Текст книги "Конец цепи"

Когда Кристина опять повернулась к камере, она прежде всего посмотрела на Лео.

А с другой стороны Европейского континента стоял Вильям и смотрел в глаза своей собственной жене, и внезапно нашлась масса всего, что он хотел бы ей сказать.

И ничего из этого она не имела ни единого шанса услышать.

Не будь взгляд Лео настолько сосредоточен на дисплее, находившемся перед ним, он, пожалуй, увидел бы все вовремя.

Сейчас это стало для него такой же неожиданностью, как и для нее. Хотя, даже если бы он успел сказать что-то, крикнул бы и бросился к ней, подобное уже не сыграло бы никакой роли.

Было слишком поздно.

Легкий вертолет барражировал вокруг больницы в охоте за лучшими кадрами, точно как и они сами, забравшись на крышу отеля. И находившийся в нем фотограф распластался на плексигласовых стеклах, нацелив камеру на здание в надежде зафиксировать хоть что-то из происходившего внутри, о чем бы ни шла речь. Но там все как вымерло. Никто не шевелился, не ходил по коридорам, ни одна тень не изменялась, ни в одном из окон, ни на каком этаже, с какой стороны ни посмотри.

Вероятно, всех заперли в одной части больницы.

Или распространявшиеся на улице слухи, согласно которым все в здании были мертвы, соответствуют истине. Это объясняло, почему никто не отвечал по своим телефонам. Ни пациенты, ни персонал, ни люди, пришедшие навестить своих друзей и близких.

Фотограф приказал пилоту подлететь как можно ближе. Он хотел попытаться с помощью своего объектива заглянуть дальше в комнаты, и, если бы только нашлось что-то подтверждавшее или опровергавшее любые измышления, его снимок разошелся бы по всему миру. И он обшаривал фасад своей камерой, в то время как вертолет долго-долго висел перед ним, как насекомое в охоте за последним живым цветком.

А потом все резко изменилось. И в то самое мгновение, как окна превратились в молоко, досталось и фотографу.

Ударная волна сбросила его на пол, и он, хватаясь за сиденье, за ручку, все, попадавшееся под руку, пытался выпрямиться, и, когда ему наконец это удалось, заметил, что над ним стекло и под ним тоже, и понял, что они летели, завалившись на бок винтом вперед, и уже почти не осталось надежды на спасение.

Они находились низко. Сбоку от него лопасти вертикально разрезали воздух, и вертолет начал вращаться вокруг своей оси, и он видел, как пилот борется с ручкой управления с другой стороны от спинки его кресла, и мир вращался вокруг них с огромной скоростью, а потом здание отеля выросло перед ним, и он закрыл глаза.

Его последней мыслью стало, что если они будут лететь также дальше, то заденут стоявшую на крыше женщину.

Подняв глаза от дисплея, Лео увидел страшную картинку, и тогда, пожалуй, еще несколько секунд у него теплилась надежда, что это страшный сон, не имеющий ничего общего с реальностью.

Словно какая-то его часть думала, что, пожалуй, есть некая разница, искажение перспективы, пожалуй, обман зрения, из-за чего все выглядит так, хотя на самом деле все было иначе.

Перед ним висела дымка из каменной и бетонной пыли, вероятно отчасти появившаяся от сгоревшего топлива, а выступ, где еще недавно стояла Кристина, уже не был таковым больше, а стал дырой.

Прочный бетонный пол исчез. Взамен труб, антенн и кондиционеров он видел впереди и внизу огромную зияющую рану в углу здания, словно кто-то откусил его кусок именно там, где Кристина стояла и разговаривала со всем миром.

Вертолет так и продолжал лететь на боку.

Он врезался в дом, и все исчезло – утонуло в дыму и граде мелких камней, он должен был умереть, но этого не случилось.

И теперь Лео стоял на крыше один.

Ветер раздувал его одежду и волосы, он слышал шум, сирены и рев моторов, видел огонь, но все на расстоянии. Он стоял здесь, и никто не смотрел на него и не догадывался, что он выжил. Это никого и не интересовало.

