Текст книги "Конец цепи"

– Я полагаю, это моя стена сейчас.

Она кивнула. Снова встретилась с ним взглядом:

– Мне надо взглянуть на нее.

21

Что-то в автомобиле, стоявшем перед входом в многоквартирный дом, заставило Альберта ван Дийка резко остановиться на другой стороне улицы.

Его качало от усталости. Он просидел на офисном стуле почти сутки, но был слишком возбужден и занят своими мыслями, чтобы почувствовать, как тело буквально молило о сне, а потом наконец прибыл инспектор Нейзен, и сейчас, когда он смог все рассказать, последние силы, казалось, оставили его.

Он старался не заснуть на ходу и мечтал только о том, чтобы поесть и упасть в кровать, неясно, в каком порядке проделав все это, возможно, одновременно.

И все равно обратил внимание на эту машину.

Наверное, из-за того, что она стояла прямо напротив его подъезда. А там ведь нельзя парковаться, о чем он знал наверняка, сам получил штрафную квитанцию за арендованный грузовик, когда въезжал сюда, и уже тогда решил не обзаводиться автомобилем, пока живет и работает в городе, и до сих пор не пожалел об этом.

Пожалуй, именно поэтому.

Или, возможно, сыграло роль то, как эта машина выглядела.

Черная «ауди». Кто в его доме мог ездить на черной «ауди» или к кому прикатили на таком лимузине, причем столь важные гости, что они остановились прямо перед входом, пусть на краю тротуара красовалась желтая полоса, запрещавшая парковку, а места для стоянки находились только через несколько кварталов?

Альберт ван Дийк колебался.

Светофор уже переключился на зеленый, и вокруг него другие люди устремились через улицу в обоих направлениях, то заслоняя от него черную «ауди», то снова позволяя ему видеть ее у своего дома.

А он все стоял. Дождался, пока загорелся красный.

Потом вытащил из кармана мобильный телефон, сделал вид, что перелистывает старые сообщения, и стал искать табличку с названием улицы, словно не имел понятия о том, где находится, и ему требовалось оставаться на месте, пусть машины, недавно ожидавшие зеленый, уже проехали, а пешеходы вокруг него заспешили через дорогу, нарушая правила.

Ага, якобы сказал он, посмотрев на табличку за своей спиной. Марникстраат. Ага. Номер сто двадцать пять.

Он разыгрывал свой маленький спектакль и незаметно поглядывал на черный автомобиль, одновременно пытаясь понять, что не понравилось ему в нем. На вид вроде ничего странного. Ну, большой, возможно, дипломатической модели, но у него отсутствовали дипномера, и стекла не были тонированными.

Зато одно переднее колесо стояло наполовину на тротуаре, на бордюре, наискось, словно машину припарковали и бросили второпях. Кто мог так спешить, что не проехал еще каких-то пятьдесят метров, чтобы встать там, где закон находился бы на его стороне? Когда на часах еще одиннадцать утра?

Сейчас пешеходный переход перед ним был полон народа снова, и он в душе надеялся, что никто из его соседей не увидит его там, где он стоял. Возможно, они сразу же пришли бы к выводу, что он потерял представление о реальности. Тогда кто-то мог бы додумать подойти к нему и осторожно заговорить, как общаются с человеком, который совсем не в себе: «Вы живете там, через дорогу, уважаемый. Узнаете тот красивый каменный дом? С белыми окнами? Может, вам помочь перейти через дорогу?»

Но никто не остановился, никто не заметил его и не попытался помочь ему с переходом, и он уже стал убеждать себя, что напридумывал лишнего, и собрался пересечь улицу, когда обратил внимание на четверых мужчин.

Один из них стоял с внутренней стороны застекленной двери в подъезд его дома.

Другой у водосточной трубы, обозначавшей границу следующего корпуса, прислонившись к стене и с мобильным телефоном в руке, и еще двое каждый на своем углу улицы, там, где квартал заканчивался и узкий переулок продолжался нагромождением домов, улиц и каналов.

Словно с целью помешать кому-то сбежать, подумал он. Кому? Ему?

