Center

Все сгрудились вокруг Кроув и Шанкара, чтобы увидеть ответ. Уже не в форме спектрограммы, а в оптическом переложении сигнала, полученного накануне.

– Это и есть ответ? – спросила Ли.

– Хороший вопрос, – сказала Кроув.

– Что такое Scratch вообще? – спросил Грейвольф, который тоже явился в сопровождении Делавэр. – Это язык?

– Scratch, может быть, и да, но не в той форме, как он закодирован, – объяснил Шанкар. – Это как у нас с посланием из Аресибо. Ни один человек на Земле не разговаривает бинарным кодом. В принципе, это не мы послали сигнал в космос, а наши компьютеры.

– Что мы отсюда можем узнать, – сказала Кроув, – это структуру Scratch. Почему на слух она воспринимается, как звук иглы, проехавшей поперёк пластинки. Это стаккато в низкочастотном диапазоне, пригодном для того, чтобы пересечь весь океан. Низкочастотные волны преодолевают самые большие расстояния. К тому же стаккато противоестественно быстрое. Проблема с инфразвуком состоит в том, что шумы на частоте ниже ста герц мы должны во много раз ускорить, чтобы сделать их слышными. И при этом стаккато, и без того быстрое, убыстряется ещё больше. Но ключ к пониманию лежит в замедлении.

– Мы должны растянуть звук, – сказал Шанкар, – чтобы различить подробности. Вот мы его и замедлили так, что на фоне царапающего звука стала различима последовательность импульсов разной длины.

– Как азбука Морзе, – сказала Уивер.

– Примерно так это и действует.

– И как вы это изобразите? – спросила Ли. – Через спектрограммы?

– С одной стороны. Но этого мало. Чтобы не увидеть, а услышать, мы прибегли к тому же приёму, как на радарных картинках со спутников, когда картинка становится видимой через искусственное раскрашивание. В нашем случае мы заменяем каждый сигнал с сохранением его длительности и интенсивности – на частоту, которую можем слышать. Если в оригинале различные уровни частоты, то мы соответственно пересчитываем. Так мы поступили со Scratch. – Кроув набрала приказ на клавиатуре. – То, что мы приняли, звучит приблизительно так.

Звук загрохотал, как барабан под водой. Быстрая, даже чересчур быстрая, но однозначно дифференцированная последовательность импульсов разной длины и громкости.

– Звучит действительно как код, – сказал Эневек. – И что это означает?

– Мы не знаем.

– Вы не знаете? – удивился Вандербильт. – А я думал, вы его расшифровали.

– Мы не знаем, что это за язык, – терпеливо сказала Кроув, – если его произнести в нормальном виде. Мы понятия не имеем, что означают записанные за последние годы сигналы Scratch. Но это и неважно. – Она выпустила дым через ноздри. – У нас есть кое-что получше, а именно: контакт. Мёррэй, покажи им первую часть.

Шанкар кликнул компьютерную картинку. Она заполнила экран бесконечными рядами цифр. Целые колонны этих цифр были одинаковы.

– Как вы помните, мы послали им вниз пару заданий по математике, – сказал Шанкар. – Как в тестах на интеллект. Там надо было продолжить децимальные ряды, взять логарифм, вставить недостающие элементы. Мы надеялись, что они там, внизу, войдут во вкус игры и пошлют ответ, который дал бы нам понять: мы вас услышали, мы здесь, мы соображаем в математике и можем ею оперировать. – Он указал на числовые ряды: – И вот результат. С оценкой отлично. Они всё выполнили правильно.

– О боже, – прошептала Уивер.

– Это значит вот что, – сказала Кроув. – Первое: Scratch – действительно вид языка. С большой вероятностью сигналы Scratch содержат комплексную информацию. Второе – и решающее! – это доказывает, что они в состоянии так перестроить Scratch, что он обретает смысл и для нас. Это успех первой величины. Он показывает, что они ни в чём нам не уступают. Они могут не только декодировать, но и кодировать.

Некоторое время все смотрели только на колонны цифр. Царило молчание, означавшее что-то среднее между волнением и подавленностью.

– Но что именно это означает? – спросил в тишине Йохансон.

– Ясно же, – ответила Делавэр. – Что кто-то думает и отвечает.

