Текст книги "Конец цепи"

– Поэтому я должна отгадать загадку, не зная всего вопроса?

– Ты получила так много, как тебе необходимо.

– За исключением самого контекста.

– Который не представляет интереса.

Жанин посмотрела на него.

И долго не отводила глаз.

А потом выдохнула:

– Два поезда отправляются из Лондона в Брайтон в 14.00 и в 14.20. Один двигается со скоростью сто двадцать километров в час, а другой – сто пятьдесят. На каком расстоянии друг от друга они будут находиться в три часа?

Вот и все.

Он ждал продолжения, но она закончила. И ждала сама, что в конце концов и он задаст неизбежный вопрос:

– И какая связь?

– Контекст.

Он искал ответ, но пока еще слова ему никто не давал.

– Если получаешь абстрактные величины и не знаешь, как тебе связать их между собой, тогда задача не имеет решения, поскольку тебе неизвестно, что они собой представляют, и поэтому любой школьный учебник в мире дает маленький сценарий. Все связано между собой. Решение получается из совокупности данных.

– Все так и есть, конечно. И эту совокупность мы по-прежнему не можем…

– И в таком случае… – перебила она его резким тоном, – и в таком случае, если я не знаю всех условий, как я справлюсь с моим заданием?

Он подождал мгновение. А потом сказал как бы между прочим:

– Сто двадцать умножить на один минус сто пятьдесят умноженное на сорок и деленное на шестьдесят.

Она посмотрела на него. Это получилось быстрее, чем она думала.

Так выглядела формула для решения задачи, которую она сейчас подкинула ему.

– Я не знаю, что ты хотела доказать этим, но здесь нет ничего сложного. Контекст не имеет никакого отношения к делу. Речь может идти о поездке из Лондона в Брайтон, или о полете с Земли на Луну, или, черт побери, о путешествии двух улиток по газону. Не твоя задача видеть всю совокупность данных. Мы даем тебе правильные детали, и ты должна помочь нам с ними. При всем уважении. – Он посмотрел на нее почти с жалостью. – Двадцать, – сказал он. – Ответ двадцать.

Жанин покачала головой. И это глубоко разочаровало его, он не хотел ставить ее на место, но ничего не поделаешь. Она сама вынудила его.

– Не твое дело знать о поезде или о расстоянии. Не нужно размышлять о том, над чем ты работаешь. Твоя работа – смотреть на тексты, которые мы тебе даем, переводить их каждый в отдельности и сообщать нам результат.

Он развел руки в стороны. Не так ли? Тебе понятно? Мы договорились?

Конечно, ответила она, пожав плечами. Тогда им почти больше не о чем было разговаривать.

– Я полагаю, это означает, что тебе больше ничего не надо именно сейчас.

– Ну почему же, – сказала она. – Я хочу поговорить с Вильямом Сандбергом.

Он посмотрел на нее.

Видел, что Жанин ожидает услышать отрицательный ответ.

– Как ты будешь использовать свой ключ, твое дело.

Ее реакция не заставила себя долго ждать. Она попыталась встретиться с ним взглядом, не знала, как ей истолковать его слова. Было ли это шуткой? Но он просто поднялся, направился в сторону тяжелой деревянной двери.

Жанин посмотрела на него.

– Дело в том… – сказала она за его спиной.

Он успел взяться за ручку, уже собирался выйти в коридор.

Повернулся.

– Дело в том, что ответ ноль.

О чем она говорила?

– От Лондона до Брайтона девяносто километров. В три часа оба поезда уже прибыли на место, уборщики ходят по вагонам и опустошают корзины для бумаг, а пассажиры находятся на пути в свои отели. Расстояние – ноль.

Жанин сделала паузу. Не сводила с него глаз. Явно довольная собой.

– Так вот получается. Если не учитывать полных данных. Если просто смотреть на детали и не принимать в расчет то, как все выглядит вокруг. Тогда попадаешь впросак. Каким бы умным ты себя ни считал.

Родригес стоял неподвижно прямо напротив нее.

– При всем уважении.

