Текст книги "Олигофрен"

Айгуль

Мне снился дивный сон. Сначала мы с Максом гуляли в яблоневом саду. Была весна, теплая и солнечная. Вокруг были яблони, их было множество, и все они цвели. Нежные, бело-розовые лепесточки цветков издавали такой благоухающий аромат, что голова шла кругом. Но голова могла кружиться и от нежности Максимкиного взгляда. Он смотрел на меня нежно, но в то же время пронзительно. От этого взгляда у меня все внутри таяло, тепло, исходящее от его взора, расходилось по всему телу. Я витала в облаках.

В следующую секунду он наклонился ко мне, мы начали с ним целоваться, и в этот момент наше объятие стало воздушным, наши тела обрели невесомость, и мы взлетели в воздух. Высоко в воздухе мы потеряли ощущение прикосновения, наши тела стали расходиться в разные стороны, но души стремились друг к другу, и мы отчаянно пытались приблизиться друг к другу телами, чтобы опять слиться в сладостном поцелуе. Но все наши попытки были тщетны, телами мы отдалялись все дальше, но чем дальше расходились наши тела, тем очевиднее было для нас слияние наших душ. Казалось, даже на расстоянии нам было божественно хорошо.

В следующую секунду я ощутила у себя на теле губы Макса, которые горячо целовали меня всю. Как же это может быть, подумала я, ведь тело Макса улетело далеко.

В следующую секунду я сама своими руками стала ощущать его тело. Мои руки гладили его тело, отвечая на его ласки. Дальше наши тела слились, как и наши души. Мы были на самой высоте блаженства.

Тут я неожиданно для себя открыла глаза. То, что я увидела наяву, повергло меня в шок. Первое, что я увидела, это было лицо незнакомого мне мужчины, который лежал на мне и с которым по всей вероятности я занималась любовью. Его глаза были закрыты, рот немного приоткрыт, и изо рта текла слюна. Лицо его выражало не человеческое блаженство, а неприкрытую животную похоть. Я узнала его, это был тот, из кафе. Тут инстинктивно заработали механизмы самосохранения. Не знаю, как это произошло, но я помню, как скинула этого здорового мужчину, в два раза превосходящего меня физически, и выбежала из комнаты с попыткой крика о помощи. Кричать у меня не получалось, что-то случилось с языком, как будто его не было во рту, и вместо крика получалось громкое мычание. Выбежав в маленькую прихожую, я стала ломиться в дверь, как полагала, ведущую на лестничную площадку. Но она была закрыта изнутри на замок, а ключа поблизости не оказалось. Мысли беспорядочно «скакали», словно в каком-то хаосе. Я тщетно пыталась разобраться в мыслях, упорядочить их, анализировать.

Мой похититель, как я успела оценить ситуацию и сделать такой вывод о нем, выбежал за мной в прихожую и стал тянуть меня назад в комнату. Он пытался рукой закрыть мне рот, заглушить мой голос. Не знаю, как это случилось, видимо, я его ударила ногой в пах, но я только помню, как он, как подкошенный, заорав, упал на пол. В это время я обнаружила, что на мне не было одежды, быстренько побежала обратно в комнату, нашла свои вещи, аккуратно сложенные на стуле, оделась впопыхах и намеревалась найти ключи от входной двери. Я носилась по квартире, громко мыча, зовя на помощь, и одновременно ища ключи, и не забывая стучать и по входной двери. Через непродолжительное время мой мучитель встал на ноги и бросился на меня. Я боролась с ним как могла, но силы наши были неравные, он больно скрутил мне руку, повалил на пол и поволок меня, как мешок, обратно в комнату. В комнате он всей своей недюжинной массой повалился на меня и, схватив мои руки, завязал их за спиной. Я все мычала, что есть силы, в надежде, что мое мычание наконец-то превратится в крик, услышат соседи и придут мне на помощь. Но все это произошло за считанные секунды, что он успел засунуть мне в рот какую-то тряпку и поверх тряпки стал заклеивать мне рот скотчем. Картина в целом была настолько отвратительна, что мне не верилось, что это действительность и что все это происходит со мной. Казалось, это кошмарный сон, где от страха и бессилия пропадает голос, и ты понимаешь, что все пропало, никто тебя не услышит и никто не придет к тебе на помощь.

