Текст книги "Конец цепи"

34

Мужчина, которому скоро предстояло умереть в переулке, конечно, имел имя, но он давно не слышал его. Оно поблекло, забылось и потеряло свое значение в течение многих лет безликого одиночества, и, когда парни в военной форме назвали его, у него не возникало ощущения, что речь идет о нем.

Стефан Крауз жил на улице столь долго, сколько себя помнил. Спал в лифтах, туннелях и под открытым небом, а порой и не спал совсем. Постоянно находился в движении с целью пережить по крайней мере еще одну ночь в холодном зимнем Берлине. С точки зрения обычной математики ему было чуть больше тридцати. Но он выглядел на все пятьдесят и, потеряв счет годам, балансировал между жизнью и смертью, а в определенные дни даже сомневался, в каком из этих состояний находится.

Они пришли к нему, когда он сидел под арестом.

Утро получилось отменное, он впервые за долгое время спал в тепле, ел обычную, а не выброшенную кем-то еду, появившуюся перед ним в закрытой упаковке, и ему не стоило беспокоиться об отравлении. И даже если он прекрасно представлял, что это только временная передышка, короткий отпуск от суровых будней, ожидавших его в ближайшем будущем, все равно старался не думать об этом и просто получать удовольствие.

Он чувствовал себя благодарным.

Благодарным за подаренную ему возможность пережить еще одну ночь.

И пожалуй, это стало одной из причин, почему он в конце концов согласился.

Они предложили ему участие в научно-исследовательском проекте. Взамен обещали питание и жилье. Он получил бы новый шанс на настоящую жизнь, смог бы учиться и, пожалуй, тренироваться, а по вечерам имел бы собственную комнату и мог бы читать или смотреть телевизор, а летом выходить на террасу, откуда открывался вид, на который ему никогда не надоело бы смотреть.

Так они рассказывали.

Но никто не сказал, что же он увидит на самом деле.

А ему предстояло увидеть людей, страдавших от непонятной болезни. Содержавшихся в закрытом отделении под присмотром персонала в защитной одежде. И они в конце концов теряли силу и больше уже не приходили в норму. А он был не глуп, бездомный, но не дурак, и догадался, что его время тоже придет, и оно уже не за горами.

Он был обречен на смерть и раньше еще имел выбор. Либо замерзнуть на свободе, заснув под звук метро, либо стать еще одним окровавленным телом вроде тех, какие он увидел случайно, когда они заставляли его кататься на велотренажере и дышать и тренировали, готовя на роль следующего объекта.

Но не теперь.

Он же сказал «да» и в результате оказался в числе обреченных.

Когда женщина по имени Дженифер Уоткинс пришла к нему со своей просьбой, казалось, она дала ему второй шанс.

Сама являлась пленницей, точно так же, как он, но с определенными привилегиями. Имела ключи, и была в курсе событий, и, что бы она ни знала, ужасно боялась, и сейчас он понадобился ей.

Она предложила помочь ему выбраться наружу. Взамен попросила доставить письмо, толстый конверт вроде бы бесконечной важности, чье содержимое его нисколько не волновало. Им правило желание убраться восвояси, и она дала ему имя и инструкции, и на все у него имелось три дня, прежде чем, по ее словам, наступит время.

Она забрала его среди ночи. Вела по проходам, которым, казалось, не будет конца, открывала двери и атмосферные шлюзы и увлекла в проулок, где ему требовалось прятаться в ожидании машины с грузом, которая придет на рассвете.

И Стефан Крауз сидел в темноте. Дрожал от страха, что его найдут. Но товары привезли точно по графику, и, когда грузовик въезжал внутрь, он выскочил наружу, где свежий воздух и прохлада приняли его, и какое-то мгновение он был счастлив.

Снова ведь обрел свободу.

Стал самим собой.

И он шел час за часом.