Она не отвела взгляд в сторону. Даже будучи их пленницей, не собиралась уступать. Пусть не думают, что они умнее. Она находилась здесь, поскольку они не имели ее знаний, и, если отсутствовали возможности делать что-то другое, она могла напоминать им о своем преимуществе с равными промежутками. Это было ее единственное оружие против них. И она собиралась использовать его как можно чаще.

Родригес ничего не сказал.

Секунда. Две секунды.

Когда он наконец отвел глаза, на его губах играла улыбка.

– Сандберг в капелле, – сказал он. – Мне почему-то кажется, что нет необходимости показывать тебе, где она находится.

Дыхание Нейзена было достаточно шумным, чтобы заглушить гул стоявшего перед ним ксерокса – жужжание, когда каретка со сканером двигалась вдоль стеклянной поверхности и сантиметр за сантиметром освещала послание, прижатое к ней пластмассовой крышкой.

Его руки дрожали, и вовсе не от кофе. Он по-прежнему стоял нетронутый на его письменном столе, и, надо надеяться, ван Дийк все еще сидел там. Сейчас Нейзену требовалось сделать массу дел, и ему меньше всего нужен был обеспокоенный родственник, ходивший за ним по пятам и действовавший на нервы.

Она прислала письмо.

Молодой человек рассказал это с искорками возбуждения в усталых глазах, и душа Нейзена наполнилась состраданием. Он знал, что ему надо сказать. Уже примерил на лицо свою самую участливую мину и приготовился, склонив голову набок, произнести монолог, ранее множество раз использованный им в подобной ситуации.

– Мир полон больных людей, – начал он. – О чем мы все прекрасно осведомлены, это ни для кого не является сюрпризом, но о масштабе…

Здесь ему следовало сделать ударение.

– … О масштабе проблемы большинство не догадывается. Я сам находился в неведении, пока не пришел на эту работу.

Он намеревался поведать, как много раз за свою карьеру ему приходилось разрушать ожидания близких и причинять им дополнительную боль из-за какого-то сумасшедшего, просто прочитавшего об их случае в газете и воспылавшего желанием поделиться плодами своего воображения, например, в виде придуманных свидетельских показаний, или, еще хуже, лично выступить в роли разыскиваемого лица.

Именно это он собирался сказать, а потом со вздохом констатировать, что данный случай из той же серии, но, посмотрев на желтый конверт, который Альберт ван Дийк протянул ему, сразу понял, что здесь ни о чем подобном нет и речи.

И сначала он обратил внимание, что письмо прошло через франкировальную машину. И что сбоку от жирных цифр, сообщавших цену и дату отправления, красовалось название местности. Берн, значилось там. Простыми тонкими буквами.

Нейзен принял послание, открыл конверт, достал два листа бумаги: один полностью исписанный с двух сторон, а второй – только с одной.

Убористый женский почерк. И Альберт кивнул ему – читай.

Он сделал это. Один раз. Потом еще один.

Альберт ничего не говорил. Просто ждал.

И Нейзен прочитал снова. В третий раз. Сейчас более тщательно.

– Я не понимаю, – сказал он потом.

Альберт был готов к этому. Сам сначала побывал в той же ситуации. Стоял перед входом в свое здание на территории университета, читал письмо раз за разом и не мог ничего понять.

Вне всякого сомнения, его написала именно она. Никто другой не мог в качестве адресата указать Эмануэля Сфинкса. И это были ее аккуратные буквы, похожие на те, которые он обычно находил на разноцветных листочках бумаги, засунутых в самые неожиданные места. Нередко с язвительным и крайне неожиданным содержанием и чаще всего в его конспектах лекций, в результате чего он стоял и глупо улыбался перед полной аудиторией и чувствовал себя именно так по-идиотски, как, по его мнению, она и хотела. И все письмо состояло из напоминаний о событиях, произошедших с ними обоими, тайных местах, где они бывали, и вещах, которые они видели, вроде пищевого отравления, полученного ими из-за вяленой свинины, купленной в магазинчике за углом. Она еще пахла чертовски странно, но, по словам старика, продавшего ее им, точно в соответствии с рецептом.

