Текст книги "Цена любви"

14

Запись прослушки, сделанную Антоном, Александр Борисович Турецкий прокрутил дважды, прежде чем, задумчиво посмотрев на оперативника, поинтересоваться:

– Ну а сам-то ты какие выводы успел сделать? Плетнев, с нетерпением дожидавшийся возможности заговорить, удивленно глянул на Турецкого:

– Так, Саша, по-моему, все очевидно! Заказчик наверняка она, а теперь – ты же слышал сам – еще кого-то заказывает через этого своего…

Александр Борисович покачал головой и решительно перебил оперативника:

– Во-первых, не очевидно, во-вторых, далеко не все. Давай начнем с мотива. Пока единственное, что у нас есть по этой части, – бесследно исчезнувшие деньги с личного счета Мальцева. А Дарья, по ее же словам, в деньгах не нуждается…

– По ее словам?

– Именно! Слушаешь ты невнимательно, Плетнев. Что она сказала этому Дэну, когда он предупредил ее о дороговизне пока неизвестной нам услуги? Что стоимость не имеет значения! Теперь о самой услуге. С чего ты взял, что это обязательно заказ?

– А что же еще?

– Да что угодно! – сердито бросил Турецкий. – Список криминальных услуг, что, по-твоему, ограничен исключительно заказными убийствами? Сам знаешь, что нет. Он достаточно обширен, между прочим, включает в себя и слежку за объектом, и добычу сведений, не подлежащих разглашению, сугубо конфиденциальных: например, о счетах некоего субъекта, интересующего заказчика. Продолжать перечисление можно сколько угодно.

– То есть, – хмуро поинтересовался Плетнев, – ты хочешь сказать, – он кивнул на плеер, – это нам ничего не дает?

– Почему же? – не согласился Турецкий. – Ничего не дает только предвзятое отношение к фактам. А вот запись нам сама по себе дала многое. Во-первых, несомненную связь между Дашей и этим Дэном… Правда, не обязательно любовную, но Дарьей тщательно скрываемую, как видишь.

– Раз скрывает – значит, дело нечисто! – возразил Антон.

– Конечно! Но «нечисто» – совсем не обязательно связано с убийством Мальцева. Теперь второе: все, вместе взятое, не просто позволило вычислить фамилию парня, но еще и выявило наличие некоей связи хлопот Дарьи Андреевны с весьма неожиданными в этом деле людьми, родителями Дэна: известным кинорежиссером и не менее известной актрисой… Вывод?

– Ты хочешь сказать, что полученные сведения как раз выводят эту даму из-под подозрений, связанных с Мальцевым?

На лице Плетнева читалось столь искреннее огорчение, что Александр Борисович невольно усмехнулся:

– Нет, скорее, если Николая действительно заказали, усложняют ситуацию… Что, если его с этими кинозвездами связывает нечто, спровоцировавшее убийство? А Дарья – в курсе, отсюда и всплывшее в процессе разговора с актрисой слово «шантаж»? С другой стороны, если Дарья решила затеять собственное расследование, в опасности как раз она, а не мифический субъект, о котором, кстати, в ее разговоре с парнем, заметь, ни единого упоминания нет.

– А что там у Щеткина? – вздохнул, помолчав, Плетнев.

– Ничего. Ни единой зацепки, – отозвался Турецкий и продолжил: – Я сегодня утром еще раз заезжал к Марине Мальцевой, уточнял, кто, кроме Гамзы, знал о «китайской» затее Николая.

– И кто?

– Говорит – никто. Хотя не отрицает, что муж мог ей и не сказать о разговоре, показавшемся ему пустячным… А всерьез относительно этой затеи говорил он только с Гамзой.

– И что ты думаешь?

– Думаю, что кто-то из близких друзей все-таки об этом знал. Видишь ли, если убийца – человек умный, устранить Мальцева так, чтобы все решили, что он на самом деле попал под раздачу, оказавшись в центре разборок внутри диаспоры, ход весьма мудрый. Правда, сложновато для того, чтобы исходить из этого, приняв за версию… На мой взгляд, все-таки считать гибель Мальцева заказом лично на него у нас оснований очень мало.