– Да, но разве не мог этот ответ дать компьютер?

– Он прав, – сказал Эневек. – Это показывает нам, что кто-то прилежно выполнил задание на счёт. Это впечатляет, но это ещё не доказательство самосознающей, разумной жизни.

– А кто же ещё мог отправить такой ответ? – огорошенно спросил Грейвольф. – Скумбрия?

– Нет, конечно. Но подумай. То, что мы сейчас видим перед собой, – это умелое обращение с символами. Более высокий интеллект этим не докажешь. Хамелеон, примитивно говоря, проводит высокосложные вычислительные действия, когда приспосабливается к цвету окружающей среды. Но на самом деле он даже не замечает этого. Некто, не знающий, насколько хамелеон разумен, мог бы сделать вывод, что у того чёрт знает какой интеллект, если он владеет программами, подгоняющими его внешность сегодня к зелёному листку, а завтра к скале. Ему можно приписать высокую степень познания, поскольку он, так сказать, расшифровал код окружающей среды, и творческий подход, поскольку он может подогнать под него и свой собственный код.

– Итак, что же мы тогда имеем? – разочарованно спросила Делавэр.

Кроув прижмурилась в улыбке.

– Леон прав, – сказала она. – Манипулирование с символами ещё не подтверждает, что эти символы поняты. Истинная духовность и творчество дают себя знать через образное мышление и знание причинно-следственных связей реального мира. И через глубокое понимание. Вычислительная машина не знает, как обходиться с общими правилами, не владеет логикой, не ориентируется во внешнем мире и не овладевает опытом. Я думаю, Ирр понимали это, когда формулировали свой ответ. Они должны были найти нечто такое, что показало бы нам, что они способны к высокому пониманию. – Кроув показала на компьютерную картинку: – Это результаты двух заданий на вычисление. Если вы присмотритесь внимательнее, то обнаружите, что первый результат повторяется одиннадцать раз подряд, потом три раза повторяется второй результат, один раз первый результат, снова девять раз второй, и так далее. На одном месте второй результат повторяется почти тридцать тысяч раз подряд. Но почему? Посылать нам каждый результат больше одного раза имеет смысл для того, чтобы сообщение было достаточно длинным, чтобы мы его зарегистрировали. Но для чего эта, казалось бы, хаотическая последовательность?

– И тут на сцену выходит мисс Чужая, – сказал Шанкар и таинственно улыбнулся.

– Моя альтер эго Джоди Фостер, – кивнула Кроув. – Я должна признаться, что ответ пришёл мне в голову, когда я думала о фильме. Последовательность – это тоже код. Если правильно прочитать его, то получишь картинку из чёрных и белых точек – то есть, то же самое, что и мы делали в SETI.

– Надеемся, не портрет Адольфа Гитлера, – сказал Рубин.

На сей раз он вызвал общий смех. Поскольку все смотрели фильм «Контакт» с Джоди Фостер. Там Чужие посылают на Землю картинку, которую просто взяли из того, что люди в ходе технической эволюции излучали в космос, и это случайно оказалось фото Гитлера.

– Нет, – сказала Кроув. – Это не Гитлер.

Шанкар дал компьютеру задание. Цифровые колонны исчезли и уступили место графическому изображению.

– Что же это? – подался вперёд Вандербильт.

– Вы не узнаёте? – Кроув улыбнулась всем по кругу. У кого какие предположения?

– Похоже на небоскрёб, – сказал Эневек.

– Эмпайр Стейт Билдинг, – предложил Рубин.

– Чепуха, – сказал Грейвольф. – Откуда им знать Эмпайр Стейт Билдинг? Это больше похоже на ракету.

– А откуда они знают ракеты? – спросила Делавэр.

– Ими усеяно морское дно. С ядерными боеголовками, с химическим оружием…

– А что это вокруг? – спросила Оливейра. – Облака?

– Может, вода, – сказала Уивер. – Может, это предмет из глубины.

– Вода – это уже ближе, – сказала Кроув. Йохансон почесал бороду:

– Это монумент. Может быть, символ. Что-нибудь… религиозное.

– Человеческое, слишком человеческое. – Кроув, казалось, уже была полна предвкушения общего ликования. – А почему бы вам не посмотреть на эту картинку под другим углом?