Темное утро сделало его невидимым. Впрочем, он не встретил никого, от кого стоило прятаться. Дорога, по которой он шел, вела назад в горы и заканчивалась у гигантских железных ворот, откуда он сам выбрался, и единственный автомобиль, проехавший мимо за все время его странствования, был тот, который привез груз, еду, или почту, или, пожалуй, лекарства. О чем бы там ни шла речь, в любом случае подобное его больше не волновало, поскольку он был свободен. И уже начало светать, когда он проехал. Всего в нескольких метрах от беглеца, но даже не заметив, что он там находился.

В конце концов горы остались у него за спиной.

Он шел вдоль извилистых дорог, мимо альпийской деревушки, как бы появившейся с рекламного плаката в туристическом агентстве, но здесь существовавшей в реальности, и через несколько часов автострады стали шире и двухполосными в каждом направлении, и движение увеличилось за счет людей, спешивших мимо.

И там на одной заправочной станции он угнал грузовик.

А в Инсбруке его подобрала красная «Тойота Рав-4».

И довезла до Берлина.

А потом уже все пошло не по плану.

Мужчина, которого он искал, носил фамилию Уоткинс, точно как она.

Его квартира находилась напротив парка треугольной формы во Фридрихсхайне, одного из тех, которые в течение короткого времени служили ему домом, прежде чем он перебирался дальше, и, пожалуй, поэтому любые странности там бросались ему в глаза. У тротуара стояли припаркованными два темных автомобиля. Мужчины за рулем читали газеты с наигранной беспечностью. Слишком явно в любом случае.

За Уоткинсом наблюдали. Пожалуй, они знали, что Крауз будет искать его, естественно, заметили его исчезновение, и, пожалуй, заставили ее рассказать все, и сейчас караулили здесь.

И все равно не автомобили зародили в его душе сомнение.

Его терзало какое-то неприятное ощущение.

Оно появилось во время поездки из Инсбрука, и он пытался избавиться от него, надеялся, что просто начинается простуда, но опять же откуда ей было взяться?

В общем, он остановился на расстоянии. Наблюдал за теми, кто следил за подъездом.

И держал в руке конверт, который якобы мог спасти мир.

Именно так она сказала.

Да, он был бездомный, но не дурак. И знал, что не сможет спасти мир, если заразит его, делая это.

Было утро, но время сейчас потеряло свое значение для них.

А телевидение старательно лило воду на ту же мельницу, не давало им прийти в себя, постоянно показывало одни и те же картинки больницы и авиакатастрофы и представителей власти, не желавших говорить, снова и снова возвращаясь к ним, подобно корове, периодически отрыгивающей траву, пусть с каждым разом в ней остается все меньше питательных веществ.

Они спали, но только по очереди. Сидели каждый в своем кресле, словно было неуважительным ложиться. Как будто что-то могло измениться, если бодрствовать. Словно случившееся удалось бы исправить в нужный момент, и сейчас требовалось не проспать его.

Альберт ждал за рулем, когда Лео спустился вниз с крыши.

Кристина конечно же погибла. Здание отеля огородили, и им не удалось подойти близко, но, насколько они могли судить, там велись спасательные работы, и собаки искали живых людей. А она упала с крыши, оказалась под тоннами камней и не имела ни единого шанса.

Полиция поинтересовалась, что они здесь делали. Альберт занервничал, и, в конце концов, они не видели больше причин оставаться.

Сели в машину и поехали по автостраде А10. Повернули на восток, и их единственной целью стало выбраться из Амстердама, а когда стали слипаться глаза от усталости, парализующей все тело, стоило адреналину ослабить хватку, и никто больше не осмелился сесть за руль, их устроил первый попавшийся на пути мотель. А сейчас наступило утро, но они по-прежнему пребывали там, где расположились, как только вошли.

И не произнесли ни слова за все время.

А потом ночь прошла.

И тишина сменилась шумом воды в душевых кабинках в номерах по соседству, шарканьем ног в коридоре, когда кто-то спешил на завтрак, скрипом колесиков сумок, которые катили к выходу, чтобы выписаться и отправиться по новым дорогам к новым мотелям.

Лео первым из них сделал вдох и задержал воздух в легких в качестве сигнала, что он собирается заговорить.

