Текст книги "Конец цепи"

52

Они проснулись от шума автомобиля.

Оба услышали его одновременно, уже успели привыкнуть к тишине, нарушаемой только тихим завыванием ветра и отдельными птицами где-то вдалеке, их щебетанием, когда они находили что-нибудь съедобное, понятия не имеющие обо всем том ужасе, который происходил вокруг них.

Но потом они услышали глухой звук мотора, работавшего на пониженной передаче. Газовавшего, чтобы подняться на холм. Именно он разбудил их, и они сидели, прижавшись друг к другу, точно как спали, и смотрели один на другого и ждали, когда услышат его снова.

Кто-то находился там. Деревня была пустой вчера, все жильцы уехали из нее, а сейчас кто-то находился там и, пожалуй, искал их.

А они были безоружны.

Не имели вообще ничего, чем смогли бы защищаться.

И подкрались к окну, приготовились к худшему.

Не так много домов требовалось обыскать. А в камине тлели угли, и, пожалуй, над трубой все еще поднимался дым.

Им в конце концов удалось сбежать. Но сейчас они не имели ни единого шанса.

Видели фары автомобиля, как они приближались по деревенской улице.

Жанин увидела это первой.

И сама удивилась собственному крику.

Они узнали название и сказали, почему нет.

Ничего другого у них не было, чтобы продолжать.

А что-то требовалось делать.

«Мы просто поедем, – думали они. – Просто поедем туда и посмотрим, где нам искать». И заехали так далеко, как только могли, но, когда сам ничего не знаешь, от подобного мало толка.

Лихтенштейн.

Вот и все, что им было известно.

Но потом?

Вильям Сандберг дважды пытался позвонить Кристине со своего собственного телефона, один раз она прервала разговор, а во второй он общался с ее автоответчиком. И потом его мобильник оставался включенным еще где-то час, прежде чем его отключили, и с тех пор он пребывал в том же состоянии.

А за это время находился в зоне действия трех мачт.

Все они стояли в Лихтенштейне на расстоянии нескольких километров друг от друга.

И сейчас, когда они оказались на месте, это дало им площадь, которую было невозможно обыскать. Они искали обломок иголки в стране, изобилующей стогами сена, и никто из них не осмелился сказать это вслух, но оба перестали надеяться.

Указатель увидел Лео.

И естественно, они действовали на авось, но это в любом случае было хоть что-то.

Они свернули с автострады рано на рассвете, а потом ехали по давно требующей ремонта извилистой дороге, и в конце ее находилось несколько деревянных домов с остроконечными крышами.

Название им подсказала табличка.

И Лео сразу узнал его.

Одна из мачт, обслуживавших телефон Вильяма, имела такое же наименование.

И в переводе с немецкого оно означало «холм».

Сначала они услышали крик.

И он напугал их, но не настолько сильно, как женщина, внезапно появившаяся в свете фар и размахивавшая в воздухе руками.

И их первой мыслью стало, что она молит о спасении. Заражена, и ей требовалась помощь. Альберт затормозил, огляделся, переключившись на заднюю скорость. Если она была больна, они не могли ничего для нее сделать, им требовалось избежать контакта. И он искал пространство для разворота и смотрел, нет ли еще людей, смертельно боялся, что их окружат раньше, чем они успеют закончить маневр, и тогда им уже не удалось бы уехать отсюда.

Именно тогда он услышал, что она выкрикивает его имя.

И посмотрел вперед снова.

И увидел.

Альберт ван Дийк даже не выключил мотор.

Он открыл дверь.

Поднялся и шагнул наружу.

И сколь бы невозможным это ни казалось, но они нашли то, что искали.

53

Им требовалось разобраться всего лишь с двумя проблемами, и все равно было трудно решить, в каком порядке.

Во-первых, передать бумаги.

А во-вторых, компенсировать семь месяцев, украденных у любви.

И они держали друг друга в объятиях, Жанин и Альберт. Она выжила, чувствовала себя хорошо, и он нашел ее, получил письмо от нее и правильно его понял, и только об этом они хотели думать, и никто не требовал от них ничего иного.

И они стояли в утреннем свете перед автомобилем.

А улица была пустынной, никого кроме них. Они плакали, не зная почему.

И это было красиво и искренне, и им следовало дать время.