Они продолжали вглядываться в неё. Ли внезапно вздрогнула:

– Можете повернуть её на 90 градусов?

Пальцы Шанкара пробежались по клавиатуре, и картинка пришла в лежачее положение.

– Я всё ещё не вижу, что бы это могло быть, – сказал Вандербильт. – Рыба? Большое животное?

Ли отрицательно покачала головой и тихонько засмеялась:

– Нет, Джек. Узор вокруг – это волны. Морские волны. Моментальный снимок, сделанный снизу. Из глубины, близкой к поверхности воды.

– Что? А эта чёрная штуковина?

– Очень просто. Это мы. Это наш корабль.

* * *

«Иеремия», у берегов Ла-Пальмы, Канары

Может, им не следовало впадать в такую эйфорию.

В течение последних шестнадцати часов пылесос работал непрерывно и выдал на-гора тонны розово-белых червей, которым такая быстрая смена места не пошла на пользу. Большинство полопались, остальные в судорогах околели, высунув вперёд рыльца с дрожащими челюстями.

Фрост с первой минуты выбежал наружу – туда, где полихеты вместе с откачанной морской водой мощным фонтаном вырывались из рукава и плюхались в натянутую сеть, через которую стекала вода. Потом их сваливали в трюм корабля, пришвартованного к «Иеремии». Фрост воодушевлённо порылся в этой массе и, перемазавшись слизью, вернулся назад, победно потрясая пригоршнями кадавров.

– Хороший червь – это мёртвый червь! – громыхал он. – Попомните мои слова! Йе-е!

Все захлопали в ладоши.

Через некоторое время муть на дне осела, и они взглянули на застывшую лаву с прожилками. Оттуда поднимались ниточки газовых пузырьков. Камеры светоострова увеличили изображение, и Борман разглядел получше, что происходит с прожилками.

– Ковры бактерий, – сказал он.

– И что это значит? – спросил Фрост.

– Трудно сказать. Пока они на поверхности, опасности нет. Я не знаю, сколько их уже внедрено внутрь осадка. Грязные серые линии, кстати, это гидрат.

– Значит, он ещё существует!

– Насколько мы видим – да. Но мы не знаем, сколько его было перед этим. Выход воздушных пузырьков держится в области нормы. Я бы с некоторой осторожностью сказал, что мы небезуспешны.

Фрост удовлетворённо кивнул:

– Пойду принесу кофе.

Затем они долгие часы следили, как пылесос очищает плато, – до ломоты в глазах. В конце концов, ван Маартен прогнал Фроста в постель. Фрост и Борман три ночи подряд почти не спали.

– Следующая очередь спать – ваша, – заметил голландец Борману.

– Я не могу. – Борман потёр глаза. – Никто лучше меня не разбирается в гидратах.

Он был действительно на исходе сил. Команда пилотов хобота сменилась за это время уже трижды. Но в скором времени ожидалось прибытие Эрвина Сьюсса из Киля, и Борман хотел его дождаться.

Между тем опустилась ночь. Помещение наполняло тихое жужжание приборов. Световой остров и хобот медленно, но стабильно продвигались к северу. По данным «Полярной звезды», черви сосредоточены лишь на этой террасе. Потребуется ещё несколько дней, чтобы очистить всё, но надежда вновь оживала. Если черви и бактерии исчезнут, подточенный гидрат, возможно, снова восстановится.

Из-за сонливости он не заметил, когда изменилась картина на мониторе.

– Там что-то блестит, – сказал он, нагнувшись вперёд. – Отодвиньте хобот.

Ван Маартен прищурился: – Где?

– Посмотрите на монитор. В этом червивом месиве что-то блеснуло. Вот, опять!

Сон как рукой сняло. Теперь и камеры светоострова показывали: что-то не в порядке. Вокруг хобота взметнулось облако взбаламученного осадка. В нём кружились тёмные комья и поднимались вверх пузырьки.

Экраны хобота затемнились. Конец хобота отшвырнуло в сторону.

– Чёрт, что это?

Из громкоговорителя послышался голос пилота:

– Мы засосали что-то крупное. Помпа нестабильна. Я не знаю, может…

– Отъезжаем! – крикнул Борман. – Прочь от склона! Вот опять, в отчаянии подумал он. Как тогда на «Солнце». Прорыв газа. Они слишком долго долбили на одном месте, и плато потеряло стабильность. Осадочные слои потревожило отсосом.

