Текст книги "Конец цепи"

Они не разговаривали с той поры. Он звонил, но Ивонна не отвечала. И он чувствовал недомогание несколько дней, и винил во всем своего попутчика, и, если бы она подняла чертову трубку, он бы выдал ей сполна.

Он начал подъем на виадук по длинной спирали над оставшейся сейчас под ним восьмиполосной дорогой, когда обратил внимание на свою белую рубашку. В том месте, где она выглядывала из-под пиджака, у пояса брюк, где ремень безопасности подходил к замку, на ней расползалось красное пятно. Кровь. И немало.

Он выдернул руку из-под воротника, отогнул в сторону полу пиджака, и у него перехватило дыхание. Кровь текла так сильно, что прилично испачкала подкладку изнутри, а рубашка была красной и прилипла к телу на всем пространстве от подмышки до самых брюк. И что, черт возьми, происходит?

Тех нескольких секунд, пока он отвлекся, хватило сполна.

И сначала он услышал звук.

Потом все его тело дернулось, когда скорость упала с девяноста километров до пятидесяти. Как раз так медленно ехал автомобиль перед ним, прежде чем он врезался в него.

Потом он увидел картинку, навсегда запечатлевшуюся в его памяти. Во всяком случае, на те двадцать секунд, отпущенные ему жизнью.

Неясные очертания раскореженного черного БМВ, вертевшегося перед ним со стороны той руки, которой он только что чесался и которую сейчас держал перед собой. Пальцы, испачканные в красной субстанции. Но это была не кровь, а кожа, плоть, нечто пористое и губчатое. Его собственная плоть со спины – именно ее он держал в руке, словно соскоблил слой сливок с торта. И все равно это не причинило боли, он чувствовал только зуд, ужасный и постоянный. И когда наблюдал, как БМВ переворачивается от удара и черной стеной блокирует путь перед ним, его мозг по-прежнему был сосредоточен только на том, что он должен почесаться, еще немного, и избавиться от дьявольщины, мучившей его.

Левая рука Николая Рихтера, однако, действовала рефлекторно. Она повернула руль вправо, насколько ей это удалось без помощи правой коллеги, и в результате автомобиль накренился. Он продолжал скользить боком в направлении вставшего поперек БМВ, в то время как мотор все еще работал и шины скребли по асфальту, на полной скорости, подчиняясь приказу педали газа, но без каких-либо последствий. Вокруг царил хаос. Машины резко тормозили, лавировали, делали все, чтобы уйти от столкновения с крутящейся посередине дороги грудой металла, которая подобно снежному кому увеличивалась с каждым поворотом, вовлекая в столкновение все новых и новых участников.

Николай стал свидетелем всего этого.

Обломки стекла вьюгой пролетели вокруг него, когда сзади грузовик врезался ему в багажник. Он чувствовал рывки, когда его шины пытались зацепиться за асфальт. Видел, как автомобили даже на приличном расстоянии от него резко тормозили, оставляя облачко черного дыма, и как некоторые из них так круто меняли курс, что у них выворачивало передние колеса.

И одновременно его продолжал мучить зуд.

Заглушавший все.

Зуд, от которого ему было необходимо, просто требовалось избавиться.

Автомобиль Николая оказался под углом почти девяносто градусов относительно направления движения, и, когда шины неожиданно вошли в контакт с асфальтом, он, казалось, обрел второе дыхание. Без малейшего предупреждения вырвался из общей свалки и устремился подальше от нее, словно больше не хотел иметь к ней никакого отношения, прямо под прямым углом к дороге и навстречу пустоте, простиравшейся сбоку от нее.

Ограждения были бетонные, но они все равно не выдержали.

«Тойота» Николая Рихтера потеряла только часть скорости, когда пробила их и начала полет с края моста, воспарила, как гигантский осенний лист, в направлении расположенной внизу магистрали А9 и приземлилась на крыши машин, несущихся по ней.

Сейчас, однако, зуд прекратился.

Поскольку, когда Николай Рихтер оказался замешанным во вторую за день серийную аварию, он был уже мертв.

* * *

Все новостные программы в тот день наперебой рапортовали о жуткой автокатастрофе около Бадхуведорпа в Амстердаме, но ни один журналист так и не узнал, что же было самое страшное в ней.