– Я вижу Альпы, – сказал он.

Альберт посмотрел на него. Знал, куда парень клонит, но ничего не ответил.

Письмо Жанин. Он тоже постоянно прокручивал его в голове, Альпы, и все имена, и «найди меня». И, черт возьми, каким образом, хотел бы он знать?

– Значит, в любом случае, – сказал Лео, – наш путь лежит в горы.

Альберт по-прежнему полулежал в кресле. Продолжал смотреть на Лео.

– Ты же знаешь, что не обязан этого делать, не так ли?

Он наблюдал за шведом. Вроде тот же самой молодой человек, что и вчера, та же кепка, тот же пиджак, помятый, немного староватый, наверное, его можно было бы назвать оригинальным, чтобы сделать приятное хозяину, при всей лживости такого комплимента. Однако его взгляд изменился. Лео изменился со времени их первой встречи, пусть с той поры минули только сутки, словно повзрослел за последние двадцать четыре часа и перешагнул некую границу, превратившись из юнца в мужчину.

Или также свое слово сказали усталость и голод. Тоже вполне возможный вариант.

– А что обязан?

Это ответил Лео. В этом он остался верным себе, вчерашнему, отделался полуфразой, но она содержала все необходимое, и Альберт снова окинул его взглядом. Грусть в глазах, немытые волосы, пожалуй, вчера утром они считались какой-то прической, но сегодня большая часть из всего этого выглядела так, словно кто-то небрежно положил парик ему на голову и быстро удалился.

Было что-то трогательное во всем этом.

Они сидели молча несколько секунд.

– Ты хорошо ее знал? – спросил Альберт.

И озадачил Лео. Как ему ответить? Вся трагедия с ней произошла у него на глазах, но, стоило ему прийти в себя от шока, он перенял ее задание не задумываясь. Нет, он, пожалуй, не знал ее, но если не продолжит начатое ею, кто сделает это?

Он услышал собственные мысли. И понял, что промахнулся с формулировкой.

Если он не сделает этого, кем будет сам тогда?

Ведь поездка случилась из-за него. Именно он нашел статью о Жанин и отыскал Альберта, стал причиной их командировки в Амстердам и каким-то образом ее смерти тоже.

И просто обязан был остаться. Ради себя самого и ради нее. И, честно говоря, это не имело никакого отношения к тому, знал он ее хорошо или нет, прежде чем она исчезла.

– Нет, – ответил он просто. – Не знал, не настолько, нет.

Альберт внимательно посмотрел на него:

– В общем, так. Я повел себя не лучшим образом. Из-за меня погиб человек. Полиция искала меня в моем офисе, полиция и люди, о которых я не знаю, кем они являются, но, – и сейчас им овладело сомнение, – в моем понятии они приложили руку к исчезновению Жанин. И, честно говоря, я не знаю, что мне делать.

Лео кивнул, но скорее машинально, чем с каким-то смыслом. Он понял, куда клонит его собеседник. И ему не нравился ход его мыслей.

– Тебе двадцать пять, – сказал Альберт. – У тебя есть место практиканта, и оно ждет тебя. И ты достаточно повидал за последние сутки, чтобы заполнить своими впечатлениями целые страницы в течение нескольких дней, если захочешь. Если ты хорош в этом, а по-моему, так все и есть, они возьмут тебя в штат, стоит тебе намекнуть о своем желании. Поправь меня, если я ошибаюсь.

Лео не поправил его. Ничего не сказал. Он, пожалуй, был прав или ошибался, но подобное не играло никакой роли.

– Само собой я благодарен тебе за то, что ты сделал. Без тебя, без твоей машины, без этого я никогда не выбрался бы из Амстердама. Рано или поздно попался бы. И рад, что избежал такой участи. – Он покачал головой. – Но ты уже сделал все, что от тебя требовалось. Я должен найти Жанин. А ты ничего не должен. И можешь возвращаться домой, у тебя нет причин оставаться здесь.

Они смотрели друг на друга.