– Что ты предлагаешь, Саша, к чему ведешь? – Плетнев раздраженно дернул плечом. – Просто мысли вслух, что ли?

– Веду я к тому, – сухо произнес Александр Борисович, – что пока уголовный розыск не завершит проверку своей версии по делу, ничего конкретного мы предпринимать не будем: исключительно сбор информации. А вот что касается субъекта слежки… Конечно, Макс в итоге, скорее всего, выяснит, где проживает Дэн. Тебе, однако, следовало сообразить и отправиться от Пушки за ним, а не за Дарьей…

– Хочешь сказать, что следить теперь я буду за этим звездным сыночком?

– Точно! – кивнул Турецкий. – Ну а его родителей я возьму на себя… Адрес их московской квартиры возьмешь у Макса: рано или поздно Дэн там мелькнет. Он, кстати, у отца с матерью не прописан… Но, думаю, бывает у родителей, когда они здесь. Там его и подхватишь!

– Московской квартиры? – вяло переспросил Плетнев.

– У них есть еще одна – в Питере, – пояснил Турецкий. – Все понятно?

– А чего тут понимать? – недовольно буркнул Антон.

Александр Борисович внимательно посмотрел на упрямо нахмурившегося оперативника, на лице которого отчетливо читалось, что с выводами шефа он по-прежнему не согласен.

– Ну что ж… – Турецкий иронично усмехнулся. – Вижу, ты твердо решил доказать, что Дарья Андреевна заказывает убийства одно за другим, а юный любовник Дэн либо сам подрабатывает киллером, либо через своих «криминальных друзей» раздобывает для нее исполнителей… Флаг тебе в руки! Докажешь – Меркулов лично от себя тебя премирует, несмотря на всю горечь такой истины…

Плетнев, успевший подняться со стула, на котором сидел именно с такими намерениями, слегка покраснел и, ничего не сказав, едва кивнув Александру Борисовичу, поспешно выскочил из кабинета.

Вдова Натаниэля Михайловича Рубиса на встречу с Щербаком согласилась весьма неохотно. С точки зрения Николая, позвонил он ей во вполне приличное время: одиннадцать часов утра, будний день. Однако голос дамы, взявшей трубку после едва ли не шестого-седьмого звонка, свидетельствовал о том, что она либо только что проснулась, либо именно он и разбудил ее. Скорее, последнее, поскольку Римма Игоревна долго не могла сообразить, кто именно и с какой целью ей названивает.

То, что вдова нигде не работает, Николаю было известно. А вот о том, что неработающие жены бизнесменов зачастую ведут вечерний, а то и ночной образ жизни, сыщик не то чтобы забыл, но как-то эту возможность недоучел: все-таки женщина совсем недавно потеряла супруга, какие могут быть тут развлечения?

Однако, едва очутившись в богатой, но довольно безвкусно обставленной квартире Рубисов и глянув на открывшую ему дверь даму, понял, что очень даже могут: на лице Риммы Игоревны, все еще слегка припухшем со сна, их следы читались довольно отчетливо.

Вряд ли вдове было больше тридцати. Но об этом в данный момент свидетельствовала только изящная, подтянутая фигура, которую не мог скрыть даже слишком просторный для женщины купальный халат: ради визита какого-то там сыщика она не соизволила переодеться, хотя с момента телефонного разговора прошло полтора часа.

– Проходите, – буркнула Римма Игоревна, едва глянув на Николая. И, круто развернувшись, зашагала впереди него, пересекая небольшой холл, к одной из трех выходивших сюда дверей.

Комната, в которой они вскоре очутились, видимо, исполняла роль гостиной. И хотя нехваткой метража явно не страдала, производила впечатление тесноватой – из-за переизбытка мебели, то ли антикварной, то ли сработанной под антиквариат. Впечатление усугублял застоявшийся запах табака, витавший в воздухе. Прежде чем сесть в предложенное хозяйкой красное плюшевое кресло, Николай успел заметить в углу столик с остатками каких-то закусок, бокалами и пепельницей, забитой окурками.

Римма Игоревна вздохнула и махнула рукой:

– Не обращайте внимания на этот бардак, домработница уволилась неделю назад… А найти прислугу сейчас не так-то легко, целая проблема… Так что там за расследование? Я думала, милиция давно закрыла дело. Во всяком случае, мне так сказали.

