Текст книги "Убийственная красота"

Глава 24
Покаяние

Он тихонько отомкнул замок, желая сделать сюрприз из своего раннего возвращения.

На кухне слышались голоса. В гостях у Ирины была ее подруга Тамара. Та самая эмансипэ, которой не удалось соблазнить Грязнова. Они говорили довольно громко, послышалось его имя. Саша замер у двери.

– Ирка, ты пойми, когда мужику за сорок, в нем кобель просыпается.

– Ты о Турецком? В нем это всегда было. Но все это было так, походя, между прочим. Я научилась на это не реагировать. Сейчас все по-другому. Он влюбился.

– Ты говоришь, она совсем молодая?

– Девчонка. Лет двадцать. Мне уже все сообщили.

– Это кто же?

– Есть добрые люди. Тома, я и сама вижу. Что мне факты? У меня свои факты есть. Личные.

– Какие? Он что, в постели…

– Я не хочу об этом, Тамара! Уволь.

– Ну да, я понимаю. Ирка! Тебе нужно заняться собой! Серьезно! Ты смотри – у тебя в углах глаз целая паутинка. И носогубные есть. И на лбу.

– Ты напрасно перечисляешь. Я вижу себя в зеркале.

– Надо что-то делать!

– Пластику? Ничего я делать не буду. Видела я всех этих… прооперированных… Страшнее смерти.

– Это не операция. Это новый метод. Ты помолодеешь, понимаешь? Вся! Весь организм! И будешь как эта девчонка, в которую он втюрился.

– Тамара, прекрати! – прервала ее Ирина. – Не хочу я никакого омоложения! Это унизительно, разве ты не понимаешь? Неужели я нужна ему только юной, без единой морщинки, вечной девочкой? Я прожила с ним целую жизнь! Я родила ему дочь. Я ждала его по ночам, молясь, чтобы с ним ничего не случилось! Я дежурила у его постели в больницах, когда всякие там бандитские пули… и все такое… Да, возможно, это меня состарило. Но я не хочу стыдиться ни одной своей морщины, слышишь? Я хочу, чтобы мой мужчина любил меня вместе с моей надвигающейся старостью, понимаешь? Я хочу стареть достойно, с ним или без него! – Голос Ирины зазвенел.

Саша грузно опустился на стул в прихожей.

– Кто там? – вскинулась Тамара.

– Это я, – откликнулся Александр.

Он поднялся, держа в руках букет хризантем. Бледно-желтых, игольчатых. Тех, которые Ирина любила больше всего.

Тамара выглянула из кухни.

– Ой, Ириш, гляди-ка. Муж твой пришел, да еще и с цветами. Я пойду, поздно уже.

Она быстро всунула ноги в сапожки, руки – в рукава дубленки, поданной Сашей.

– Давай, давай, мирись, – громким шепотом проговорила Тамара. – Я ее подготовила.

Дура! Убивать таких подруг нужно, еще в раннем детстве, подумал Саша, закрывая за ней дверь. Букет остался на табурете.

Саша прошел на кухню. Жена стояла у окна, спиной к нему, высоко подняв голову. Ему не нужно было видеть ее лица, чтобы знать, что она сгоняет слезы. Загоняет их обратно в глаза. Левая слезинка послушно уйдет в глубь серого глаза, а правая покатится по щеке.

Он подошел, развернул ее к себе. Действительно, по правой щеке катилась слеза. Ира тут же стерла ее рукой.

Он перехватил ее руку, прижал к губам. Она замерла на секунду, словно птичка, еще не решившая – улететь навсегда или пока задержаться. Саша смотрел в лицо своей жены. Он не смотрел на него давно, месяца полтора. Взглядывал мельком и тут же отводил глаза. А сейчас оно, ее лицо, было прямо перед ним. И он увидел лучики морщинок, засеявших уголки глаз. И поперечные – на лбу. Раз, два, три. А полтора месяца назад их не было вообще. И носогубные складки стали глубокими, заостряли ее лицо. Господи, что же он с ней делает?

Ирина, увидев выражение его глаз, выдернула руку.

– Что? Жалко тебе меня? – с усмешкой спросила она и, подняв голову, прошла мимо него.

Саша смешался, потому что она точно угадала его чувство.

– А где Ниночка?

– Она у подруги. На дне рождения. Попросилась остаться ночевать. Вечером идти домой страшно.

– Как? И ты ей разрешила?

