Текст книги "Олигофрен"

И началась моя жизнь на свободе. И квартира у меня была, и деньги. Теперь осталось только жениться на нормальной женщине с длинными волосами, как у Маши.

Айгуль

После первой сессии, которую я сдала на «отлично», в феврале мы с Сауле ездили домой.

Сауле тоже хорошо сдала сессию, а на работе ей пришлось договариваться, чтоб ее отпустили на две недели. Руководство на работе пошло ей на встречу, иначе, пожалуй, и быть не могло. Сауле была, пожалуй, самой креативной санитаркой. Она оставалась ответственной, была, пожалуй, самой любознательной и к работе относилась творчески. Она меня не переставала удивлять тем, что обожала своих психически больных. Могла часами о них мне рассказывать. У нее на работе случались самые разнообразные курьезы, порой даже небезопасные для жизни.

Однажды с ней случилась, как она потом рассказывала, очень опасная, поучительная история. Один больной, подверженный возбуждению, который к ней относился хорошо и называл ее, любя, «япошкой», ввиду национальных внешних ее признаков, вдруг возбудился и, агрессивно настроенный, стал к ней приставать с претензиями. Он поначалу начал высказывать ей бредовые мысли: «Ваши японцы сожгли нашего Лазо». А потом, все более распаляясь, начал высказывать мысли о мести и восторжествовании справедливости. В конце концов, он, «вооружившись» мнимым автоматом, «автоматной очередью стал стрелять в нее», а затем вообще побежал в ее сторону. Понимая, что состояние больного дошло до невменяемого, Сауле, опасаясь, что больной может ей как-то навредить, еле убежала от него и едва успела закрыться в ванной комнате, которая, к счастью, закрывалась на щеколду с внутренней стороны. Это случилось в субботу, в отделении, кроме дежурной медсестры и Сауле никого не было. Благо, медсестра вовремя увидела инцидент между больным и санитаркой и вызвала санитаров. Потом опытная медсестра указала Сауле на ошибки в ее поведении. Заметив первые же признаки изменения психического состояния больного, Сауле непременно должна была доложить об этом дежурной медсестре и не допустить такого, чтобы спасаться бегством. А потом, принимая во внимание состояние Сауле, медсестра начала успокаивать ее, сказала, что Сауле повезло, что она молодец, что вовремя успела скрыться из виду больного. Больной был в состоянии такого острого психомоторного возбуждения, что два амбала-санитара еле справились с ним. Больной все вырывался и в бреду кричал, что он убьет всех японцев, отомстит за Лазо. Его еле скрутили, укололи лошадиную дозу успокаивающего и вызвали психоперевозку для госпитализации.

– Боже, Саулешка, как же ты можешь так спокойно об этом рассказывать? – удивлялась пораженная я, – я тебя прошу, уйди ты с этой работы.

– Айгуль, это же психиатрия, там возможно все. И не такое.

– А если б он тебя догнал, а если б случилось непоправимое? – с ужасом продолжала я.

– Ну, не случилось же, – успокаивала она меня. – Это издержки профессии. Всех психиатров ожидает такая участь, никто от этого не застрахован. Надо быть просто очень осторожной, бдительной. Всегда надо помнить, с кем работаешь.

– А были случаи несчастных случаев? – все еще обеспокоенная, спросила я.

– Конечно. Но я, пожалуй, не буду тебе рассказывать, тебя и так всю трясет.

– Ну, расскажи, – не унималась я, хотя на самом деле была до смерти напутана той историей, которая случилась с Сауле. Это было, с одной стороны, любопытство, а, с другой, я, видимо, подсознательно хотела подготовить себя к самому худшему. Мною двигал так называемый юношеский максимализм.