Он стоял так.

Неподвижно.

Не представлял, как долго.

Потом наконец выключил телефон.

Когда картинка с камеры Лео исчезла с экрана в большой аудитории, точно так же, как с мониторов на сотнях тысяч письменных столов в Швеции и Скандинавии и, возможно, в несчетном количестве других мест, остальные экраны вокруг продолжали заполнять новые кадры от иных поставщиков новостей.

Здание отеля потеряло большую часть угла. Стены и окна там исчезли, и на всем расстоянии от крыши и вниз в воздухе парили бумаги, обрывки ткани и остатки строительных материалов и падали на землю туда, где остатки вертолета сейчас пожирали большие языки пламени.

Возбужденные голоса перебивали друг друга, напечатанные заглавными буквами текстовые сообщения кричали о том, что Слотерваартскую больницу взорвал свой же самолет, или, пожалуй, его раньше захватили террористы с целью осуществить задуманное. Догадкам не было предела, а на месте событий царил хаос, и, прижимая к ушам наушники, люди в панике рассказывали то, чего они не знали.

Никто не смотрел на одинокого молодого человека на крыше.

Никто не говорил о женщине, стоявшей на выступе, который снес вертолет.

Только здесь в комнате с синими стульями все прекрасно представляли, о чем идет речь.

А Жанин наконец повернулась, посмотрела в сторону Вильяма, чтобы проверить, как он себя чувствует.

Но Вильяма Сандберга больше не было в комнате.

32

Они нашли Сандберга в его собственной рабочей комнате.

Искали по всему замку, в капелле, на террасе. Призвали на помощь Эвелин Кейс, заставили ее проверить по спискам, посмотреть, где отметился его ключ и куда Вильям держал путь.

Он ведь пытался покончить с собой и раньше.

Терраса находилась на высоте по меньшей мере тридцати метров, а внизу был горный склон. И помимо всех уступов и маленьких балконов имелись еще окна в башне, а также в капелле, и для того, кто не хотел жить больше, не составило бы труда реализовать свой замысел.

Когда Кейс вернулась с сообщением, где он, все сначала подумали, что он выбрал какой-то иной способ, и Жанин поспешила по коридорам и по лестницам, как множество раз ранее, но сейчас боясь за чужую жизнь, а не за свою собственную.

И добралась чуть раньше Коннорса.

И они бросились к его двери, думали, заперта, но она открылась и впустила их внутрь, и они явно напрасно беспокоились.

Вильям находился там, с пустым взглядом, держа на ладони открытый блокнот, в то время как его глаза странствовали по стенам, а ручка в другой руке была готова записать его мысли, если только он придет к чему-то дельному, несмотря на свое душевное состояние.

Он даже не услышал, как они вошли.

Смотрел на цифры, пытаясь понять что-то, но все его усилия не приносили успеха. Казалось, из-за каждой новой мысли, пришедшей ему в голову, он забывал две другие, и все его старания добиться большего приводили лишь к худшему результату.

Она погибла.

Он видел ее смерть.

Вильям знал, что она являлась лишь одной из тысячи уже умерших и еще многих, которым предстояло последовать за ними, но, как ни пытался охватить взглядом нечто большее, все равно видел только ее.

Речь шла о тысячах. И только сначала.

И он заставлял себя справиться с паникой, существовало ведь какое-то решение, ключ. Само собой, как же иначе. И он наверняка прятался среди всех цифр, находившихся перед ним, и ему требовалось найти его, пока не станет слишком поздно, и сейчас он знал, что это означает. Но в ушах отдавались удары его сердца, заглушая все мысли, и он заставил себя закрыть глаза.

Целостность.

Об этом говорила Жанин. Целостность.

Именно ее ему по-прежнему не хватало.

Другие отбирали последовательности, украшавшие стену перед ним, сами решали, какие из них важные, или центральные, или неопасные, на предмет показать ему.

Сейчас его волновало то, что стояло в промежутках. Материалы, отсутствовавшие у него. Какие-то цифры находились ведь между группами, висевшими здесь, до и после них, в тех частях ДНК, которые, по их мнению, не принадлежали шифру. Откуда им было знать, а вдруг ключ именно там?