– Да, конечно, – кивнул Щербак, всматриваясь в бледное лицо хозяйки. – Официальное следствие действительно закрыто, я ведь объяснил вам по телефону, что речь идет о частном расследовании, прямого отношения к гибели вашего супруга не имеющем…

– Так вы что же – частный сыщик? – В глазах женщины мелькнула искорка интереса. – Надо же! Я думала, это только за границей бывает… А что значит «косвенное»?

– Это значит, – как можно медленнее проговорил Николай, – что в последнее время такого рода несчастные случаи, какой произошел с вашим мужем, участились, к нам обратился клиент, желающий узнать, насколько это случайно…

Эту версию Щербак придумал на ходу, успев в ходе краткого знакомства оценить свою собеседницу: умом дамочка явно не блистала, и чем нелепее пояснить ей свой визит, тем с большей вероятностью она поверит: этот тип женщин Николай знал очень хорошо, и не просчитался.

– Надо же! – отозвалась женщина, явно ничего не поняв, но, разумеется, не желая выглядеть в глазах гостя дурой. И, поколебавшись, спросила: – И что?

– Да ничего, – Николай беззаботно улыбнулся. – Просто всего пара вопросов, что-то вроде социологического исследования… Скажите, у вашего мужа были враги?

– У Натана? Враги?! – искренне удивилась вдова. – Ну что вы. Вовсе нет! Конечно, кое-кто завидовал, когда он открыл помимо банка еще магазинчик, но ведь люди вообще завистливы, правда? А чтоб вра-ги-и-и… Ну, правда, первая жена, конечно, ненавидела, но в основном не Натана, а меня.

B голосе Риммы Игоревны прозвучало что-то вроде гордости. И Щербак невольно подивился тому, какие разные причины могут это чувство вызвать. Он сделал вид, что спохватился, и поспешно произнес:

– Да, вы уж простите меня, я, кажется, не выразил вам соболезнований по поводу столь внезапной утраты…

Дама с неожиданным вниманием глянула на него, снова поколебалась, а потом, к изумлению Николая, сказала совершенно искренне:

– Ничего… Видите ли, я в известном смысле к утрате мужа была готова… Не удивляйтесь. Весь последний год Натан был неизлечимо болен: рак… Правда, в последние месяц-полтора ему вдруг сделалось намного лучше, но я… я не верила, что это надолго.

– Почему? – пробормотал Щербак.

– У раковых больных такое бывает – улучшение перед самым концом, – спокойно сказала Римма Игоревна. – Я знаю, потому что у меня старшая сестра умерла от рака… Правда, Натанчик верил, что это исцеление, ну и я его, конечно, не разубеждала…

Она вздохнула, глянув куда-то в сторону, и добавила:

– С одной стороны, оно, может, и хорошо, что он погиб так вот… сразу… Не мучился… И меня не измучил.

– А если это и впрямь было исцеление? – осторожно поинтересовался Николай.

– Ну, не знаю… – снова вздохнула Римма Игоревна. – Да и какое это теперь имеет значение? От судьбы он все равно не ушел… Я его сто раз просила не гонять с такой скоростью, разве он послушал? Вот и…

– Машина, вероятно, была всмятку, – подал реплику Щербак.

– Машина? – Она посмотрела на него непонимающе, видимо размышляя о чем-то своем. Наконец сообразила и покачала головой. – Да нет, Володя… это его сын от первого брака… говорит, что ее можно отремонтировать. Только зачем? У меня своя есть, если хочет, пусть ремонтирует, а то только место в гараже занимает. Все никак не соберусь вызвать… эвакуатор, кажется, правильно?

Сыщик затаил дыхание:

– Вы хотите сказать, что машина, на которой разбился ваш супруг… Что она стоит в вашем гараже?

– Ну да, ее в тот же день сюда доставили, по-моему, милиция… А может, и Володя распорядился: до него ведь до первого дозвонились, когда авария случилась. Я была в это время в салоне, а когда я там, мобильный всегда отключаю… А что?