Все четверо были в галстуках, костюмах и пальто, пожалуй, слишком тонких для такой погоды, тем более если человек знал, что ему придется провести весь день на улице. И возможно, среднего возраста, по крайней мере, старше его самого, но этого он не мог сказать точно. Не видел ведь их лиц с такого расстояния и не хотел стоять и щуриться на них, боясь, что они почувствуют его взгляд и заметят, где он находится.

Когда он увидел их, его волнение сразу усилилось. Все четверо столь же старательно притворялись, что они ничего не делают, как и он сам, и их небрежные взгляды были столь же настороженными, как и его собственный. И это беспокоило его.

Что-то было не так.

Он прожил в этой квартире немногим более пяти лет, и никогда не случалось, чтобы четверо таким образом одетых господ стояли и ждали на улице. Во всяком случае, в его собственном подъезде. Это произошло как раз теперь, когда он получил письмо от человека, исчезнувшего семь месяцев назад.

Он чувствовал себя параноиком.

Он устыдился этой мысли, но не мог избавиться от нее.

Развернулся, сравнил адрес с несуществующим CMC, сделал вид, что забрел не туда, и повернулся, собираясь направиться назад по улице, словно забрался слишком далеко. Он просто искал нужный дом. Вот и все. И если бы четверо мужчин с другой стороны улицы засекли его, они бы уже давно приблизились к нему, а они сейчас оставались на своих местах и ждали, когда появится нужный им человек.

Так он думал. Но успел пройти всего пару метров, когда услышал шаги рядом с собой.

– Альберт ван Дийк? – спросил голос.

Костюм. Галстук.

Номер пять.

Понятно, они ждали и на этой стороне улицы тоже.

– Мы знакомы? – спросил Альберт и выругался про себя в то самое мгновение. Ведь не будь он ван Дийком, ему следовало сказать «нет».

– У нас есть пара вопросов, – ответил мужчина.

– Пожалуйста, – сказал Альберт.

Покачивание головой в ответ.

– Нас ждет машина.

Когда Жанин мимо Вильяма шагнула в его рабочую комнату, ей показалось, что у нее на глазах сдернули покрывало с произведения искусства.

Не потому, что она когда-либо присутствовала при таком событии, просто в ее понимании, наверное, ощущение было такое же. Ощущение, когда ты сначала таращишься на кусок ткани, скрывающий под собой нечто неизвестное, повторяющий неровности скульптуры, или монумента, или чего-то еще, и знаешь, что там что-то есть, но не имеешь возможность видеть, о чем, собственно, идет речь.

А потом покрывало срывают.

И она впервые увидела все целиком.

На одной стене находились цифровые последовательности. Они были столь же непонятными сейчас, как и семь месяцев назад, когда пробегали по стенам в большом зале, где ей в первый раз объясняли ее задание. Столь же непонятными, как тогда, когда Дженифер Уоткинс показывала их ей по секрету либо для того, чтобы ободрить ее, либо с целью помочь им найти решение, хотя, возможно, по обеим причинам одновременно.

Но на соседней стене находились тексты.

Ее тексты.

Она знала их так хорошо после того, как проработала с ними семь месяцев, что они стали ее.

Стихи.

Она называла их так за неимением лучшего. Короткие, содержательные послания, которые на первый взгляд, казалось, могли означать все что угодно. Связанные между собой, как она начала догадываться, каким-то пугающим ее образом, в чем она в конце концов смогла убедиться.

Но если в качестве связующего звена в самом деле выступала человеческая ДНК?

В таком случае это пугало ее еще больше.

Вильям смотрел на Жанин, в то время как ее взгляд блуждал по стенам.

– Что ты видишь? – спросил он тихо, словно так мог меньше помешать ей.

И пожалел в то самое мгновение, когда сказал это. Идиот, отругал он себя, точно ведь знал, чем она занималась, и от него требовалось просто сохранять тишину.

Жанин находилась совсем в другой ситуации по сравнению с ним. И должна была успеть обдумать все, пока картинка в полном объеме находилась у нее перед глазами. И перебивать ее или, хуже того, исподволь отвлекать, пока она не потеряет концентрацию, даже толком не поняв, когда это случилось, никуда не годилось.

Он не сказал больше ничего.

Она тоже.

