Текст книги "Убийственная красота"

Глава 16
Дуэль

Вечером на одной из аллей Измайловского парка, на скамеечке, занавешенной низко склоненной ивой, сидели двое мужчин: крепкий, кряжистый шатен с иссеченным морщинами лицом, одетый в джинсы и легкую летнюю куртку, и невысокий, стройный брюнет с исключительно правильными чертами лица, в строгом деловом костюме. Обоим мужчинам было около сорока. Время не позднее, по аллее прохаживались люди, так что мужчины говорили негромко, дабы не быть услышанными. Вернее, говорил один, невысокий и ладный. Другой молча слушал.

– Так что ты, Сидорчук, брось это. Меня на понты не возьмешь. Что ты все грозишься? Кто за тобой? Никого. А за мной – башли, точнее, деньги. Я по фене ботать отучился и привыкать снова не собираюсь.

– И что ж, никого не боишься?

– А кого мне бояться? Саня далеко, да и простил он мне. Сам много чего с собой увез. У меня-то крохи остались. Братва полегла. Чего мне бояться? Ты меня даже органам сдать не сможешь, голубь мой. Потому как по моим делам срок давности истек.

– А жена твоя знает, что ты за фрукт? С рожей перешитой?

Это был удар по самой болевой точке, но Акопов глазом не моргнул.

– Моей жене плевать, что там у меня позади. Ей важно, кто я сейчас, понял, мудила? Так что прекрати пугать меня. Давай по-человечески разговаривать. Ты мне когда-то помог, а я добро помню. И обиду твою понимаю. Ты на нарах парился, хоть и не по моей вине, видит Бог. Вышел, из ментовки тебя давно турнули и назад, ясное дело, не возьмут. А делать ты ничего не умеешь, кроме как обирать и шантажировать граждан, так? Так. Ты, как я понимаю, и сейчас денег просить пришел. Но я здоровым мужикам не подаю. А вот на работу тебя взять могу. В службу безопасности. У меня большая сеть магазинов, место тебе найдем. Будешь иметь на хлеб с маслом. И на отдых в Турции…

Проговаривая монолог, Акопов поглядывал по сторонам. Наступил момент, когда аллея опустела.

– Так что, согласен? – Акопов повернулся к собеседнику.

Тот будто раздумывал.

– Долго-то не думай, я два раза не предлагаю. Вот тебе адрес, завтра придешь, поговоришь с начальником службы, а ему сегодня сообщу…

Сунув руку во внутренний карман пиджака, Акопов быстро сделал какое-то неуловимое движение. Раздался легкий хлопок. Сидорчук изумленно посмотрел на левый бок. По нему струилась кровь. Розовая пена появилась на губах. Он медленно заваливался на скамью.

Акопова уже не было. Обогнув скамью сзади, пройдя через плотный ряд деревьев, он вышел на другую аллею и быстрым шагом направился к проспекту, чтобы взять такси. Уже смеркалось, но фонари еще не зажгли. Из-за густой кроны деревьев аллея казалась почти темной.

«Как это правильно, что я все решил сам», – думал Акопов.

Конечно, убрать придурка Сидорчука мог бы и начальник службы охраны, и кто-либо из его людей. Но он оставался верен старой бандитской заповеди: никому не верь!

Увидев на аллее двух милиционеров, направлявшихся в его сторону быстрыми, но какими-то неровными шагами, Акопов внутренне подобрался, но постарался идти прежним темпом, не суетясь и не глядя на ментов.

Едва «рафик» замер у отделения, Щеглов выскочил и влетел на крыльях любви на второй этаж.

Капитан, ощущая нарастающее желание и уже представляя себе Катерину на своем письменном столе, открыл дверь кабинета дознавателя. Представшая перед ним картина ошеломила Щеглова. Никакой Катерины, смиренно ждущей возвращения любимого на сегодня капитана, в комнате не было. А было: рабочий стол дознавателя с одной пустой и одной ополовиненной бутылкой водки! Изрядно ополовиненная двухлитровая бутыль пива, так же как и водка купленная на его, капитановы, деньги! Две керамические кружки со следами помады на одной из них. Вскрытая банка «сайры» с двумя сиротливыми ломтиками в маслянистой жиже. А «сайру», между прочим, в немереных количествах таскал на работу Зайко, предпочитавший ее всем другим видам закуски. Ага, вот и изрядно опустевшая пачка сигарет «LM». Это те, что курит тот же коварный Зайко. Нехорошее предчувствие холодной змеей шевельнулось в груди капитана. Он налил себе водки, залпом выпил, тут же наполнил кружку пивом, выпил и его. Постояв минуту, прислушиваясь к себе, повторил мероприятие в той же последовательности. Водки больше не осталось. Но в голове наконец что-то сдвинулось, и ясная, как утренняя заря, мысль воплотилась в три слова:

– Я его убью!