– Вы не будете против, если я на нее взгляну? Конечно, коллеги из ГАИ наверняка осмотрели, но все же, если вы не возражаете…

– Да смотрите на здоровье! – Римма Игоревна вдруг улыбнулась. – Гаражи у нас во дворе, наш крайний справа… Как, вы сказали, вас зовут?

Щербак усмехнулся и достал удостоверение «Глории».

– Вообще-то, Римма Игоревна, документы у незнакомых сыщиков надо спрашивать сразу. – Он покачал головой. – Не стесняясь! А вы не только не спросили, но даже мне представиться толком не дали… Вот, пожалуйста!

Он протянул ей удостоверение.

– И в любом случае лучше, если вы спуститесь вместе со мной. Там ведь, насколько я понял, еще одна машина стоит?

– Стоит… – смущенно кивнула она. – Но на угонщика вы не похожи, а я ужасно себя чувствую… Знаете, раньше всем на свете занимался муж, а теперь все свалилось на меня: и прислуга уволилась, и канитель с наследством, и Володя недоволен, что Натан почти все на меня записал…

– Понимаю, – кивнул Щербак, дивясь беспомощности Риммы Игоревны, но проявил твердость. – Тем не менее очень вас прошу… Я подожду, пока вы оденетесь. Видите ли, во время осмотра машины мне необходим свидетель.

– Да на кой она вам, эта машина, вообще сдалась?! – внезапно разозлилась она.

– Видите ли, – чуть громче прежнего произнес Щербак, – есть подозрение, что несчастные случаи, о которых я упоминал вначале, в том числе и аварию, в которой погиб ваш муж, на самом деле кто-то вовсе не случайно организовал.

Несколько секунд Римма Игоревна смотрела на оперативника округлившимися от изумления глазами, потом охнула и с неожиданной прытью вскочила с места:

– Почему вы мне сразу это не сказали?! Господи… Ладно, ждите здесь, я буду готова минут через десять.

– В общем, Сан Борисыч, – почти завершил Щербак свой рассказ, – я бы на твоем месте позвонил, скажем, тому же Щеткину и настучал на этих деятелей, занимавшихся аварией… В жизни сам никогда не кляузничал, а тут прямо зуд ощутил!

– Что там было? – поинтересовался внимательно слушавший его Турецкий.

– Грубая работа. И примитивная: тормозной шланг был подрезан! Судя по всему, эти козлы даже толком не осмотрели машину, обошлись показаниями свидетелей, что, мол, мужик мчался на недозволенной скорости… Тьфу! Лично я не думаю даже, что скорость была такая уж недозволенная: Рубису просто не повезло, понимаешь? Машина слетела с трассы и почти сразу вмазалась в здоровенную березу: левая фара вдребезги, бампер и крыло – ясное дело, а главное – лобовое стекло тоже в осколки, но только с водительской стороны. Рубис – вперед головой и в ту же березу…

– Почему ты думаешь, что скорость была не такая уж и высокая?

– Потому что часть лобового стекла цела, потому и думаю… Думаю, шел он где-то восемьдесят в час, не больше.

– В протоколе стоит сто двадцать – сто тридцать…

– Вот и я о том же! Как выяснилось, авария произошла утром, в девять с минутами. А к полуночи машину уже притащили в гараж… Вроде бы его сын постарался, забрал.

– Иными словами, ты хочешь сказать, – вздохнул Александр Борисович, – что теперь нужно еще и сына этого проверять, и вдовушку на причастность к аварии?

– По завещанию практически все имущество Рубис, когда узнал о своей болезни, переписал на жену. Сын об этом прекрасно знал. Так что, Сан Борисыч, не думаю, что хлопот с этим будет чересчур много. И в любом случае, лично меня эта клиника интересует все больше и больше… Хотелось бы знать, что там на самом деле происходит.

– Не торопи события, – усмехнулся Турецкий. – Скоро узнаем… А что насчет чудодейственного лекарства?

– Прежде всего то, что вдовушка сожалеет – мол, зазря столько денег выкинули. А денег на самом деле куда больше, чем говорила наша клиентка: почти двести тысяч рублей содрали с нашего бедолаги… Римма Игоревна уверяет, что из-за этого им с мужем пришлось закрыть один из счетов… Самое печальное – она понятия не имеет о том, кто проводил курс лечения, Субботин или сам Хабаров, и полагает, что наверняка Хабаров. Но я ее мнению доверять поостерегся бы.