– А ты против? Может, у тебя есть основания не разрешать ей этого?

Саша вышел за ней в прихожую.

– Это что? – Ирина указала на букет.

– Господи! Я забыл! Тамара твоя отвлекла меня! Между прочим, она у тебя дура. Это тебе, Ириша?

– Мне? У тебя что, сорвалось свидание?

– Чушь какая! – автоматом ответил Турецкий.

И опять в десятку! Хотя букет он покупал для нее, для Иры!

Жена прошла в комнату Нины, повернула ключ. Это еще что? Новое дело!

– Ира! – сказал он через дверь. – Пойдем завтра в ресторан, а? Я премию получил.

– Мы с Ниночкой завтра идем на мюзикл.

– Какой еще мюзикл?

– «Норд-Ост». Очень популярная вещь. Это по Каверину. «Два капитана». Нине будет интересно.

– А я с вами?

– А ты, Сашенька, не с нами. Спокойной ночи.

Марина Ильинична проводила участкового врача до двери.

– Так что все у вас, голубушка, прилично. Марат Игоревич пусть меряет вам давление каждый вечер. Лекарства у вас есть. Ну а уж если что-то срочное – вызывайте.

– Мне на улицу хочется.

– Выходите, конечно. Сначала лучше бы с кем-нибудь. Все же целый месяц не гуляли. Голова может закружиться. Так попросите соседей. Вон, Александра Степановича. И ему с вами веселей прогуляться. А то я сейчас зашла к нему: скучает. Все на небо просится, – вздохнула участковая. – Ну, пойду я. До свидания.

Литвинова открыла дверь, выпуская доктора. И тут же открылась соседняя квартира.

– Маринушка! Здравствуй! Что-то я тебя не видел давно. Не заходишь. Забыла старика.

– Я… – На глазах Литвиновой неожиданно показались слезы.

– Вот-вот, поругайте ее, Александр Степанович, – сказала докторица и скрылась в лифте.

– Ты что печальная такая? А? Или горе?

– Горе… – прошептала Марина и вдруг отчаянно зарыдала.

– А ну-ка заходи ко мне.

Он увлек Марину в свою квартиру и захлопнул дверь.

– Говори, что стряслось? Я все пойму. Не грызи ты себя поедом. Я и так догадываюсь.

– Ох, дядя Саша, дядя Саша… Как я устала одна. Ночью от ненависти сгораю, а днем от раскаяния. Я человека убила… – Она застонала, опустилась на стул.

Александр Степанович сел рядом.

– Ну говори! Облегчи душу-то, а то задохнешься!

– Это я придумала про бомбу. У нас над дверью.

– Ой ли? Ты ли?

– Ну не сама. Мне Митя подсказал. Человек один есть, очень плохой… И он хочет Марата моего извести. Я хотела помешать этому. И устроила покушение. Будто бы на Марата. Чтобы того человека арестовали. А этого не случилось, – она говорила быстро, всхлипывая, утирая нос подолом платья, – тогда Митя меня надоумил повторить взрыв. Ну так же, не вправду. И мы с ним другую жертву выбрали.

– Сама, что ли, выбирала?

– Нет. Марат уже знал. Он после первого раза догадался, стал меня расспрашивать. А я же не умею ему врать. Я все рассказала. Он ругал меня сначала, потом говорит, лучше вот этому, мол, взрывчатку подложить, Климовичу. Потому что он большой начальник. И тут уж милиция обязана будет реагировать. И я согласилась. Я ведь, дядя Саша, на вашей машине повезла туда Митьку, чтобы он увидел этого Климовича. И он обещал, что он такое устройство сделает, что только чуть-чуть взорвется. Маленький заряд. Как петарда. И Климовича только поцарапает. Господи, я же ничего в этом не понимаю! Как я согласилась? Я как в забытьи была… Мне важно было только одно: чтобы Марат был спокоен. А он, Митька, этого Климовича – в клочья.

Женщина завыла, уткнувшись в плечо старика. Он гладил ее волосы, приговаривал:

– Тихо, Маринушка, это не ты виновата, видит Бог.

– Главный-то ужас в чем? Что я обрадовалась, что дело расследовать начали! Вот, думаю, теперь этого обидчика посадят. Потому что выходило, что это он взрыв устроил… Вот до чего я дошла… А только его не посадили. А Митька умер у нас на даче. Марат увез его туда. И он там через неделю умер… Я боюсь…

– Что он и тебя убьет?