– Это случилось незадолго до того, как я туда устроилась на работу. У нас в отделении есть один больной, тихо помешанный. Он всегда молчит, такой тихий, его не видно, не слышно. Он опрятный, т. е. у него все навыки самообслуживания сохранены, так что он не требует к себе внимания обслуживающего персонала. Кушает самостоятельно, все свои физиологические потребности справляет самостоятельно. Обычно таких больных мы и не замечаем. Некоторые санитарки даже не знали до этого случая как его зовут, не говоря уж о фамилии. Ну, такой вот, безликий больной. Но у него тяжелая форма шизофрении, с галлюцинациями. Понимаешь, по роду своей деятельности, санитарки, как правило, не интересуются ни диагнозом больного, ни его состоянием. Им важно знать главное, насколько больной опрятен, не требуется ли его перестилать, переодевать. И поэтому зачастую они просто не могут знать, на что может быть способен тот или иной больной. А это очень зря. Так вот одна из санитарок поплатилась за свое невежество своей жизнью.

– Боже, прямо-таки убили ее? – воскликнула я.

– Да, он ее задушил.

– Каким же это образом? Что, никого рядом не было?

– В том-то и дело. Это было в воскресенье. Работали только двое, санитарка с медсестрой. Санитарка зашла в палату со шваброй, ну полы мыла. Обычно, когда моем палату, то всех больных выгоняем в коридор, за редким исключением, если, допустим, больной лежачий, или, бывает, больной спит. Видимо, санитарка зашла в палату, всех, кто на ногах выгнала в холл, там у нас телевизор стоит, а этого молчаливого больного оставила, поскольку считала его безобидным. А он неожиданно напал на нее сзади, и, не дав ей даже закричать, завалил ее на койку и задушил.

Получается, бедная санитарка ответила жизнью за свою халатность, за утрату бдительности, которая должна присутствовать у любого персонала, работающего с нашими больными.

Говорят, она была женщина среднего возраста, такая веселая, шумная, все шутила. И медсестру как раз насторожило то, что ее не стало слышно. Почувствовав неладное, медсестра выглянула в коридор, увидела ведро с водой у палаты, сразу же сообразила, что палата того тихо помешанного, прибежала, а он как раз в этот момент поднимался с нее. Она лежала лицом вниз, и к тому же у нее были следы от пальцев на шее. Санитарка была еще теплая, но уже, к сожаленью, мертвая.

Вот такие вот кошмарики.

Я с замиранием дыхания, в ужасе слушала Сауле, а она под конец своего монолога выругалась крепким русским словцом. За ней в последнее время это водилось, за что я всегда ее одергивала.

– У нас на работе без мата никак нельзя, – говорила Сауле, улыбаясь. – Ничего не поделаешь, великий, могучий, – шутливо оправдывалась она.

– Все равно, последи за своей речью, она у тебя засорена до неприличия.

– «Девочки, ваши манеры. Не подобает девушке из приличного общества так выражаться!» – процитировала она гнусавым голосом нашу классную руководительницу. Да, с чувством юмора у нее полный порядок. Да и вообще, по большому счету, она прекрасно и без моих замечаний знала, где, кому, что и как говорить.

Но все, что она рассказывала про работу, было, конечно, строго конфиденциально. А я же тщетно уговаривала ее бросить эту работу.

– Ничего ты не понимаешь, – говорила она мне, – психиатрия – это моя стихия. Неужели тебе это неинтересно? Это же так занимательно, – удивлялась она.

– Я предпочитаю иметь дело только со здоровыми людьми. Меня не только не интересуют психически больные, я их боюсь, и вообще, медицина в целом мне не очень интересна. Т. е. я хочу сказать, что медициной я бы не занялась, я панически боюсь вида крови, не говоря уж о трупах, с которыми тоже пришлось бы сталкиваться.

– Да, это все теоретически, а на практике все по-другому. И не такая уж страшная эта психиатрия. А психически больные, по большому счету, избранники Господни. Среди них есть такие ангелочки, ты просто не представляешь. Вот, например, даунатики. Они же по жизни дети малые. У них, несмотря на возраст и на физическое развитие, психика остается младенческой. А идиотия? Ой, это точно ангелочки. Они не ведают не то, что творят, они даже не ведают о своем существовании на свете. Ну, как можно таких не жалеть и не любить? Я не представляю.

– Извини меня, Саулешка, я, наверно, чего-то не понимаю, но в моем представлении, психически больные – это социально опасные, непредсказуемые люди. Они все маньяки, насильники и убийцы.