Вот в принципе и все. Однако ничего о том, где она находится, как ему найти ее, чем она занимается. Только как она безгранично скучает по нему. И потом перечисление того, что они делали вместе. Три страницы аккуратным почерком Жанин, единственное письмо после семи месяцев молчания. И оно не содержало ничего, помимо старых воспоминаний.

В конце концов его осенило.

– Это же, черт возьми, по-детски просто, – сказал он Нейзену.

Нейзен прищурился. Прочитал все снова. Его уже стало раздражать, что он ничего не понял, особенно если сейчас все было так элементарно, как утверждал парень.

Альберт стоял в университетском парке, читал снова и снова, прежде чем задал себе правильный вопрос. Зачем все перечисления? Места, и предметы, и еда, и вещи, и внезапно до него дошло, и ему захотелось просто обнять ее, но ведь он не мог этого сделать.

Лекционный зал. Тот день. Их день.

Они сидели там, придумывали имена и сокращения, хихикали и вели себя как дети, и тогда на свет появился Эмануэль Сфинкс, ставший частью их самих.

Но сокращения… Абсурдные сокращения то одного, то другого понятия, которые выдавал мужчина, стоявший перед ними на подиуме. Она хотела, чтобы он вспомнил их, и именно поэтому расставила слова таким образом, и он сел на каменную лестницу университетского здания, прочитал письмо снова, и оно предстало перед ним в новом свете, и он полюбил Жанин еще больше.

Все оказалось достаточно просто, чтобы он смог просчитать. Но одновременно настолько хорошо спрятано, что никто ни о чем не догадался бы, попади послание в чужие руки.

– Я сдаюсь, – признался Нейзен.

– Возьми все существительные. Все имена, места, вещи. Первые буквы.

– Ты шутишь.

Альберт пожал плечами. И Нейзен прочитал снова. И на какое-то мгновение у него создалось ощущение, что все его стопятидесятикилограммовое тело как бы опустело изнутри, словно кто-то открыл его, как шкаф, и поменял содержимое на холодный воздух.

В качестве шифра все это было примитивно.

Но он не заметил его.

В отличие от Альберта, а значит, все получилось именно так, как она задумала.

Он прошелся по первой странице пару раз с целью понять, где ему разграничить слова и предложения. Они оказались не длинными. Но очень содержательными.

– Что… я… вижу, – сказал он наконец.

Альберт кивнул. Продолжай.

– Замок. Альпийское озеро. Высокие горы. Никакого снега.

Именно это получилось, если правильно прочитать первую страницу. И Нейзен посмотрел на Альберта. В информативном плане подобное сообщение давало не особенно много.

– Это может быть где угодно, – сказал он.

Альберт покачал головой:

– Таких мест хватает. Но уж точно не через край.

Нейзен кивнул, но ничего не ответил. Молодой человек одновременно был прав и ошибался. Возможно, существовали сотни и сотни замков, которые находились у альпийских озер, и даже если проверить погодные условия, какие из всех гор в их окрестностях еще не лежали под снегом, то их получилось бы слишком много, чтобы дать какое-то четкое направление для начала поисков.

Альберт знал это тоже, но кивком предложил продолжать.

– Есть еще две страницы.

Нейзен перевернул лист, пробежал глазами по тексту, задерживался на всех существительных на этой стороне листа тоже. Его палец скользил по бумаге в качестве вспомогательного средства и периодически останавливался, он не хотел делать пометок, во всяком случае в оригинале, и это немного тормозило дело, но он слишком увлекся поиском тайного смысла, чтобы сходить в другую комнату и сделать копию.

– Имена… я… слышала, – сказал он наконец.

Альберт кивнул снова.

– Коннорс. Франкен. Дженифер Уоткинс.

– Мы должны попытаться отыскать их, – предложил Альберт. – Коннорс, Франкен, Дженифер Уоткинс. Пожалуй, они есть в регистре преступников или фирм, я не знаю. Это твоя работа. Но нужно попытаться, не так ли?