– Я всего боюсь. Я боюсь, что я сама убью. Что убью человека этого, Нестерова. И как мне жить? Мне и так кошмары снятся. Климович этот разорванный. Главное, я же его не видела мертвым. А он мне снится, будто он весь в клочья разорван. И жена над ним плачет. А потом снится, что Марат меня душит. Я просыпаюсь… Это у меня удушье. От давления. Господи, что же делать? И звонки эти ночные. Они повторяются, повторяются. Все он, Нестеров. Я боюсь, что убью его…

Она всхлипнула в последний раз. Вытерла подолом лицо. Повернулась к старику и сказала серьезно, отчетливо выговаривая слова:

– А ведь я его убью, дядя Саша.

– Господь с тобой, голубка! Что ты говоришь? – Он принялся часто крестить себя и ее. – Это все он, злодей, он душу твою чистую губит.

– Кто?

– Он, он. Он ведь тебя посадить хочет. Ко мне ведь приходили уже следователи и про машину спрашивали. Давал ли я ее тебе в тот день? Я сказал, что давал, ты уж прости меня, старика, а я врать не умею. Сказал, что не помню, дескать, для чего она тебе понадобилась. Так ведь от них, Мариша, не спрячешься. И от себя не спрячешься. Вон тебя всего на месяц хватило. И сама из норки вылезла. Вот вызовут они тебя. Начнут вопросики спрашивать. Ты же врать-то не умеешь, голубка моя! Ты же сама себя выдашь. А от совести куда денешься? Это тебе всю жизнь будет в снах являться. Понимаешь? А ты еще вон чего замышляешь! А о родителях подумала? Они на тебя сверху смотрят, страдают. А о Боге ты подумала? Наказания-то бывают ох какие суровые. Что там людской суд…

– Что же делать мне? – заплакала Марина.

– Что делать? Идти надоть прямо к ним. И рассказать все как есть.

– Куда? В прокуратуру?

– Да. Не сможешь ты с этим грехом жить, уж поверь мне. Я старый, войну прошел, все видел. Уж казалось, на войне-то что? Наша правда! Свой дом защищаю, свою бабу, свое дитя. А я немца, которого убил, я его до сих пор помню. Я его глаза вижу. Он без ружья, на коленях передо мной. А я в него стреляю… Я этот грех до сих пор отмаливаю… И ты не сможешь забыть. Давай-ка, душа моя, собирайся, да пойдем. Я тебя отведу. Ты послушай, что скажу: я тебе квартиру свою завещал. После смерти. Ну так она нам раньше понадобится. Мы ее продадим. Я и в коммуналке доживу. А тебе адвоката возьмем самого лучшего. Потому что ты душа светлая, но заблудшая. Это он тебя в грех втянул, муж твой.

– Я к Турецкому не пойду. Он Марата ненавидит за что-то.

– Ну пойдем в МУР. Мне телефон оставили муровцы-то. Сейчас я позвоню, скажу, что мы с тобой придем. Я тебя отведу. Я тебя не брошу, ты не бойся.

Турецкий сидел в своем кабинете, когда на связь вышел Грязнов.

– Саня, только что звонила Литвинова. Хочет приехать и дать показания.

– Тебе?

– Да. Это ее сосед сподвиг.

– Старикан?

– Да. Он со мной и говорил вначале. Потом она.

– Почему не ко мне?

– Она настроена против тебя. Считает, что ты выгораживаешь Нестерова.

– Ладно. Пусть к тебе едут.

– Ты знаешь что, ты пошли ко мне Безухова с документами по делу. Мало ли. Вдруг она петлять начнет, клюкву развешивать.

– Я пришлю. Только ты ей, Слава, все же постарайся про измену мужа не рассказывать.

– Постараюсь. Но это как получится. А что ты ее так бережешь? Это у нее момент такой: покаяться захотелось. А потом передумает, опять уйдет в норку, хрен достучишься. Опять больничный или еще чего. Надо выжимать из нее все, пока она теплая.

– Ну давай выжимай, только не до сухого остатка, – дал добро Турецкий.

…В кабинет Грязнова заглянула секретарь Зинаида:

– Вячеслав Иванович, к вам пришли.

Грязнов поднялся из-за стола, подошел к двери. За ней оказался невысокий кругленький старичок, держащий за руку Марину Ильиничну Литвинову.

– День добрый, – поздоровался Грязнов.