Две секунды. Четыре.

И Лео молчал, думал, и вопреки усталости его голова работала как часы, и решение созрело довольно быстро.

А потом он поднялся. Принес телефон Кристины. Тот самый, который стал сейчас его, после того как его собственный исчез вместе с ней.

Посмотрел на Альберта. Искал правильные слова.

– Мне надо сделать два звонка, – сказал он. – А потом мы спланируем наши дальнейшие действия.

Альберт наблюдал, как Лео распахнул дверь в коридор, оставил ее приоткрытой, слышал мягкие шаги молодого человека, когда он бродил снаружи. Короткий поток слов на языке, который Альберт не понимал.

Спорить было не о чем.

При любом раскладе парень не собирался отставлять его.

И Альберт ван Дийк был ужасно благодарен ему за это.

Надежда, вспыхнувшая у Ларса-Эрика Пальмгрена, когда имя Кристины Сандберг замигало на экране его телефона, не имела под собой никаких оснований, о чем он прекрасно знал.

Она не могла выжить.

Но в любом случае он позволил себе поверить в чудо. И даже испытал разочарование, подобное тому как внезапно начинает сосать под ложечкой от голода, когда услышал не ее голос.

– Меня зовут Лео Бьёрк, – сказал он. – Мы разговаривали вчера.

– Она жива? – спросил Пальмгрен.

Только и всего. Это единственное его интересовало, остальное не имело значения, и даже если он знал ответ, в душе надеялся, что ошибается.

– Нет, – ответил Лео ни больше ни меньше. – Нет.

Пожалуй, существовали другие способы сказать то же самое. Но он смог вспомнить лишь один. А потом воцарилась тишина с обоих концов линии, тишина, превращавшаяся в радиосигналы, курсировавшие в обоих направлениях между Амстердамом и Стокгольмом и не содержавшие никакой информации.

– Я могу перезвонить в случае, если… – сказал Лео наконец и надеялся, что логика закончит предложение за него. Если он позвонил в неподходящее время.

– Я в состоянии говорить сейчас, – ответил Пальмгрен.

– Я пытался предупредить ее, – сказал Лео. – Если ты хочешь знать.

Пальмгрен кивнул. Она была упрямой, и он мог все видеть перед собой. Как парень ни пытался бы, ему все равно не удалось бы уговорить ее уйти оттуда. Если бы она даже поняла, чего он добивается.

– Спасибо, – сказал он просто. – За то, что ты рассказал, имелось в виду, и за твои попытки.

И пожалуй, за то, что он хоть мгновение не оставался наедине со своими чувствами, а разделил их с кем-то, находившимся у другого телефона, с кем-то, кого он никогда не встречал, и все равно это лучше, чем ничего.

– У меня есть вопрос, – сказал парень. – Откуда ты знал, что все случится?

– Я получил информацию, – ответил Пальмгрен.

– От кого?

– Не знаю. Мне лишь известно, что он трудится в военном ведомстве. На самом верху. Больше я ничего знаю.

– А откуда он знал?

– Он работает на них.

– На кого?

– Он не в курсе, – сказал Пальмгрен, а потом поправил себя: – По его словам. Но что касается меня, я верю ему.

Он колебался. Сомневался, стоит ли сообщать все детали. Конечно, никто не требовал от него держать в тайне ту толику, которую он узнал или понял от незнакомца, а если речь шла о конфиденциальной информации и мужчина сказал слишком много, это была уже не его проблема. Но он не хотел оказаться втянутым во что-то опасное. Не успел предупредить Кристину, и все получилось ужасно, а сейчас боялся повторения случившегося.

Но если бы звонивший парень смог найти Вильяма… Если фактически существовал хоть какой-то шанс, что он сумеет выяснить, какая чертовщина происходит. Тогда ведь, пожалуй, стоило попытаться помочь, насколько в его силах?

– Мне известно, что есть некая организация, – сказал он. – Однако он не смог сообщить где, поскольку не знал и кто стоит за ней, и кому она подчиняется. Единственно, я понял, что он не одинок.