А именно, что изуродованное тело Николая Рихтера под звук сирены доставили в Слотерваартскую больницу, расположенную всего в восьми километрах от столицы. И что там врачи, признав его мертвым, сразу же переключилась на других пострадавших.

13

Вильям лежал в своей кровати, смотрел в потолок и задавался вопросом, означало ли это, что он вопреки всему находится на пути к смерти.

Лишь сутки назад ответ не вызывал у него сомнения. Но по мере того как они брали всякие анализы и раз за разом обследовали его, когда он, беспомощный, сидел на кровати, завернутый в полотенце в окружении мужчин в защитной одежде, Вильям все больше укреплялся во мнении, что все обстоит не так плохо, как он считал сначала.

Было раннее утро. Слабый свет пробивался внутрь сквозь тонкие занавески. А Вильям Сандберг все еще не мог заснуть.

В его голове роилась туча вопросов.

Что произойдет сейчас?

Какую заразу он мог подцепить?

Какое отношение умершая женщина имела к его шифрам? Как его работа могла бы повлиять на заразное заболевание? Как все, что он видел или выяснил, можно было объединить вместе?

Одновременно он напомнил себе слова Жанин.

О том, как они перемешали информацию, которую дали ей, сознательно пытаясь запутать ее, чтобы она не смогла понять, с чем работала.

Из полученных им кусочков нельзя было сложить мозаику. Пока еще. Сначала ему требовалось точно знать, что входило в нее, а что не имело к ней никакого отношения.

Вильям закрыл глаза, попытался избавиться от всех посторонних мыслей. Должна существовать какая-то отправная точка. Он сконцентрировался, вынуждал себя делать то, в чем был особенно хорош. Понять. Найти закономерность и решить проблему.

AGCT. Почему она написала это?

Он заставил себя мысленно вернуться в свою рабочую комнату, где находился еще несколько часов назад, оглядеться там и попытаться вспомнить все возможное. Клинопись на стенах. Цифровые последовательности, ряды нулей, и единиц, и двоек, и троек, которые требовалось перевести и переставить, чтобы их можно было превратить в новые ряды клинописи.

Почему? Откуда?

Двадцать три умножить на семьдесят три?

Каждый раз, когда он пытался приблизиться к этим цифрам, казалось, его мысли отскакивали в сторону, словно пытались рассказать ему, что ничего не прояснится, пока у него не будет полной картинки. Пока он не узнает, откуда они пришли, где эта последовательность появилась.

Конечно, черт возьми!

Посредством чего.

Он испытал давно забытое пьянящее ощущение удовлетворения собой. Раньше оно всегда приходило, когда ему удавалось нащупать ключ к разгадке очередной головоломки. И сейчас неожиданно явилось вновь.

Вильям сел на кровати, еще не успев додумать все до конца, уставился перед собой, не фокусируясь ни на чем конкретном, просто блуждал взглядом по комнате. Старался привести в порядок мысли. Почувствовал, как адреналин и эндорфины заплясали в его теле в то время, как он снова и снова прокручивал в голове все известное ему и пытался не засветить проявлявшуюся идею, и закрепить ее, и посмотреть, сохранится ли она.

И это ему удалось.

Все могло обстоять только так.

Четырехзначная основа.

Пальмгрен уже сидел за столом.

Он едва притронулся к своему кофе, хотя наверняка ждал ее по крайней мере четверть часа, и молча наблюдал, как Кристина сняла пальто и повесила сумочку на спинку стула, прежде чем опустилась на сиденье.

В его взгляде читалось беспокойство.

– Я связался с ними, – сказал он наконец.

Кристина кивнула, поблагодарив и показав, что она слушает, пусть ее внимание по-прежнему частично было сосредоточено на том, чтобы расположиться как раз напротив него и не пролить содержимое своей только купленной чашки кофе.

– Той работы, которую выполнял Вильям, больше не существует, – сообщил Пальмгрен. – Никто не воспринял его роль, по крайней мере один в один. Но…

Он развернул бумагу с целью освежить свою память, даже если и знал, что этого вовсе не требуется.