И не смотреть на них.

И потом, это причиняло боль.

Тому, с кем сейчас не происходило то же самое.

А именно Вильяму, ведь в автомобиле мог находиться еще один человек, даже должен был, но ее не оказалось там, и это рвало душу.

И Лео тоже. Он смотрел на человека на крыльце, того самого, который появился в телефоне перед ним всего пару дней назад. Но сейчас он выглядел старше, чем на фотографии. Был изможденным и грустным. И он видел его, стоявшего там и смотревшего на встречу, которая могла быть его.

И Лео знал, что должен прервать их.

– Альберт? – сказал он.

И Альберт знал. Прижал Жанин к себе, вдохнул аромат ее волос, словно их запах мог дать ему силы говорить о чем-то другом. А потом кивнул Лео. Я знаю.

– Извини, – сказал Лео.

Хотя пока ведь не за что было извиняться.

Все правильно.

И Альберт откашлялся.

– У нас есть конверт, – сказал он.

Произнес это тихо, мягко, словно объясняясь в любви женщине, которую обнимал, но обращался одновременно и к Вильяму, и к Жанин, а они слышали, что он сказал, но не поняли.

– И что там такое? – спросила она.

– Мы не знаем, – ответил он. – Однако они были готовы убить нас, лишь бы заполучить его.

После этих слов покою пришел конец.

Волшебство разрушилось. Любовь могла подождать, существовало нечто иное, с чем следовало разобраться сначала, и Вильям спустился с крыльца, подошел к остальным, и сейчас объяснения полились непрерывным потоком, и все перебивали друг друга.

Лео прибыл в Амстердам с Кристиной. Находился там, когда она исчезла. Жанин и Вильям видели то же самое, но на экранах в замке. Их туда привезла некая Организация, и от них требовалось перевести тексты, остановить заразу и спасти мир, но сейчас было слишком поздно.

Альберт и Лео сказали одно и то же одновременно:

– Возможно, нет.

Так они сказали.

И поведали о грустном мужчине в Берлине и о других, следивших за ним, поскольку он, пожалуй, сидел на решении. И когда это слово прозвучало, пульс еще подскочил, и Вильям перебил их и стал задавать вопросы, на которые он все равно получил бы ответы, стоило ему немного подождать, но он хотел иметь их сразу же.

Какое решение? Почему они так считали? И почему кто-то верил, что оно может находиться у них?

Лео покачал головой.

И сказанное им сейчас значило больше, чем все другое, что он смог бы сделать.

– Единственное, что нам известно, – оно пришло от Дженифер Уоткинс.

Сердце Вильяма так бешено стучало, что он всерьез испугался получить инфаркт еще до того, как таинственное послание окажется в его руках.

Жадно хватая ртом воздух, он очистил обеденный стол в лишенной окон прихожей перед гостиной, сдвинув скатерть, лампу и всякие безделушки на один его конец, и положил желтый конверт прямо перед собой.

Жанин расположилась рядом с ним. Лео и Альберт на шаг позади.

Решение. Это могло означать только одно.

Дженифер Уоткинс прошла весь путь до конца и преуспела там, где Вильям потерпел неудачу, и почему-то отправила результат своего труда всему миру. Пожалуй, поскольку она не доверяла Организации или по какой-то иной причине, но это уже невозможно было узнать, да, собственно, и не играло никакой роли.

Она послала его, чтобы мир узнал.

Но посыльный умер, а ее муж слишком боялся, и сейчас весь материал описал круг и попал в руки Вильяма, которые дрожали, когда он вскрывал пакет. И естественно, было бы лучше, окажись решение в средствах массовой информации или в Интернете, но теперь оно в любом случае находилось здесь, и, пожалуй, это был не такой уж и плохой вариант.

Он высыпал бумаги на стол перед собой.

Разложил их на потертой поверхности, где в течение многих лет ели и пили вино, и, наклонившись над ними, принялся за изучение.

Решение. И как же выглядело оно?

Он перелистывал страницы, горя от возбуждения, ему не терпелось увидеть, где он ошибся, и он перекладывал их и искал ответ.

Листы с шифрами, до боли знакомыми ему.

И с текстами, текстами Жанин, точно теми же самыми, которые он уже видел множество раз.

Листы с расчетами и формулами. Его глаза быстро пробегали по ним, и в конце концов он дошел до последнего.