Каких последовательностей у него не хватало?

Какие предсказания они сохранили для себя?

Почему из всех длинных цепочек человеческого генома он получил только эти?

Он зашел так далеко в своих мыслях, когда кто-то взял его за руку.

Это была Жанин.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

Ужасно глупый вопрос, это знали они оба, но за ним скрывалось нечто иное. Ее беспокойство. Она же понимала, каково ему сейчас, и ему это было приятно. И он кивнул в ответ.

На шаг позади нее стоял Коннорс.

– Нам ужасно, ужасно жаль, – сказал он.

– Жаль чего? Того, что вы убили мою жену? Или того, что взорвали больницу, полную людей?

Вильям произнес это с ледяным взглядом.

Коннорс сумел бы ответить, но в результате не стало бы лучше.

«Мы убили твою жену, – мог бы он сказать. – Но в больнице тогда уже больше не оставалось живых».

Однако предпочел промолчать.

– Что происходит? – спросил Вильям.

– Ты же сам знаешь, – ответил Коннорс и покачал головой.

– Ты прав, и я переформулирую вопрос. Когда мы узнаем все?

– Мне жаль, – сказал Коннорс. – Но вы знаете все то, что известно нам.

Вильям сжал зубы, отвернул в сторону голову не потому, что устыдился своего недоверия к генералу, а скорее с целью собраться с силами, перевести дыхание и продолжить еще в более резком тоне и с более суровым взглядом.

Коннорс увидел это и опередил его:

– Именно такого мгновения мы боялись. И пожалуй, могли бы рассказать раньше, наверное, должны были сделать это. Но мы выбрали…

Он сомневался, прежде чем продолжил, все ведь по воле Франкена, а не его собственной, но он был столь же виновен сам, и не стоило притворяться.

– … ради вас, ради вашей собственной…

Нет. Он поменял формулировку.

– Есть знания, не предназначенные для нас. И очень трудно жить с такой ношей…

Шум сметенных с большого письменного стола предметов заставил его замолчать столь эффектно, как и задумал Вильям.

– Черт побери, – заорал он.

Бумаги, папки и ручки разлетались по старинному каменному полу. Он словно проснулся где-то в глубине души, как будто вся его злоба вырвалась наружу, и адреналин смог выполнить нечто целенаправленное вместо того, чтобы просто блуждать по сосудам и напрасно растрачивать свои силы. Воцарилась тишина. Тишина, наполненная ожиданием. И Вильям сделал глубокий вдох, он смотрел на Коннорса, не сводя с него глаз, подобно родителю, призывающему к послушанию ребенка.

А потом он заговорил спокойно и деловито, но довольно резко и с ударением на каждой гласной.

– Вы же знали, что нас ждет, – произнес он обвиняющим тоном. – Знали, что трагедия стоит за углом, видели по всем признакам ее приближение и забрали меня сюда. Надеялись, что я найду решение для вас. Я ошибаюсь?

Коннорс не понимал точно, куда он клонит.

Ответил осторожно. Как можно спокойнее.

– Мы изо всех сил старались избежать такого развития событий.

Вот как, говорили глаза Вильяма.

– Объясни тогда мне, – сказал он, вплотную приблизившись к Коннорсу, чтобы тот мог почувствовать его теплое дыхание на своем лице. – Объясни мне, как я, черт возьми, смог бы разобраться с твоим шифром, вычислить ключ, в основе которого лежит все содержание, переплетающееся неизвестно каким образом, как я сумел бы сделать это, имея только отдельные части? Как?

Ответом ему стала тишина.

– Если это все, что у меня есть, как мне тогда найти структуру?

По-прежнему ничего в ответ.

Вильям подошел к стене, положил руку на одну из бумаг со стихами, теми самыми, которую Жанин перевела как чуму, почти самую крайнюю справа. И показал на угол. Угол, где стена заканчивалась.

Спросил, делая ударение на каждом слове:

– Что. Произойдет. Потом?