– Не одинок в чем?

– Если говорить о работе на них. Хватает других. Это его слова. У них есть свои люди повсюду. На самом верху. В полиции. В вооруженных силах. Возможно, в правительствах.

– И чем они занимаются?

Пальмгрен колебался. Голос его собеседника был слишком молодой. И это беспокоило его, создавало у него ощущение ответственности, и он покачал головой, ему пришлось сказать это.

– Лео, – сказал он. – Так ведь тебя зовут? Я хочу, чтобы ты послушал меня. Это человек нашел меня с целью предупредить вас.

– Но почему? – спросил Лео. – Зачем ему понадобилось предупреждать нас? Если он, как это называется?… На их стороне?

Ответ был простой. До ужаса простой.

– Он боялся, – сказал Пальмгрен. Ждал реакцию Лео, но тот молчал, и в конце концов он понизил голос, взмолился: – Что-то происходит. Вы должны убираться из Амстердама. Как можно дальше. Вот и все, что мне известно. О чем бы там ни шла речь, пока мы видели только начало.

– Мы не в Амстердаме, – ответил Лео.

– Я не уверен, что этого достаточно.

– Увидим.

Больше он ничего не сказал.

Создалось ощущение, что разговор закончен.

Однако он не отключил телефон, а продолжил разговор.

– Могу я попросить тебя об одном деле? – сказал Пальмгрен.

Лео не ответил.

– Если вы найдете его. Найдете Вильяма. Скажите, что она никогда не бросала его.

Пауза, прежде чем он добавил:

– Не потому, что он хотел услышать это. Просто это правда.

Прошла секунда, может, чуть больше. И Лео перевел дыхание.

– Я знаю.

Они стояли каждый на своем конце невидимой линии, слушали дыхание человека, которого никогда не встречали.

И Пальмгрена одолевали сомнения. Оставалось еще одно дело. А он уже сказал больше, чем следовало.

– Человек, который разыскал меня, – решился он наконец. – Он слышал, как они говорили о катастрофе.

– Амстердам? – спросил Лео.

– Мне больше ничего не известно. Только что все боялись. Боялись, что они промахнулись с ответом.

Нет. Он колебался. Хотел процитировать его как можно точнее.

– Боялись, что Уоткинс сидит на решении.

Понадобилось мгновение, прежде чем Лео вытащил это имя из памяти.

Конечно, черт! Оно же было одним из тех в письме. Письме Жанин.

– Дженифер Уоткинс? – спросил Лео.

– Нет, – сказал Пальмгрен. – Сол.

Кто-то увидел лицо Стефана Крауза, когда он выходил на улицу из большого вестибюля. И все всполошились, но было слишком поздно.

Его фотография расходилась по всем спецканалам с пометкой «дело особой важности», никто не знал, что он натворил, но его требовалось задержать и сообщить кому следует, а парни, брошенные по его следу, привыкли беспрекословно выполнять приказы.

Стефан Крауз старался избегать любых контактов с другими представителями человечества. Он знал все проулки и кратчайшие пути в городе, использовал их всю свою жизнь в целях защиты от людей. Но сейчас дело обстояло с точностью до наоборот, он защищал их от себя, и гордился этим, и боялся одновременно, но у него не оставалось выбора, и он хотел преуспеть.

Он раньше оказывался на грани смерти, но впервые это пугало его. Она дала ему поручение, и он очень хотел выполнить ее просьбу. Но сейчас не мог и нашел альтернативу.

От толстого желтого конверта он избавился.

Оставил его в надежном месте, если не навсегда, то, по крайней мере, на время, а по пути из здания парковки отправил по почте тонкий белый конверт, который украл со стенда с открытками. А потом ему оставалось только надеяться, что написанное его дрожащей рукой послание дойдет по назначению, что он правильно запомнил адрес и в любом случае не обманул ее и что он завершит свой путь на этом свете добрым делом и, значит, прожил жизнь не зря.

Кашель и лихорадку он сначала пытался объяснить для себя невинными причинами.