Тяжело дышал.

И решил, что пропустил что-то.

Не заметил какую-то важную деталь, прятавшуюся среди всего этого, несмотря на все свои старания. И он перелистал материалы снова в поисках ее.

Один раз.

И еще один.

И опять, страница за страницей. Пытался сосредоточиться, обшаривал глазами каждый новый лист.

И, судя по его рукам, отчаяние начало овладевать им.

Они работали все более интенсивно, и он дышал прерывисто, листая бумаги. Его глаза обыскивали страницы в охоте за особыми данными или, пожалуй, отдельной цифрой, которую он не узнал, или какого-то знака, чего-то такого, что могло находиться там, но отсутствовало.

И он задерживал дыхание, читал и просматривал текст, а потом замечал, что воздух кончается, и делал новый вдох, и опять задерживал дыхание, и все продолжалось по новому кругу.

Читал.

Черт.

Читал снова.

А потом начал медленно понимать.

– Что ты ищешь? – спросила Жанин.

– Что-нибудь, – ответил он, глубоко разочарованным голосом и с ударением, которое могло означать только одно.

Что угодно. Он искал любую зацепку, но ничего не находил.

– А конкретно?

Он посмотрел на нее.

И только сейчас она увидела его взгляд.

Совсем недавно эти глаза были полны энергии, и он не мог дождаться момента, когда откроет конверт.

А сейчас от нее не осталось и следа, и искры надежды погасли тоже, а все другие смотрели на него. И он вздохнул и безвольно опустил руки по сторонам, и, когда сейчас часть бумаг упала на пол, это уже не играло никакой роли.

Он покачал головой:

– Это все то же самое.

Вильям стоял перед заваленным листками формата А4 столом. И надежда явно уже покинула его, во всяком случае, об этом говорил пустой и отрешенный взгляд, скользивший по ним. А сам он выглядел таким подавленным, словно пережил потерю жены второй раз.

Бумаги в конверте оказались теми же самыми.

Точными копиями листов, висевших в его рабочей комнате в замке, перед которыми он ходил изо дня в день, пытаясь понять и расшифровать их содержимое, но без успеха.

В конверте он не нашел ничего нового для себя. А то решение, которое, по их мнению, Альберт и Лео принесли с собой, якобы найденный ими ответ, оказалось просто дубликатом вопроса.

Вот и все.

– Почему? – спросила Жанин. Таким тонким голосом, что едва ли сама слышала свои слова. – Почему она отправила это?

Вильям пожал плечами.

Откуда он мог знать.

Пожалуй, верила в свою правоту, считала это ответом, и что ее расчеты смогут решить все проблемы, если они просто дойдут до людей достаточно быстро. Возможно, так все обстояло, и, пожалуй, глубокая ирония таилась в том, что ей предстояло умереть тоже, в ее смерти от вируса, который она сама помогала создавать, надеясь, что он будет работать.

Или просто она действовала, как и они. Видела приближение беды.

Пожалуй, так все и обстояло, наверное, поняла, что не справится сама, и решила, что добиться успеха можно, только расширив число посвященных.

Точно как они сами пытались сделать.

Почему нет?

И все документы прошли по кругу, из замка попали в Берлин, а там их забрали, и сейчас они снова оказались здесь. И на этом пути люди жертвовали жизнью, борясь за то, чтобы Организация не смогла остановить их, когда они пытались переправить ее секрет дальше, а сейчас все находилось у подножия той же самой горы, откуда и началось.

Ирония судьбы.

Как будто жизнь решила рассмеяться в лицо Вильяму Сандбергу, словно хотела сказать, что будет продолжать в той же манере, пока все не закончится.

И ирония, если говорить о спасении, заключалась в том, что никакого спасения не было.

А когда речь шла об усилиях Дженифер Уоткинс остановить вирус, в том, что именно она отправила зараженного человека гулять по миру, по сути запустив весь процесс.

Что же касается всего, что заранее прописано в ДНК всех людей, впоследствии происходившего в действительности, здесь ирония заключалась в самом решении, принятом людьми, которые прекрасно знали об этом.

Так сказал Вильям.

Ничего более, но этого и не требовалось.