– Вне всякого сомнения, – согласился Нейзен.

И Альберт кивнул – спасибо. Ждал, в то время как инспектор перевернул лист снова.

На время воцарила тишина.

На третьей странице содержание получилось странным.

– Это… я… знаю, – произнес Нейзен наконец.

Альберт кивнул.

И Нейзен прочитал. Снова. Еще раз.

Альберт ничего не сказал. Ждал. Догадался, о чем думал Нейзен. Он мог только согласиться: это выглядело чистым безумием. Такие слова невозможно было представить в письме от того, кого знаешь, нет, любишь и кому следовало находиться дома в такое время, возможно, еще в кровати, пожалуй, не собираясь вставать, хотя ей уже звонили бы и напоминали, который час. Во всяком случае, при прежнем порядке вещей, но сейчас все обстояло несколько иначе, и, даже если кому-то это казалось невероятным, все так и было на самом деле.

Нейзен откашлялся. Прочитал медленно.

– Шифр в клинописи.

А потом:

– ДНК.

И:

– Смертельный вирус.

Затем замолчал.

Сложил последние буквы вместе еще раз.

Альберт уже знал, что там было, в его глазах блестели слезы, когда Нейзен поднял взгляд на него.

И прочитал последние слова:

– Найди меня.

* * *

У Нейзена имелись четкие инструкции, как действовать в подобных ситуациях, и он выполнил их до последней запятой.

А сейчас стоял перед ксероксом и ждал, когда машина извергнет пахнущий озоном экземпляр письма.

Он был профи. За все годы работы ему приходилось расследовать множество исчезновений, и сейчас он пытался убедить себя, что данный случай ничем не отличался от других, что у него нет ни единой причины особенно беспокоиться, или суетиться, или заражаться энтузиазмом ван Дийка.

Ведь кому, как не ему, настоящему специалисту, лучше знать, как обстоит дело.

Он наклонился вперед, подставил руки под подбородок, и на какое-то мгновение его короткие пальцы повисли там, где следовало находиться шее, если бы его голова не являлась продолжением тела. И пусть он знал, что это не самая подходящая поза, на подобное ему сейчас было глубоко наплевать.

Его больше волновало другое. Все, сказанное им пока, было чистой правдой.

Но теперь ему предстояло солгать, и это его нисколько не радовало.

– Я постараюсь сделать все возможное, чтобы найти ее, – уверил он и посмотрел на своего собеседника наполненными сочувствием глазами, пожалуй единственно способными добавить доверия к его словам, тогда как все бесформенное тело инспектора скорее несло печать обреченности и вряд ли свидетельствовало о его желании с удвоенной энергией взяться за выполнение обещания.

Возможно, поэтому он энергично кивнул, чтобы подчеркнуть сказанное.

А потом отклонился назад, готовый подняться с письмом и конвертом в руке.

– Я сразу вернусь, – сказал он. – Мне надо сделать копию.

И сейчас он стоял здесь.

Тяжело дышал.

Черт бы побрал его тело! Черт бы побрал кондиционер, черт бы побрал штатного полицейского врача, который оказался прав, но, прежде всего, черт бы побрал Жанин Шарлотту Хейнс и идиотов, не помешавших ей отправить послание!

Теперь ему предстояло сделать кучу всякого.

И он в душе надеялся, что Альберт ван Дийк понятия не имеет, о каких, собственно, мерах пойдет речь. Иначе его могла ожидать масса проблем уже со следующим шагом.

20

Лео пятнадцать минут решал, что ему надеть, и, выйдя на улицу, сразу пожалел о своем выборе.

Пиджак. Он напялил его. А сейчас у него возникло желание треснуть себя по башке чем-нибудь твердым.

Ему было двадцать четыре года, и он никогда не носил ничего, кроме кепки, футболки и потертых джинсов, и не собирался изменять своему стилю, поэтому у него не нашлось ничего из необходимого, когда приспичило.