А зуд на спине, пожалуй, был самым заурядным.

Но когда пошла кровь и кожа размякла, он уже знал, в чем дело.

Сам же видел их в поставленных длинными рядами кроватях.

И сейчас стал одним из них и не хотел умирать, но не ему было решать.

В тот же вечер его загонят в некий переулок в Берлине и застрелят мужчины, одетые как медицинский персонал, и он исчезнет в машине скорой помощи, не являвшейся таковой.

Его взорвут на военном полигоне у подножия Альп.

А желтый конверт, который мог спасти мир, останется лежать в ячейке камеры хранения на Центральном вокзале Берлина.

35

Шум набирающих обороты вентиляторов был хорошо знаком и напомнил о его прошлом.

Точно так же все происходило каждое утро, когда он включал свои компьютеры в массивном каменном здании на полковой базе в Кунгсенгене, и сейчас этот звук принес с собой знакомые ощущения.

Как будто он снова оказался на потертом офисном стуле. Катался под скрип его колесиков по серому линолеуму и осторожно потягивал ужасно горячий кофе с запахом утра и больших возможностей, но горький на вкус. Ощущение того, что он занимается чем-то важным, в чем знает толк, и что, даже если многое зависит от него, он в любом случае справится со своей частью.

Какое-то мгновение именно там он находился.

Зная, что стоит ему открыть глаза, и он окажется далеко-далеко оттуда.

Вильям стоял в своей рабочей комнате в замке.

Всего несколько часов назад он был здесь в последний раз, и все равно, казалось, только сейчас вернулся из далекой поездки. Он оставлял ее в вере, что у него самого и у всех других есть будущее, а потом увидел вещи, изменившие все основательно, и теперь снова оказался здесь и знал, что ему сейчас крайне необходимо время и именно его катастрофически не хватало.

Он мог не успеть.

Ему требовалось спешить, идти по кратчайшему пути, не останавливаясь, прыгать через ступеньки, двигаясь вперед, и, прежде всего, надеяться на удачу.

А он не любил этого.

Конечно, расчеты не входили в его обязанности, это была прерогатива умных машин, но их очередь еще не пришла. Сначала он хотел побыть наедине с шифрами, прикинуть все вручную и сделать их своими, познакомиться с последовательностями без компьютеров, так чтобы они стали просто инструментом в его руках, а не черной дырой, впитывавшей все в себя и выдававшей результат, который он сам не смог бы оценить.

Но время поджимало. Перед ним скрежетали, запускаясь, жесткие диски, лязгали, пока операционная система загружалась и готовилась превратить цифры в логику.

И в довершение всего он оживил тяжелый серо-зеленый ящик, стоявший в дальнем конце стола.

Сару.

Хорошо знакомый треск от экрана, когда заработала электронно-лучевая трубка. Отправила свои электроны к изогнутой поверхности кинескопа, а потом на нем начали появляться одна за одной мерцающие зеленым цветом строчки с текстом в качестве доказательство того, что процесс включения проходит нормально.

Это была древняя машина, и все равно именно на нее он возлагал основные надежды. Возраст говорил против нее, но машину изготовили для одной-единственной цели, и, кроме того, он сделал это сам. И если бы он сейчас не сумел понять все шифры, оставалось бы только довериться ей.

Компьютеру с женским именем. Но прежде всего компьютеру.

Сейчас было не до воспоминаний о прошлом, и он попытался выбросить эти мысли из головы. Встал у стены и пробежался глазами по бумагам в последний раз.

Шифры.

И стихи.

Чума. Огонь. Конец.

И он покачал головой.

Сам же видел круги. Круги и точки на карте Коннорса, и ведь знал, что стояло за надписями, и всегда сходилось. Все уже началось. И если все предрешено заранее, разве он мог что-то изменить?

Никаких ответов не существовало, у него имелись только вопросы, и сколько бы раз он ни задавал их себе, все равно приходил к одному и тому же выводу.

Просто так все устроено.