Время от времени она останавливалась, смотрела на какой-то из листов, продолжала странствовать по бумагам, от стиха к стиху, далее к следующему. Минуты шли. И Вильям не торопил ее.

– Этого я и ожидала, – сказала Жанин наконец.

– Что конкретно?

– Такого порядка.

Она попятилась. Остановилась снова, посмотрела на стихи с большего расстояния, охватила взглядом всю стену. Словно та наконец заговорила с ней, как будто начала общаться таким образом, как он сам пытался заставить ее делать в последние сутки, но без успеха.

И в какой-то момент Вильям почувствовал себя одиноким. Стена представлялась ему большим листом с нотами музыкального произведения, она – преподавателем игры на фортепиано, а он сам – учеником, который сейчас пришел на первый урок, и просто увидел непонятные точки на линиях, и испытал чувство полной безнадежности. Он никогда не поймет, не прочитает это, как она.

Но Вильям отмахнулся от этой мысли.

– О чем речь? – спросил он.

Жанин опять прошлась взглядом по всей стене.

В последний раз, для уверенности.

А потом посмотрела на него.

– Чего-то подобного я и боялась, – сказала она.

Вильям промолчал.

А она прикусила губу.

Хотела найти нужное слово.

Перевела дыхание.

– Это – прямая времени.

22

Альберт ван Дийк ощутил вкус крови во рту, но не мог останавливаться сейчас.

Он не знал, видел ли все произошедшее кто-то еще и мог ли кто-то сказать, что именно он сделал это. У него не было времени останавливаться, и опасность состояла в том, что он мог узнать это достаточно быстро, совершенно независимо от того, какой вариант его больше устраивал.

Все получилось мгновенно.

У него были сотые доли секунды для принятия решения, и он все еще не знал, правильно ли поступил.

Просто услышал шум автомобиля гораздо раньше, чем увидел его, рев набиравшего обороты двигателя, и машинально отметил про себя, что тот фактически ускорился, возможно, решил проскочить, пока светофор перед переходом не переключился на красный.

Подчиняясь инстинкту, он хотел прибавить шагу, поторопиться перейти на другую сторону, не рискуя попасть под колеса, давая машине свободно проехать, в любом случае для личной безопасности, как водитель, возможно, и ожидал.

Но потом понял, что это его шанс.

Мужчина в костюме по-прежнему держал Альберта под локоть, незаметно для других, но достаточно крепко, чтобы помешать тому сбежать. Другая его рука покоилась в кармане пальто и, вероятно, все еще сжимала рукоятку пистолета, которую он недавно на мгновение продемонстрировал Альберту в воспитательных целях. Мол, не делай глупостей.

И Альберт прибавил шаг, точно как и собирался.

Но только сначала. В качестве отвлекающего маневра. И державший его господин сделал то же самое, в такт с Альбертом, стараясь не отстать от него на дороге, а на другой стороне остальные члены костюмированной компании уже покинули свои позиции и приготовились принять их около «ауди».

Альберт понимал, что у него будет только одна попытка.

И что единственное правильно выбранное мгновение будет окружено множеством других, никуда не годных, и что в случае неудачи он сможет пострадать сам, или, как вариант, с ним ничего особенного не случится, только одетые как под копирку мужчины поймут, в какой глубокой стадии отчаяния он находится, и Альберт, честно говоря, не знал, что хуже.

Но у него не было времени для сомнений.

Автомобиль приближался.

Увеличивал скорость.

Вот уже совсем близко.

И тогда он сделал это.

Синему «гольфу» удалось остановиться, только когда он миновал пешеходный переход с приличным запасом, и тогда уже ничего невозможно было изменить.

Ветровое стекло разлетелось вдребезги от удара тела неизвестно откуда появившегося перед капотом мужчины, словно какая-то сила потащила его назад по проезжей части против его воли, а потом от удара он перелетел через крышу и в конце концов, бездыханный, приземлился на черные следы шин, оставленные ими при отчаянной попытке торможения.

У мужчины не было шансов.