– С сыном ты, разумеется, поговорить не успел?

– Только по телефону, – возразил Щербак, – и думаю, что встречаться лично нет смысла: парень вообще не в курсе, чем и как лечили Рубиса.

– Ясненько… – задумчиво протянул Александр Борисович. – С Уваровой тоже созванивался?

– Конечно… Но, честно говоря, на мой взгляд, основная надежда на Филю: жучки он, во всяком случае, поставить уже сумел, правда, не знаю, кому именно… А к Уваровой я еду, – Щербак глянул на часы, – ага… Вообще-то уже пора. Ты будешь в конторе до вечера?

Турецкий покачал головой и вздохнул:

– У меня, Коля, тоже встреча. Личная… Но телефон отключать не буду, звони, если всплывет что-то новенькое.

15

Встреча у Александра Борисовича Турецкого была и впрямь сугубо личная. И прежде чем решиться на нее, он немало времени провел в размышлениях и колебаниях, памятуя, что, во всяком случае в прежние времена, подруга его жены Катерина не слишком-то жаловала супруга Ирины…

И вот теперь, сидя напротив нее за столиком уютного и дорогого кафе, куда он пригласил Катю, очутившись с ней в подобной обстановке впервые за все годы их долгого знакомства, Александр Борисович в ожидании, когда им принесут заказ, потягивал потихонечку аперитив, изредка испытующе поглядывая на свою спутницу.

В столь дорогое место он пригласил ее намеренно, зная, что та не привыкла к шикарным ресторанам и кафе, значит, есть шанс, что, чувствуя себя скованнее обычного, попридержит свой весьма острый язычок… Впрочем, как и любая женщина, Катя была непредсказуема.

К своему бокалу она пока что не прикоснулась, с любопытством поглядывая по сторонам, задумчиво вертела в пальцах пачку сигарет, извлеченную ею из сумочки сразу же, едва они заняли столик. Как почти все врачи-наркологи, Катя довольно много курила.

Наконец, видимо удовлетворившись беглым осмотром заведения, она слегка прищурилась и уставилась на Турецкого.

– Только не говори, что ты приволок меня сюда, чтобы доставить мне удовольствие! – выпалила Екатерина. – Поговорить со мной ты мог и в не столь претенциозном местечке… Кстати, теперь-то можешь мне сказать, о чем именно?

Александр Борисович слегка смешался от такой сверхпроницательности своей спутницы, но тут же взял себя в руки.

– Ну и характер у тебя, Екатерина, – упрекнул он ее. – Слова в простоте не скажешь. К тому же во всем видишь подвох. Почему бы и не посидеть в приличном месте, средства теперь, слава богу, позволяют.

– Да? Но что-то счастливее ты от этого не выглядишь! – Катя неожиданно подмигнула ему и тихонечко пропела: «Где мои семнадцать бед? На Большом Каретном! Где мой черный пистолет? На Большом Каретном…» А?

Турецкий невольно улыбнулся:

– Хочешь сказать, на Большой Дмитровке? Не угадала, Кать! Мой черный пистолет остался при мне в качестве именного оружия. Да и упомянутые тобой беды гнездятся в другом месте…

– Ты меня из-за этого сюда позвал? – Она моментально посерьезнела, продолжая пристально смотреть на Александра Борисовича.

Тот выждал, когда подошедший к ним официант поставит на стол блюдо с овощами и изящные фарфоровые салатницы, и кивнул:

– Из-за этого. И конечно, из-за того, что ты ближайшая Иринкина подруга.

– Значит, дело, как я и думала, именно в ней… – Катя вздохнула и, подхватив с блюда помидор, начала неторопливо разрезать его в своей салатнице. Турецкий молча наблюдал за процессом, терпеливо ожидая, когда она продолжит.

Наконец Катя аккуратно положила на место вилку и ножик и подняла на него глаза:

– Слушай, Саша… Ты ведь наверняка уже успел поговорить с кем-нибудь из специалистов, верно? Зная тебя, я в этом не сомневаюсь. И наверняка тебе успели вполне профессионально растолковать, что именно с Ириной происходит. Почему ты решил, что я скажу что-то новенькое?