А в следующую секунду я почувствовала слабость во всем теле, я не ощущала ни рук, ни ног, мне казалось, что у меня отказали конечности, почувствовала сухость во рту, что, казалось, язык мой был приклеен к небу, и никакими силами его от неба не оторвать. Да еще эта отвратительная тряпка во рту, от которой, казалось, вот-вот задействует рвотный рефлекс, и затошнило, и дыхание сдавливалось, и казалось, что дышится через раз.

Я лежала на полу со связанными за спиной руками и с заклеенным скотчем ртом. От слабости во всем теле и от катастрофической безысходности ситуации я заплакала. А мой мучитель, полуголый, сидел на стуле и смотрел на меня растерянным взглядом. Его взгляд выражал откровенный испуг. Казалось, он сам нуждался в помощи.

Я попросила пить, насколько это было возможно в моем положении. Мой мучитель понял меня, и как ни в чем не бывало, как будто мы с ним только что не боролись, широко улыбнулся и дружески спросил меня:

– Если я расклею тебе рот, ты не будешь кричать?

Я замотала головой в знак того, что обещаю не кричать. У меня и сил-то не было на крик. Он заботливо приподнял меня, посадил на диван, расклеил мне рот, услужливо вытащил изо рта тряпку и спрашивает:

– Что ты говоришь?

– Пить, – это было все, что я смогла выдавить непослушным языком и на что хватило у меня сил.

– Сейчас, моя маленькая, – сказал мой мучитель. Он обратно заклеил мне рот скотчем, но уже без тряпки, и побежал, как я догадалась, на кухню.

Я осмотрелась. Комната была небольшая, небедно обставленная. Вся мебель была подобрана со вкусом. Цветовая гамма обоев, штор, стенной и мягкой мебели гармонично сочеталась. Видно было, что комната обставлена человеком с тонким вкусом. Следов женских рук не наблюдалось, но царила идеальная чистота. Ни пылинки на поверхности мебели, ни одной вещи, которая бы валялась не на месте. Посуда на полках стенного шкафа сверкала чистотой. В приоткрытую дверцу одного из шкафов было видно, как вещи аккуратно сложены в стопку. «Похоже, живет он один, но такая идеальная чистота… Наверное, мать помогает».

Полки шкафов не были загромождены никакими женскими безделушками, без которых не может обойтись ни одна женщина. На них стояло лишь все самое необходимое; настольные часы, несколько пузыречков мужской туалетной воды и несколько пузыречков средства до и после бритья. На одной из полок одиноко стоял сувенирный фарфоровый козел.

Но, что мне показалось странным, не было ни одной книги. «Что же это они, не читают что ли?» – произвольно мелькнула мысль. «Господи, о чем это я? – удивилась я своей отдаленной мысли, – где я, почему так долго спала? И кто же они, и что им нужно от меня? И вообще, почему они? Может, он один. И вообще, не о том я думаю. И что это со мной случилось? И как это меня угораздило?» Но привести в порядок свои мысли мне упорно не удавалось.

Мои мысли прервало его появление. Лицо его сияло, он был явно счастлив. В руке он держал кружку с водой. При виде кружки у меня невольно полились слюни. И такое обильное слюноотделение, которого у меня никогда не было, тоже меня поразило. «Что же все-таки со мной такое?» – мысленно продолжала я удивляться себе. Я живо представила себе картину с его лицом с животной похотью, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом со слюной. Мне стало невыносимо плохо, в груди стало невыносимо горячо.

Тем временем, он отклеил скотч с моего рта и, не развязывая мне руки, начал поить меня водой. Вода была минеральная с газом. Никогда в жизни я так не жаждала воды, как сейчас. Она была, как воздух, как дыхание, как сама жизнь. Я жадно, обливаясь, одним глотком осушила кружку и попросила еще.

– Сейчас, моя маленькая, я мигом, – ласково сказал он и вышел из комнаты, причем, не забывая заклеить мне рот скотчем. На этот раз он появился быстро, принес початую бутылку минеральной воды, налил в кружку и опять начал меня поить своими руками. Выпив почти всю бутылку, я не напилась, но жажду немного утолила. Язык немного расслабился, он уже не так упирался в небо, что я смогла уже немного разговаривать. Но все равно он был еще неуправляем, заплетался, и речь получалась невнятной.

– Вы кто? – первое, что я смогла спросить. Но ответ, который я услышала, поразил меня до глубины души своей бессмысленностью и невероятностью.

– Я твой муж, – улыбаясь, ответил он мне.