– Здравствуй, мил-человек, – взглянул на него старичок светлыми, почти прозрачными глазами. – Вот, пришли мы к тебе с повинной.

– Кто это – мы?

– Маринушка да я. Ты ее выслушай и помни: она человек хороший, это каждый подтвердит.

– А вы в чем повинны?

– Машину ей дал. Ввел во искушение.

– Ладно. С машиной это мы сейчас… Зина, проводишь Александра Степановича к Безухову. Александр Степанович, вас допросит следователь, который у вас был.

– Ушастый такой? Хороший парнишка. Только вы Маринушку без меня не обижайте.

– Да кто ж ее обидит? – произнес Грязнов. – Проходите, Марина Ильинична. Зина, пришли оператора в кабинет.

Литвинова и Грязнов остались наедине.

Она села на предложенный стул. Смотрела апатичным, потухшим взором. Вошел мужчина с видеокамерой. Занял место в углу кабинета, камера тихо зажужжала.

– Марина Ильинична, чаю хотите?

– Нет. Я пришла сказать, что убила человека, – бесцветным голосом произнесла Литвинова.

– Кого?

– Вадима Яковлевича Климовича.

– Зачем?

– Чтобы Нестерова посадили.

– Нестеров ваш личный враг?

– Да! Он враг моего мужа!

– Мужа, но не ваш.

– Это одно и то же.

– Как произошло убийство?

– Накануне вечером…

– Назовите число.

– Одиннадцатого сентября я приехала в тот дом, где жил Климович, это на улице Строителей, и показала его нашему электрику, Круглову.

– Как показали? Вы сидели? А в чем вы были одеты?

– В куртке и брюках. На голове бейсболка, чтобы волосы скрыть.

– Понятно. Дальше?

– Я сидела в машине, возле дома, где жил Климович. А Круглов подошел к парадному. И у нас было условлено, что, когда Климович появится возле дома, я отъеду, уеду за угол. И буду ждать Круглова на улице. Мы все так и сделали. Он обещал, что сделает так… ну чтобы Климовича только поцарапало… А он взорвался…

– То есть взрывное устройство было установлено Дмитрием Семеновичем Кругловым?

– Да. По моей просьбе.

– А почему вы выбрали именно Климовича?

– Так Марат сказал.

– То есть ваш муж был в курсе событий?

– Нет… То есть после первого покушения он догадался, что это я.

– Как он догадался?

– Я вышла за ним на лестницу, когда он уходил на работу, и показала на коробку с взрывчаткой.

– Так это вы ему ее показали, а не наоборот? То-то все не сходилось…

– Да, это я. Я как бы заволновалась, мол, что это за коробка? Мы вызвали Круглова, он ее обезвредил. Это уже известно. А вечером того же дня муж стал допытываться, расспрашивать меня про взрывпакет, и я ему рассказала правду.

– Марат Игоревич узнал правду и посоветовал вам выбрать новую жертву?

– Я сама так решила. Потому что Нестеров продолжал изводить нас.

– И Марат Игоревич указал, кого нужно взорвать?

– Не взорвать, а попугать.

– Хорошо, попугать. Но это он выбрал Климовича?

– Да. Он сказал, что Климович более сановный человек, и милиция всполошится. И Нестерова посадят.

– Вы говорили, что Нестеров звонил вам вплоть до гибели Климовича.

– Да. Почти каждую ночь.

– А вы знаете, что он был три недели в больнице и звонить вам не мог?

– Этого не может быть! Он звонил! Я слышала его голос!

– Голос вы могли слышать. Но звонил не он.

– Он и сейчас продолжает звонить! Каждую ночь! А вы его выгораживаете! Я так и знала, что и здесь не найдешь правды! Зря я пришла! Турецкий выгораживает Нестерова. И вы тоже! Вы все заодно!

– Тихо! – Грязнов так произнес это слово, что женщина смолкла. – Вы хотите правды?

– Да!

– Вы уверены, что вы хотите знать всю правду?

– Да.

– Скажите, как вы думаете, от чего на вашей даче умер электрик Круглов?

Марина побледнела.

– Он отравился водкой. Остановка сердца. Так сказал Марат.

– А вы во всем верите вашему мужу?

– Да!

– Он вас, Марина Ильинична, обманывает. Давно и по-крупному.

– Что?

– Во-первых, он вам изменяет. Мне больно говорить об этом, но нужно. Чтобы вы отнеслись серьезно ко всему, что я скажу дальше.