– Потому что ты ее знаешь, как никто. Потому что с тобой она откровенна, как ни с кем. Наконец, потому, что ты можешь на нее повлиять, в отличие от меня… как выяснилось… – он сделал небольшую паузу и решительно добавил: – А еще потому, что в объяснения упомянутых специалистов я не верю.

– Почему не веришь? – возразила Катя. – Я сама несколько раз в жизни наблюдала аналогичные ситуации: женщины, потерявшие ребенка, мертвой хваткой вцепляются в чужих малышей…

– Катя, – перебил ее Александр Борисович, – давай-ка проясним ситуацию, согласна?

– Ну?

– Что значит – «потерять ребенка»? Ирина, когда… когда это все стряслось, была без сознания, малышку она не видела, в себя пришла уже в палате. Это не то же самое, как если бы младенец, не приведи Господи, погиб у нее на глазах… Погоди! Я понимаю, ты сейчас считаешь, что я бессердечный, жестокий тип! Уж поверь, что это не так. Я просто пытаюсь растолковать, что с учетом обстоятельств Иркина реакция на потерю ребенка несколько… затянулась, не находишь? К тому же отпрыск Плетнева вовсе не малыш, а вполне подросший и крайне тяжелый парень!

Катя автоматически подцепила вилкой и засунула в рот помидорную дольку и тут же поморщилась, сообразив, что забыла ее посолить.

– Понимаю, – произнесла она наконец. – Ты хочешь сказать, что Ирке требуется действенная помощь специалиста?

– И чем скорее, тем лучше! – твердо произнес он. – И знаешь почему?

– Почему?

– Потому что помимо Васьки, на котором она явно слегка помешалась, существует еще и его отец, работающий, к слову сказать, у меня. И существует покойная мать парня, похожая на Ирку внешне как две капли воды… О последнем ты, я полагаю, понятия не имела… И чем дольше будет длиться вся эта ситуация, тем труднее будет в итоге ее распутать.

Турецкий произносил все это, не глядя на Екатерину, но в конце концов все-таки поднял на нее глаза и обнаружил, что и та забыла о своем салате, а главное – о той насмешливо-ироничной манере, в которой почти всегда общалась с мужем подруги: на Катином лице читалась почти детская растерянность, она была явно обескуражена откровенностью Турецкого.

– Саша… – заговорила наконец Катя, – ты же не хочешь сказать, что этот Антон и Ирина…

– Не хочу! – поморщился он. – Совсем не хочу! Ни сейчас, ни в будущем, поэтому и решился с тобой поговорить… Уж поверь, я не какой-нибудь там ревнивец, но хотелось бы знать твое мнение: как думаешь, что бы на моем месте предполагал любой мужчина, если бы его жена почти постоянно пропадала в чужом доме, напрочь запустив хозяйство в своем собственном?!

– Елки-палки… – пробормотала Екатерина. – Я понятия не имела, что все так серьезно… А что Плетнев?

– Смотрит на Ирину Генриховну с обожанием, катается как сыр в масле, а на мое предложение взять для Васьки няню или репетитора отвечает категорическим отказом. Аргумент меня лично умилил: мол, не хочет видеть рядом с ребенком никого «чужого»… Мне продолжать или можно без комментариев?

– Лучше без комментариев… – она мотнула головой. – Только, Саш, я никогда не поверю, что Ирка смотрит на ситуацию с такой же точки зрения, что она вообще способна тебе изменить!

– Надеюсь, – вздохнул Турецкий, и они оба умолкли, поскольку к их столу прибыло горячее: по совету Александра Борисовича Катя заказала то же, что и он, отбивные под грибным соусом.

– Давай все-таки поедим, – хмуро бросил Турецкий. – Здесь это блюдо фирменное, правда, очень вкусно.

– Давай… Только вначале скажи, как думаешь, с какой стороны я могу повлиять на ситуацию?

– А ты готова? – он посмотрел на Катю с надеждой.