Нет, не прорыв газа. Гораздо хуже.

Хобот не успел отодвинуться. Облако вдруг словно взорвалось. Ударная волна сотрясла светоостров. Картинка взметнулась и опустилась.

– Это оползень, – крикнул пилот.

– Отключайте отсос, – Борман вскочил. – Отъезжайте. Теперь он увидел, как сверху падают крупные обломки скал. Вулканическая порода обваливалась на террасу. Где-то в облаке грязи и обломков терялся едва видимый хобот.

– Отсос отключён, – отозвался ван Маартен.

Они во все глаза смотрели за ходом оползня. Вниз обрушивалось всё больше и больше камней. Если эффект передастся почти отвесной стене вулканического конуса, то повалятся ещё более крупные куски. Вулканическая порода отличается хрупкостью. Из маленькой осыпи за несколько минут может возникнуть обвал, и в конце произойдёт то, чему они как раз хотели воспрепятствовать.

Надо успокоиться, подумал Борман. Бежать всё равно уже поздно.

Водяная гора высотой шестьсот метров…

Падение камней прекратилось.

Долгое время ничего не происходило. Они молча смотрели на монитор. Над террасой стояло мутное облако, рассеивая и отражая свет галогеновых ламп.

– Перестало, – сказал ван Маартен немного дрожащим голосом и позвонил пилотам.

– Светоостров пострадал, – сказал один из осветителей. – Выпала одна камера.

– А хобот?

– Кажется, застрял, – ответили из другого крана. – Система передаёт сигналы, но хобот не в состоянии их выполнить.

– Похоже, конец завалило камнями, – предположил другой пилот.

– Много там нападало? – тихо спросил ван Маартен.

– Пусть сперва муть осядет, – ответил Борман. – Кажется, мы проскочили на голубом глазу.

– Хорошо. Тогда подождём. – Ван Маартен говорил в микрофон. – Никаких попыток освободить хобот.

Три часа спустя облако рассеялось. Правда, не полностью, но конец хобота можно было разглядеть. Снова появился Фрост. Волосы штопорами торчали во все стороны.

– Заклинило, – констатировал ван Маартен.

– Да, – Фрост поскрёб загривок. – Но, кажется, он цел. Только как его высвободить?

– Можно послать вниз робота, – предложил Борман.

– О нет! – застонал Фрост. – Сколько же это отнимет у нас времени?! А так хорошо всё начиналось!

– Придётся поторопиться. – Борман повернулся к ван Маартену: – Как скоро мы сможем снарядить «Рэмбо»?

– Немедленно.

– Тогда вперёд. Попробуем.

«Рэмбо» недаром получил своё прозвище от фильма с Сильвестром Сталлоне. Этот робот походил на уменьшенную версию «Виктора-6000», располагал четырьмя камерами, несколькими кормовыми и боковыми излучателями для стабилизации и двумя прочными, ловкими манипуляторами. Вскоре он уже спускался вдоль конуса вулкана, связанный с «Иеремией» электрооптическим кабелем. На мониторе появился светоостров. Робот опустился на террасу и направился к зажатому хоботу. Вблизи было отчётливо видно, что моторы и камеры хобота исправны, просто его основательно заклинило.

Манипуляторы «Рэмбо» принялись за работу. Он оттаскивал обломки, пока не дошёл до косо торчащего камня, который внедрился глубоко в осадок, прижав хобот к выступу скалы. Клешни манипулятора двигались взад и вперёд, пытаясь расшатать обломок. Но он засел прочно.

– Автомат не справится, – решил Борман. – Он не может развить достаточный импульс.

– А если пилоты просто дёрнут хобот вверх? – предложил Борман.

Ван Маартен покачал головой:

– Слишком рискованно. Рукав может порваться.

Они попытали счастья, тараня камень роботом под разными углами. К полуночи стало ясно, что машине не справиться. Между тем очищенная поверхность террасы снова начала покрываться червями, прибывавшими со всех сторон из темноты.

– Это мне совсем не нравится, – рычал Борман. – Как раз сейчас, когда и так всё нестабильно. Надо думать, как высвободить рукав, иначе я не вижу ничего хорошего.