– Я нашел женщину, Ливию Эк, думаю, ей где-то тридцать сейчас или, пожалуй, тридцать пять. Она работала там в мое время в качестве ассистента, но сейчас взяла на себя многие из его обязанностей. Многие, но не все. Надо ведь понимать, что большинство из того, чем мы тогда занимались, многие из угроз, с которыми нам приходилось сталкиваться, уже не существуют.

Кристина не знала, как ей ответить, сделала глоток кофе, заполняя паузу.

– Получился ужасно странный разговор, – продолжил Пальмгрен. – То, о чем я хотел спросить ее, в любом случае принадлежит к разряду военных тайн, и она не могла сообщить мне никаких подробностей или ответить напрямую. Но сожалела о случившемся. Тоже ведь знала Вильяма. И просила передать, что сочувствует тебе.

Кристина пожала плечами. Подумаешь, она узнала, что какая-то тридцатипятилетняя женщина частично выполняет сейчас работу ее бывшего мужа и тоже расстроилась из-за его исчезновения. От этого ей было ни тепло ни холодно.

– Но, по большому счету, она подтвердила то, что и я говорил. У нее просто не укладывалось в голове, что сейчас существует какая-то организация с потребностью и тем более возможностью заниматься подобными вещами. И насколько ей известно, ни через Интернет, ни через другие средства связи не проходили никакие сообщения, намекающие на обратное.

– А если бы она что-то знала? Сказала бы тогда?

Пальмгрен понял смысл вопроса. Но он не мог знать этого наверняка. Однако все равно предпочел кивнуть в ответ.

– Мы разговаривали довольно долго. Она поняла твою ситуацию и под конец пообещала попробовать прозондировать почву и сообщить более подробно, если у кого-то другого возникнут предположения, до которых она не смогла додуматься.

– И что? – проявила нетерпение Кристина.

Пальмгрен довольно долго сидел молча.

Настолько долго, что продолжать в том же духе было уже неловко.

При этом он неотрывно смотрел Кристине в глаза.

– Вильям что-нибудь говорил тебе о компьютере, который он сделал?

– Мы никогда не разговаривали о работе. Во всяком случае, о его работе.

Пальмгрен не смог сдержать улыбку.

– Ты по-прежнему невероятно лояльна по отношению к Вильяму, – сказал он с ироничными нотками в голосе, хотя его тон оставался теплым и дружелюбным, без намека на враждебность.

– Я вот что тебе скажу, – пояснила Кристина. – К нам в сад тайком пробирались какие-то люди. Наш телефон слушали (пусть этого нам ни разу не удалось доказать), и периодически на улице перед нашим домом стоял микроавтобус, исчезавший, только когда приезжала полиция и парковалась по соседству. Я не хотела разговаривать о его работе.

Пальмгрен кивнул:

– Вильям руководил маленькой, вероятно, секретной группой. По пальцам можно перечесть тех, кто в курсе. Он создал устройство для взламывания неслыханно сложных шифров, оно стало лучшим из существовавших тогда, по крайней мере, насколько мы знали, и вопрос в том, по-прежнему ли оно среди лучших, действующих сегодня. Scientific Assistant for Reconstructional Arithmetrics[3]3
  Научное вспомогательное устройство для восстановительной арифметики (англ.).


[Закрыть].

Кристине понадобилось мгновение, чтобы переварить услышанное. Потом она, к собственному удивлению, улыбнулась.

– Вот дьявол, – сказала, но со всей свойственной ей нежностью. – Он назвал его Сарой.

Пальмгрен кивнул и наклонился вперед:

– В общем, никто не знал, где эта машина находится, никто, помимо специальной группы и людей на самом верху в цепочке тех, кто выделял деньги на такую деятельность или принимал стратегические решения. Ты же представляешь, как все работает.

Кристина кивнула:

– И что?

– Она не позвонила больше. Но через три часа после того, как я положил трубку… Не спрашивай меня кто. Не спрашивай почему… Но три часа спустя мне позвонили с номера, который не определился.

Кристина заметила, что задержала дыхание.

– Продолжай.

