Текст книги "Конец цепи"

28

Вильям бывал в подобных ситуациях много раз и прекрасно знал, какое ощущение возникает, когда все кусочки мозаики встают на свои места.

Он стоял и смотрел на тонкие руки Жанин, на ее пальцы, державшие лист с рядом клинописи под его точной копией. По ее словам, это означало повторение эпидемии.

Чума.

Он старался сохранить самообладание, способность мыслить объективно, логично.

Искал по-настоящему достойные вопросы, которые смогли бы пробить брешь в ее рассуждениях и показать, что она вовсе не обязательно что-то доказала.

Но он еще не успел привести в порядок свои мысли, никак не мог свести концы с концами: исторические события в человеческом геноме, убивавший людей и созданный самой Организацией вирус, ключ, необходимый для зашифровки ответа, но на что? На предсказания?

Нельзя ведь, черт побери, отвечать на то, о чем тебя не спрашивают?

Именно в этот момент, как искра, мелькнула догадка.

Он сделал вдох, повернулся на месте, потом еще раз, словно искал что-то внутри себя, в своих мыслях, брешь или ошибку там, где логика давала сбой, где раньше он их не находил.

Вероятно, так все и было.

Вирус, и шифры, и ДНК, и спешка…

Все сходилось.

И для каждого вопроса, который он сейчас задавал самому себе, находился новый ответ, прекрасно соответствовавший предыдущим, и внезапно возникшее у него предположение выросло в полноценный вывод, однозначно поставивший все на свои места.

И Вильям собрался им поделиться.

– Я знаю, для чего понадобился вирус, – сказал он. – И знаю, почему мы здесь.

Жанин посмотрела на него.

У нее была тысяча вопросов, но прежде чем она успела задать их, они услышали шаги в коридоре, и они замолчали, ждали, что произойдет сейчас.

Дверь открылась, на пороге стоял Коннорс.

И сначала он просто смотрел на них, отчего к ним в души закрался страх.

Коннорс предупредительно кашлянул и попросил их следовать за ним.

Коннорс молча шагал по каменным коридорам, глубокие морщины беспокойства прорезали его лоб между бровями.

За ним эхом отдавались шаги Вильяма и Жанин, и где-то в глубине души он был доволен тем, что они наконец зашли столь далеко в своих знаниях.

Он оказался прав, а Франкен ошибался.

Не годилось держать их в неведении, не стоило ждать от них результата, когда они шли на ощупь в темноте.

Сейчас они, слава богу, могли говорить открыто.

Вопрос состоял только в том, сыграет ли это какую-то роль.

И его все чаще и чаще стало посещать ощущение обреченности, страх, что больше уже ничего нельзя сделать.

* * *

Телефон Кристины Сандберг лежал на столе перед ними, как часть плохо составленного натюрморта, среди бутылок с лимонадом и тарелок с едой, к которым никто не притронулся, в то время как их содержимое уже прилично остыло.

На улице спустилась ночь, но никто не спал.

Везде в окнах виднелся свет от телевизоров и экранов компьютеров, повсюду перед ними сидели люди и пытались понять, что же произошло. Они звонили своим родственникам и знакомым с целью проверить, добрались ли те благополучно до дома, и, не получив ответа, пытались снова и снова, и каждый раз, когда вдох облегчения раздавался в одном конце города, в другом у кого-то подкашивались ноги.

Кристина не знала, как долго она уже бодрствовала, но чувствовала страшную усталость. И каждый раз, когда начинала перемещать взгляд, комната, казалось, тоже приходила в движение, словно она была законсервирована в вязкой жидкости, где шевеление одного компонента сразу же сказывалось на других. А перед ней сидели Лео и Альберт с таким же отсутствующим видом, как у нее, или, точнее, у всех других посетителей наполовину пустого полуподвального паба.

Здесь царили тишина и покой, и вряд ли что-то могло нарушить их.

Помещение было темным, с улицы в него вела короткая лестница, а пейзаж снаружи навевал мысли о сказках, ведь именно во дворцах, расположенных в этой части города, вполне могли жить сказочные принцессы и принимать бесстрашных рыцарей, претендующих на их руку и сердце. Они оказались здесь по инициативе Альберта, поскольку именно этот район, по его словам, он обычно не посещал, и, хотя полиции сейчас, скорее всего, было не до него, Лео отвез их туда, куда он захотел.