– Вы лжете! – выкрикнула Марина.

Грязнов открыл сейф, вынул толстую папку. Открыл ее, нашел несколько отксерокопированных фотографий в пластиковом конверте.

– Смотрите.

Литвинова побелела. На снимках обнаженный Марат обнимал, ласкал, занимался любовью с незнакомой красивой женщиной.

– Это… фотомонтаж.

– К сожалению, нет. Голос Нестерова был записан вашим супругом на диктофон. Эту запись прокручивала каждую ночь вот эта дама, с этих порноснимков. Вот распечатки разговоров, вот их переговоры друг с другом.

Марина пыталась смотреть, строчки плыли перед глазами.

– Вы не можете прочесть. Хорошо, я вам зачитаю.

– Я вам все равно не поверю. Мало ли что у вас здесь написано!

– Что ж, тогда послушайте.

Он достал портативный магнитофон, включил запись. Марина Ильинична услышала голос мужа и незнакомый женский голос:

– Привет, зайка!

– Марат? Как дела?

– Все идет своим чередом. Она уже почти созрела. Сегодня ночью выдала нужный текст: я его убью.

– От слов до дела еще шагать и шагать.

– Не скажи. Ты не знаешь Марину. Она за меня загрызет любого. А я уже дал ей команду «фас». Так что неделя, не больше. Ты только не расслабляйся. Звони каждую ночь.

– Господи, как я устала!

– А я? Тебе хоть притворяться не нужно. А я на последнем издыхании. Надо еще потерпеть, любовь моя! Впереди свобода и деньги.

– Ну-ну. Неделю я еще потерплю. Но не больше, – рассмеялась женщина.

Раздался щелчок. Пленка остановилась. На Литвинову было невозможно смотреть. Лицо ее скривилось, губы не слушались.

– Вам плохо? Врача?

Она отрицательно качнула головой.

– Это… Это от какого числа запись?

– Эта запись сделана позавчера. Я дал прослушать ее вам, чтобы вы поняли, что ваш муж – это организатор преступного плана убийства одного человека ради устранения другого. Вы были невольным соучастником; некая гражданка Руденко, чей голос вы слышали, – соучастником вполне осмысленным. Это она каждую ночь прокручивала для вас запись голоса Нестерова, сделанную вашим мужем. Круглов был исполнителем убийства. А когда план устранения Нестерова сорвался – он придумал новый план его убийства, где роль исполнителя предназначается вам.

Литвинова долго молчала. Наконец произнесла ровным, бесцветным голосом:

– У вас еще есть ко мне вопросы?

– Сегодня нет.

– Меня сейчас куда повезут? В Бутырку?

– Почему? Домой. Вы дадите подписку о невыезде, и все.

– А потом?

– Будете приходить на допросы. Пока следствие не закончено. Вас выписали с больничного?

– Да, я здорова, – тем же ровным голосом ответила Литвинова.

– Это хорошо. Тем не менее я распоряжусь, чтобы вас довезли домой на машине.

– Спасибо.

Когда Литвинову увезли, Грязнов позвонил Турецкому:

– Ну, Саня, дело сделано. Литвинова дала признательные показания.

– Признательные? В чем?

– Это она Климовича устранила. Вернее, ее муженек замечательный ее руками и руками Круглова все и провернул. Но она-то считала, что Марат ни при чем. Что он у нее святее папы римского. Пришлось все же глаза ей раскрыть.

– Ты рассказал про Руденко?

– А иначе никак. Иначе она ничего не понимает. Мы все – мерзавцы, а он у нее – белый и пушистый. Завтра отказалась бы от показаний, и начинай сначала.

– Ну не знаю. Может, ты и прав. Но какова скотина этот Литвинов! Душа у меня на него горит!

– Теперь уж мы до него доберемся. Ладно, до связи!

Оперативник довез Марину и ее соседа до Староконюшенного переулка.

– Спасибо, дальше мы сами, – ровным голосом произнесла Литвинова.

Они миновали двор, поднялись на свой пятый этаж. Марина вставила ключ в замок.

– Маринушка, ты как? – спросил Александр Семенович.

– Я ничего, дядя Саша, – открывая дверь, откликнулась Марина. – Я только устала очень.

– Душой-то тебе легче стало?

– Душой… легче, – усмехнулась Марина.

– Ну отдыхай, милая. Я тебя тревожить не буду. – Он исчез в своей квартире.

– Спасибо.