Его еще утром хорошо отутюженный и элегантный костюм сейчас напоминал грязные и рваные лохмотья. А руки и ноги были раскинуты под такими углами, какие они никогда не смогли бы принять добровольно. И когда пешеходы с тротуаров устремились на помощь, их встретило только безжизненное лицо и глаза, смотревшие на все увеличивавшуюся лужу крови, но не видевшие ее.

– Он толкнул его, – сказала молодая женщина примерно двадцати лет.

Она держала под рукой университетские учебники, а ее наполненные ужасом от увиденного глаза искали поддержку во взглядах незнакомых людей вокруг нее.

– Он толкнул его под автомобиль.

– Кто? – спросил кто-то. – Ты видела кто?

И девушка кивнула:

– По-моему, это был мой профессор археологии.

Во второй раз менее чем за сутки Вильям чувствовал себя полностью опустошенным, когда сейчас стоял и тупо смотрел на бумагу, которую держал в руке перед собой.

Он получил ее от Жанин, точную копию той, что она показывала ему на террасе, с шумерскими текстами. Он тогда еще не мог понять ее, а она ничего не успела объяснить.

Сейчас он таращился на нее снова, а Жанин стояла перед ним и ждала, когда он скажет что-нибудь.

Но ему нечего было сказать.

Он закрыл глаза. Попытался сконцентрироваться, но без результата.

Это же полная ерунда, крутилось у него в голове. Ничего подобного не может быть.

Уведомление. Это не может быть правдой, поскольку просто-напросто невозможно.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

Это было минутами ранее, но время не имело никакого значения.

Тогда Жанин еще не дала ему свою бумагу, и у него оставалось ощущение стабильности, и вроде не намечалось никаких глобальных сюрпризов, и единственное, что требовалось им сейчас для нормального продолжения работы, так это догнать друг друга, то есть знать одинаково много.

И ему уже не терпелось подняться до ее уровня, и он спросил снова:

– Что ты имеешь в виду под прямой времени?

Календарь. Расписание. График.

И Вильям с сомнением покачал головой, а потом пожалел об этом, попросил извинения, но она поняла. Хотела скорее поделиться своими знаниями.

Показала на группы бумаг на стене.

Распечатанные шумерские стихи.

– Я никогда не получала их так, – сказала она. – Но ты же знаешь, как обычно все бывает. Как ищешь логику. Начинаешь связывать все воедино сам. Догадываешься, что перед тобой части единого целого, а тебе дают отдельные кусочки, которые надо сложить вместе, хотя во что, ты не знаешь, поскольку никогда не видел всю картинку. Понимаешь, о чем я говорю?

Он кивнул.

– И сначала был просто мыслительный эксперимент. Что будет, если прочитать это с тем? Или то с этим? Ты знаешь. Какое будет значение тогда?

Жанин понизила голос:

– Немного позже я заметила, что слишком много выглядело… – она колебалась, – знакомым. Словно я уже видела это. И чем больше фрагментов мне удавалось скомбинировать, тем раньше у меня создавалось такое впечатление, и я подумала, что это случайность, наверняка случайность…

Она замолчала. Посмотрела на него. Хотела объяснить.

– В принципе, – сказала она, – ранний шумерский язык – это язык картинок. Никаких предложений, никакой грамматики, просто символы, которые накладываются друг на друга так, что они представляют различные понятия, и любое слово может иметь несколько значений. Существует некая неопределенность. Но даже если ее принимать во внимание…

Взгляд сказал остальное: как бы она ни пыталась найти другое толкование для текстов, у нее постоянно получался один и тот же результат.

– И к чему ты пришла? – спросил он.

Она обвела взглядом длинные ряды символов перед ними.

Не знала, как ей сформулировать это.

– Каждый текст представляет собой некий стих.

Сделала паузу, подыскивая подходящее слово.

– Резюме. Нет. Описание.

Ее глаза стали серьезными, словно она хотела, чтобы данные слова как следует отложились у Вильяма в голове, а он мог только смотреть на нее и констатировать, что для него это пока пустой звук.

– Чего? – спросил он только. – Описание чего?

А потом Жанин сказала это:

– Решающих моментов в истории человечества.

Воцарившаяся тишина продолжалась довольно долго.