И сейчас он надел пиджак и ненавидел себя. Она могла предположить, что это ради нее. Даже если она ничего не скажет по этому поводу, данная мысль могла засесть в его голове, никак не прибавляя ему уверенности. Такси уже появилось из-за угла вдалеке на Бондегатан, и, вероятно, она успела заметить его. В любом случае сейчас он уже не мог подняться к себе и переодеться.

Только перевалило за пять утра, когда Кристина Сандберг позвонила ему на мобильный, – судя по бодрому голосу, она давно встала или не ложилась вообще – и сообщила, что заберет его без десяти шесть, перечислила, какие вещи он должен взять с собой, и положила трубку.

Лео выскочил из кровати и устремился в душ и, только намылив голову, по-настоящему понял, что проснулся и, кроме того, спешит.

И естественно, он оделся на тот же манер, что и вчера. Правда, выбрал новые джинсы и футболку с длинными рукавами без рисунка, а затем вдруг откуда-то вынырнул этот вопрос и все испортил. Как одеваются журналисты, когда они едут в заграничную командировку?

И тогда он вспомнил о пиджаке.

Сомневался, конечно, а настоящий ли он журналист? Но потом сказал себе: если сам не станет считать себя таковым, то точно никогда им не будет, в результате изменил своему стилю и теперь чувствовал себя идиотом.

Такси остановилось перед ним. И дверца открылась как по мановению волшебной палочки, поскольку Кристина дотянулась до ручки с его стороны и открыла ее ему. И он сразу встретился с ней взглядом. Поторопись, говорили ее глаза. Он сел рядом, машина повернула на Фолкунгагатан и взяла курс на север.

А потом они неслись по пустынным улицам, где двигались только другие автомобили-такси да тысячи зерен первого снега вихрем проносились мимо фонарей уличного освещения, чтобы опять исчезнуть в темноте.

Звук шин по холодному асфальту. Работающих «дворников». Мотора.

– Ты нашла его? – спросил он.

Кристина покачала головой;

– Я оставила сообщение его помощнику. И сделаю это снова перед отлетом.

– То есть ты не знаешь. Там он. Или нет.

Она закрыла глаза. У нее разболелась голова, когда она пришла домой с работы. И ситуация нисколько не улучшилась после часа сна на диване. Да еще сидевший рядом с ней практикант критиковал ее решение. Плюс ей вдобавок приходилось вслушиваться в его предложения, чтобы понять это.

– Я знаю лишь то, что время работает против нас, – сказала она. – Твоя голландская студентка исчезла уже более полугода назад.

Лео посмотрел на Кристину. «Твоя голландская студентка». О чем речь? Она отдавала ему долг уважения, поскольку он нашел ее, или пыталась снять с себя часть ответственности?

– Я не хочу, чтобы Вильяму пришлось ждать слишком долго.

Больше она ничего не сказала. Таращилась на улицу сквозь стекло. Слушала шум мотора, когда такси повернуло на мост. Смотрела, как огни Стокгольма отражаются в Риддарфьердене, еще не покрытом льдом.

– Могу я сказать кое-что? – спросил Лео.

Кристина посмотрела на него. «Как будто я могу остановить тебя», – читалось в ее взгляде.

– Ты же делаешь это не ради новости. А из-за него.

Это получилось у него на удивление прямо и без бормотания себе под нос в попытке подобрать слова, и Кристина уставилась на него. На смену головной боли пришло раздражение. По поводу его мнения относительно ее решения, старалась она убедить себе, а не из-за того, что ее волнение не укрылось от него.

– Мы – журналисты, – сказала она. – Журналисты копают. Для нас, как для профессионалов, просто непростительно проходить мимо таких вещей.

Ага, сказали глаза Лео. Улыбка, которой он одарил Кристину, оказалась слишком взрослой, слишком осознанной и чересчур широкой, чтобы она почувствовала себя неуютно.

– Зато, я думаю, от профессионала никто не требует надевать его. Особенно когда нас ждет встреча с человеком, у которого никого не было последние шесть месяцев.

Она знала, куда он метит. Но все равно отследила его взгляд.