Прошло две секунды.

И Вильям, собственно, был готов ко всем возможным ответам.

Кроме одного.

Когда Коннорс наконец заговорил, казалось, мозг отказывается воспринимать его слова. Вильям слушал, но не понимал суть, и в комнате стало очень тихо. Он знал, что должен как-то отреагировать, но если он действительно услышал все правильно, это в принципе не играло роли.

Хотя, возможно, его подвел слух.

Может, все дело в этом.

– Извини, – сказал Вильям наконец. – Извини, повтори, пожалуйста.

И Коннорс сказал это снова.

– Ничего, – произнес он медленно. – Ничего не случится потом.

Пауза.

Он покачал головой.

– Ты получил все имеющиеся шифрованные сообщения.

Так он сказал.

Не сводил глаз с Вильяма, ждал, когда смысл его слов дойдет до него.

А потом это произошло.

Во всяком случае, если судить по осанке, взгляду, по тому, как обмякли плечи. И Вильям потянулся, словно ему не хватало воздуха, но он не смог получить его, посмотрел на Коннорса, в то время как его тело дрожало от недоверия и страха и от понимания того, что ему сказали все совершенно серьезно, пусть это и выглядело полностью невозможным.

– Ты лжешь, – сказал Вильям.

– Хотел бы я, чтобы это было так, – ответил Коннорс.

Жанин подошла на шаг ближе, словно легче все понять, если расстояние уменьшится.

Теперь они знали это все вместе. То, что другие старательно скрывали от них. Сейчас они знали, что ни о какой ошибке нет и речи.

И все равно им требовалось сказать это для полной уверенности.

И первой заговорила Жанин.

– Что касается чумы, она уже пришла, – просто сказала она. Не показав ни на стену, ни на лист бумаги почти в самом конце справа всех предсказаний. В этом не было необходимости, все знали, о чем идет речь.

Вильям переводил взгляд с одного на другого, он понимал, что они знали ответ на логично вытекающий следующий вопрос, который он не хотел задавать, поскольку угадал ответ, но все равно он висел в воздухе, и его требовалось произнести вслух.

– И что будет потом? – спросил он.

Жанин посмотрела на Коннорса.

Словно в надежде, что у него есть более хороший ответ, чем у нее, и она ошибается. Но он только кивнул, как бы подтверждая ее правоту.

И Жанин отвела глаза.

– Потом остается лишь одно предсказание.

Так сказала она и отпустила взгляд странствовать по комнате, по каменным стенам, конторским принадлежностям, валявшимся на полу. Словно вещи вокруг нее приобрели какую-то ценность, словно она хотела сохранить их для себя и не потерять. Знала, что ей надо говорить, но предпочитала сделать это только в том случае, когда кто-нибудь вынудит ее правильным вопросом.

Он пришел от Вильяма:

– Что оно гласит?

Она не осмелилась встретиться с ним взглядом.

Смотрела в сторону от него, рядом с ним, пыталась отыскать глазами какой-то предмет с целью сосредоточиться на нем, словно это освободило бы ее от необходимости поделиться тем, что ей известно.

Но ничего такого не находилось.

И она посмотрела на Вильяма снова и произнесла еле слышно:

– Огонь. Адский огонь, который положит всему конец.

Никто из них не произнес больше ни звука. Прошли минуты в тишине, прежде чем Коннорс развернулся и вышел из комнаты. Он не мог помочь им позаботиться о том, что они теперь знали. Какой от него здесь был толк, когда он не мог разобраться с этим сам?

Жанин сделала шаг к Вильяму.

Ничего не сказала, но он все равно кивнул.

Держал ее. Долго.

Обнимал, как хотел бы обнимать свою дочь.

Менее двух недель назад он сам пытался лишить себя жизни.

Теперь все выглядело так, что скоро никому не понадобится делать этого.

Часть третья
Нулевой сценарий

Нельзя быть готовым ко всему заранее.

А как же иначе?

Когда ты не знаешь, что тебя ждет?

Никто не знает будущего. Даже время.