Фрост наморщил лоб. И потом сказал:

– Хорошо. Тогда я посмотрю. Причём лично.

Борман вопросительно взглянул на него.

– Ну, если «Рэмбо» не может, вниз отправлюсь я. Венец творенья, как-никак. Четыреста метров? Найдётся на борту подходящий костюмчик?

– Ты хочешь спуститься вниз? – вскричал Борман.

– А что? – Фрост потянулся, хрустнув суставами. – Чем я тебе не нравлюсь?

15 августа

«Независимость», Гренландское море

Кроув использовала ответ Ирр как повод послать в глубину второе, более сложное сообщение. Оно содержало информацию о человеческой расе, об её эволюции и культуре. Вандербильт был не очень доволен таким самораскрытием, но Кроув втолковала ему, что терять им нечего: Ирр уже и так почти выиграли войну.

– У нас только один шанс, – сказала она. – Мы должны внушить им, что заслуживаем права на существование, а для этого надо как можно больше рассказать им о нас. Может быть, они над этим просто не задумывались.

Оливейра, Йохансон и Рубин забились в лабораторию. Они пытались довести желе в танке до деления или до полной диффузии. То и дело связывались с Уивер и Эневеком. Уивер наделила своих виртуальных Ирр искусственной ДНК и встроила феромонное сигнализирующее вещество. И схема работала. Теоретически они тем самым доказывали, что одноклеточные используют для слияния запах, но в практическом эксперименте желе отказывалось от всякого сотрудничества. Существо – точнее, сумма существ, – превращалось в широкую лепёшку и оседало на дно танка.

Делавэр и Грейвольф тем временем изучали съёмки, сделанные дельфинами, но на них не было ничего особенного, кроме корпуса «Независимости», единичных рыб да других дельфинов, которые взаимно снимали друг друга. Они проводили всё время попеременно то в CIC, то на нижней палубе, где Росковиц и Браунинг всё ещё возились с ремонтом «Дипфлайта».

Ли знала, что даже лучшим людям временами грозит опасность пробуксовки мысли или её распыления, если их не вырывать из работы и не отвлекать на что-нибудь другое. Она навела справки о прогнозе погоды и удостоверилась, что до следующего утра ожидается тишь да гладь.

Она пригласила к себе Эневека, и выяснилось, что он очень мало осведомлён о кухне Крайнего Севера. Тогда она переложила ответственность на Пика, которому впервые за всю его военную карьеру пришлось хлопотать о еде.

Пик провёл несколько телефонных переговоров. Два вертолёта стартовали в сторону гренландского побережья. К вечеру он доложил Ли, что шеф-повар приглашает всех на вечеринку в 21:00. Вертолёты вернулись, неся на борту всё необходимое для устройства гренландского ужина. На взлётной палубе разместили столы, стулья и буфет, притащили музыкальный центр, а вокруг площадки установили теплоизлучатели, чтобы оттеснить холод.

На кухне царило столпотворение. Ли славилась умением осуществлять необычные идеи, причём в кратчайшие сроки. Оленина жарилась на сковородах и томилась в горшках. Настрогали мактаак – хрустящую шкурку нарвала, из тюленьего филе приготовили суп, сварили яйца гагары, напекли пресных лепёшек. Филе лосося поджарили с приправами, мороженое мясо моржа превратили в карпаччо, наготовили горы риса. Пик слепо положился на советы гренландских знатоков. И лишь одно блюдо показалось ему подозрительным: фаршированные овощами сырые кишки моржа. От него решено было отказаться.

В рубке и машинном отделении остался только дежурный персонал. В CIC тоже. Все остальные обязаны были явиться на взлётную палубу в 21:00: команда, учёные и военные. И хотя днём помещения судна казались пустынными, на палубе собралась целая толпа народу. Сто шестьдесят человек на входе получали безалкогольный коктейль, рассаживались или размещались у столиков, пока не открылся буфет, и постепенно начинали общаться.

Это была странная вечеринка – стальной высотный дом «острова» за спиной, а вокруг, насколько хватало глаз – вид пустынного моря. Туман рассеялся, собравшись на горизонте в сюрреальные облачные горы, между которыми время от времени проглядывало низко зависшее солнце. Воздух был обжигающе холодный и прозрачный, и над морем простиралось тёмно-синее небо.