За стойкой бара висел плоский телевизор и непрерывно показывал картинки с места катастрофы. Те же кадры снова и снова, и в то время как текстовая строка с последними данными о погибших беззвучно пробегала в нижней части экрана, она в искаженном виде отражалась на бутылках, расставленных на полках вокруг.

Они сидели здесь уже довольно давно.

Голодные, но не в состоянии есть.

Им требовалось собраться с мыслями, но шок еще давал знать о себе, и их идеи и мнения никак не могли приобрести законченную форму.

А на краю стола лежал желтый конверт.

Альберт достал его, как только они сделали заказ, и рассказал о его содержимом, именах и текстах и о страхе, которым было пронизано все послание. А потом показал почтовый штемпель и название региона, и Лео сделал фотографию при помощи телефона Жанин и отправил ее в редакцию в Стокгольм в надежде, что цифровой код франкировальной машины сможет привести к отправителю.

Кристина позвонила Пальмгрену, но он не ответил.

И на том все и закончилось.

У нее имелся свой план, но она также прекрасно понимала, что это длинный путь. И надеялась, что следующий шаг возникнет сам собой, однако пока из всех мыслей, посетивших ее за день, ни одна не годилась.

Первым нарушил молчание Альберт.

– Что произойдет теперь? – спросил он.

Кристина покачала головой. Она не знала.

– Мы будем ждать, – сказала она. – Это единственное, что нам остается.

В принципе этим они уже занимались.

А вечер шел своим чередом.

И на телевизионном экране за их спинами заголовки об авиакатастрофе сменили новые, набранные еще более жирным шрифтом, но на тот момент на него уже больше никто не мог смотреть.

Коннорс вел их по каменным проходам и далее через железные двери в более современную часть здания, вниз по стерильным коридорам с лампами дневного света и холодными стенами, пока не решил, что они наконец пришли туда, куда им и требовалось.

Когда он повернулся к ним, они обнаружили, что находятся в конце какой-то кульверты.

Пара ступенек из рифленого железа поднималась к очередной двери, а в остальном существовал лишь один путь оттуда, и по нему они сейчас пришли.

И в принципе дверь ничем не отличалась от всех других в подземных переходах, которые они уже видели. Кроме одного.

Предупреждающие таблички.

Данная дверь, вне всякого сомнения, не горела желанием что-то рассказать им, и делала это при помощи больших черных букв на желтом фоне и символов, означавших смерть, и предостережение, и биологическую опасность.

Посторонним вход запрещен.

Опасность заражения.

Вирус.

Ни Вильям, ни Жанин ничего не сказали, ждали объяснений Коннорса относительно того, чем они занимаются там, его признания о том, что он слушал их разговор и теперь знает, сколь много они поняли, и что это не устраивает его. И пожалуй, он собирался поместить их по другую сторону двери, запереть там и держать до тех пор, пока уже никакой душ в мире им не поможет.

Но ничего подобного он не сказал.

Взамен понизил голос:

– Я сожалею об этом. Но думаю, вы уже все поняли.

Жанин искоса посмотрела на Вильяма.

Он кивнул в качестве ответа.

– По-моему, да, – сказал он. А потом: – Вся ваша проблема в решении. Не так ли?

– Тогда вы все поняли, – сказал Коннорс.

Жанин переводила взгляд с одного на другого. Что бы ни понял Вильям, ее это пока не касалось.

– Какое решение? – спросила она. – Какой проблемы?

А Вильям собрался с духом. И как заклинание произнес два слова:

– Вирусные векторы? Не так ли?

Больше он ничего не сказал. Ждал реакцию Коннорса, но не дождался ее.

– Объясни, – попросила Жанин.

Он уже начал. И с таким же успехом мог продолжать.

– Я думаю, дело обстоит следующим образом, – начал Вильям и посмотрел на Коннорса, как бы проверяя, что находится на правильном пути. – Вирус – это наше противоядие?

Коннорс кивнул, практически не пошевелив головой.

– Против чего? – спросила она.

– Против нас самих.

Жанин снова посмотрела на одного, потом на другого. Нас самих?

– Против текстов. Чумы. Против нашей собственной ДНК.

Он больше ничего не сказал. А она покачала головой: либо он говорил загадками, либо что-то здесь также не сходились, и в любом случае это разозлило ее.