Капитан вышел в коридор, направился к кабинету следователя Зайко. Тихонько тронул ее за ручку. Дверь была заперта. Прислушавшись, Щеглов явственно услышал мужское похрюкивание и тихие женские всхлипы.

«Да он ее насилует! Конечно, она не может отказать старшему по званию! И эта скотина…» – с этими мыслями Щеглов отошел на пару шагов и высадил крепким плечом дверь.

На столе следователя лежала Катерина, закинув ноги на плечи стоявшего у стола Зайко. Все, все мельчайшие подробности этого похабного зрелища отпечатались в мозгу Щеглова навеки: задранные вверх тоненькие ножки в черых чулочках на кружевных резинках и болтающиеся на одной из щиколоток почему-то белые трусики. Эти ноги обнимают (да! да! обнимают!) бычью шею следака! А говорила, что не умеет на столе, гадина! Форменная юбка, задранная чуть не до груди. Подрагивание хрупкого тела при каждом натиске Зайко, который и не думал прекращать насиловать (да не насиловать, а попросту трахать – безжалостно подумал Владимир) девушку. Он лишь мельком взглянул на Щеглова совершенно пьяной рожей и распустил губы в гадкой улыбке. И еще подмигнул ему, Щеглову. Владимир посмотрел на спущенные брюки следака и ручищи, державшие Морозову за бледные ягодицы. И, наконец, увидел самое страшное: отрешенное и тоже пьяное лицо сладострастно всхлипывающей Катерины!

– У-у-б-ь-ю, гад! – зарычал Щеглов.

– Отвали… дай кончить… потом… убьешь, – прохрипел Зайко.

В этот момент Катерина заверещала тоненьким голоском.

Щеглов выскочил в коридор, захлопнул дверь, прислонился к ней в бессильной ярости, слыша, как замычал Зайко. Через минуту он ворвался снова. Катерина, стоя у стола, покачивалась и суетливо одергивала юбку. Зайко задергивал молнию ширинки.

– Сука! Ты что же делаешь! – кинулся к здоровенному Зайко Щеглов.

– Но! Потише! Она сама согласилась! Это дело добровольное!

– А ты, мля, хороша, нечего сказать! Только на работу вышла и б…ство в коллективе развела! Марш на свое рабочее место!

– Ты тише на поворотах! Если с тобой трахаться, так не б…во, а со мной, так… Ты ее не трожь! Она в моем кабинете, а не в твоем!

– Так ты же со мной с первым целовалась! – орал Щеглов, дергая Катерину за руку и чувствуя, что хмель завладевает им все больше и делает из него бесстрашного самурая.

– Отстань от бабы, хочешь разборок – разбирайся со мной! – дергал женщину за другую руку Зайко. Катерина, словно каучуковая кукла, качалась из стороны в сторону. – Ну че, драться будем?

– Драться? – рассмеялся Щеглов, глядя на товарища белыми от ярости глазами. – Нет, врешь! Хочешь разбитой рожей отделаться? Я тебя на дуэль вызываю, понял? Я с тобой стреляться буду!

– Ха! Напугал ежа голым задом! Да я ж тебя застрелю, как зайчика!

– Не на-а-а-до-о, – зарыдала пьяными слезами Катерина. – Капитан, я тебя люблю, но тебя… так долго… не было…

– Ах ты его любишь? – прошипел Зайко.

– Ах ты, оказывается, любишь меня? – нехорошо расхохотался Щеглов.

– Стреляться! – рявкнули оба в один голос.

Заперев Катерину в кабинете следователя, соперники выкатились из отделения. И чтобы не расплескать лютой ненависти, направились быстрыми шагами в ближайшую аллею Измайловского парка.

Смеркалось. В густой кроне деревьев аллея казалась темной, словно ночью. Разойдясь на тридцать шагов, мужчины расчехлили стволы, прицелились друг в друга. Обоих пошатывало от выпитого. Щеглов, придерживая правую руку с ПМ левой, произвел выстрел. Но хитрый Зайко рухнул на землю еще до того, как выстрел прозвучал, это Щеглов видел отчетливо, несмотря на сумерки и шумевший в мозгу алкоголь.