Всех одолевали одинаковые мысли, все они смотрели на последнюю, крошечную искорку надежды, которая еще недавно, по их мнению, существовала, и видели, как она погасла, так и не превратившись ни во что большее. Вопреки их желанию. Его явно оказалось недостаточно.

Надежда ушла.

И никто не сказал того, что все знали.

И в конце концов Вильям повернулся и вышел на улицу.

Дженифер Уоткинс знала, что она умрет.

Лежала в стеклянном гробу и каким-то образом была благодарна за это.

Она же получила отдельное помещение. Находилась далеко от унылых рядов кроватей, где не происходило ничего иного помимо того, что мужчины и женщины медленно истекали кровью до смерти.

Они обращались с ней так хорошо, как только могли, облегчали ее страдания неизмеримо больше по сравнению со всеми другими, но она знала, что это не играет никакой роли и лишь оттягивает неизбежное.

И знала, что виновата сама целиком и полностью.

Она же выпустила его наружу.

Но верила, что он здоров, все ведь указывало на это, и, если он чувствовал себя хорошо, значит, она добилась чего-то, нашла решение, и его требовалось рассказать миру, пока ничего не произошло.

Так все и случилось.

И именно она стала всему виной.

* * *

Она проснулась оттого, что кто-то вошел в комнату, а перед стеклом, ограничивавшим ее вселенную, стояла женщина, которую они привезли, чтобы она перевела для них знаки. А у нее имелся жених и своя, наверное, счастливая жизнь, и они, вероятно, понимали, насколько плохо она себя чувствовала.

Жанин. Сейчас она стояла там, на расстоянии всего нескольких дециметров и все равно недосягаемая, а с ней находился неизвестный мужчина, который не мог быть только ее собственным преемником.

И ей требовалось очень многое сказать, но она абсолютно не имела сил сделать это.

Уже пыталась когда-то, но несла всякую чушь, была слишком напугана тогда, а еще более сейчас, и хотела лишь предупредить их.

О вирусе. И о шифрах. И что все слишком поздно.

И проект под названием «Ноев ковчег» уже стартовал.

И что речь не шла о спасении мира.

А о том, чтобы отобрать некую группу для построения нового.

Всем этим она хотела поделиться.

Но ее губы уже сдались, язык распух, и она чувствовала вкус крови во рту, и вопреки собственному желанию не могла ничего сказать.

Прошептала одно слово бегите.

А потом видела, как за спиной Жанин дверь разлетелась в щепки и как охранники в защитных комбинезонах направили на них оружие. В любом случае она стала свидетелем того, как они потерпели неудачу.

И в глубине души она понимала, что это означало.

А именно, надежды больше нет.

И с этой мыслью перестала дышать.

54

В первый раз Франкен вызвал к себе Родригеса через двенадцать часов после того, как Коннорс последний раз дал знать о себе.

Он проинформировал Родригеса о ситуации, поскольку так значилось в их рутинных правилах и не существовало никакой причины нарушать их. Через двадцать четыре часа у них состоялась вторая встреча, и, когда сейчас кто-то постучал в железную дверь каюты Франкена, он не сомневался, о чем пойдет речь.

– Тридцать шесть часов, – сказал Родригес.

И Франкен кивнул. Знал очень хорошо.

– Хочешь, чтобы я сделал это? – спросил Родригес.

И Франкен коротко покачал головой. Это же была его задача.

Единственно его беспокоило, что он не понимал происходящего. Коннорс, судя по всему, так и не прибыл на борт вертолета. Пилот отказался выполнить приказ (как вариант, произошел сбой со связью, от подобного никто не застрахован), а потом они потеряли все контакты с ним, и речь могла идти об аварии, хотя этого нельзя было знать наверняка тоже.

Если бы Коннорс находился на борту, имелись бы две возможности.

Либо они стали жертвой несчастного случая, либо также вместе решили покинуть Организацию и прихватили вертолет с собой.

Но сейчас все обстояло совсем иначе. Коннорс не явился на вертолетную площадку. А значит, совершенно независимо от того, погиб пилот или решил, что ему будет приятнее умереть от эпидемии, чем спастись на судне, это нисколько не объясняло, куда направился Коннорс.

А именно Коннорс отвечал за то, чтобы доставить все данные в безопасное место.

И если ему это сейчас не удалось, на такой случай тоже существовали свои инструкции.