– Что ты пытаешься сказать? Выходит, мы сами убиваем себя?

Ее голос был наполнен сарказмом, и в душе она чувствовала, что это, пожалуй, не на пользу делу, но одновременно была слишком уставшей и не могла совладать с собой.

– То есть из-за нашей собственной ДНК Дженифер оказалась в стеклянном ящике, и от нашей собственной ДНК они пытались отмыть нас под душем, об этом ты говоришь?

Напрасно. Она чувствовала это сама. Но все слишком резко навалилось на нее, она хотела понять, но пока безуспешно.

Вильям покачал головой:

– Нет. Это был вирус.

– Плохое свойство для противоядия, не так ли?

Сарказма в ее голосе не убавилось. Но Вильям кивнул:

– Очень. И именно поэтому мы здесь. Я прав?

Последние слова предназначались Коннорсу.

И тот наконец перевел дух.

– Сандберг прав, – сказал он.

С виноватой миной. Словно из-за него Вильям понял все раньше, чем она.

– Представь, – сказал Коннорс, – представь себе, что ты нашла документ, где написано такое, с чем ты никогда не согласилась бы до конца своей жизни. Как ты поступила бы тогда?

– В обычном случае я, конечно, отправила бы его в макулатуру.

Он кивнул. Не улыбнулся. Дело было слишком серьезное.

– Но если бы оказалось, что такой документ соответствует истине? И он написан задолго до твоего рождения и правильный во всем вплоть до сегодняшнего дня? И если бы в нем значилось, что ты попадешь в беду, как поступила бы ты тогда?

Она пожала плечами.

– Ты попробовала бы изменить ситуацию, – сказал Коннорс. – Не так ли? Вторглась бы в документ, и убрала текст о предсказанной тебе напасти, и поменяла бы его на нечто лучшее.

Какая-то часть ее догадывалась, куда он клонит.

Но та же часть принимала услышанное в штыки и отказывалась понимать.

– В конце шестидесятых, – сказал Коннорс, – мы обнаружили, что человеческая ДНК полна предсказаний. И как только сделали это, как только обнаружили, что случится с нами в далеком будущем…

Он посмотрел на нее так, словно объяснил все.

– Нам пришлось предпринимать меры. Мы отправили послание в космос. Надеялись, кто-нибудь ответит нам, но ничего не случилось. Мы искали в древних культурах, обратились к мировым религиям, с единственной целью выйти на контакт, узнать, как эти тексты попали в наши тела, и почему они там, и каким образом нам избавиться от них. Но мы нигде не получили ответа. И в конце концов у нас остался один выход. Внести изменения в наш документ.

Он сделал паузу. А потом объяснил:

– Внести новые предсказания в нашу существующую ДНК.

Жанин сомневалась.

– И как тогда? – спросила она просто.

– Вирус, – сообщил Вильям. Тихо, с неподвижным взглядом, словно он разговаривал сам с собой.

И Коннорс кивнул.

– Как можно было бы изменить гены внутри человеческого генома? – сказал он. – Причем у каждого живущего на Земле. Как убрать плохие предсказания и заменить их на хорошие? – Он ответил сам: – Вирус обладает способностью проникать в клетки тела, прививать копию своей собственной ДНК и заставлять тело производить клетки с новым кодом взамен старого. Подумай тогда, если бы удалось добиться того, чтобы он мог нести в себе генетический материал по нашему выбору? Вводить его в клетки, заставлять их производить новые, выглядящие согласно нашему желанию, с новыми генами взамен старых? – Он кивнул Вильяму в качестве ответа: – Все правильно. Вирусные векторы.

Вильям кивнул ему. И Коннорс продолжил:

– Современная генная инженерия. Именно поэтому она родилась. Хотя об этом никогда не напишут ни в одной исторической книге. – Потом он снова перевел взгляд на Жанин: – И когда мы заставили эту инженерию функционировать, осталось только одно дело. Сделать вирус как можно более заразным, и спокойно сидеть и ждать, пока он распространится по всему земному шарику и заменит нежелательные части генома на нечто иное. Как же это назвать? Более приятную альтернативу.

Жанин стояла молча. Пыталась понять суть услышанного.

– Значит, если верить тебе, именно этим мы сейчас и занимаемся? Пытаемся поменять будущее человечества на то, что сами придумали?