– Дурак ты… – неожиданно ласково произнесла она. – Конечно, готова! Неужели думаешь, что в моих интересах разрушить ваш брак? Да если хочешь знать, среди моих знакомых вы с Иришкой – самая-самая пара… Ну, знаешь, что я имею в виду?

– Что? – улыбнулся Александр Борисович.

– Помнишь, была такая игра в старших классах школы: разрезались пополам открытки, смешивались все половинки, потом каждый перед танцевальной вечеринкой, зажмурив глаза, вытягивал из общей кучи одну. А потом – потом, уже вечером, на дискотеке, обладатели одинаковых половинок должны были отыскать друг друга и весь вечер быть только вдвоем…

– А ведь точно, было такое! – неожиданно развеселился он.

– Ага… Так вот вы с Иркой всегда производили на меня впечатление людей, нашедших друг друга, соединивших свои половинки открыток раньше всех и, значит, выигравших эту игру!

Турецкий некоторое время чуть ли не с умилением смотрел на Екатерину, потом кивнул:

– Да, Кать, так все и было… до недавнего…

Он снова погрустнел и уткнулся в свою тарелку.

– Так что я могу сделать, Саша? Ты так и не сказал!

– Если бы ты могла почаще подменять Ирину с этим Васькой… Но ты ж работаешь день и ночь!

– Работаю я день и ночь в основном оттого, что дома одной тоскливо… Разгружусь по мере возможности и с удовольствием буду ее подменять! Конечно, если она не воспротивится… А если воспротивится, напомню, что у нее пока имеется муж, попытаюсь объяснить, что мужья ныне – категория не столь постоянная, как она полагает… Ничего, можно?

– Нужно, Кать! – Александр Борисович вздохнул и опять погрустнел. – Вот уж не думал, что когда-нибудь придется говорить с тобой на подобные темы, тем более обращаться с такими просьбами…

– Чего только в жизни не бывает, всего не предугадаешь! – хохотнула Екатерина, вновь становясь сама собой, насмешливой и немного ироничной.

Больше они эту тему не задевали. После обеда, оказавшегося довольно поздним, Александр Борисович отвез Катю в ее больницу на дежурство. И, лишь подъезжая к своему собственному дому, привычно уже отметив, что окна их квартиры темные, сообразил, что ни Щербак, ни Агеев ему ни разу за полдня не позвонили. Прежде чем выбраться из своего «пежо», он достал мобильник и по очереди набрал вначале номер Коли, который оказался «недоступен», потом Филиппа, телефон которого и вовсе был отключен.

Первая неделя работы Фили в качестве санитара клиники Хабарова прошла, несмотря на приличную нагрузку, спокойно и без особой пользы для следствия. Единственное, что с большой натяжкой можно было назвать более-менее существенной деталью, так это то, что Агееву удалось выяснить, с кем именно у Любови Андреевны Галкиной, старшей медсестры, тщательно скрываемый ею от коллег служебный роман. Предметом грез красотки оказался не кто иной, как доктор Субботин… Впрочем, ничего криминального в этом обстоятельстве при всем желании усмотреть было нельзя. Разве что ощутить разочарование в столь странном вкусе девушки. Вадим Юрьевич вызывал у Фили абсолютно беспричинную, во всяком случае на первый взгляд, антипатию.

Правда, доктор он был – Агеев не мог этого не признать – хороший, пациенты его любили и доверяли Субботину как врачу: об этом свидетельствовало в первую очередь его общение с больными во время приема. Жучок, который Филипп поставил в первый же день в кабинете Вадима Юрьевича, позволял об этом судить с достоверностью. Что касается профессора Хабарова, в чьем телефоне также было теперь прослушивающее устройство, единственный вывод, который напрашивался у любого, кто имел возможность ознакомиться с текущими разговорами Владимира Кирилловича, был таким: он являлся не только владельцем клиники, но еще и менеджером, администратором, а заодно и финансовым директором. Личные разговоры сводились к паре звонков супруге Хабарова с очередным предупреждением о позднем возвращении доктора к ужину.

Все телефонные переговоры и Хабарова и Субботина прослушивал Николай Щербак, сидя в своей машине примерно в полукилометре от клиники. Филипп получал возможность ознакомиться с ними и сопоставить с собственными наблюдениями и информацией ближе к вечеру, в офисе «Глории», куда заезжал ежедневно после работы.