– А ты думаешь, среди психически нормальных людей мало маньяков, насильников, грабителей и убийц?

– Не знаю. Но мне кажется, психически нормальный человек, как правило, порядочен, миролюбив и безопасен обществу.

– А в тюрьмах, по-твоему, кто сидит?

– Не знаю. Но мне кажется, если человек сознательно совершает зло против человечества, то у него уже что-то с психикой не так. Может, я идеализирую.

– Да, конечно, ты идеализируешь. И вообще, по твоей логике, если человек психически нездоров, он почти не человек. И вообще, твое негативное отношение к моим больным меня немного обижает. Но это просто оттого, что ты их не знаешь. Приехала бы ко мне на работу, посмотрела бы на моих больных своими глазами. Они бы тебе понравились. Может, ты хоть понимать меня стала бы.

«Этого только не хватало», – подумала я, но, чтобы не обидеть Сауле, сказала:

– Возможно, ты и права. Хотя, честно говоря, я не горю желанием. Меня страх берет от одной только мысли, что я увижу их. Мне кажется, я растеряюсь, испугаюсь и, может, еще и сознание потеряю от страха.

– Да я же говорю, это только теоретически ты их боишься, а на практике ты посмотришь, какие они беззащитные, потерянные и вообще, замечательные. Тебе надо на них посмотреть, хотя бы, чтобы перебороть свой страх перед ними. Знаешь, как обычно люди, которые боятся собак. При страхе, как и при других отрицательных эмоциях, почки интенсивно вырабатывают адреналин, и собаки ощущают его специфический запах, и моментально реагируют на испуганного человека. Таким людям обычно советуют завести собаку, и тогда они перестают бояться собак, они даже ее полюбят.

– Ну, ты и сравнила. При чем тут собаки. Я их, кстати, не боюсь. По-твоему, получается, чтобы перебороть страх перед психически больными людьми, мне надо «завести» одного из них, и тогда я их начну понимать и полюблю, как ты. Но мне, знаешь, этого не надо. И вообще, я не собираюсь иметь дело с ними.

– Айгулька, ну, что ты вот цепляешься к словам, я же сказала вообще, как пример. Ну, если не хочешь ко мне на работу приезжать, так как хочешь. Я не настаиваю. Я просто хотела вызвать у тебя интерес к своей работе, от которой я без ума, – закончила Сауле обиженно.

– Саулешка, и ты цепляешься к словам. Мне очень интересно, чем ты занимаешься. И когда-нибудь приеду к тебе на работу, хотя бы посмотреть, от чего ты так без ума, обещаю.

К этому разговору мы с Сауле возвращались еще не один раз, и, наконец-то, сдав сессию, немного разгрузившись, я решила съездить к ней на работу. Тем более, перед отъездом домой на каникулы нам с Сауле надо было сделать некоторые покупки. И мы решили, что к концу ее рабочего дня я подъеду к ней на работу, она проведет для меня экскурсию по отделению, покажет своих любимых больных, а потом с ней вместе поедем по магазинам, покупать подарки своим родным.