Она захлопнула входную дверь, закрыла двери в комнаты. Наглухо закрыла все форточки. Прошла на кухню, к плите. Повернула все ручки на максимум. Открыла пластиковую дверцу духовки, села на низенькую табуретку для ног, сунула голову в духовку.

«Ничего. Это недолго. Скоро все кончится», – подумала она.

…Литвинов пришел, по обыкновению, поздно. Он был раздражен. Весь день Марина не отвечала на телефонные звонки. Позвонив консьержке, узнал, что его жена уходила куда-то вместе с соседом. Где была?

– Марина? – позвал он.

Тишина. Литвинов прошел в кабинет, скинул пиджак. Налил себе в квадратный стакан виски, закурил сигарету и пошел искать жену, в раздражении щелкая зипповской зажигалкой. В гостиной ее не было. Спит? Но Марины не было и в спальне. Он открыл дверь кухни…

Грохот взрыва потряс этажи добротного, сталинской постройки дома.

Глава 25
Последний аккорд

Алина Солнцева стояла возле метро, поджидая свою давнюю, самую близкую подругу, Веру Горбовскую. Они дружили еще с театрального, несмотря на то что после завершения учебы пути их разошлись. Вера часто снималась, много работала в театре, разъезжала по городам и весям то с гастролями, то с киношными экспедициями. Правда, в последние годы Горбовская плотно осела дома, тщательно оберегая семейный очаг, где, кажется, навсегда задержался очень симпатичный Олег Золотарев и где подрастала очаровательная Сонечка.

Сама Алина работала на телевидении. Сначала диктором, затем ведущей одной из популярных программ. Телевидение съедало все ее время.

Подруги виделись редко, но почти ежедневно перезванивались и были в курсе всех событий, важных и несущественных, в жизни друг друга.

Алина знала, что Вера и Олег приглашены в последний проект Бояринова. И радовалась за Веру, которая, как казалось Алине, слишком пылко отдала себя семейному очагу. Просто-таки зарыла свой талант на кухне. Правда, Бояринов, этот гений зла, человек для женщин небезопасный, но брак Веры и Олега казался столь прочным, что, по мнению Алины, был не по зубам даже Бояринову. Когда Вера сообщила ей телефонным звонком о предстоящей работе, Алина благословила подругу:

– И давно пора! Сколько можно обеды готовить и пыль вытирать? Думаешь, это кто-то оценит?

– Вообще-то Олег это ценит. Но вопрос уже решен, мы подписали контракт. Очень выгодные условия, я его уговорила.

На два месяца подруга исчезла из поля зрения. Алина знала от коллег-кинообозревателей, что съемки идут вовсю. И вот они закончены. И опять-таки от одной из околокиношных дам Алина услышала жуткую новость: брак Веры и Олега на грани распада. Дама даже обозначила это так: за гранью распада.

Алина немедленно позвонила Горбовской. И договорилась о встрече.

Ну вот и она. Господи, да она ли это…

– Здравствуй, дорогая, – бодрым голосом приветствовала подругу Алина, внутренне ужаснувшись перемене в ее облике.

Осунувшееся, постаревшее лет на десять лицо, вылезшие откуда-то морщины, опущенные углы рта, угасшие глаза. Даже волосы, прекрасные пепельные волосы, выглядели тусклыми и казались седыми.

– Что с тобой, Верочка? Ты неважно выглядишь. Так устала на съемках?

– Да уж, – криво улыбнулась Вера. – Ладно, на ходу не хочу. Куда пойдем?

– Здесь «Голливудские ночи» рядом.

– Что ж, пойдем. У меня там скидка. Правда, я после съемок разбогатела, – Вера невесело усмехнулась, – но неизвестно, на какой срок это богатство растягивать.

Они сели в дальнем углу, заказали по коктейлю. Горбовская достала пачку сигарет.

– Ты снова куришь? После десятилетнего перерыва? Кажется, Олегу это не нравилось?

– Да. Все изменилось. И Олегу теперь все равно, курю я или нет. Давай выпьем.

Алина внимательно смотрела на подругу, стремительно опустошившую бокал «Голубой Маргариты»

– Что случилось, Вера?

– Что? – Вера щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась. – Он меня бросил.

– Кто? Олег? Этого быть не может! У вас были изумительные отношения…

– Изумительные… Нет ничего постоянного под солнцем. И изумительного тем более. Так учит нас мессия Бояринов.