– Знаешь, Саша, – вздохнул он, в очередной раз дослушав в обществе Турецкого дневные пленки, – такое чувство, что мы зря теряем время в этой клинике. Ну не для того же мы тратим деньги клиентки и снашиваем дорогущую аппаратуру, чтобы выяснять, кто там с кем спит?

– Не для того, – согласился Александр Борисович. – Однако выводы ты, Филя, делаешь рано: всю эту неделю ты пахал в первую смену, верно? А темные дела, как известно, делаются в темное время суток!

– Ты вот все шутишь, – надулся Агеев, – а мне на следующей неделе еще и дежурить предстоит с семи вечера и, между прочим, до семи утра, а там особо не поспишь, мне мой сменщик говорил. Тамошние пациенты особо беспокойные как раз по ночам…

– Лучше скажи, ты в мобильный телефон Субботина когда наконец жучок впаяешь? Вряд ли кто-то из них станет вести интересующие нас разговоры по служебному номеру. Если им вообще есть, что в этой связи вести… Во всяком случае, сам Хабаров, по-моему, чист, как ангел!

– Совсем забыл! – Агеев хлопнул себя по лбу. – Я же как раз сегодня и дождался наконец этой звездной минуты!

– А Коле, разумеется, отзвонить забыл… Быстро звони, пусть настраивает свою бандуру на его мобильный номер!

– Хорошо тебе рассуждать, – обиделся Филя. – С Хабаровым проще было, он рассеянный, как все эти профессора из анекдотов, постоянно свой аппарат забывает прямо на столе, а кабинет никогда не запирает! Единственное, что требовалось, – дождаться, когда его секретарша в туалет выйдет… А Субботин – его прямая противоположность. За всю неделю первый раз оставил мобильный в кабинете без присмотра сегодня, к своей красотке зачем-то спешил…

– А медсестра его где в это время была? – неожиданно заинтересовался Турецкий технической стороной дела.

– А медсестру ваш покорный слуга самолично из кабинета выманил! – самодовольно фыркнул Агеев. – С дамами, как ты понимаешь, в этом смысле проще.

Он достал собственный мобильный и набрал номер Щербака. Отзвонив Коле, Филипп вновь пессимистично пожал плечами:

– Точно тебе говорю, Сань, мы в этой клинике только зря теряем время… Вот увидишь! Субботин, конечно, малоприятный тип, только для убийства у него, во-первых, кишка тонка, во-вторых, никакого мотива, чтобы собственных пациентов гробить, нет и быть не может. Скорее, наоборот! Скажи на милость, какой врач откажется записать на свой счет внезапно выздоровевшего пациента, считающегося безнадежным?

– Выздоровевшего? – Александр Борисович усмехнулся, выдвинул один из ящиков своего стола и извлек оттуда несколько факсовых страничек. – Ты вот все время на Щеткина грешишь, мол, работает он, как слон в посудной лавке. А теперь глянь, что он для нас раздобыл сегодня утром!

Еще до того, как Агеев взял бумаги в руки, он понял, что перед ним копия заключения о вскрытии патологоанатомом чьего-то тела: таких документов он на своем сыщицком веку навидался, что называется, выше крыши… В данном заключении речь шла о Натане Рубисе. И если отбросить медицинские термины, в соответствии с результатом вскрытия ни о какой ремиссии по поводу опухоли говорить не приходилось. Зато приходилось удивляться тому, что Натаниэль Михайлович, так же как и отец Клименко, почувствовал резкое улучшение общего состояния…

– Как видишь, тканевые изменения в соответствии с так называемой четвертой стадией плюс метастазы… – сказал Турецкий. – Не подумай, что это я такой умный: это у Пети хватило ума проконсультироваться с патологоанатомом. Тот утверждает, что при данном физическом состоянии человек просто-напросто не может уже самостоятельно двигаться, не то что оживленно бегать и заниматься делами! Такие больные лежат пластом на своем смертном одре, помочь им ничем нельзя. Спрашивается: каким образом тогда все трое уверенно чувствовали себя лучше? Да какой там лучше?! Чуть ли не полностью здоровыми! А?