– Мужчина. Он не захотел представиться, но, по его словам, принадлежал к тому же подразделению. И сразу предупредил, что не будет отвечать ни на какие вопросы. И положит трубку, как только закончит разговор. Я сразу полез в письменный стол за моим магнитофоном, но не использовал его сто лет, и у меня оказались под рукой только бумага и ручка, а потом я слушал две минуты, пока он говорил, и, когда мы положили трубки, понял, что не записал совсем ничего.

– Что он сказал? – услышала Кристина собственный вопрос. Словно именно об этом он не собирался рассказать.

– Сара исчезла.

– Что ты имеешь в виду?

– Компьютер.

– Украден?

– Нет, если верить звонившему.

Пальмгрен собрался с мыслями и продолжил:

– Две недели назад из штаб-квартиры оборонительных сил дали знать о себе. Их интересовали материалы и оборудование, и они попытались придать этому такой вид, словно проводят инвентаризацию складских запасов по упрощенной форме и неформально, как бы между делом. И, помимо прочего, они спрашивали о Саре.

Кристина слушала. Забыла о кофе на столе перед ней. Сконцентрировалась на том, чтобы голос Пальмгрена не утонул в звучавшей в кафе музыке.

Неназвавшийся мужчина отреагировал на запрос.

Сара не числилась ни в каких официальных регистрах. Никто не смог бы просто позвонить и проверить, стоит ли она там-то и там-то. Только очень узкий круг лиц знал о ее существовании, а тот, кто знал, прекрасно понимал, для чего она предназначена. И если о ней спрашивали, значит, что-то происходило.

Три дня спустя они решили сами провести инвентаризацию.

И Сары не оказалось на складе.

Кто-то вынес ее через все ворота, железные двери и подземные лифты, но это не нашло отражения ни в каких регистрационных книгах. Если верить им, на объект никто не приходил, однако Сара перестала существовать, хотя ее официально никогда и не было.

На мгновение воцарилась тишина.

– Кто? – спросила она. – Кто забрал ее?

– Я не знаю. Тот человек не знал.

– Штаб-квартира оборонительных сил?

– Когда все идет вразрез с любыми существующими правилами? Десять из десяти.

Кристина сделала два глубоких вдоха, обдумывая его ответ.

– Это означает, что они ошибаются, не так ли? – спросила она. – Ты ошибаешься, и они тоже. Что-то ведь происходит, и даже если ты не знаешь и преемница Вильяма не знает, то, скорее всего, в штаб-квартире оборонительных сил кто-то в курсе, не так ли? Что-то на подходе, и военные знают, но держат в секрете. Верно?

Пальмгрен покачал головой:

– Я не знаю.

– Но кто-то знает.

Он ничего не сказал. Кристина пошла по второму кругу.

– Если, судя по твоим словам, силы обороны тем или иным способом захотели, чтобы кто-то одолжил компьютер Вильяма (или купил, или забрал, или о чем там сейчас может идти речь), тогда этому человеку также известно, у кого Вильям.

Молчание Пальмгрена явно говорило о том, что он согласен с ней.

– И кому же дозволено заниматься такими вещами?

Пальмгрен одарил ее долгим взглядом.

– Кто смог бы отдать на время ужасно секретный компьютер?

Молчание снова.

А потом он ответил:

– Никто.

Кристина еще долго сидела за столом в кафе после того, как Пальмгрен отправился своей дорогой, переваривала его рассказ и пыталась понять смысл услышанного.

И больше всего ее беспокоило, что Пальмгрен боялся.

Два дня назад он выглядел таким же заинтересованным, как и она.

Но теперь изменился.

Когда она попросила его связаться с той же женщиной, преемницей Вильяма, снова, он отказался, сказал, что не может помогать ей больше, просил не обращаться к нему.

Для нее это был просто отданный кому-то компьютер, но для Пальмгрена нечто неслыханное. Достаточно пугающее и необъяснимое, чтобы он прекратил помогать другу. И напрашивалось единственное объяснение: Вильям оказался вовлеченным во что-то грандиозное и секретное, и, пожалуй, международного масштаба, и ужасно, ужасно интересное.

Внезапно это перестало быть только ее личным делом.

Речь шла о военных секретах и людях, похищенных с одобрения военных, и с журналистской точки зрения все попахивало скандалом и большими тиражами, и, вне всякого сомнения, ей требовалось заставить своих шефов дать ей ресурсы, чтобы разобраться со всей историей.