Аскар все по-прежнему приходил ко мне почти каждый день. Мы с ним оставались хорошими друзьями, хотя он постоянно намекал на то, что пора бы нам в наших отношениях перейти на новый уровень, на сексуальную близость. Но на сексуальную близость с ним я не решалась. Я даже боялась попробовать с ним поцеловаться. Во-первых, особого желания этого я не испытывала, что для меня было важно, а, во-вторых, мне казалось, что у нас отношения испортятся. Что поцеловавшись с ним или, еще хуже, переспав, я потеряю такого надежного и постоянного в своем внимании друга. Он мне нравился как друг. Он умный, с ним очень интересно общаться. У нас с ним, пожалуй, нет темы, которую мы не могли бы обсудить. Он интересен и внешне. Он безупречно воспитан, с ним можно ходить на все дискотеки, молодежные тусовки, на литературные вечера нашего факультета. И, наконец, с ним всегда интересно. И самое главное, он везде и всюду со мной. Он мне практически заменяет моего любимого брата Кайрата. И всегда проводит, если мы где-то с ним засиживаемся допоздна, и встретит, если в этом есть необходимость. В общем, я привыкла к мысли, что он – неотъемлемая часть моей жизни. По большому счету, я не представляла жизни без него. Но только все на дружеских началах. Он поначалу обижался, что я не иду с ним на вожделенную им сексуальную близость, порой неумолимо переводя все темы разговора на секс. А потом постепенно стал привыкать к мысли, что мы друзья. Но постоянно смеется, подчеркнуто называя наши отношения «целомудренной, платонической любовью». А меня он называет обычно «мой юный друг» или иногда «дамой тургеневской эпохи». Сам же он себя считает суперсовременным молодым человеком, для которого проблема постели не существует как таковая вообще. Но, тем не менее, остается моим верным другом, не заводит знакомства и прочие шашни с противоположным полом. И розовая мечта его, как сам называет мечтой идиота, склонить меня все-таки когда-нибудь к «постельным» отношениям.

А насчет моего посещения Саулешкиной психиатрии он почему-то решительно не одобрял. Он даже почему-то открыто против.

– Зачем тебе эти ее придурки? Тебе разве это интересно? И вообще, твоя Сауле какая-то не от мира сего. Впрочем, как все психиатры. У нее, по-моему, и мысли какие-то нестандартные. Нормальных людей она не жалует, вся в амбициях, ее всю заносит. В общении с нормальными людьми она высокомерна, такое чувство, что она ставит себя выше всех и вся. И с нами она никак. И как только ты с ней общаешься? Что у вас может быть общего?

– Ты просто не знаешь ее. Она замечательная, она умная, отзывчивая, порядочная, и вообще, у нее куча достоинств. Ты просто ее не знаешь. «Она просто не любит казахов», подумала я про себя, но озвучивать свою мысль не стала, она была очевидна.

– Странно. А ты уверена, что мы говорим об одном и том же человеке?

А в минуты досуга, когда меня посещали девичьи грезы, я тихо мечтала о большой и светлой любви, о всеобъемлющем чувстве, которое займет все мои мысли. И принца своей мечты я представляла каким-то необычным, каким-то возвышенным, при одной мысли о котором у меня вся душа начитает светиться, и я пойму, что не проживу без него ни минутки, ни секундочки. И при первой встрече с моим принцем обязательно произойдет что-то такое, ну, прямо неземное, и обязательно что-то где-то вспыхнет ярким пламенем…

И вот настал тот день, день моего посещения Саулешкиной работы. За неделю до этого дня мы с Сауле купили билеты на самолет. Потом созвонились со своими родителями, с которыми мы часто созваниваемся, обрадовали их, и с успешной сдачей сессии, и тем, что скоро увидимся.

В тот злополучный день, как я позже поняла злополучность того дня, погода стояла очень неспокойная. Февральские метели мели снег прямо в глаза, обжигали холодом щеки, снежные вьюги кружили по ногам, затрудняя каждый шаг. Я шла, нехотя, ежеминутно сожалея, о своей затее, прийти на работу к Сауле. И на душе происходили непонятные ощущения. Я была вся в сомнениях насчет принятого наперекор своему желанию решения посетить это учреждение – психиатрию, которую обычно нормальные люди обходят стороной, не приведи Господь никому быть вовлеченным в нее. В то же время я испытывала волнение, будто со мной что-то вот-вот должно произойти очень приятное для души. А в следующую секунду чувство волнения тут же заменялось чувством тревоги, будто в ожидании чего-то неприятного. Вот в таком необычном состоянии, испытывая попеременно тревогу и волнение, я наконец-то дошла до проходной этого заведения. Охранники на проходной, предупрежденные Сауле о моем посещении, дружелюбно поздоровались со мной и объяснили, куда мне следует пройти дальше. Зайдя в само здание, я уверенно зашагала в сторону лифта, влево от вестибюля, как мне подсказали охранники. Нажав на кнопку вызова, я в ожидании лифта стояла вся растерянная, озираясь по сторонам, боясь «нападения» какого-нибудь больного. Но больных тут не было. Вахтер, старый мужчина, сидел за столом, равнодушно зевая. Какие-то молодые женщины в белых халатах, сидя на диванах в вестибюле, обсуждали очередную серию мексиканского телесериала. Все было спокойно и буднично. Ничто не предвещало беды. «Что же я так паникую», – подумала я. – «Может, Сауле и права, на самом деле ничего страшного в этом устрашающем названии заведения и нет», – продолжала я думать. Погрузившись в свои мысли, я даже не заметила как рядом со мной оказался приятной внешности молодой человек в белом халате.