– Что ж ты, сука, падаешь? Испугался? Это тебе не бабу чужую трахать! – заорал Щеглов, подбегая к следователю. И замер. Потому что со стороны Зайко послышался тихий стон.

– Ты че, Зайко? – начал трезветь Щеглов. – Я тебя что, зацепил, что ли?

Зайко вскочил, пугливо озираясь. Он тоже трезвел на глазах. Стон повторился.

– Это там, – указывая за свою спину, прошептал Зайко.

Холодея, бывшие соперники устремились в глубину темной аллеи. И там протрезвели окончательно: на земле лежал хорошо одетый маленький господинчик. Из груди тонкой струйкой стекала кровь.

Щеглов наклонился. По лицу мужчины прошла судорога. Он замер.

– Человека грохнул… – прошептал белыми губами Щеглов.

…Эксперт Янушко вернулся в отделение после отработки «криминального трупа» в отличном расположении духа. Следующий вызов за Щегловым, и можно будет пообщаться с новенькой, хе-хе, накоротке, так сказать. Заглянув в кабинет и не найдя там друга, Янушко прошел в комнату отдыха, где стоял телевизор и где в данный момент свободная от выездов часть дежурной бригады смотрела футбол.

– А где Щеглов?

– Щеглов? – не оборачиваясь, откликнулся кто-то. – А он стреляться пошел с Зайко. Во, ну давай, давай, тяни его… А, блин, такой мяч упустить!

– Как – стреляться? Куда?

– В сердце, наверное..

– Из-за чего? – изумился Янушко.

– Да из-за бабы этой новенькой, – все так же не оборачиваясь, ответили ему.

– Да куда ж они пошли? Эй, мужики, обернитесь хоть кто-нибудь!

– Г-о-ол! – громогласно заорали присутствующие.

Уяснив, что здесь больше ничего не добиться, Янушко направился к кабинету Зайко. Из-за двери слышалось женское всхлипывание.

– Кто там? – Янушко дернул ручку. Дверь была заперта.

– Я, Морозова-а-а, – подвывала девушка.

– Открой! Это Янушко.

– Да-а, откро-ой, – зарыдала девушка, – они меня заперли и ушли стреляться.

Произведя через дверь стремительный допрос, выяснив, что стреляться, кажется, пошли на Первую аллею Измайловского парка, а выпито в сумме литр водки и три – пива, Янушко оценил ситуацию по достоинству и бросился в Измайловский парк, прихватив фонарь.

Он нашел их достаточно быстро. Дуэлянты сидели на лавочке, курили и тупо смотрели на лежащее на земле неподвижное тело.

– Вы чего здесь? Это кто? – указал на тело Янушко.

– Не знаю, – апатично откликнулся Щеглов. – Я его грохнул нечаянно.

– А чего вы сидите? Может, он жив?

– Это вряд ли, – промолвил Щеглов.

Янушко начал осмотр тела. Пульс не прощупывался. Пуля, судя по небольшому количеству крови, угодила прямо в сердце. Распахнув пиджак, Янушко полез во внутренний карман за документами убитого и замер.

– Эй, але, у него ствол в кармане!

– Какой ствол? – не поняли дуэлянты.

– Сейчас посмотрим.

Янушко достал свой носовой платок и, обернув им кисть, извлек оружие.

– «Тэтэшник».

Он понюхал ствол. Пахло порохом.

– Да из него стреляли недавно!

– Кто? – изумился Щеглов.

– Наверное, убитый, – пожал плечами Янушко. – Ты же из его ствола не стрелял?

– Нет, я из своего, – совершенно обалдел невольный убийца.

В этот момент за плотной стеной деревьев, в глубине парка, послышался крик.

– Сидите здесь! – Янушко бросился на звук.

Он вернулся минут через пять.

– Значит, так. Там на лавочке лежит мертвый мужик, видимо подстреленный вот этим, которого ты, Вова, грохнул. Труп обнаружили прохожие. Вызывали ментов. Я отзвонился, узнал: едут из убойного отдела. Пока они не подъехали, быстро разрабатываем версию. Наша версия такая: ты, Вова, вышел вместе с Зайко за пирожными к чаю. И заметил подозрительного гражданина, у которого оттопыривался карман пиджака. И благодаря своей неусыпной бдительности ты, Вова, заподозрил неладное. И попросил гражданина предъявить документы. А гражданин вместо документов достал «тэтэшник» и прицелился в тебя. Ты был вынужден – после предупреждения, понятное дело, – открыть огонь. Ты выстрелил ему в ногу, но из-за темноты попал в сердце. Зайко, у тебя возражения по этой версии есть?