Кристина достала свой телефон.

Она отключила его час назад, придя в кафе, и, когда сейчас экран загорелся, обнаружила сначала, что у нее четыре неотвеченных вызова.

Все от Лео.

Она позвонила ему сразу же, прослушала несколько сигналов, пока он копался в своих карманах. Будь у него такой же хороший порядок в них, как в его голове, она, возможно, напоролась бы на автоответчик, и ей пришлось бы звонить снова.

Лео ответил после третьего сигнала.

И, судя по шумам на заднем плане, находился где-то на улице.

Он запыхался и говорил быстро.

– Нам надо встретиться, – сказал он. – Нам надо встретиться сейчас.

Вильям стоял перед раковиной у себя в ванной с маркером в руке и глубоко дышал, пытаясь укротить свои эмоции, чувствуя, как его мысли, подобно гончим, беспрестанно блуждают в поисках добычи и не знают, как им вести себя сейчас.

Казалось, они отказывались верить в то, к чему пришли.

Словно он сам не мог согласиться с тем, до чего додумался.

Он смотрел на зеркало перед собой. На длинные ряды цифр, которые сам написал ночью два дня назад. С левой стороны находилась кодированная последовательность, а рядом сумбурный набор формул и стрелочек, ставший результатом его попыток превратить его в последовательность с открытым текстом, расположенную с правой стороны.

За красными надписями он видел самого себя, смотрел в собственные глаза.

Его кожа была ярко-красной после дезинфекции.

К высохшим после душа волосам еще не прикасалась расческа.

Но Вильяма удивил, прежде всего, собственный сосредоточенный взгляд, энергия, желание в глазах. Последний раз он видел себя таким столь давно, что уже забыл, когда это было.

Подобное представлялось странным сейчас, когда он, вероятно, находился во власти смертельного вируса. И пока он стоял и смотрел на себя, его постоянно преследовало чувство, что он не здоров.

Вильям покачал головой. Боялся потерять мысли, внезапно посетившие его. Заставлял себя отвести взгляд от собственного лица, сконцентрироваться на стекле.

Ему требовалось видеть написанное там. Со всей ясностью. Он снял колпачок с маркера, переводил взгляд с одних цифр на другие.

Стер все нули. Поменял на А.

Продолжил с единицами. Поменял на С.

Двойки и тройки соответственно на G и Т, и в конце концов не осталось уже никаких цифр, чтобы их менять.

На том он закончил.

И сейчас смотрел на результат.

Это было столь же естественно, как и очевидно, но ему требовалось видеть все именно так, во всей красе перед собой и тем самым действительно убедиться, что его мысли не рассеялись как дым и нашли свое логичное продолжение.

Но ничего особенного не случилось.

Передним на зеркале красовалась только длинная, беспорядочная вереница А, С, G и Т.

Цепочка ДНК.

Вероятно, так все и было. Именно это Жанин пыталась рассказать.

Шифр, который ему требовалось расколоть, был спрятан в ДНК.

В вирусе? Все говорило за то. В смертельно заразном вирусе.

Это выглядело чистым безумием.

Он встретился с самим собой взглядом, прямо сквозь буквы. Не слишком ли это абсурдно? Неужели кто-то написал шумерский текст, превратил его в пиксели и сохранил в зашифрованной форме в геноме вируса?

Почему? Почему, черт побери?

И кто?

Да. Это выглядело слишком абсурдным.

Вильям дернул к себе полотенце, принялся стирать все написанное, тщательно, пока не осталось ни малейшего намека, чтобы никто не смог бы увидеть, к чему он пришел. Бросил полотенце в ванну, прислонил лоб к покрытой кафелем стене, надеясь с помощью ее прохлады заставить мозг придумать нечто поумнее.

Он хотел поговорить с Жанин снова.

У него накопилась тысяча вопросов, о которых он и понятия не имел, когда они стояли вместе на террасе. И внезапно ему пришло в голову, что он не знает, куда они ее забрали. Пожалуй, она сидела в своей комнате, точно как он (наверняка ведь у нее имелась такая), и, пожалуй, как и он, ждала сообщения о том, заражена она или нет.