– Я бы не сказал, придумали.

– А как бы ты сказал?

– Развили.

В комнате воцарилась тишина.

– И сейчас проблема в том, что вирус не действует, – констатировала она.

Коннорс кивнул.

– Где-то закралась ошибка, – сказал он. – Возможно, дело в языке. Пожалуй, в том, как мы все зашифровали. Или и там и там. Единственное, мы знаем, что пока не нашли правильной последовательности. И что все наши предыдущие попытки…

В первый раз за все время разговора он перевел взгляд на большую железную дверь за ними. С желтыми предостережениями. И блестящей коробочкой.

И достал свой ключ-шайбу.

Поднес его к датчику.

– Будет немного холодно, но в остальном никакой опасности для нас, – сказал он через плечо, подождал, пока дверь откроется.

Старался не смотреть на них. Слышал, как они задержали дыхание, не хотел видеть их лица, знал уже, как они среагируют, и это зрелище не доставило бы ему удовольствия.

Они вошли в наблюдательную комнату, ту самую, где Франкен стоял много раз, с надеждой созерцая происходящее за стеклом, но всегда получая только разочарование.

Толстый прозрачный защитный экран.

Море больничных кроватей по ту сторону.

Они стояли молча. Долго.

Смотрели на длинные ряды людей под простынями. Кто-то лежал неподвижно, у кого-то грудная клетка медленно ходила вверх и вниз в такт с дыханием, повсюду пятна крови разных оттенков, от высохшей черной до свежей алой.

Когда Коннорс наконец посмотрел на них, это был совсем новый взгляд.

Скорбь. Пожалуй, нечто большее. Возможно, сожаление.

– Все вирусы, до сих пор созданные нами, приводят к тому, что инфицированные клетки разрушаются.

– Рак?

– Тому, что происходит с этими людьми, нет названия.

– И кто они тогда? – спросила Жанин.

Коннорс покачал головой. Не столь важно. По крайней мере, не та тема, которую он хотел бы обсуждать.

– Как они попали сюда? – спросила она снова. – Они знают, в чем их задача? Или мы тоже повторим их судьбу, Вильям и я, если не сделаем ничего больше?

Вокруг них было очень тихо.

И все звуки, долетавшие к ним, шум аппаратов искусственного дыхания и измерения давления, хрипы и кашель больных людей существовали лишь в их воображении. Нет, они, конечно, были, но только по другую сторону стекла, сами же они находились в стерильной и настолько гнетущей тишине, что Жанин не выдержала и заставила себя открыть рот с единственной целью убедиться, что она слышала именно тишину, а не монотонный грохот.

– Я не могу участвовать во всем этом, – сказала она тихим голосом, не сводя взгляда с больничной палаты. – Я не могу принимать участие в убийстве людей. Боже, как много их? Как много их было? Как много лежит там внутри, только для того… Для чего? Просто из-за нашего желания улучшить будущее?

– По-моему, ты неправильно все понимаешь, – наконец сказал Коннорс.

– Вот как?

– Речь идет не об улучшении нашего будущего. Речь идет о…

Он осекся. Во второй раз они коснулись того, о чем он не мог говорить. Или, по крайней мере, не хотел.

– О чем? – спросила она.

– Необходимо сделать кое-что, пока еще не слишком поздно.

– Не слишком поздно для чего?

Коннорс не ответил.

Только бросил взгляд на часы.

Обеспокоенно посмотрел им в глаза.

– Сейчас в парламенте собирается весь Совет. Вам надо увидеть это сначала.

29

Ларс-Эрик Пальмгрен миновал маленький мост, оставив за одним окном от себя уже покрытый тонким льдом залив Неглинге, а за другим по-прежнему не сдающийся морозу залив Полнес.

Это иллюстрировало его щекотливую ситуацию лучше, чем он хотел это признать.

С одной стороны. И с другой стороны.

Он сжал зубы, переключил передачу с целью увеличить скорость, прекрасно сознавая, что дорога скользкая и что тем самым он подвергает себя смертельной опасности, словно пытаясь доказать себе, что смерти ему в любом случае не избежать, а если он верил в обратное, то просто трус, и никак иначе его не назовешь.

Он отказался помочь Кристине.