Даже оно понятия не имеет, внезапно просто приходит, и что-то случается, а ты оказываешься перед фактом и пытаешься всю жизнь понять почему, но не можешь. Почему со мной? Почему сейчас?

Потому что как ведь ты можешь понять?

Нет же никаких правил.

Нельзя сказать, что случится в следующий момент. Ну, приедет грузовик слева, вот и все, а дальнейшее и представить трудно, и никто не может знать заранее.

И приготовиться тоже.

Сейчас они говорят, что я не прав.

Что время знает, куда оно движется.

И есть отмеченная вехами дорога.

И даже если это правда, подобное ведь ничего не меняет.

Вечер, среда, двадцать шестое ноября. Если верить им, миру приходит конец. А я по-прежнему не готов.

33

Церемония состоялась в капелле и закончилась менее чем через четыре минуты.

Гроб заменял мешок с молнией, венки – полки из нержавеющей стали, а в качестве самых близких выступали Коннорс, Вильям и еще несколько мужчин в военной форме, которые, естественно, имели свои имена и все прочее, как у нормальных людей, но казались неодушевленными машинами, если смотреть на них со стороны.

И Жанин. Она стояла очень близко к стеклу и даже, несмотря на его толщину, могла чувствовать тепло от огня. Смотрела на мешок, который мог содержать что угодно, но не сейчас. И единственная из всех плакала.

С другой стороны окна было ужасно жарко, там за стеной находился небольшой приватный крематорий, и языки пламени освещали все пространство за стеклом и серьезные лица снаружи, с нетерпением ожидавшие, когда же все закончится. А голос Франкена звучал не умолкая, произнося все обязательное в таких случаях, не в силу желания, просто это входило в его обязанности.

Когда же у него закончились слова, за дело взялся механический подъемник и, наклонив длинный желоб, опрокинул саван с Дженифер Уоткинс на ролики, и они, вращаясь, медленно повлекли ее навстречу голубому огню. А когда мешок достиг своей цели, прошли лишь секунды, прежде чем все запылало.

И тогда пространство внутри засверкало разными цветами в такт с тем, как самые разные химические элементы оказывались во власти высокой температуры, испарялись и исчезали.

Потом дверца за ней закрылась.

И когда несколько часов спустя собрали пепел, уже больше ничего не осталось от Дженифер Уоткинс и вируса, который она носила в себе. И теперь встал вопрос о том, чего им ждать в ближайшем будущем.

– Если нам повезло, – сказал Коннорс и сделал паузу.

Он всегда в такой манере начинал встречу.

Стоял молча далеко впереди в Синем зале ратуши и смотрел на сидевших за большим круглым столом мужчин в военной форме. Перед каждым из них лежали ручка и блокнот и стояли бутылки с минеральной водой, словно речь шла о самой обычной выездной конференции.

Но это было не так.

Не прошло еще и часа с тех пор, как они попрощались с Уоткинс. Менее суток назад самолет превратил часть большого города в руины и выжженное поле, и воспоминание о больнице, которую они сами взорвали, еще нестерпимо давило на них и мешало думать трезво.

И никто не верил ему.

Никто не верил, что им повезло.

И он знал это, уже когда говорил, закрыл глаза, прежде чем продолжил, но взял старт снова и повторился. В его работу входило быть оптимистом.

– Если нам повезло, – сказал Коннорс снова, – то мы увидели конец эпидемии.

Никаких комментариев. Только молчаливый скепсис, пронизывавший всю атмосферу в зале, подобно присутствию учителя на письменной контрольной работе, который ничем не выражает себя, но все знают, что он здесь.

– Мужчину, сбежавшего от нас, взяли в Берлине чуть более пяти суток назад, и, насколько мы поняли, нет никаких данных, указывающих на его контакты с кем-то, помимо Николая Рихтера. По крайней мере, после того, как он приобрел способность заражать других. То, чем он занимался ранее, не столь важно.