А потом Вильям разозлился и успокоился, а затем не мог собраться с мыслями. И не понял, что она имела в виду, или как раз понял, но ему не понравилось то, к чему он пришел. И он попросил ее объяснить, и она сделала это, как только могла.

Подошла к стене. Показала туда и туда. Встала около выбранных ею стихов, отдельных строчек, вынесенных из своих последовательностей, рассказала, что означали знаки в них и что она поняла.

И было трудно отрицать, видя это.

Люди, город около реки. Строят. Остроконечные дома, могилы для королей.

Речь могла идти только об одном. О пирамидах.

Крысы. Болезнь. Распространение, смерть, чума, не знающая конца.

Великий мор.

Луна. Трое мужчин, большой корабль, долгое путешествие.

– Я думаю, мне не надо объяснять подробней, не так ли?

На том Жанин закончила. И ждала его реакции.

Но он не хотел верить ей.

Это выглядело абсурдно.

Вильям попытался убедить ее, что она ошибается, и даже если, судя по ее словам, старалась критически подходить к полученному результату, все равно придумала для себя однажды толкование и просто зациклилась на нем, подсознательно увидела исторические события в прочитанных текстах, спроецировав свои знания и свой опыт на стихи, и поверила, что с ее стороны имел место чистый анализ, хотя ничего подобного не было.

И Жанин прорычала в ответ:

– По-твоему, значит, я просидела с этим семь месяцев и не ставила под сомнения то, к чему пришла?

Он посмотрел на нее.

В какое-то мгновение земля закачалась у него под ногами, он увидел в Жанин что-то, к чему был не готов.

Темперамент. Темперамент, напоминавший ему только об одном человеке.

И он постарался избавиться от этого впечатления, сделал ту же самую ошибку, в которой только недавно обвинил ее. Наложил свое переживание на старый опыт, хотя в Жанин не было ничего общего с ней, ничего, за исключением его мыслей, пожелавших этого.

Вильям взвесил свои слова.

Естественно, он не имел в виду, что Жанин некритично относилась к себе. Но в свое время порой сам приходил к определенным теориям слишком рано, а потом всячески пытался подвести под них какое-то фактическое основание, а не наоборот.

– Ты в таком же замешательстве, как и я, – сказал он. – Мы получили задание решить некую проблему и не знаем как и почему. И ищем закономерности. Это не твоя вина, просто мы так действуем.

– Я не ищу закономерности, – ответила она спокойно. – Я нашла их.

Вильям качнул головой, протестуя.

А Жанин повысила голос снова, расстроенная, сделала большой круг по комнате с целью набраться сил, суметь объяснить то, что знала, а он отказывался принять:

– Неужели, по-твоему, я не говорила себе то же самое? Думаешь, мне не показалось это таким же странным, как и тебе? Неужели ты считаешь, что я не пыталась отвергнуть такое толкование, как мои собственные идеи? Но когда я прихожу и вижу их висящими точно в правильном порядке…

Она подождала, не скажет ли он что-нибудь.

Но Вильям не сделал этого.

И Жанин постаралась объяснить все еще раз:

– Если я сейчас просто истолковала данные стихи как исторические события только из-за того, что они совпадают с моими знаниями, почему, черт возьми, они расположены на твоей стене точно в том порядке, как должны? Я же получала их вразнобой? Я, которая сделала эти безумные выводы с точки зрения моих предвзятых мыслей? Как могло тогда оказаться, что мои беспорядочные фрагменты здесь скомбинированы и рассортированы точно, как я считала?

По-прежнему никакого ответа.

И она вернулась в другую часть комнаты, шла вдоль стены, по ходу ударяя ладонью по листам бумаги, мимо которых проходила.

– Колесо. Письмо. Месопотамия. Пирамиды. Рождение Христа. Магомеда. Народность майя. Великий мор. Французская революция. Русская.

Между каждой такой бумагой находились другие, но она миновала их, не задерживаясь, словно останавливалась лишь на самых значительных эпизодах в романе, между которыми имелась масса второстепенных глав, и это приносило ей определенные дивиденды, заставляло лучше вникать в ее слова.

С равными промежутками она смотрела на Вильяма, проверяла по его взгляду, понимает ли он то, о чем она говорит.

– Первая мировая война. Вторая. Хиросима. Люди летят на Луну.