Направленный на ее колени, на левую руку, покоившуюся там.

И обручальное кольцо.

Да, она надела его.

И да, чертов парнишка, пожалуй, был прав.

Но наверное, она сама могла решать, не спрашивая его?

– Факультет журналистики, первый курс, – сказала она. – Мой самый первый преподаватель произнес тогда одну фразу. И я запомнила ее навсегда.

Лео не ответил ничего. Но знал, что она не преминет воспользоваться случаем и поддеть его и что ему это нравится. И что он всегда оставит последнее слово за ней.

– Если можешь сказать что-то важное, напиши о нем.

И после паузы:

– И не болтай слишком много.

Она отвела взгляд в сторону, спрятала левую руку под сумочку подальше от его глаз и не произнесла больше ни слова за весь остаток пути до аэропорта Арланда.

Лео отвернулся к боковому стеклу и изучал дорожные знаки, мимо которых они проезжали. Улыбался, но старался, чтобы Кристина не увидела этого. Она была язвительной дамочкой. И он находил это ужасно забавным.

На другой стороне заднего сиденья Кристина Сандберг занималась тем же самым.

Она улыбалась.

Лео обещал стать отличным журналистом.

И она была очень довольна тем, что взяла его с собой в Амстердам.

Далеко впереди в капелле сидел Вильям Сандберг и выглядел так, словно ждал ее.

Солнце переместилось, освещало сейчас большую часть скамеек, и Вильям оказался в центре разноцветного светового поля.

Пожалуй, сама комната заставила ее остановиться.

Возможно, причиной стало ощущение, что она находится в той части замка, где еще несколько дней назад ей приходилось ходить тайком, осторожно и по ночам.

В любом случае Жанин замерла как вкопанная, только переступив порог, не в силах произнести ни слова, хотя ей, собственно, не хотелось ничего иного, кроме как говорить без умолку и рассказать то, о чем она знала, и сравнить с тем, что выяснил он.

И прежде всего, она жаждала обсудить, почему они оказались здесь. Или еще лучше, как им выбраться отсюда.

Она подошла к Вильяму, села с другой стороны от прохода на самый край скамейки и повернулась к нему.

– По их словам, ты чувствуешь себя хорошо, – констатировал он.

– В таком случае, – сказала Жанин, – кто я такая, чтобы возражать?

Вильям одарил ее неким подобием улыбки в ответ. Выглядел усталым, хотя она в данном плане, наверное, не сильно отличалась от него. Потом снова воцарилась тишина.

– Нам надо объединиться, – решила она.

Она хотела поторопить его, но старалась сделать это мягко. Где-то, на каком-то из всех этажей над ними, у Вильяма имелась своя комната. И там, если все обстояло, как она надеялась, пожалуй, могли находиться ответы на вопросы, роившиеся в ее голове.

– Что они рассказали тебе? – спросил он.

– А нам не помешают?

Он пожал плечами. Его мучили те же мысли.

На мгновение он задержал дыхание и приготовился говорить, но вместо этого прижался спиной к скамейке, посмотрел через плечо в сторону выхода.

Словно все еще не чувствовал себя в безопасности. Как будто ему не верилось, что он может сидеть с Жанин и разговаривать открыто. И он ждал, что в любой момент большая дверь откроется снова, внутрь ворвутся охранники с оружием наготове, заберут их отсюда, запрут по отдельности и начнут допрашивать на предмет того, о чем они разговаривали друг с другом.

Но этого не случилось. Ничего не произошло вообще.

Их окружала все та же тишина, так же ярко светило солнце, раскрашивая все вокруг в разные цвета, и никто из них не знал, с чего им начинать.

– AGCT, – сказал Вильям наконец.

И к своему удивлению, обнаружил улыбку на ее лице.

– Я боялась, что ты не увидел.

– Как давно ты знала?

Она покачала головой. О чем знала? Что, собственно, она знала?

Какие бы разговоры ни велись с ней начиная с самого первого дня, все сводилось к тому, чтобы позволить ей узнать как можно меньше.