На экранах за его спиной висел мир в виде одной гигантской карты, охватившей все ряды мониторов, некоей электронной мозаики, сейчас соединенной в единую картинку. И, манипулируя с компьютером, стоявшим на столе перед ним, он сделал из нее карту Европы и иллюстрировал с ее помощью то, что говорил.

– С Рихтером ситуация ухудшилась, – продолжил Коннорс и показал рукой. – Он погиб в крупной аварии в Бадхуведорпе, но это не помешало ему распространить заразу далее. Нам известно, что она появилась в Слотерваартской больнице вместе с врачом, констатировавшим его смерть. И насколько мы знаем, пилот рейса 261 оказался участником той же аварии, и тот же эскулап обследовал его на месте, оттуда и приехал к себе в лазарет. – Он вздохнул. – И именно здесь нам повезло. А удача нам нужна.

Никаких возражений.

Тишина в комнате.

– Если нам повезло, – сказал он снова, – то мы знаем обо всех заболевших. Но если нет?

Он окинул взглядом присутствующих.

И на мгновение почувствовал себя глупо.

В зале сидели люди, знавшие больше его, биологи, врачи, ученые, и сейчас он рассказывал их собственные данные им самим. Естественно, в итоговом и комбинированном варианте, с целью познакомить каждого с чужой для него областью, но все равно не мог избавиться от ощущения, что все вместе здесь знали больше его, и на секунду он снова стал ребенком. В первый раз за десятилетия как бы опять оказался в Англии в городе, где пахло углем, где он был маленьким, а все другие вроде бы превосходили его умом. Но за кого, черт побери, он, собственно, себя принимал.

Это ощущение появилось и исчезло менее чем за долю секунды. Однако вывело его из равновесия, заставило помедлить с продолжением чуть более, чем он думал. И ему понадобилось возвращать себя к действительности, напоминать себе, кем он был и что как раз сейчас никто здесь, кроме него самого, не сомневался в его способностях и умении делать свое дело.

Он повернулся вполоборота к экранам, к цифрам, которые появлялись по мере того, как он говорил.

– Как известно, данный вирус пока плохо исследован. Прежде всего, поскольку он существует не особенно долго. И точно как предыдущие поколения, он должен был оставаться здесь под наблюдением и исчезнуть, как только мы убедимся, что он не работает. Сейчас мы не успели с этим.

Он посмотрел на всю группу.

Мы не успели.

Три простых слова. И все знали, о чем идет речь. Они потерпели неудачу, все правила и предписания оказались недостаточными, и теперь было слишком поздно, ситуация вышла из-под контроля.

Никто ничего не сказал.

Просто нечего было говорить.

А компьютер вывел на экран новые таблицы, и Коннорс показывал и объяснял нейтральным и деловым тоном, от чего не становилось лучше.

В самом конце зала сидели Вильям и Жанин.

Молча, как все другие в выгнутых дугой рядах перед ними. Слушали Коннорса и все слова, звучавшие у карты, термины, которые они узнавали, непонятые для них цифры, пугающие их все равно. Репродуктивная способность и заболеваемость и патогенез, и везде они считались высокими и заставляли понимающих людей качать головами.

– Мы называем данный вирус поколением семь, – сказал он. – Он распространяется воздушно-капельным путем, а значит, только на небольшое расстояние от своего носителя. Что говорит в нашу пользу. Но между тем мы не видели ни одного случая выздоровления, болезнь всегда развивалась и приводила к летальному исходу. Это говорит против нас.

Новые строчки на экранах. Новые цифры.

– С момента заражения до появления первых признаков заболевания проходит четверо суток. Пожалуй, в зависимости от человека. Опять же мы не знаем. Однако нам известно, что, когда механизм запускается, все идет быстро. Я думаю, нет необходимости рассказывать здесь, как это выглядит.

Ни у кого не нашлось возражений. Все знали. Слишком хорошо знали.

И Коннорс снова вернулся к общей картине.

К вариантам развития событий.

К квинтэссенции того, что он собирался рассказать, к беспокоившему его больше всего.

Мановением руки он убрал таблицы с экранов, и перед ними снова появилась Европа, Амстердам и Берлин посередине, Средиземное море на юге и полярный круг на севере.