Но скорее всего, она находилась совсем в другом месте. Пожалуй, на допросе. Или того хуже. Наверное, они сейчас любыми средствами старались выяснить, о чем она рассказала ему, что ей удалось узнать помимо разрешенного ей минимума, пожалуй, они использовали против нее недозволенные методы, о которых никто не смог бы узнать по ту сторону этих толстых стен. По-видимому, то же самое ожидало и его. Он знал слишком много сейчас, а она еще больше, и, наверное, поэтому его предшественница исчезла, и, вероятно, его и Жанин ждала та же участь.

Снова. Поскольку кто-то ведь узнает, что он исчез? Это ведь уже случилось с ним однажды.

Вильям взял себя в руки.

Поводил головой по кафелю, слева направо и обратно. Попытался остудить свои мысли.

Тексты. Сказала она.

Жанин получила шумерские тексты для перевода, и еще они дали ей другие, не имевшие к первым никакого отношения, причем в неправильном порядке, с целью запутать ее. Но что-то она поняла.

Что же?

Вильям начал все сначала.

Что ему известно?

Текст на языке, умершем много тысяч лет назад.

Отлично.

Который кто-то превратил в черно-белые матрицы.

Отлично.

Матрицы, которые спрятали с помощью шифра с четырехзначной основой.

И который потом…

Стоп! Стоп!

Он остановился.

Перевел дух, запыхавшись без всякой на то причины.

Его посетило то же самое чувство, во второй раз за одно утро. Пьянящее ощущение удовлетворения собой, когда ты обнаруживаешь нечто, все время лежавшее на поверхности, точно как имя актера, женатого на актрисе, снимавшейся в таком-то фильме, которое вспоминаешь, когда перестаешь думать о нем.

Матрицы.

Вот оно!

Вильям стоял абсолютно неподвижно, прижимая лицо к кафелю. Глаза закрыл, чтобы удержать мысль, прежде чем она исчезнет снова.

Внезапно он понял. Структура пикселированных картинок. Он знал, где видел ее раньше. Это было столь же абсурдно, как и естественно.

И столь же внезапно он осознал, что предложенная ему для решения задача более невероятная, чем он предполагал сначала.

– Мои поздравления.

Голос, неожиданно прозвучавший за спиной Вильяма, заставил его резко вздрогнуть от испуга, повернуться и спросить самого себя, как долго он стоял, прижав голову к кафелю, и как долго кто-то мог наблюдать за ним, оставаясь незамеченным для него.

Это был Коннорс. Он стоял, непринужденно прислонившись к открытой двери, припав к ней щекой и держась руками за ручку. И даже если его расслабленная поза вкупе с почти дружеской миной на лице удивили Вильяма, не они, прежде всего, привлекли его внимание. Ему сразу бросилось в глаза, что на Коннорсе униформа.

Только она. Никакого защитного наряда, маски или перчаток. Только униформа.

– Ты не заражен, – сообщил он.

– Это радует меня, – сказал Вильям. А потом: – И чем, если быть более точным?

Коннорс улыбнулся. Не ответил.

– Как чувствует себя девушка?

– Так же как и ты. Она отдыхает, но в полном здравии. Мы не хотели, чтобы вы разговаривали друг с другом.

– Мы заметили это.

Пауза.

– И о чем мы не можем разговаривать?

Коннорс стоял молча еще пару секунд. Слегка прищурившись, словно давал себе последний шанс изменить решение, которое уже принял. А потом спросил:

– Какой у тебя опыт обращения с конфиденциальными материалами?

– Я думаю, ты в курсе.

Коннорс кивнул. Естественно. Они знали всю его подноготную, и не было никакой причины не доверять ему.

Если бы не тяжесть ноши, лежавшей на их плечах. С какой бы щекотливой информацией Вильяму Сандбергу ни приходилось иметь дело в своей жизни, все это выглядело сущей безделицей по сравнению с тем, что ему предстояло узнать в ближайшем будущем.

– Расскажи мне.

Коннорс покачал головой:

– Пришло время тебе познакомиться со всем воочию.

С этими словами он отпустил дверь и жестом предложил Вильяму следовать за ним.