Это доказывало ее правоту, и Жанин видела по его лицу, как он пытался сохранить свой скептический настрой, отказывался соглашаться с ней, даже зная, что зря так поступает.

Для нее не существовало более явного доказательства.

Если она истолковала содержание текстов правильно, именно в таком порядке они и должны были находиться.

И так все получилось.

Она приблизилась к концу стены.

И замедлила шаг.

– Тянь-шаньское землетрясение. Извержение Невадодель-Руиса. Цунами в Индийском океане.

Она посмотрела на Вильяма, ничего больше не сказала, ждала его реакцию. «Выкладывай свои контраргументы сейчас, если в состоянии, – говорила она всем своим видом. – Возрази, скажи, что я ошибаюсь, заставь меня пройтись по комнате еще разок, и я это сделаю, не сомневайся».

И пару растянувшихся на вечность секунд, когда они стояли так наискось через комнату, Жанин держала руку на одной из бумаг, и они неотрывно смотрели в глаза друг другу.

Никаких слов. Даже дыхания.

И тишина затянулась настолько, что Жанин не выдержала и сама нарушила ее:

– Неужели я попала в плен собственных иллюзий?

И Вильям кивнул. Уже знал, куда она клонит.

– Почему они тогда находятся в правильном порядке?

– Ты понимаешь последствия того, о чем говоришь? – спросил он наконец.

Она кивнула.

Ей не нравилось это. Но и смолчать она сейчас не могла.

– Последствия, – сказала она, – состоят в том, что они говорят правду. И появились из нашего собственного генетического кода.

Он знал.

Но это требовалось сказать.

И она кивнула. Превратила его мысли в слова. И выдала их напрямую.

– В таком случае данные события записаны в нашей ДНК задолго до того, как они произошли.

В комнате опять воцарилась тишина.

И они долго смотрели друг на друга и разговаривали без слов.

– Но не это в первую очередь беспокоит меня, – сказала Жанин наконец.

Почувствовала взгляд Вильяма на себе.

И дала ему свою бумагу снова.

Ту самую, которую хотела показать на террасе не более суток назад, а он не понял, и она не успела объяснить.

Она обеспокоила Жанин уже тогда, когда она поняла ее значение.

И когда сейчас увидела его комнату, прямую времени, все стихи, ее волнение значительно усилилось.

Во второй раз Вильям стоял и смотрел на те же шумерские знаки на бумаге.

– Объясни, – попросил он.

Она кивнула.

И собралась с духом.

Мужчина был мертв.

В первую очередь из-за Альберта.

Он, собственно, не толкал своего конвоира, единственно воспользовался его энергией движения, плюс сработал фактор внезапности, и в результате он переступил границу, за которую не было возврата.

Он просто остановился. Достаточно резко.

И мужчина в костюме по инерции налетел на него, а Альберт дождался удобного момента и потянул его к себе, и тот продолжил двигаться по кругу, развернулся почти на девяносто градусов с Альбертом в качестве оси вращения и фактически полностью потерял контроль над ситуацией. Хотя, будь у него всего секунда, он восстановил бы равновесие, снова схватился бы за Альберта, но еще крепче, и отругал бы его, чтобы он не пытался делать новых глупостей.

Но мужчина не получил этой секунды.

Синий «гольф» оказался как раз там, где, по оценке Альберта, и должен был находиться, и он почувствовал рывок, когда человек, еще секунду назад державший его за руку, отделился от него после удара полутонной металлической смерти, и сейчас Альберт бежал через Западный парк в расстегнутом пальто, несмотря на осеннюю прохладу, а мысли беспрестанно крутились у него в голове, пусть он вроде бы не имел на них времени.

Инспектор Нейзен. Дьявол, который находился рядом с ним с того самого первого вечера, когда исчезла Жанин. Он сидел с ним ночи напролет, искал ответы, шарил по регистрам и держал его в курсе всех новостей, планов и идей.

Наверняка он, кто же еще? Инспектор Нейзен нажал на тревожную кнопку.

Не существовало никакой другой возможности.