Это мучило его с тех пор, как все случилось, с того момента, когда он поднялся и покинул кафе, оставив ее там. И знал, что поступает неправильно, уже делая это, но какой у него оставался выбор? Его напугал нежданный разговор, когда ему позвонили, рассказали о Саре и просто положили трубку. Он ведь знал: что бы ни происходило, речь шла о чем-то неприятном, непостижимом и очень серьезном. А сам он был пылинкой, обычной мелкой сошкой.

Пальмгрен скосился на свой мобильный телефон.

Он лежал на пассажирском сиденье и перекатывался из стороны в сторону по мере того, как автомобиль поворачивал в различных направлениях, или же просто ему было стыдно за владельца, позволившего страху одержать победу над всем, что он считал для себя важным.

Верностью. Мужеством. Дружбой.

Сейчас Кристина находилась в Амстердаме.

Он видел ее по компьютеру. Не в прямом эфире, когда все случилось, а через кликабельный видеоотрывок под жирными черными заголовками. Она рассказывала об авиакатастрофе, но что ей вообще делать в Амстердаме? Если только она не оказалась там в поисках Вильяма?

Вроде бы он ничего не должен был им.

Обычный пенсионер, вдовец, оставивший службу в оборонительных силах, сейчас привлекаемый только время от времени в качестве консультанта.

Как он смог бы помочь им, даже если бы захотел?

Что смог бы сделать?

Но как он мог отказаться?

Кто он тогда? Он знал ответ.

На сиденье рядом с ним валялся мобильный телефон, содержавший по меньшей мере четыре неотвеченных звонка от Кристины Сандберг.

Ему осталась только сотня метров до дома.

И тогда ему следовало перезвонить ей и помочь, о чем бы она ни попросила.

Прошло уже более часа с тех пор, как Лео сфотографировал конверт и отправил снимок в редакцию в Стокгольм, когда телефон Кристины наконец завибрировал на столе перед ними.

– Вам явно пришлось попотеть, – сказала она, когда ответила. – Вы что-нибудь выяснили?

Двое мужчин напротив не спускали с Кристины глаз.

Смотрели, как меняется выражение ее лица.

Сначала оно было вопросительным. Потом стало серьезным.

А она слушала молча. Довольно надолго.

– Я… – начала она наконец в качестве ответа на вопрос, прозвучавший с другого конца линии, прежде чем поняла, что не знает его, и осеклась. Бросила быстрый взгляд на Альберта: – Где я?

– Харлем, – сообщил он. – К западу от Амстердама.

– Им что-нибудь известно? – спросил Лео, но Кристина подняла руку, покачала головой, растопырила пальцы, прося его помолчать. Речь шла не о конверте. А о чем-то значительно более важном.

– Харлем, – передала она дальше. Выпрямилась на своем стуле и отвернулась от них, чтобы больше никакие вопросы не мешали ей.

Слушала. Кивала. Слушала.

– Когда это случилось? – спросила она. И, не дожидаясь ответа, обратилась в зал: – Можно сделать погромче?

Огляделась, а потом поднялась и повысила голос:

– Сейчас… телевизор можно погромче?

Что-то в ее взгляде заставило усталого мужчину за стойкой бара повернуться к плоском экрану за его спиной. И как только он сделал это, от его полусонного состояния не осталось и следа.

Он отыскал пульт дистанционного управления среди бумаг и ключей около кассового аппарата, направил его на телевизор, не без труда нашел пальцем правильную кнопку.

Увеличил громкость. Не отрывая взгляда от экрана.

Секундой спустя все разговоры в заведении стихли.

Вильяма и Жанин провели в парламент в полной тишине, они заняли места позади круга из синих стульев и подняли глаза на экраны, висевшие перед ними.

Все взгляды обратились к Коннорсу, и он коротко кивнул в ответ.

Они здесь, и они с нами.

Никто ничего не сказал, но в воздухе витало недовольство, скептическое настроение, поэтому мужчины в военной форме не сразу снова повернулись к мониторам.

Это противоречило правилам. Гражданским было не место здесь. Во всяком случае, сейчас.

Но если все зашло так далеко, как все считали, другого выхода просто не оставалось.

Уже больше нечего было защищать, держать в секрете, и уже не играло никакой роли, увидят Вильям Сандберг и Жанин Шарлотта Хейнс все сами или узнают о случившемся потом.

– Они понимают, что нам надо? – спросил Франкен.