– Ты же шумеролог? – спросил Вильям. Это был не вопрос, он прекрасно знал, кто она, но с чего-то требовалось начинать, и почему бы не отсюда.

И Жанин кивнула. В качестве исходного пункта это ее вполне устроило. Она быстро прикинула все в уме, хотела успеть дать ему самое необходимое, не углубляясь в детали.

И начала сначала. С подробностей, которые упустила во время их двенадцатиминутной встречи на террасе.

Она проснулась в фантастической кровати, точно как Вильям. Ее привели в огромный зал, коротко посвятили в курс дела, продемонстрировали шифры, клинопись, и все в спешке, и спасибо на сегодня. А потом они показали ей ее рабочую комнату, и там она обнаружила свои собственные вещи, ждавшие ее. Книги, и публикации, и компьютер со всем атрибутами, и необходимую литературу, почти в том же порядке, как все располагалось у нее дома на письменном столе, но сейчас она находилась здесь, и никто не хотел говорить почему.

Для начала они давали ей короткие тексты.

Отдельные строчки с клинописью и заданием разобраться с ними, перевести и сообщить результат.

Нельзя отрицать, что в научном плане работа приносила ей огромное удовольствие.

Тексты оказались старше тех, какие она когда-либо видела. Со знаками и символами, абсолютно неведомыми ей, и сначала она предположила, что столкнулась с неизвестным диалектом или языковым ответвлением, обнаруженным только сейчас. И для всех других ученых подобное стало бы прорывом в науке, о котором раструбили бы по всему миру.

Но никто не хотел кричать об этом здесь.

И это выглядело непонятно. Нет, даже задевало за живое. И чем больше она работала, тем больше понимала, насколько фантастические и новые материалы перед ней, и тем более ее возмущало, что за пределами толстых стен замка никто не знает о них.

Речь вовсе не шла о какой-то неизвестной ветви.

Или некоем модернизированном варианте шумерского языка.

Наоборот.

Это была первая стадия. Полученные ею тексты оказались старше любого из тех, какие до сих пор находили, а неизвестные знаки являлись прототипами, ранними версиями компонентов, которые, изменившись с годами, составили самые старые известные науке письмена.

Судя по всему, кто-то нашел совершенно неведомую цивилизацию.

Более древнюю, чем любая другая. Предшествовавшую всем остальным, известным историкам.

И Жанин пребывала на вершине блаженства от такой работы, но, когда спрашивала где, как и почему, все серьезные мужчины вокруг нее отказывались отвечать.

Вильям слушал. И когда пришла его очередь сказать что-то, он сделал это.

– В твое задание входило рассказывать, что там стояло?

Жанин кивнула. Но довольно своеобразно. Вроде бы «да», но скорее «нет».

– Я тоже так думала сначала.

Вильям ждал продолжения.

– Они изо всех сил старались, чтобы я не поняла, в чем состоит мое задание. Тексты, которые они мне давали, были всего лишь небольшими частями чего-то значительно большего. Я получала их в хаотичном порядке, не все сразу, а время от времени, новые тексты с равными промежутками, без взаимосвязи. Среди них встречались и ненастоящие.

Он мгновенно среагировал:

– Ненастоящие?

– Да, – подтвердила она. – Фальшивые.

Жанин пожала плечами, а на ее лице проявилось некое подобие улыбки.

– Я так долго работала с этим, что вижу, когда кто-то пытается выражаться на языке, который не является для него родным. Подобное не более странно, чем слышать акцент. Ты из Швеции, Франкен – бельгиец, Коннорс – бритт. И кое-какие из текстов были написаны кем-то, живущим сейчас.

– Современный профессор Хиггинс, – улыбнулся Вильям.

Жанин посмотрела на него. Не поняла, что он имел в виду.

И Вильям покачал головой – черт с ним, продолжай.

– Я поругалась с ними из-за этого.

– И что произошло?

– С того момента изменились мои рабочие задания. Теперь они давали мне короткие фразы на английском, выражения, поговорки и откровенную белиберду и просили перевести их в другом направлении, в шумерскую письменность. Большинство из них были просто всяким вздором. Но часть… – она сделала паузу, – часть имела точно такое же значение, как и тексты, которые я расколола.