И чем дальше он спрашивал себя, тем более детскими выглядели вопросы. И тем яснее становилось, что нет никаких ответов и что ответ не играет никакой роли.

Почему? Почему присутствуют тексты в человеческой ДНК?

Кто поместил их туда?

Никто.

Просто так было всегда.

Это был единственный возможный ответ. Не стоило искать ничего иного, поскольку каждый вопрос порождал новые, и перед ним открывалось целое море вопросов, на которые никогда не удалось бы ответить, и либо они свели бы его с ума, либо сделали философом. А Вильям, честно говоря, всегда подозревал, что это в принципе одно и то же.

Все так устроено, и было всегда, и не существовало никаких «почему». И эволюция могла создавать деревья, животных и насекомых, жужжавших просто в дьявольской тональности, пытаясь открыть какой-то чертов цветок, и все имело право на существование, а почему также не тексты в его ДНК?

Он чувствовал себя ребенком. Он, даже не любивший детей. Слыша свои собственные вопросы, начинал стыдиться их. Казалось, он с таким же успехом мог быть трехлетним и точно так же стоял бы здесь и бесконечно спрашивал примерно то же самое, заставляя кого-то отвечать на них. Пусть немного другое по содержанию, но суть ведь от этого не менялась.

Почему?

Почему небо голубое?

Словно существовал какой-то окончательный ответ.

Потому что солнечный свет рассеивается в атмосфере.

А почему он делает это?

Просто воздух имеет такое свойство.

А почему он имеет его?

Я не знаю!

Потому что есть силы притяжения между атомами, и кварки, и квантовые струны, потому что ты не перестаешь спрашивать, никто не знает! Просто так все устроено. И так же дело обстояло с шифрами и текстами, и с будущим, и ничего здесь нельзя было поделать.

И именно это пугало его.

Тот же самый вывод каждый раз.

Нельзя ничего сделать.

А перед ним длинными рядами висели шифры. Целая организация ждала результата, надеялась, что он решит их проблему, весь мир там снаружи делал это, сам того не ведая, а единственное, до чего он смог додуматься, укладывалось в одно слово «нет». Ничего не получится.

Это так устроено.

Вильям уже видел, как все закончится.

И не существовало никакого «почему».

Все чаще их неофициальные встречи происходили в холодной наблюдательной комнате.

Сейчас они стояли там снова, Коннорс и Франкен, с взглядами, устремленными на койки, находившиеся по другую сторону стекла. На них уже лежало не так много окровавленных тел, как вчера, а утром должно было остаться еще меньше. Время бежало перед их глазами, красными ручейками стекая на пол, и они ничего не могли с этим поделать.

Никто из них не знал, почему так произошло.

Почему они стали видеться именно здесь, предпочтя это место бесчисленным совещательным комнатам, офисам и узким коридорам здесь внизу или наверху в старой части замка, которую сейчас отделяло от них несколько этажей. Когда-то они пришли сюда, пожалуй, с целью напомнить себе, что боролись не просто с шифрами и таблицами и кругами на карте. А за ними стояли жизни людей, и их уже немало умерло, и должно было умереть еще больше, и что смерть, особенно такая, не самое красивое зрелище.

– Нам не следовало брать сюда гражданских, – сказал Коннорс. – Это была ошибка номер один.

Франкен ничего не ответил.

Он четко поставил вопрос, а вместо ответа получил лишь повторение старого разговора, уже набившей оскомину дискуссии, в которой, они оба знали, никогда не придут к согласию.

В любом случае это уже не играло никакой роли. Жизнь шла дальше. Они находились на следующей стадии, знали, каким станет ближайший шаг, и сейчас требовалось принять окончательное решение, и Франкен посмотрел на Коннорса, увидел его взгляд, прикованный к телам за перегородкой, как он изо всех сил старался отсрочить неизбежное. А тот, как бы подтверждая его наблюдение, продолжил:

– Нам следовало взять сюда экспертов. Позволить им работать с нами, рассказать все нюансы, пусть бы знали, чем они занимаются…

Франкен поднял руку, предлагая ему закончить. Он не хотел толочь воду в ступе снова. Какого бы мнения ни придерживался Коннорс, не видел смысла анализировать то, что уже произошло.