– Этого не может быть, – лишь констатировала я сей факт, скорее обращаясь в никуда. У меня в голове не укладывалась эта информация. – Бред. Вы бредите.

– А это как? – вопрос его прозвучал определенно по-идиотски.

– Вы что, похитили меня? Выкуп хотите? – посыпала я его вопросами, ответы на которых я сама для себя искала.

– А это как? – поставил меня в тупик он своим тупым вопросом.

– Вы что, не понимаете, что похищение – это грубое нарушение прав человека, и что этот ваш поступок карается законом?

Когда он, улыбаясь, опять задал мне свой заученный вопрос: «А это как?», меня осенило. «Да он же ненормальный!» От этой мысли мне стало еще хуже.

А потом у меня опять ноги стали ватными, руки начали неметь, и в следующую секунду я почувствовала, как тяжелым грузом легло на меня неожиданно сонное состояние. Говорить у меня, как бы я ни силилась, не получалось, язык был просто неуправляем. Глаза налились, словно свинцом, и я стала медленно проваливаться в глубокую бездну. Последнее, что я вспомнила, это состояние дежа вю. Точно такое состояние я уже испытала тогда в кафе…

А дальше меня мучили кошмарные сновидения. И все они были эротические. Создалось такое чувство, что я постоянно занималась сексом. Моя жизнь превратилась в сплошной нескончаемый секс. Моим партнером то казалось, был Максим, то – этот больной молодой человек. В те периоды, когда партнером оказывался Максим, я наслаждалась сексом, а в те эпизоды, когда мой мучитель, я раздваивалась. Я даже мысленно не могла допустить вступать с ним в какие-то физические отношения, не хотела ни за что этого, но физиологически не могла не уступать своим потребностям, тело мое не подчинялось разуму, как будто оно жило отдельно само по себе. Это был кромешный ад. Но, я тешила себя слабой надеждой, что все это сон, что стоит мне проснуться, и я пойму, что это не действительность. Надо лишь открыть глаза. Но, глаза не открывались ни за что.

Не знаю, сколько времени я пробыла в таком состоянии, но, когда я проснулась, долгое время не могла понять, что вообще происходит. Я не осознавала кто я, где я. В таком непонятном состоянии, в полудреме, с потерей памяти и самого сознания я пролежала неисчислимое количество времени. Сколько именно времени, мне определить было очень сложно. Постепенно я стала приобретать способность более или менее мыслить. Сначала ко мне вернулась память. Я стала вспоминать себя, самое свое существование. А потом ко мне вернулось ощущения себя физически, я поняла, что у меня привязанные руки отекли, ноги от одного положения тоже онемели, в боках почувствовала боль. Голова была тяжелой, чугунной и слегка кружилась. Язык прилип к небу, и я его долго не могла почувствовать. О том, что у языка, как отдельного человеческого органа, есть свои функции, в тот момент не могло быть и речи.

Я медленно приходила в себя. Вспомнила, что меня похитил тот молодой человек из кафе. Я его и раньше где-то видела, но где?

Когда я окончательно проснулась, я обнаружила, что лежу на полу, в постели. Одна моя рука была прикована наручниками к какому-то столбу, а другая была привязана вдоль туловища. На мне был розовый пеньюар. Это было белье из разряда дорогих, я бы сказала шикарных. Такой пеньюар, пожалуй, могла себе позволить моя богемная тетя, оперная певица. При воспоминании о ней, я невольно вспомнила и маму, и всех своих родных. Боже, как же они? Мама, наверное, сходит с ума от горя. От меня нет никаких вестей. Хоть бы сообщить ей как-нибудь. Хоть сказать, дать понять, что я жива. Еще жива.