– Вам на какой? – услышала я голос молодого человека.

От неожиданности я шарахнулась, попятилась назад и вся покраснела оттого, что испугалась. Молодой человек, улыбаясь, дружелюбно смотрел на меня. В это время со мной произошло опять что-то непонятное. Внутри у меня что-то вспыхнуло, и горячая волна расплылась по всему телу. Молодой человек, не отводя глаз, смотрел на меня в упор. От него исходили неописуемо приятные волны, будто притягивая меня к нему. Я замешкалась и, наконец, совсем растерялась. А молодой человек, не переставая улыбаться и не дождавшись моего ответа, повторил свой вопрос:

– Извините, если напугал, я просто поинтересовался на какой вам этаж.

В это время двери лифта открылись, молодой человек вежливо пропустил меня вперед, и я, изменяя своим принципам не заходить в лифт с незнакомыми мужчинами, как во сне зашла в лифт первая. Уже в лифте, немного приходя в себя, ответила, что мне на пятый. Наконец-то сообразила, чего хотел от меня этот молодой человек с завораживающим взглядом.

– И мне туда же, – улыбаясь, сказал он и нажал на кнопку.

– А вы к кому?

– Я к Сауле.

– Мог бы догадаться, – сказал он, – Сауле говорила, что к ней придет подруга. А вы тоже казашка?

– Да.

– А вы вместе учитесь?

– Нет.

– А все казашки такие? – спросил он после некоторой паузы, улыбаясь.

– Какие?

– Ну, такие умные, красивые и… пугливые? Да не бойтесь вы, на вас лица нет. Я – Максим, – представился он, протягивая руку.

– Очень приятно, Айгуль.

Когда наши руки коснулись, меня словно ударило током. Я отскочила и даже подпрыгнула на месте. Он опять улыбнулся и сказал:

– Что же вы от меня все шарахаетесь? В любом случае безмерно рад нашему знакомству. Сауле не говорила, что у нее такая очаровательная подруга. Я вас к ней провожу.

В это время двери лифта распахнулись, и нашему взору открылся небольшой холл с креслами. В кресле сидели двое молодых людей. Увидев нас, один из молодых людей в буквальном смысле слова подскочил ко мне почти вплотную и молча уставился на меня. У него очень странный был взгляд, глаза его меня безобразно ласкали, и волна тревоги опять захлестнула меня. Я испугалась взгляда этого молодого человека, он, не отрываясь, смотрел на меня, и внутри меня опять произошло что-то непонятное, будто во мне восстали низменные чувства, будто животный инстинкт вылез наружу, и я прилюдно безобразно возбудилась. И мне показалось, что молодой человек готов обнять меня и произвести со мной что-то до ужаса неприличное.

– В чем дело, молодой человек? – спросил у него Максим, отодвигая его от меня подальше. Молодой человек отодвинулся, мне удалось пройти немного в сторону от него, а он все продолжал смотреть на меня завороженными глазами и молчал будто в оцепенении.

– Миша, ты чего? – спросил второй молодой человек, вставая. Он подошел к тому первому, которого он назвал Мишей, и начал его тормошить, будто будя его ото сна.

– Волосы-ы-ы, – ответил тот, не отрывая взгляда от меня.

– Вы к кому? – спросил Максим тоном хозяина у второго.

– Извините, пожалуйста, мы друга ждем. Извините его, я не знаю, что это с ним, – добавил он немного удивленный, оправдываясь за поведение своего приятеля.