Некоторое время все старательно обходили тему, которая свела их на этом судне вместе. Приятно было болтать о другом. В то же время было что-то принуждённое в этих попытках держаться так, будто они встретились здесь случайно, как на каком-нибудь вернисаже. Незадолго до полуночи, в начинающихся сумерках хрупкая ширма, отделявшая их от главной темы, рухнула. К этому времени многие перешли на «ты». Свечи на столиках, защищённые от ветра, развили мощную гравитацию. Люди собирались группами вокруг шаманов науки, ища у них утешения, которого те не могли дать.

– А если серьёзно, – сказал командир «Независимости» Бьюкенен, обращаясь к Кроув, – неужто вы действительно верите в разум одноклеточных?

– А почему нет? – спросила Кроув.

– Ну, я вас умоляю. Ведь мы говорим о разумной жизни, верно?

– Вроде бы так.

– Значит… – Бьюкенен подыскивал слова. – Я не жду, что они похожи на нас, но уж наверняка они сложнее одноклеточных. Говорят, шимпанзе очень умные, киты и дельфины тоже, но все они обладают приличными размерами и большим мозгом. Муравьи, как мы уже знаем, слишком малы, чтобы продемонстрировать настоящий интеллект. А как же это может работать у одноклеточных?

– Вы всё валите в одну кучу, капитан. По-вашему, работать может только то, что вам удобно.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Она имеет в виду, – сказал Пик, – что раз уж человеку приходится уступать своё первенство, то хотя бы достойному противнику – большому, красивому, мускулистому.

Бьюкенен ударил ладонями по столу:

– Я просто не верю, что примитивные организмы смогут соперничать с человеком в интеллекте. Ничего не выйдет! Человек – это прогрессивное существо…

– Прогрессивное? – Кроув помотала головой. – Разве эволюция – это прогресс?

Бьюкенен выглядел затравленным.

– Хорошо, давайте посмотрим, – сказала Кроув. – Эволюция – это борьба за существование, выживание сильнейшего, если придерживаться Дарвина. Она сопряжена с борьбой либо против других живых существ, либо против природных катаклизмов. Развитие идёт путём естественного отбора. Но разве это автоматически ведёт к более высокой организации? И разве более высокая организация – прогресс?

– Я не очень осведомлён в эволюции, – сказал Пик. – Мне представляется так, что большинство живых существ в ходе природной истории становятся всё крупнее и сложнее. По крайней мере, человеческая раса. На мой взгляд, это прогресс.

– Неправильно. Мы видим лишь маленький исторический отрезок, внутри которого действительно идёт эксперимент с усложнением, но кто нам скажет, что этот эксперимент не заведёт нас в эволюционный тупик? То, что мы рассматриваем себя как высшую точку природной эволюции, – это наша завышенная самооценка. Вы все знаете, как выглядит эволюционное древо – с верхушкой и побочными ветвями. Итак, Сэл, если вы представите себе такое древо, то где вы видите на нём человечество? На верхушке или в виде боковой ветви?

– Без сомнения, верхушка основного ствола.

– Так я и думала. Это соответствует человеческому образу видения. Если многие ветви семейства животных расходятся в разные стороны и одна ветвь выживает, в то время как другие отмирают, то мы склоняемся к тому, чтобы объявить выжившую ветвь основным стволом. Но почему? Только потому, что она – пока – выжила? Но вдруг мы видим лишь незначительную побочную линию, которая случайно протянула дольше остальных. Мы, люди, – единственный уцелевший побег некогда пышного эволюционного куста. Остальные побеги засохли. Мы поскрёбыши эксперимента по имени Homo. Homo australopithecus: вымер. Homo habilis: вымер. Homo sapiens neanderthalensis: вымер. Homo sapiens sapiens: пока цел. Пока что мы завоевали господство на планете, но будьте осторожны! Парвеню эволюции не должны путать господство с превосходством и долгосрочным выживанием. Мы можем исчезнуть гораздо быстрее, чем нам хотелось бы.

– Может быть, вы и правы, – сказал Пик. – Но не упускайте из виду один решающий момент. Эта выжившая ветвь – единственный вид, обладающий высокоразвитым сознанием.