– Возражений нет, – четко ответил Зайко.

– Вот и хорошо. Сейчас народ подъедет, начнем работать по трупам.

– Да что же это за мужик? – теперь уже с некоторым любопытством посмотрел на господинчика Зайко.

– Выяснением этого вопроса мы еще займемся. Это от нас никуда не денется, – вздохнул Янушко.

Глава 17
Наружное наблюдение

Он был приглашен к двенадцати. Но смылся из дома ранним утром, когда домочадцы еще спали. Крадучись покинул дом, чтобы не встречаться глазами с женой. Он решил не брать машину, а прогуляться по городу пешком, чего не делал тысячу лет. Затянувшееся лето, явно перешагнувшее отведенные ему временные рубежи, все еще согревало горожан теплыми солнечными лучами. Но горожан на улицах было мало. Воскресенье. Все, ясное дело, на грядках. Собирают урожай. Впервые за несколько последних лет Александр спустился в метро и доехал до «Смоленской», то и дело озираясь на указатели, словно впервые попавший в столицу провинциал.

Он с удовольствием прогуливался по Старому Арбату, еще свободному от праздно шатающейся приезжей публики, намереваясь пройтись пешком до «Кропоткинской», где знал очень приличный магазинчик, а потом уже выйти к Мансуровскому переулку. Но насыщенный запах кофе остановил Турецкого. Он сел за столик открытого кафе, отгороженного от тротуара низкой чугунной решеткой, сделал заказ. Наслаждаясь двойным эспрессо, рюмочкой коньяка и первой утренней сигаретой, смотрел, как группа уличных музыкантов, лениво позевывая, расчехляет инструменты. Он старался не думать о предстоящем свидании, но думал только о нем.

Например, он не знал, будет ли присутствовать девушка, вместе с которой Настя снимала квартиру. Спросить постеснялся, а она сама ничего об этом не сказала. Он думал о том, как к ней обратиться: на «ты» или на «вы»? С одной стороны, они уже целовались, и это обстоятельство, в общем-то, предусматривало более интимную форму общения. Но он почему-то был уверен, что, открыв дверь, Настя скажет: «Здравствуйте, Александр Борисович». То есть поприветствует его по полной. И как ему ответить? «Здравствуй, Настя» – так, что ли? Словно учитель здоровается с ученицей? И дальше должно следовать: «Ну, показывай, Настя, как ты живешь, вытираешь ли пыль. И как у тебя с домашним заданием?» Чушь какая-то. А на «вы» – это тоже уже неестественно, потому что поцелуи-то были… И он не собирался делать вид, что их не было.

Он думал о том, что нужно купить шампанского, это обязательно. И, пожалуй, не одну, а пару бутылок. И коньяк для себя. И фруктов. И закуски. Что там могут себе позволить девочки-студентки? И два букета цветов. На случай, если Настина подруга все-таки будет дома. Он не хотел этого, но одновременно как бы и хотел, не представляя, как осмелится прикоснуться к Насте, если они окажутся наедине.

Но ведь прикасался уже! И уже целовал! Но это было так давно! Прошло больше суток. За это время она вполне могла влюбиться в кого-нибудь другого, гораздо более молодого и свободного от брачных уз…

Допив кофе, Турецкий поднялся и, дабы отвлечь себя от бесполезных мыслей, направился на другую сторону улицы, где только что распахнулись двери букинистической лавки. Тайной мыслью при этом было отыскать для Насти что-нибудь занимательное по интересующему ее древнему миру с его философами.

Перебирая фолианты, Саша поглядывал время от времени на улицу. Музыканты начали зарабатывать свой хлеб, наигрывая что-то битловское. Появился кое-какой народ. Арбат оживал.