Они с Коннорсом стояли в стороне, разговаривали тихо и старались держаться как можно спокойнее. От них требовалось демонстрировать единство во мнениях, другие не должны были догадаться о наличии каких-то противоречий между ними, особенно сейчас.

– Никто не в состоянии понять, – сказал Коннорс.

Франкен кивнул. Это была чистая правда.

На больших экранах бок о бок теснились репортажи новостных каналов и изображения всевозможных интернет-страниц. И все заголовки касались одной и той же темы.

Огромная больница на карантине. Здание Слотерваартской больницы в оцеплении.

Больница закрыта из-за вспышки странного заболевания.

Они предвидели такой поворот событий, и час настал, сценарий уже давно существовал на бумаге, даже если в нем отсутствовало название лечебного заведения, а в качестве места действия стояло «Средний по величине европейский город». И они неоднократно дискутировали, меняли его и принимали решения, малопонятные даже тогда, когда все происходило лишь теоретически.

– Ты же знаешь, мы должны, – сказал Франкен. – Какой смысл возражать.

Но Коннорс не хотел знать.

По-хорошему, что им, собственно, было известно? Откуда такая уверенность, а вдруг они истолковали все неверно? И разве Хейнс и Сандберг находились здесь не для того, чтобы помочь им перевести все еще раз и проверить, нет ли какой-то альтернативы?

Франкен посмотрел на него. Мог повторить его мысли слово в слово.

– Мы знали это постоянно.

Коннорс ничего не сказал.

– Мы не знали только почему, и как, и где. Сейчас нам это известно.

– Да. И из-за нас, – буркнул Коннорс.

Франкен никак не отреагировал на его реплику. Решение уже было принято.

И они стояли потом, обратив взоры на экраны.

– Сколько людей умрет? – спросил Коннорс наконец.

– Меньше, – сказал Франкен. – Что еще нам надо знать?

Коннорс не ответил.

И Франкен повторил это снова. Но тише:

– Меньше.

В самом конце зала стояли Вильям и Жанин, смотрели, как Коннорс и Франкен тихо разговаривали между собой впереди и сбоку от рядов стульев, на которых в полной тишине ждали одетые в военную форму мужчины.

Все в комнате ждали от них сообщения, и все уже знали, каким оно будет.

Уже стало очевидным, что случилось, все прекрасно представляли, как требуется действовать, а Жанин и Вильям даже успели увидеть последствия. Они лежали рядами в холодной комнате, и Коннорс действительно сказал правду.

Никто не мог понять.

И все равно они догадались, что обязательно будет сделано.

Повернувшись к Жанин, Вильям увидел, что она больше не в состоянии сдерживать слезы.

Повернув ключ в замке входной двери большой кирпичной виллы, Ларс-Эрик Пальмгрен уже знал, что он не один и что уже слишком поздно предпринимать какие-то действия на сей счет.

Пожалуй, снег заглушил звук шагов.

Наверное, он сам потерял бдительность.

Десять лет назад это было в крови, он смог бы доложить о каждом транспортном средстве, попадавшемся ему на пути домой. Порой делал ненужные остановки, к собственному удивлению, начинал колесить по городу, постоянно проверяя в зеркало заднего вида, не висит ли какой-то автомобиль у него на хвосте слишком долго или не возвращается ли он с равными промежутками, хотя в принципе не должен.

Но это раньше. Сейчас он отвык от подобного и ехал прямой дорогой к себе, видел все происходящее вокруг, но ни на чем не заострял внимание, крутил руль, как на автопилоте, в то время как мыслями был рядом с Кристиной в Амстердаме, и в конце концов добрался домой и припарковался у входа, словно ничего необычного не произошло.

А всего-то требовалось подумать немного, и он бы знал, что это не так.

Сейчас он стоял, вставив ключ в патентованный замок перед собой.

А черная кожаная перчатка незнакомого мужчины лежала на его руке.

– Ларс-Эрик Пальмгрен, – сказал голос рядом с ним.

Это был не вопрос, а констатация факта. И Пальмгрен не ответил.

– А ты кто? – спросил он взамен.

– Мы можем поговорить внутри?

Опять на вопрос это было мало похоже.

Пальмгрен кивнул.

А потом молча открыл входную дверь, отключил сигнализацию на белом пластиковом пульте в коридоре и приготовился к худшему.