Альберт остановился около большого пруда, на гравийной площадке за его спиной гуляли мамаши с колясками, старики совершали свой ежедневный моцион, и молодые люди спешили по делам, и эта обыденная умиротворенная обстановка позволила ему немного успокоиться и почувствовать себя одним из них.

Ему некуда было идти.

Он достал свой мобильник, открыл номер офиса и остановился. Паранойя снова дала знать о себе, вцепилась в него крепко. Он попытался сконцентрировать взгляд на чем-то, заставлял себя думать ясно.

Может, он перегнул палку?

Или все обстояло так, как он думал, и полиция тем или иным образом имела отношение к исчезновению Жанин? Знала, кто за этим стоит? Подняла тревогу, когда появилось письмо? Те самые полицейские, кому он позволил обыскать их жилище, кого он впустил в ее маленькую квартирку, где она жила на момент исчезновения. Те самые, которые обнимали его за плечи и объясняли, что они сделали все возможное, и постоянно подчеркивали добровольность ее исчезновения?

Нет, во всем этом в любом случае имелась хоть крупица правды.

Если полиция знала, где тогда проходила граница?

Кто стоял за исчезновением Жанин?

Сколько людей были готовы помешать ему узнать, что случилось, и какими ресурсами они располагали для выполнения этой цели?

Номер его помощника все еще светился на экране мобильника, и он постарался запомнить все цифры, раз за разом, пока не убедился, что это получилось. Была у него паранойя или нет, он уже не мог воспользоваться своим телефоном, то же самое касалось всех его кредитных карточек. Стоило ему сделать любую покупку, и они узнали бы, где он находится. Поэтому Альберт решил найти какой-нибудь банкомат и снять как можно больше наличных, пока они не заблокировали его счета.

Что случится потом, он не знал.

Единственное знал, что нет ни души на его стороне.

И что, если он хочет встретиться с Жанин снова, ему придется искать ее самому.

Альберт ван Дийк простоял так три, пожалуй, четыре минуты, прежде чем медленно поплелся восвояси.

Никто из остальных посетителей парка не обратил внимания на молодого человека, который стоял у пруда и «пускал блинчики».

Никто из них даже не догадался, что одним из камней, брошенных им таким образом, стал его телефон.

Бумага, которую Вильям Сандберг держал в руке, по-прежнему не говорила ему ничего. Но слова Жанин поставили все на свои места.

Сказанное ею стало логичным продолжением того, что она ранее объяснила.

Уже не вызывало сомнения, по крайней мере, настолько, чтобы потребовалось возвращаться назад к исходной гипотезе и ставить под сомнения все рассуждение с самого начала, и даже если бы он с удовольствием сделал это, то в любом случае не знал как.

Он мог только слушать.

– Но сколько бы я ни занималась ими, среди них есть последовательности, которые оказались мне не по зубам, – сказала Жанин.

И Вильям ничего не ответил.

– Они не принадлежали к новоделу. С этим я разобралась. Судя по всему, относились к исходным текстам. Но все равно их не удавалось истолковать как некие исторические события. И сначала я попыталась найти объяснение в себе самой, подумала, я же не историк, и понятно, что между всеми известными мне крупными катаклизмами есть и другие, в любом случае имевшие место, но оставшиеся за рамками моих знаний. Наверное, логичный вывод?

Однако она покачала головой.

Понимание рождалось в муках.

Ведь если человеческий геном был полон исторических событий, записанных в нем задолго до того, как они имели место? Почему в таком случае все такие записи должны прерваться сейчас, просто из-за того, что это сейчас случайно совпало с тем временем, где она, Вильям и все другие находились?

Именно так она сказала.

И Вильям слушал ее.

Пусть и против своей воли.

Смысл ее слов был кристально ясен, и он не понравился ему.

– Ты имеешь в виду, – сказал он наконец, – что стихи охватывают не только прошлые события.

Жанин кивнула молча. Не произнесла ни звука.

– Что человеческий геном содержит информацию о будущем. О событиях, которые пока не произошли и еще впереди.

Она кивнула снова.

Пауза. А потом:

– И чего же нам ждать?

Жанин колебалась.

Опустила взгляд.

Ответ напрашивался сам собой.

– Ничего хорошего, – сказала она. – Абсолютно ничего хорошего.