– До тебя только сейчас дошло? – спросил только.

Коннорс не ответил. Знал уже, как Франкен продолжит.

– Зачем тебе понадобилось призывать Дженифер Уоткинс?

– Она была нашим шансом, – сказал Коннорс.

Франкен покачал головой.

– И насколько хорошо все, по-твоему, получилось?

– Она не справилась. И очень дорого обошлась нам, не будь ее…

Он прервался. На мгновение засомневался, как ему продолжить. И Коннорс увидел это и использовал представившуюся возможность.

– Ты уверен? – спросил он. – По-твоему, действительно все из-за нее?

Франкен стиснул зубы. Не хотел думать об этом. Но Коннорс не собирался уступать, настойчиво напоминал ему то, от чего он не мог просто отмахнуться независимо от своего желания.

– А разве не из-за нас? Не будь тебя и меня, она не появилась бы здесь. Не существовало бы никакого бездомного, чтобы его потом выпускать, и он не был бы заражен, поскольку никто не создал бы вирус и не тестировал его на нем в надежде, что именно тому, чему она положила начало, удастся помешать.

Он повышал голос по мере того, как говорил. Ему одинаково не нравилась существующая ситуация и то, что он постоянно использовал ее в качестве аргумента.

И Франкен отвернулся в сторону.

Считал это несущественным.

В любом случае она нарушила правила. И независимо от того, было ли все предрешено заранее или нет, злоупотребила своей свободой, знаниями о действующих на территории замка порядках и инструкциях по безопасности и в конечном итоге открыла ящик Пандоры. И даже будучи полностью уверенной, что он не болен, она все равно не имела права вести себя столь безответственно.

А потом еще ей удалось передать ее электронный ключ молодой девице.

И та в свою очередь сумела отправить письмо своему парню, и кто знает, что там она еще она могла натворить, если бы они не остановили ее вовремя.

Именно это он сказал Коннорсу.

– И разве это не доказывает, что Уоткинс была одной большой ошибкой? – спросил Франкен. – И то, насколько опасно давать людям знания, свободу и ответственность? Ты же ученый, черт возьми, и должен понимать.

– Даже если она пришла к чему-то, чего мы не знаем? Даже если у нее фактически имелось решение?

Коннорс сделал паузу.

– Даже если она сделала это, то все равно забрала все с собой в могилу.

– Надо надеяться, – сказал Франкен. – Увидим, – добавил он.

И больше ничего им не требовалось говорить.

Оба знали, что она сделала, и начни они ругаться из-за этого снова, ситуация нисколько не улучшилась бы.

И Франкен понизил голос, вздохнул:

– Мы находимся там, где и были, и ты это тоже знаешь. Нам надо спешить. Будь все десять или двадцать лет назад, мы продолжили бы, как делали тогда. Но у нас нет времени. Нам необходим результат. А не хорошая рабочая атмосфера.

А потом он задал вопрос, который фактически висел в воздухе:

– Ты согласен со мной?

– А у меня есть выбор? – спросил Коннорс.

– Нет, – ответил Франкен.

И в его глазах тоже пряталась грусть.

– Нет, уже нет.

Коннорс промолчал, не сказал ни да ни нет.

И этого было достаточно.

– Наши с тобой желания совпадают, – продолжил Франкен. – Мне тоже хочется, чтобы мы действовали иначе. Не сейчас, не весной, а черт знает когда. Но ни ты, ни я не можем вернуться на тридцать лет назад и изменить решения, принятые нами тогда…

– Я знаю.

Франкен замолчал. Его удивила сила, с какой Коннорс произнес это. Она стала сюрпризом для него. А Коннорс искал нужные слова, аргументы, способные изменить что-то, прекрасно зная, что их нет, и все равно не мог просто стоять молча.

– Через тридцать лет мы тоже не сможем вернуться в сегодняшний день и переделать что-то.