Неожиданно за спинами музыкантов, в том самом открытом уличном кафе, которое он только что покинул, Саша увидел господина Литвинова, собственной персоной. Мужчина сидел в профиль, и Саша не сразу понял, что это был Марат Игоревич. Только тогда, когда он развернулся лицом к музыкантам, сомнения рассеялись. Да, он. Только вместо строгого костюма – джинсы и футболка. Литвинов что-то с жаром говорил кому-то, сидевшему напротив. Затем жестом подозвал одного из музыкантов. Саша сдвинулся вправо и увидел визави Литвинова. Это была Зоя Дмитриевна Руденко, собственной персоной. В легком платье и жакете.

Вот тебе и сходили за хлебушком!

Видимо, Литвинов сделал для своей дамы музыкальную заявку. Так как некая купюра перекочевала из руки Марата Игоревича в карман гитариста. Услышал Саша и саму песню: «Зачарована, заколдована, с ветром в поле когда-то повенчана…» – прекрасные стихи Заболоцкого, положенные на музыку неизвестного Александру композитора, несомненно звучали именно для Зои Дмитриевны.

Интересное кино! Почему они здесь? Ах да, Литвинов проживает в непосредственной близости – Староконюшенный переулок. А при чем здесь Зоя? Значит, при чем! Вот он ей руку сжал, смотрит выразительно, прямо как цыганский барон. Все-таки определенно в нем что-то опереточное есть. Ладно, не суть. Почему они именно здесь, рядом с домом Литвинова? А если Марина Ильинична увидит? Саша достал мобильник, записную книжку, набрал домашний телефон Литвинова. Долго слушал длинные гудки. Литвиновой дома не было. Так воскресенье же! Она, наверное, на дачу уехала еще вчера. А Литвинов остался в городе… и что? И привел к себе домой женщину?! Она что, у него ночевала?! А утром они вышли выпить кофе? Как в Париже. Не может быть! Почему? Она же говорила, что не видела своего однокурсника пять лет, после безобразной сцены в ресторане! Да мало ли что она говорила…

Однако Грязнов все время оказывается прав. Но… Даже если они любовники, как он осмелился привести ее в дом своей жены? Что же это он, ничего не боится? Ладно, об этом я подумаю завтра.

Турецкий набрал номер телефона оперативника Фонарева.

Как сообщила вежливая мама, Сашенька еще спал (а не смотался куда-нибудь за город, что соответствовало бы всем законам подлости!). Фонаревой– старшей было приказано разбудить сына. Турецкий услышал на другом конце провода тяжкий вздох, наполненный немым укором, и через минуту бодрый голос Шуры:

– Слушаю, Александр Борисович! Доброе утро!

– Привет! Шурик, бери тачку, дуй к Старому Арбату. Моментом. Лавку букиниста знаешь?

– Знаю.

– Я тебя здесь жду. Лети пулей. Форма одежды – спортивная. «Трубу» не забудь.

– Есть!

Саша вызвал телефонным звонком еще одного опера, назначив местом встречи тот самый кафешник. Только бы «сладкая парочка» не исчезла преждевременно, молился про себя Турецкий. Но парочка, видимо, не спешила. На столе появилась бутылка вина, тарелки с закусками. Плотно завтракают. Время тянулось невыносимо медленно. Наконец, дверь в магазинчик открылась и Фонарев засиял улыбкой перед взором Турецкого.

– Наконец-то, Шурка! Что так долго?

– Так пробки! Воскресенье, все уже повылазили. Полчаса стояли.

– Позавтракать успел?

– Нет.

– Это ничего. Вон кафе напротив, может, успеешь перекусить. Парочку, что сидит вон там, видишь?

– Он в черной футболке, она в голубом платье? Угу.

– Оперативная задача: наружное наблюдение. Весь день. Ага, вот и Чеснок появился.

Действительно, за одним из столиком нарисовался оперативник Чесноков, фамилию которого коллеги для краткости сокращали.

– Иди к нему, у вас встреча. Короче, чего тебя учить наружку вести? Вот тебе деньги на предвиденные и непредвиденные расходы. Дуй!

Фонарев аккуратно сложил в бумажник купюры, сделал двумя пальцами отмашку от воображаемой фуражки и испарился. Через минуту он уже сидел рядом с Чесноком и оживленно что-то обсуждал. Саша дождался того момента, когда Литвинов с Руденко поднялись из-за стола. Они двинулись в сторону «Смоленской», о чем-то переговариваясь, не замечая двух веселых парней, идущих сзади и пристающих к проходящим мимо девушкам.