– А кого именно вы ждете, как фамилия вашего больного?

– Мы ждем Михалыча, сантехника.

– А-а-а, – сменил Максим тон с хозяйского на дежурно-вежливый.

Максим оставил в покое молодых людей, и мы пошли дальше. Я не знаю, что я в тот момент испытывала, и вообще, что со мной происходило. Меня переполняли неизведанные ранее чувства, и их, казалось, было такое огромное количество одновременно, что я была, как во сне. Было такое чувство, что дальше все, что происходило, было не со мной, будто я шла рядом с Максимом, принимала активное участие в разговоре, но, тем не менее, наблюдала за всем происходящим со стороны.

– Айгуль, вы своими волосами просто заворожили молодого человека. У вас действительно на редкость шикарные волосы, – все по-прежнему дружелюбно улыбаясь, Максим сделал мне очередной комплимент, смысл которого я едва ли уловила.

Как прошли через вход в отделение, я не помню, но вмиг оказались в длинном, узком коридоре, среди больных. Коридору, казалось, не было конца. Я шла рядом с Максимом и, все время озираясь по сторонам, старалась понять обращенную ко мне речь Максима. Это было сложно. А Максим, заметив мое нервное состояние, пытался ободрить меня, успокаивая:

– Айгуль, они не такие уж страшные. Буйных у нас нет, мы их сразу же отправляем в стационар, оставляем лишь безобидных. Успокойтесь.

«Нет, коридор этот не кончится никогда». Мы прошли один холл. Он был заставлен вдоль стен кожаными диванами, но больных здесь не было. Впереди, ближе к середине коридора угадывалось скопление больных. «Видимо, там холл с телевизором, про который рассказывала Сауле», – подумала я.

Попадавшие нам навстречу больные громко и нарочито здоровались с Максимом. Кто-то называл его доктором, некоторые по имени отчеству. Кто-то пытался остановить его, завязывая разговор, но Максим вежливо отмахивался от них, называя их по фамилии и говоря «потом, все потом». От страха я не заметила, как схватила Максима за локоть и шла чуть позади него, будто прячась за его спину. Мы с ним дошли до холла с телевизором, где в несколько рядов стояли скамейки, как в провинциальном летнем кинотеатре. И действительно там было скопление больных. Их было очень много. «Полет над гнездом кукушки», – мысленно проиронизировала я скорее свое состояние, нежели место нахождение.

Не доходя до холла, Максим заглянул в открытую дверь. Там за письменным столом сидела пожилая женщина в очках и что-то сосредоточенно писала. По ее белому халату я догадалась, что она медсестра и что, соответственно, это кабинет для медперсонала, и, словно спасаясь, быстренько, опережая Максима, забежала в кабинет. Пожилая женщина удивленно посмотрела на меня поверх очков, но, увидев Максима за моей спиной, поздоровалась с ним учтиво вежливо:

– Здравствуйте, доктор.

– Айгуль присядьте, пожалуйста, – сказал Максим, обращаясь ко мне и указывая на диван, стоящий напротив стола, вдоль противоположной стены.

– Да, на ней лица нет, – проговорила медсестра в воздух, а потом, обращаясь неопределенно то ли ко мне, то ли к Максиму, спросила: «Плохо?»

– Мария Ивановна, это подруга Сауле. Она очень боится наших больных. Дайте ей, пожалуйста, что-нибудь попить и проследите, пожалуйста, чтобы больные сюда не заходили. И пусть она пока посидит у вас. Я пойду, позову Сауле. Кстати, где она?

В это время в кабинет вошла и сама Сауле.

– Айгулька, ты уже здесь? – Сауле бросилась ко мне. – Да, на тебе лица нет. Как ты прошла? Я все жду, когда в дверь позвонят, не отхожу от нее. Как тебе удалось пройти мимо меня незамеченной?

– Не знаю, мне вот Максим помог пройти весь коридор.

– Максим Борисович? – не успела закончить свою мысль Сауле, как Максим перебил ее.