– Дай мне трех человек, – сказал Франкен. – Мы отправляемся, как только сможем.

И Родригес кивнул.

Оставил Франкена за маленьким столом в центре его каюты.

Еще вчера он не верил, что ему когда-либо придется вернуться в замок снова.

А теперь ему предстояло сделать это всего лишь через двое суток.

* * *

Вильям стоял в конце улицы.

Стоял и смотрел вдоль склона на холмы, покрытые замерзшей травой, тянувшиеся насколько хватало глаз вниз в направлении долины, те самые холмы, которые он и Жанин преодолевали сутки назад на пути вверх.

А Лео наблюдал за ним издалека. Он тоже вышел из дома, нашел его взглядом, посчитал, что это ему необходимо. Нет, испытал желание. Желание посмотреть, как Вильям чувствует себя, может, он смог бы что-то сказать ему, как-то помочь.

Он же в любом случае помогал ей отыскать его. Из-за него ведь и находился здесь. А сейчас Вильям стоял посередине дороги с поникшими плечами, его тело уже пережило лучшие дни и начало постепенно клониться к земле.

И Лео решил приблизиться. Шел медленно по мерзлой земле. Видел, что Вильям услышал его и старается не обращать на него внимания.

Он остановился, поравнявшись с ним. Но специально оказался на расстоянии от него, сбоку, но у края канавы, находившейся на полпути между ними, с целью показать, что он не собирается навязываться.

– Конечно, я не знаю тебя, – сказал он наконец.

Вильям повернул голову в его сторону. Ожег резким взглядом в попытке прервать любое возможное продолжение.

– Я не знаю, что ты собираешься сказать мне, – буркнул он. – Но не делай этого.

Вот и все, что он выдавил из себя ужасно тихо и сквозь сжатые зубы, словно только мышцы челюстей удерживали от того, чтобы не наброситься на Лео и не сделать какую-то глупость.

А Лео колебался. Взвешивал свои слова.

– Я только хочу сказать, – решился он наконец. И потом замолчал и понял, что сам не знает, куда ему идти дальше.

Пауза, прежде чем он сделал новую попытку:

– Конечно, мне не досталось и толики того, что выпало на твою долю. И само собой, я не могу, как это называется?… Представить себе, что ты пережил.

Он говорил непроницаемому профилю Вильяма сбоку от себя. Но все равно надеялся, что его слушают.

– Конечно, не мне давать тебе оценки. Но если я все-таки сделаю это?

Пауза, а потом он сделал это:

– Ты ведь не из тех сказал, кто сдается.

Вильям среагировал, посмотрел на него, и звук, который он издал носом, не имел никакого отношения к дыханию, как бы кто-то ни пытался доброжелательно истолковать его именно так. Вильям ухмыльнулся его словам. И не попытался даже как-то замаскировать это.

– И что ты знаешь об этом?

– Именно такую информацию я, как мне кажется, получил.

– Вот как?

Ага. Прошла секунда, прежде чем Вильям понял, откуда ветер дует, и тогда это как бичом ударило его, жестко и неожиданно, и гораздо более жестоко, чем он того заслужил. Кристина говорила о нем, естественно, и сейчас в двух метрах от него стоял мальчишка и считал, что он знает его хорошо.

– Тогда, мне кажется, тебе стоило бы дважды проверить свой источник, – сказал Вильям, почувствовал, как он машинально поджал губы, пытаясь удержать эмоции при себе. – Поднять руки для меня – раз плюнуть.

Он сделал паузу, прежде чем закончил предложение.

– И если она сказала что-то иное, это было просто ее желание. Она хотела бы видеть меня таким.

Он снова обратил взор в сторону долины.

Выругался про себя, парень не виноват в том, что он стоял здесь, он всего лишь искал подход к нему и хотел только хорошего, и понятно, черт побери, не годилось обвинять молодого журналиста в том, что собственные эмоции завели его в пропасть снова.

У него вспыхнула надежда. В этом вся причина.

Из-за конверта, который они привезли с собой, призрачного шанса, что Дженифер Уоткинс пришла куда-то, он расслабился, хотя понятно, все могло пойти к черту.

И Лео, естественно, был здесь абсолютно ни при чем. Но все пошло к черту, и это он тоже сказал.