…После исчезновения компании Турецкий направился в Староконюшенный. Консьержка, та же молодая особа, мимо которой он так успешно прошел в первое свое посещение, на этот раз была более бдительна и строгим «вы к кому?» попыталась остановить Александра. Но он сам остановился и вынул служебное удостоверение. Женщина внимательно рассмотрела корочки и уставилась напряженным взглядом в лицо Турецкого.

– Ваши фамилия и имя? – строго спросил тот.

– Мария Белых.

– Вы будете вызваны в прокуратуру для дачи показаний. А сейчас ответьте мне: Марат Игоревич Литвинов выходил сегодня из дома?

– Да, – ответила консьержка.

– Когда?

– Около десяти утра, примерно так.

Верно, он появился в кафе в начале одиннадцатого.

– Он был один?

Женщина запнулась.

– Я повторяю, вы будете вызваны для допроса в качестве свидетеля. Об уголовной ответственности за дачу ложных показаний знаете?

– Он был с женщиной, но я ее не знаю. То есть…

– Что – то есть?

– Я сегодня утром принимала смену у Михайловны, то есть у Татьяны Михайловны. Она сказала, что Марат Игоревич вчера вечером привел в дом женщину. Это было поздно, около полуночи. Они тихо прошли, она на топчане лежала, нам это разрешается. Сутки-то сиднем не отсидишь. Так они думали, что она дремлет. Но она видела.

– А где его жена?

– Михайловна сказала, что Марина Ильинична уехала вчера днем на дачу. А он вечером привел… Вообще он никогда сюда никого не приводил. Это в первый раз.

– Он что, поссорился с женой?

– Нет вроде. Михайловна говорила, что он ее провожал. Продукты и всякое такое в машину загружал. Поцеловал ее, просил быть осторожной за рулем. А Михайловне сказал, что сам бы, мол, рад поехать на дачу-то, но работы много. Я больше ничего не знаю!

В этот момент дверь парадного открылась и он носом к носу столкнулся с Мариной Ильиничной Литвиновой. Волосы женщины были кое-как собраны в пучок, пряди русых волос свисали вдоль лица. Само оно, это некрасивое лицо, выражало полное смятение. Очки сползли на нос, и она не собиралась их поправлять. Женщина посмотрела на Турецкого как на пустое место, прошла мимо, едва кивнув консьержке.

– Здравствуйте, Марина Ильинична! – крикнул Турецкий ей в спину.

Она дернулась как от удара, обернулась, ухватившись рукой за перила.

– Что? Кто это? – дрожащим голосом спросила Литвинова, поправляя очки.

– Турецкий. Из Генпрокуратуры. Я у вас дома был, вы меня помните?

– Я… Да. Нет. Я не буду говорить. То есть у меня очень болит голова, извините.

И почти опрометью женщина поднялась на один пролет, к кабине лифта. И исчезла в ней.

– Го-с-споди, что это с ней? Неужто она их видела? – прошептала консьержка.

Саша открыл дверь парадного. Возле подъезда стоял «мерседес»

– Это их «мерс»?

– Да, – выглянув во двор, подтвердила дежурная.

То есть она приехала на машине. В таком случае не должна была пересечься с мужем и его дамой. Они с полчаса как ушли в направлении метро. Может, она сбила кого-нибудь? Александр осмотрел машину. Внешне все в порядке. Так что же она так разволновалась, гражданка Литвинова? Он связался по мобильнику с Фонаревым, узнал, что поднадзорная парочка дошла до метро, где распрощалась. Дама исчезла в метрополитене, Чеснок отправился за ней. Литвинов зашел в магазин, купил продукты и идет по направлению к дому.

– Он уже подходит, – сообщил Фонарев.

Действительно, во дворе показался Литвинов с пластиковым мешком в руке. Турецкий едва успел завернуть в соседнее парадное. Выждав минут пять, Александр вернулся, прошел мимо консьержки и поднялся на пятый этаж.

На звонок долго никто не отзывался. Турецкий позвонил снова.

Наконец дверь распахнулась, на пороге стоял Литвинов.

– А, это вы? – холодно осведомился он. – Чем обязан?

– Марат Игоревич, у меня возникли вопросы, которые хотелось бы обсудить.

– Сожалею. Принять вас сейчас не могу. У нас несчастье. И вообще, сегодня воскресенье, смею напомнить. И прошу вас, если вам нужно что-то со мной обсудить, вызвать меня повесткой. Официально. Я не могу тратить время на бесконечные разговоры. До свидания.

Дверь захлопнулась.