Она злобно рассмеялась и тут же замолкла. И проговорила совсем тихо:

– Ах, Аля, я все разрушила своими руками. Или он все разрушил моими руками. От перемены мест слагаемых…

– Подожди! Кто разрушил? Олег?

– Бояринов. Давай еще по коктейлю.

– Подожди. То есть я закажу, конечно, ты выпей и постарайся рассказать, что там у вас произошло на этих съемках.

– Ты уже в курсе? – Подруга подняла глаза.

– Я как раз не в курсе. Но слухами Москва полнится. Какие-то разговоры дурацкие доносятся. Я и хочу узнать от тебя, что правда, а что ложь.

– Все правда, и все ложь. Если по фактам, то Олег приревновал меня к Бояринову, завел интрижку прямо на съемочной площадке и ушел от меня. Но все не так просто. Все не так просто… Он дьявол, этот Бояринов. Сначала он соблазнял меня, как змий Еву. Именно соблазнял. Очаровывал, околдовывал. Я ведь отвыкла за десять лет от мужского внимания. Олег – и больше никого. Семья – и больше ничего. Но актриса остается актрисой, даже если она десять лет сидит дома. Актрисе нужны почитатели, поклонники, даже если она себе в этом не признается. А какой из Олега почитатель? Он – глава семьи, муж и отец. И никакой не почитатель. Он все это прекрасно знает, наш Бояринов. Ему ли бриллиантов не знать… Он так искренне восхищался мною, его так интересовала моя жизнь, он возлагал на меня такие надежды! Он говорил, что делает ставку именно на меня. На мою сексуальность, на мой талант… Господи, чего он только не говорил в те вечера, что мы проводили вместе!.. Его глаза, его голос, его интонации…

– Вы проводили вместе вечера?

– Ну да. Он так работает. Ты вообще знаешь, о чем наш фильм?

– В общих чертах. Сновидения, эротика, распад семьи. Ты же мне пересказывала сценарий перед съемками.

– Ну да. Только ты говоришь об этом тремя словами, а он говорил часами. Говорил увлеченно, завораживающе. Он просто околдовал меня. И – да, я приходила домой поздно. Мне трудно сейчас объяснить мое тогдашнее состояние. Но тогда, месяц-два тому назад, я была уверена, что это нужно для роли. Это репетиционный процесс.

– А как на это реагировал Олег?

– Ужасно. Бесился. Он ходил за нами на всяких там party, он следил за мной в бинокль, когда Бояринов привозил меня вечерами домой. Мы прощались возле дома, а Олег подсматривал в окно, как мы прощаемся. В бинокль.

– Твой Олег? Подсматривал? Я не верю своим ушам.

– Это еще не самое худшее. В один из таких вечеров он…

– Что? Ну что замолчала? Начала, так выкладывай все.

– Ах, Алина, я рассказываю тебе такие вещи, о которых никогда никому не сказала бы…

Официантка, симпатичная девчушка с каштановыми кудрями, принесла бокалы с коктейлем.

Вера опять выпила почти до дна.

– Олег изнасиловал меня. Так грубо, так мерзко… И вот тогда произошел перелом. Во мне как будто часы сломались. – Вера закурила. – У меня начинался нервный срыв. Тут и проблемы с Олегом, и десятилетний перерыв в съемках. Я вдруг поняла, что боюсь этого фильма, боюсь камеры. Это, видимо, какое-то инстинктивное чувство опасности было… Я была готова разорвать контракт. И если бы я предложила сделать это тогда, Олег поддержал бы меня. Но Бояринов уже видел меня насквозь. Он увез меня к себе на дачу. И там… – Вера глубоко затянулась, отвернувшись от Алины. – Понимаешь, он был так нежен… Он так бережно и трепетно…

– Понимаю, – тихо прервала ее подруга. – И Олег узнал об этом?

– Он это увидел. На следующий день, на съемочной площадке. Мои ощущения, они абсолютно совпадали с текстом роли… Олег все понял.

– И что?

– Он замкнулся. Никаких скандалов. Работа и работа. Съемки павильонные, никакой натуры. Не нужно ждать солнца или дождя. И мы действительно работали по десять—двенадцать часов в сутки. Бояринов – деспот, каких мало. Вся нежность и трепетность улетучились, как не было.

Вера допила коктейль.

– Знаешь что, давай закажем что-нибудь покрепче. Меня ничего не берет, просто ужас какой-то.

– Хорошо. Но только с условием: вместе с горячим. А то тебя развезет.