Немного приподнявшись, я осмотрелась. У меня закружилась голова, но, я поняла, что в комнате нет телефона. Голова моя практически рухнула на подушку, дышать стало тяжело, тут я поняла, что и рот у меня заклеен скотчем. От безысходности и обиды я, теряя последние силы, заплакала. Горячие слезы обжигали мне щеки и неприятно стекали мне в ухо. В таком состоянии я пролежала неопределенное количество времени, я потеряла счет во времени, потеряла ощущение пространства. И вообще, я потерянная. Долго ли это может продолжаться? Надо что-нибудь придумать. Он меня не намерен отпускать. Надо обмануть его. Кто он? Есть ли у него родители? Или кто-нибудь еще? Почему к нему никто не приходит? То, что он психически ненормальный, мне стало понятно в первую же нашу беседу. Он очень ограниченный человек. Связаться бы с Сауле, она бы знала, как с ним быть. Она с ними знает, как поступить. Она хорошо знает психологию психических больных. Она что-то такое говорила. Я силилась вспомнить, как Сауле рассказывала про своих любимых, «безобидных ангелочков», которых, как она считала, природа обделила интеллектом, и к ним, ущербным, нужен особый подход. Она их понимала, жалела и любила. Саулешка как-то их классифицировала по признакам болезни и говорила, что то, что подходит шизофреникам, то неприемлемо для олигофренов. Кто же такие эти олигофрены? Да, кажется, это умственно отсталые больные. И как же с ними надо было вести себя? Давай, порассуждаем. Умственно отсталый, значит, недостаток ума, как у маленьких детей. Не значит ли это, что у них психология, как у маленьких детей? А как можно поступить с маленьким ребенком в таком случае? Может, мне попытаться обмануть его? Может, мне сказать, что я не против быть его женой, только с условием, что все надо сделать по-взрослому, т. е. сказать, что я хочу с ним зарегистрировать брак в салоне бракосочетания. Бред. Бред. Бред. Он же не понимает ничего. Он же утверждает, что женился на мне. Он, наверное, понятия не имеет, как должно на самом деле состояться официальное бракосочетание.

В это время я четко услышала, как в замочную скважину вставляли ключ. Кто-то пришел. «Может, это не он», забрезжила теплая, но очень слабая надежда. Но, это был он, мой мучитель.

Он сходу подошел ко мне, ласково приговаривая как маленькому ребенку:

– Мы проснулись, мы проснулись, мои маленькие…

Затем он расклеил мне рот, заботливо приподнял меня и стал развязывать мне руки. Развязав мне руки, он их помассировал, продолжая сюсюкать:

– Маленькая моя, больно моей маленькой, заждалась меня, моя маленькая.

А потом он стянул с меня одеяло, и тут на удивление я обнаружила, что по уши была мокрая, лежала в собственной моче. Запах, исходящий от моего тела, оставлял желать лучшего. Меня сей факт поверг в очередной шок. Тем временем, мой мучитель снял с меня тот шикарный пеньюар, насквозь пропитанный мочой, бережно поднял меня на руки и понес в ванную. Он посадил меня в ванну с теплой и ароматной водой. Я не чувствовала ни рук, ни ног. Как будто их у меня не было. Тело, казалось невесомым, то и дело оно всплывало на поверхность воды. А он, придерживая меня одной рукой, другой осторожненько обливал мою голову теплым душем. Душ меня немного отрезвил, что я теперь устойчиво сидела в воде. Он мне сначала долго мылил волосы, обильно обливая шампунем, а затем тщательно промыл мне волосы и собрал их на макушке. А затем он приступил к мытью тела. Тщательно обмылив меня всю в сидящем положении, он осторожно, словно что-то стеклянное, приподнял мое тело, поставил меня на ноги, и, придерживая одной рукой, другой полил из душа. Затем он волосы мои обмотал одним полотенцем, а тело укутал в другое и на руках понес меня в комнату. Там он положил меня, обернутую, на диван, и ласково проговорил:

– Полежи, моя маленькая, я сейчас вкусненькое приготовлю.

Меня трясло, как снаружи, так и изнутри. Мелкая дрожь пробирала всю мою внутренность. Понемногу я стала чувствовать свои конечности. Лежать в чистоте было приятно и уютно. И спать не хотелось, наоборот, казалось, с каждой минутой я просыпаюсь все больше, все отчетливее осознавая действительность. Наверное, так пробуждаются алкоголики от воздействия алкоголя. Лежа в тишине, я продолжила свои мысли. Алкоголь мне он не предлагал, не вливал, значит, я «пьяна» от чего-то другого. Это значит, что он мне в воду что-то намешивает. Значит, пить из его рук больше нельзя. Мысли о воде нестерпимо вызвали желание пить. Боже, когда же я напьюсь, наконец? Нет. Пить не буду теперь ни за что. Я буду терпеть.