Нормально! – оценил Александр. Он спустился вниз. Консьержка испуганно взирала на Турецкого.

– Чем я вас так напугал? – мило улыбнулся он.

– Вы меня? Что вы! Ничем! – еще больше испугалась та.

За ее спиной висел график работы на сентябрь.

– А кто у вас дежурил двенадцатого сентября? – спросил Саша.

– Миронова, – пролепетала консьержка, оглянувшись на график.

– А одиннадцатого?

– Я.

– Ага. Белых Мария, верно. Вы не помните, Маша, в тот день, одиннадцатого, Литвиновы никуда не выезжали?

– Не помню.

– А вы припомните, постарайтесь. Прошло всего полторы недели. Это был четверг.

Та напряглась, вспоминая.

– Нет, вы знаете, с ходу не могу ничего вспомнить. Наверное, обычный был день.

– Ну хорошо. Я оставлю вам телефон. Если что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста, это очень важно, понимаете?

– Да. Хорошо.

– И еще: если Литвиновы сегодня покинут квартиру, тоже позвоните по этому телефону.

Саша написал номер своего мобильного, протянул девушке.

– Меня зовут Александр Борисович.

– Ага.

– И последнее: я расследую дело об убийстве, понятно? И хочу вас предупредить о том, что за разглашение тайны следствия законом предусмотрена уголовная ответственность. Перевожу на понятный язык: о нашем с вами разговоре не должен знать никто. Ни одна живая душа. Понятно?

– Да, – кивнула Маша. – Господи, я же не знала… – пролепетала она.

– Теперь знаете. И я надеюсь на вашу помощь. До свидания.

Турецкий вышел на улицу. Оперативник Фонарев подпирал собою ближайший фонарный столб.

В кармане Турецкого запиликала трубка.

– Але, Александр Борисович? Фигурантка доехала до… – Чесноков назвал адрес Зои Руденко. – Засела в квартире. Что дальше делать?

– На сегодня все. Свободен.

– А мне чего делать? – спросил Фонарев. – Это я из Медведкова приехал, чтобы прогуляться по Арбату до метро и обратно?

– Ты что это? Разговорчики.

– Между прочим, час дня. Единственный выходной пропадает…

– Как час? – Турецкий взглянул на часы.

Стрелки показывали пять минут второго. Господи! Ничего себе! Как это? Куда делось время?

– Ладно, Шура. Считай себя условно свободным.

– То есть?

– Ну, отдыхай где-нибудь в пределах досягаемости. И «трубу» не отключай. Я тебе в случае надобности позвоню. Все, пока!

Турецкий выскочил, в ближайшем переулке тормознул первую же машину, прыгнул на сиденье.

– К «Кропоткинской», потом Мансуровский переулок.

– Сколько?

– Не обижу, жми, друг, горю синим пламенем!

Выдворив Турецкого за дверь, Литвинов бросился в спальню. Жена лежала на постели, давясь рыданиями.

– Ну что ты? Что ты? – Он встряхнул ее за плечи. – Он что, твой родственник? Что ты так убиваешься?

– Это… было так ужасно. Я приезжаю, он сидит за столом… Уже холодный… Я одна… Ты не приехал…

– Я не мог приехать! У меня работа! А потом, было уже поздно. Я же сказал тебе по телефону, что нужно делать.

– Ну да, я вызвала «скорую». Его забрали. Но мне пришлось ночевать там одной… в доме, где…

– Марина, прекрати истерику! Сядь, выслушай меня!

Она послушно села. По опухшему лицу струились слезы.

«Боже, как она уродлива!» – подумал Литвинов и на мгновение отвернулся. Затем прижал к себе жену и тихо заговорил:

– Мариша, это, конечно, ужасно, что он умер. Я же не думал, что этот дебил выпьет литровую бутылку водки. Но с другой стороны… Что ни делается, все к лучшему. Ты сама подумай, кому он был нужен, этот урод? Никому, даже себе. И потом… Девочка моя, ты ради меня решилась на такие дикие, безрассудные поступки…

Она опять зарыдала в голос.

– Я… этого не хотела… Он говорил, что все будет понарошку…

– Понарошку… Господи, детский сад какой-то.