Вера кивнула. Алина снова подозвала официантку, сделала заказ.

– И что потом?

– Потом, через неделю или полторы, когда мы отсняли почти все мои эпизоды, заболела Сонечка. Она оставалась со свекровью, а та не знает, какой Соня болезненный ребенок. То есть теоретически знает, но она с ней никогда не сидела и, по существу, не знает. Короче, Соня заболела. Высокая температура, горло. И Бояринов, деспотичный и беспощадный, как Пиночет, вдруг отпускает меня на несколько дней домой. Потому что дальше идут эпизоды Олега. Его фантазии, его сны.

Официантка принесла коктейли «Зомби», составляющими которых были темный и светлый ром «Baccardi» и шашлыки из осетрины.

Вера тут же сделала большой глоток.

– Ого. Убойная штучка…

– Что дальше-то было?

– Дальше? Десять дней я живу дома практически одна, то есть вдвоем с Соней. Олега нет. Его привозят только ночевать. Но и приезжая домой, он не видит ни меня, ни Сони. То, что Бояринов проделал со мной, он проделал и с ним. Олег был словно закодирован. Знаешь, я даже думаю, может, он и с ним спал? – понизила голос Вера.

– Закусывай! Ты бредишь! – приказала Алина.

– Нет, я сначала закончу, а то потом… – Ее глаза заблестели от готовых выплеснуться слез. – И вот я возвращаюсь на съемки через дней десять и вижу, что мой муж преобразился. Никакой скованности, полная свобода. Он жил в своей эротической роли, словно плавал в теплом южном море: с легкостью и удовольствием. Он не видел меня в упор. Он был поглощен своей партнершей… этой молоденькой сучкой…

Вера отвернулась и всхлипнула. Алина сжала руку подруги.

– Я не помню, как мы закончили эти чертовы съемки. Как прошло озвучивание. Но сразу после их завершения Олег собрал вещи и переехал к ней. Бояринов скрывается от меня как злостный алиментщик. Он использовал меня, Олега, наш счастливый брак, наш дом-крепость. Он все это разрушил, разломал своми гнусными ручищами. И выбросил нас на помойку. Олег устроился. А что делать мне? Мне, которой через пару лет стукнет полтинник? За эти полтора месяца я похудела на десять килограмм. Я обвисла кожей, как пальто на вешалке. Ты же сама видишь эти морщины, эти складки. Кому я нужна?

Вера заплакала. Горько и безутешно, как девочка. На них оборачивались.

– Тихо! Перестань, слышишь? – Алина крепко сжала руку подруги. – Бояринов – сволочь, каких мало. Он циничен до мозга костей и разрушает на своем пути все, к чему прикоснется. Он и фильм такой придумал – о разрушении, о крахе настоящих, подлинных отношений. Но речь не о нем. Бог ему судья. Речь о тебе. Ты должна пережить это, и ты это переживешь. Ты не можешь в данный момент изменить ситуацию, но ты можешь изменить себя. Я не знаю, вернется ли к тебе Олег, – Вера на этих словах болезненно вздрогнула, – тихо, тихо! И не знаю, возможно ли это теперь для вас обоих. Но впереди еще жизнь, слышишь? И я знаю, что нужно сейчас сделать тебе. Прекрати плакать, лопай осетрину и слушай меня. Ты слышала о докторе Нестерове?

Турецкий припарковался возле дома с яркой неоновой вывеской «Hollywood Nites».

Вошел внутрь. Зал бара был снабжен довольно большим киноэкраном, над которым красовалась цитата из Юрия Левитанского: «Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!»

Стиль заведения и был выдержан в черно-белых тонах. На стенах – огромные черно-белые портреты кинозвезд, афиши премьерных показов знаменитых кинофильмов, заключенные в черные рамочки. Александр подошел к стойке, стал изучать меню. Алкоголь в заведении был представлен исключительно в виде коктейлей. Турецкий терпеть не мог всяких смесей, но в чужой монастырь… Для начала он заказал «В-52». Сел у барной стойки, закурил, присматриваясь.

Народу было немного. Видимо, основная часть тусовки собирается к полночи, после завершения спектаклей и прочих профессиональных дел. В углу, за маленьким столиком на двоих, сидели две дамы. В одной из них Саша узнал известную телеведущую; другая… Ага, это же Вера Горбовская, известная в прошлом актриса. Выглядит дамочка очень даже неважно.