– Мы не пройдем дальше, – констатировал он. – Мы в конце пути. И ничего не изменится, если мы будем мучиться с ничего не значащей массой бумаг.

А потом вздохнул. Так все виделось ему. Он снова вернулся к тому, с чего начинал, или, точнее, начало само пришло к нему в виде чертова желтого конверта, прокатившегося отсюда до Берлина и вернувшегося назад.

– Нечего и пытаться, Лео. Все закончилось. Это бессмысленно.

На какое-то время воцарилась тишина.

– Я не верю в это, – сказал Лео.

Вильям презрительно посмотрел на него уголком глаза:

– Не веришь во что?

– Что все бессмысленно.

Вильям не сказал ничего.

– У меня прямо противоположное мнение. По-моему, в этом есть смысл. Ведь был какой-то смысл в том, чтобы мы пришли к тебе с нашими бумагами. А именно что ты не должен сдаваться, тебе надо попытаться еще раз. Здесь нет никакой иронии, Вильям, все совсем наоборот. Это шанс. Шанс, который ты получил, поскольку должен был получить его.

Тот же взгляд уголком глаза.

То же презрение.

– Должен был?

– Да.

Он покачал головой:

– Нет смысла, Лео.

Он буквально выплюнул это слово. Как будто смысл было ругательством, словно само оно вызывало у него желание выполоскать Лео рот средством вроде парфюма и обладало каким-то особым содержанием, оскорблявшим его лично, из-за чего он никогда не произнес бы его снова.

– Моя жена мертва, и ты видел, как все случилось. В этом был какой-то смысл? Я сидел на расстоянии тысячи километров и наблюдал ее смерть на большом экране. В этом был какой-то смысл? Люди умирают по всему миру, никто не знает, как остановить заразу, и ты пытаешься мне сказать, что здесь он тоже есть? Смысл?

Он сорвался на крик.

Совершенно несправедливо, Лео не имел к этому никакого отношения, но ему было не до справедливости. Он не мог слышать доброжелательных фраз, по сути не значивших ничего, не выносил людей, которые утешали и верили, что все будет выглядеть лучше, если за этим, возможно, стоит какая-то высокая цель.

Жизнь слишком коротка, чтобы заниматься пустословием.

Она слишком коротка, чтобы утверждать, что все предопределено заранее и управляется кем-то другим, кто все знает лучше, и что, когда жизнь кажется тяжелой, это просто из-за того, что человек не видит положительных сторон в своих проблемах.

Он не мог слышать это снова.

Что от судьбы не уйдешь. И все назначенное тебе в конце концов сбудется, и здесь ничего не поделаешь.

Все это чушь.

Так он сказал Лео.

– Каждый сам решает, что ему делать, – сказал он. – Я решаю за себя. И если нам чертовски везет, получается что-то хорошее, а если нет, результатом становится всякое дерьмо при тех же исходных данных. Но если ты приходишь сюда и отказываешься нести ответственность, утверждая, что будущее такое, какое оно есть… Ты лишаешь меня права распоряжаться собственной жизнью…

Он замолчал. Покачал головой.

И начал снова. Более спокойным голосом. Усталым, но спокойным.

– Кристина умерла не потому, что это должно было случиться. Ее смерть стала результатом массы решений, принятых множеством людей.

Пауза. А потом:

– И ты приехал сюда со своими бумагами не из-за того, что кто-то посчитал это необходимым. Нет здесь никакого смысла. И если считаешь, что будущее предопределено заранее, ради бога. Но это не так. Будущее такое, какое оно есть.

Снова наступила тишина. Затянувшаяся надолго. А потом Лео посмотрел на него.

Произнес все про себя, прежде чем сделал вдох и сказал то же самое вслух.

Хотел, чтобы все слова легли в правильном порядке и ему не пришлось перескакивать с одного на другое, запинаться и начинать сначала. Чтобы смысл его слов был сразу понятен. И чтобы придать им соответствующий вес.

– В таком случае… – сказал он. Сделал паузу. Именно такую долгую, как и задумал. Серьезно смотрел в глаза Вильяму. – В таком случае я не понимаю, почему ты стоишь здесь.

Вильям уставился на него.

А Лео сказал спокойно и четко:

– Ведь если мы сами творцы нашего будущего, по-моему, ты должен взять все бумаги и сделать что-то ради него.