– Если нам повезло, эпидемия закончилась. Но…

Его пальцы коснулись компьютера. Одно движение по сенсорному экрану.

Над Амстердамом появилась точка.

Маленькая, одинокая, резко контрастировавшая с остальным на карте.

– А если есть еще кто-то, кого мы не знаем? Человек, находившийся на автостраде, или встречавшийся с кем-то в больнице и успевший уйти оттуда, или столкнувшийся с капитаном Адамом Рибеком в Схипхоле?

Пауза. А потом то, что он не хотел говорить.

– И он успеет заразить десять других, прежде чем умрет? А те в свою очередь еще по десятку?

Карта. Маленькие точки. Рука Коннорса снова и снова возвращалась к компьютеру и заставляла эти точки расти, и их становилось все больше, они расходились все дальше от Амстердама и появлялись в новых местах по мере того, как компьютер моделировал ситуацию с людьми, которые путешествовали и покидали опасные города, и искали защиты, и способствовали возникновению паники, и заражали новых людей вместо того, чтобы сделать нечто лучшее.

И все это не было ни для кого новостью, но в любом случае причиняло боль.

И больше всего их пугало то, как мало движений пальцев понадобилось Коннорсу, даже если они это знали, пусть и не хотели видеть. Как мало шагов на все ушло, как скоро карту пришлось увеличивать, чтобы всем кругам хватило места, как весь мир стал лиловым всего за несколько недель и как то, что началось с единственной точки в Европе, в конце концов распространилось повсюду.

А потом возникло удивление, когда круги стали уменьшаться.

И карта снова вернулась к своим обычным цветам, и круги опять стали точками, и все страны мира постепенно приобрели нормальный вид.

И на какое-то мгновение возникло ощущение надежды.

Слишком уж велика была потребность в ней. И она на долю секунды заставила знания отступить. Позволить желанию того, что все будет хорошо, выйти на передний план и сказать: «Все образуется». Разве не так?

Но скепсис никуда не делся из зала.

Это не могло быть правдой.

И медленно, медленно он пошел по кругу от одного присутствующего к другому, как невидимый учитель с руками за спиной, возвращая всех к действительности. Нет. На самом деле. Этого не могло быть. И если тишина может усилиться в помещении, где уже царило полное безмолвие, в таком случае именно это она и сделала.

Надежда отступила на задний план и удалилась.

А взамен пришло понимание, что означают уменьшающиеся круги.

Не то, что болезнь закончила распространяться, поскольку она, как по мановению волшебной палочки, начала терять силу.

Просто уже больше никого не осталось ей на поживу.

И в конце концов компьютер подал сигнал, что моделирование закончено.

Процесс прекратился, какие бы еще манипуляции Коннорс ни делал с клавиатурой.

Мир перед ними на стене светился с мельчайшими деталями, названиями районов и границами и местами, где кто-то, пожалуй, побывал в отпуске когда-то, или там находилось прекрасное маленькое кафе, или оттуда, по слухам, открывался фантастический вид.

Но в том мире, который промоделировал компьютер, не существовало больше людей. В тех красивых местах и приятных кафешках и на рынках в городах, где кто-то когда-то бывал. Повсюду было пусто.

И на все ушло не более десяти манипуляций с компьютером.

Встреча закончилась, но никто не хотел подниматься с мест.

Бумаги лежали нетронутые, к бутылкам никто не прикоснулся, им требовалось спасать мир, но они не знали, с чего начинать, и ощущение беспомощности висело над ними, как тяжелое темное покрывало.

– Если нам повезло, – сказал кто-то. Повторил слова Коннорса в качестве последнего аккорда.

Все присутствующие повернулись в его сторону.

Именно эта мысль крутилась в мозгах у всех. Но только один произнес ее вслух.

– Насколько велики наши шансы на сей счет?

Коннорс посмотрел на него.

Покачал головой.

– В течение трех суток мы будем знать, как обстоит дело. А пока я хочу, чтобы вы дали Сандбергу и Хейнс все возможные материалы.