– Я не могла смотреть, как тебя истязают. Слушать эти звонки…

– Ну все, все, успокойся. Ты ради меня готова на все, я это знаю и ценю безмерно. Этот идиот устроил нам кучу проблем. Именно нам. Потому что сам-то он хоть и идиот, а понимал, что с него взятки гладки. Может быть, он даже умышленно сделал то, что сделал. Чтобы шантажировать нас всю оставшуюся жизнь. Но черта с два!

Марина отпрянула, взглянула в лицо мужа.

– Что? Что ты так смотришь? Что у тебя в голове? С ума, что ли, сошла? – вскричал он. – Это ты, а не я решилась на эти дурацкие покушения. Это у тебя в голове черт знает что творится!

Она упала на кровать и снова разрыдалась.

– Ну хватит!

– Я не могу с этим жить! Я все равно себя выдам. Они опять придут, или вызовут повесткой…

– Значит, так. Я сейчас же позвоню нашей участковой. Она даст тебе больничный с завтрашнего дня. Ты будешь сидеть дома. У тебя подскочило давление, вот – я по пульсу чувствую. Сейчас измеряю. – Он взял манометр, принялся прилаживать манжету. – Ну, конечно! Сто восемьдесят на сто! Ты должна отлежаться, понятно? И дверь никому не открывать, ясно? Никому! Из дома не выходить. Все продукты закуплены. На улицу ни шага, ясно? Это приказ!

– А ты?

– А я сейчас же поеду на дачу. Там нужно навести порядок. И завтра же займусь похоронами. Его же нужно похоронить, так? Родных нет, я это возьму на себя. Ты записала, куда его повезли, в какой морг? Я просил тебя все записать. Ты записала?

– Да.

– Ну и хорошо. Я оформлю себе отпуск на три дня за свой счет. За три дня управлюсь. Придется потратиться, чтобы ускорить процедуру, но это мой долг перед покойником, и я его выполню.

Марина Ильинична плакала, уткнувшись в подушку.

– За эти три дня ты должна привести себя в порядок, – словно не замечая ее слез, проговорил Литвинов. – Потому что они, конечно, рано или поздно могут тебя вызвать.

– Господи, но он же был у нас! Он же умер у нас на даче!

– И что? Я сейчас не хочу нагружать тебя. Вернусь, мы обсудим этот момент. А сейчас выпей снотворное. Ну давай приподнимись. Я же не могу поднять тебя, бегемотик мой.

Марина улыбнулась сквозь слезы, села, взяла протянутый мужем стакан воды и таблетку.

– Марат, если ты меня бросишь, я покончу собой, – вдруг проговорила она, глядя на него заплаканными близорукими глазами.

– Что за глупости? – раздраженно откликнулся он.

Дождавшись, когда жена наконец успокоилась, Литвинов сделал необходимые звонки и быстро собрался в дорогу.

Внизу его окликнула консьержка.

– Уходите, Марат Игоревич?

– Уезжаю, Маша, на пару дней.

– Что-то сегодня Марина Ильинична такая была…

– У нее давление поднялось. Еле вернулась с дачи.

– Ой, с давлением за рулем?..

– Вот именно.

– Как же она одна остается?

– Я дал ей лекарства. Просто ей нужен покой. А то извели уже эти следователи. Весь дом с ума свели. Когда нас чуть не взорвали, их не было. Месяц прошел – всполошились!

– Ой, не говорите!

– Все, Маша, до свидания.

– Может, Марине Ильиничне что-нибудь принести нужно будет? В магазин сходить…

– Спасибо, у нее все есть, – уже в дверях откликнулся Литвинов.

Едва дверь за ним закрылась, девушка потянулась к телефону.

Литвинов уверенно вел машину, обдумывая ситуацию. С Кругловым все, кажется, сложилось, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. И хорошо, что приехала туда Марина, а не он. И она вызвала «скорую». Все произошло так, как было задумано. Марина, правда, совсем теряет самообладание. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что в таком состоянии она способна на самые невероятные поступки. Например, кинуться на Нестерова с ножом, если он, Литвинов, скажет жене: фас! Это, конечно, перебор – насчет ножа. Но в принципе… Плохо то, что в этом состоянии она может взять и покаяться ментам. А для этого еще не наступил намеченный им срок. Потому для начала нужно похоронить Круглова. Хоть введенный им препарат и должен был «рассыпаться» в крови клиента на неопределяемые составляющие, но кто его знает, что там умеют делать нынешние криминалисты. На каждую гайку есть свой болт с винтом. Короче, нужно «закруглить» Круглова, усмехнулся он невольному каламбуру.