И надо с ним поговорить. Надо построить разговор так, что бы он не смог мне отказать. Во-первых, не надо требований. Он их все равно не понимает и не выполнит. Надо только просить. Умолять. И как можно жалобнее. Надо его попытаться разжалобить. А потом нужно принять его же тактику – ничего такого не произошло, мы просто поженились. Вернее, он женился на мне. И чего же он ждет от жены? Секса. Это очевидно. Усыпляя меня, он мною пользовался как сексуальным объектом. Вернее, моим телом. Сексуальная эксплуатация. От этих мыслей мне стало так невыносимо плохо на душе, что невольно полились слезы по щекам. Нет, нет, некогда плакать, некогда жалеть себя. Надо что-то придумать во имя спасения. Так, хорошо, секс, так секс. Надо сказать, или еще лучше показать, т. е. продемонстрировать, что секс с ним мне желателен. Симулировать блаженство. От этих мыслей меня стошнило в прямом смысле этого слова, меня вырвало прямо на подушку. Меня рвало горькой бесцветной жидкостью.

После рвоты в голове у меня наступило очередное прояснение. Ясность ума. Я стала еще четче мыслить, и радовалась, что, оказывается, я еще способна на анализ и что мозг у меня еще не совсем атрофировался от принимаемых мною чужеродных веществ.

Пока я размышляла как дальше жить, он суетился на кухне, неоднократно заглядывая в комнату, чтобы убедиться, что я на месте и что еще не сбежала. А бежать в моем состоянии практически было невозможно. Я была слишком слаба. Я, даже сидя, не могла удержать свое тело, не говоря уж о том, чтобы встать на ноги.

Через некоторое время он вернулся в комнату. Я решила действовать. Для начала я спросила, какое сегодня число. Ответ меня ошеломил. Он сказал, что не знает, и побежал узнавать у кого-то по телефону.

Оказалось, уже 2 марта. Боже, как долго я уже здесь нахожусь. Я силилась в уме вспомнить, когда мы с Максом встречались, и посчитать, как много времени прошло с тех пор. Но то, что это было в феврале, я помнила точно. А во всем остальном у меня мысли расплывались, в голове все события смешались, и была такая путаница, и я так и не смогла точно посчитать, сколько времени я уже в таком состоянии. С одной стороны, было ощущение, что прошли всего одни сутки, и я, постоянно сонная, все время питала надежду, вот наконец-то я проснусь окончательно, и все для меня прояснится. Но 2 марта не укладывалось в голове никак.

Оставив тщетные попытки установления точного времени, я понемногу стала завязывать с ним разговор. Попыталась, попросить, чтобы он мне позволил позвонить маме. Произнося это слово, я не удержалась и стала плакать. Малодушие одолевало всю мою сущность. И все мои планы по поводу того, чтобы уговорить его на законное бракосочетание рухнули, потому что я видела всю бессмысленность всего мною запланированного. Он был так непроходимо туп, что надежда обмануть его была утопией. Он меня не слушал, он все делал, как сам решал нужным. Проговоренные мною слова канули куда-то в бездну, не понятые им, не воспринятые, не удостоенные элементарного внимания. Я была для него бездушной куклой, без мыслей, без эмоций, без чувств. Ему доставляло удовольствие возиться со мной, как с вещью, не принимая во внимание ни мое настроение, ни мое состояние, как физическое, так и моральное. Для него жена – это некое существо женского пола, которую надо вовремя накормить, напоить, обслужить, справляя все ее физиологические потребности, и, что самое главное для него, которую в любой момент можно было использовать как сексуальный объект. И для всего этого ему необходимо было мое сонное, бессловесное состояние.

Твердо решив в тот день не пить из его рук, чтобы не впасть опять в сонное, беспомощное состояние, я по наивности решила лишь поесть горячего первого. Во-первых, меня мучила жажда, а, во-вторых, я решила, что есть мне необходимо, чтобы не потерять последние силы для борьбы с этим монстром. И когда он принес тарелку горячего жиденького супа, я с упоением съела все содержимое тарелки. Поглощая каждую ложку супа, я представляла, как я окрепну и смогу поговорить с ним по-настоящему, наконец-то смогу достучаться до него и добиться хоть какого-нибудь компромисса. А пить я не стану ни за что.

Но, пить мне и не пришлось. После того, как я съела суп, я опять ощутила мгновенную тяжесть век, тяжесть в ногах, и я с великим раскаянием поняла, какая же я оказалась наивная, полагая избежать того отвратительного состояния. Надо отдать должное его предприимчивости, на этот раз он подмешал свою «отраву» в суп…

Опять это противное состояние, непроизвольное погружение в бездну. И, засыпая, последним моим желанием было, не просыпаться больше никогда, чтобы больше никогда не испытать этого унизительного состояния.