Вильям посмотрел на нее. Сразу же понял, что это означало.

– Словно кто-то пытался переводить их раньше, – сказал он. – Но кого-то не удовлетворил результат.

Теперь пришла ее очередь посмотреть на него. Он попал в точку. Именно так все обстояло. Ее просто удивило, что он пришел к этому выводу так быстро.

Он прочитал ее мысли, объяснил:

– Та же ситуация, как и у меня. Моя задача состоит в том, чтобы найти ключ к шифру. Поскольку делавшие это до меня не преуспели.

– Не преуспели с чем? – спросила Жанин.

Он опередил события. Ответил спокойно:

– Написать ответ.

Больше ничего сказал. И она посмотрела на него. Медленно покачала головой.

Словно он не понял, упустил что-то.

– Ответ на что? – спросила она.

Вильям сидел молча какое-то время.

Правда состояла в том, что он не знал. И это беспокоило его. Ведь даже если все сходилось, все равно получалась какая-то ерунда. Как, черт возьми, отвечают на текст в ДНК? На сообщение, если не знают, кто его написал?

О чем-то они по-прежнему не рассказали, и в этом он не сомневался сейчас. И с каждым новым вопросом, который задавал себе, его уверенность крепла.

Он начал по второму кругу.

– AGCT, – спросил он. – Как много ты знаешь?

– Только то, что мне удалось узнать от Дженифер Уоткинс. Нет, неправильно. Это я поняла. Что тексты хранились в генетическом коде. Что где-то есть вирус…

Жанин прервалась. Не знала точно, где проходит грань, за которой кончались знания и на смену им приходили догадки и размышления, и продолжила медленнее сейчас, как бы прислушиваясь к собственным словам, когда произносила их:

– … неслыханно заразный, и он, возможно, хотя этого я не знаю наверняка, возможно, содержит шифры, которые надо использовать… для чего? Я могу только догадываться. Это все, что мне известно.

Беспокойство в ее глазах удивило Вильяма.

– Я даже не знаю, что это за люди, на кого мы работаем. Помогаем ли мы им в чем-то хорошем? Или наоборот?

Это стало сюрпризом для него, он считал, что Жанин знает больше.

На самом деле она знала не более, чем он сам до вчерашнего вечера.

И внезапно он решил, что ему надо рассказать о том, чем Коннорс поделился с ним. Разрушить картинку мира, существовавшую для Жанин, и дать ей новую. Пусть она задастся теми же вопросами, на которые он не мог найти ответа, эхом отдававшимися в его голове и заставившими его бодрствовать большую часть ночи.

Это была его цель, и ему требовалось выполнить ее сейчас.

Он сделал глубокий вдох.

Посмотрел ей в глаза.

А потом извинился за то, что ей предстояло узнать.

Жанин восприняла его сообщение с гораздо большим спокойствием, чем он сам днем ранее. Она сидела на скамейке, глядя ему прямо в глаза, словно он мог видеть ее мысли, наблюдать, как они кружились в бесконечном водовороте и аккуратно укладывались по порядку, подобно ящикам на складе, и как она ждала, пока они приобретут для нее четкие очертания, старалась побороть эмоции и панику и все такое, через что Вильям сам уже прошел.

Время от времени она задавала вопросы. Порой он мог ответить, порой даже понятия не имел, о чем речь.

– Вот и все, что мне известно, – наконец сказал он. – И это лучшее из того, что я знаю. Но я не уверен, правда ли все это. Я знаю лишь то, что они рассказали мне. И с одной стороны, вроде все сходится. Но с другой… – Он пожал плечами.

С другой стороны, чего-то не хватало.

И теперь они снова сидели молча, и это продолжалось уже не одну минуту.

Когда Жанин наконец нарушила тишину, то заговорила она спокойным деловым тоном.

– Стена Дженифер Уоткинс, – сказала она. – Ты знаешь, где она находится?