– Сауле, вам два взыскания от меня. Во-первых, что же вы делаете со своей подругой? Ей нельзя общаться с нашими больными. У нее, как бы это мягко сказать, боязнь нашего контингента на лицо. Держу пари, что это вы ее вынудили прийти к нам на работу. Она, бедняжка, шла и всю дорогу переживала о предстоящей встрече с нашими больными. Так себя накрутила, что к тому времени, когда я к ней подошел и невинно поздоровался, она уже была на грани взрыва от напряжения, что чуть было не подпрыгнула. Ей надо немедленно дать что-нибудь успокаивающее и дать полежать. А потом, когда она немного придет в себя, надо немедленно проводить ее обратно из отделения.

– Я сейчас накапаю ей корвалолу, – засуетилась медсестра и вышла из кабинета. Сауле вытащила откуда-то подушку, и они вдвоем с Максимом уложили меня на диван и даже накрыли одеялом. И медсестра успела с мензуркой с сердечными каплями. Хлопотливо она преподнесла мне эту на вкус не очень приятную жидкость, которую я с отвращением выпила, но в следующую же секунду почувствовала облегчение. До сих пор сильно сковывавшая меня грудь понемногу стала отпускать. Тревожное чувство, охватившее меня и вот-вот панически вырывающееся наружу, стало отступать, и я начала потихонечку обретать себя. Но, чем больше я приходила в себя, тем тяжелее мне становилось выносить тех людей, которые в данный момент окружили меня. Я лежала, отвернувшись к стене, а они, тихо переговариваясь, сидели, кто на стуле, а Сауле у меня в ногах на краешке дивана. Мне было неудобно, что доставила столько хлопот, и я все лежала, оттягивая момент, когда мне придется обернуться к ним лицом.

– Я хотел было проводить ее в свой кабинет, но, чувствую, ей все хуже и хуже, она, бедняжка, еле дошла до медкабинета. Благо, она держалась за меня, иначе, возможно, упала бы в обморок. Дайте ей немного полежать наедине, и когда она окончательно придет в себя, зайдете, – сказал Максим, будто прочитав мои мысли. И они все ушли. Оставшись одна, я присела на диване и прислушалась к себе. На душе было очень неспокойно. И меня охватывало желание сломя голову бежать прочь от этого места, забыть и никогда не вспоминать. Дыхание у меня оставалось учащенным, вот-вот сердце выскочит из груди. «Что же было бы со мной, если б не дали мне успокоительного, если даже сейчас, после него, мне так тяжело?» Но, немного полежав, я заметила как урегулировалось сердцебиение, оно было теперь не настолько учащенным, но тревожное чувство не торопилось меня покидать. Тревожное чувство внутри все росло и росло, и волны спазмами схватывали в районе желудка. В следующую секунду охватывал такой страх, что, казалось, сейчас разревусь. В этот момент заглянул Максим. Он подошел ко мне и, наклонившись, тихо спросил:

– Как вы?

От этого шепота повеяло таким теплом, такой защищенностью, что я невольно и неожиданно для себя разревелась. Максим немедленно присел ко мне рядом, приподнял мне голову, наклонил к себе на плечо, обнял и начал мне приговаривать, как маленькой девочке:

– Поплачь, поплачь, маленькая, полегчает. Сейчас отпустит. Не стесняйся меня, плачь сколько угодно. Это тебе поможет.

Он достал откуда-то безупречно белый платок, будто стерильный, и протянул мне. Я ревела навзрыд, от души, как тогда, на Красной площади, с мамой, и с каждой слезой мне становилось все лучше и лучше. Немного поплакав, я уже стыдилась смотреть в глаза Максиму за свою слабость. А он, наоборот, поднял мне лицо за подбородок и, нежно посмотрев мне в глаза, спросил:

– Ну, отпустило? Теперь все будет нормально. Ты просто перенапряглась от страха. Зачем тебе надо было сюда приходить, или ты не знала, что будешь их бояться?

– Нет, я их всегда боялась. Но, Сауле сказала, что они только теоретически страшные, а в жизни они очень даже ангелочки.

– Это надо было родиться такой, как Сауле. Она их действительно обожает и думает, что все так должны их любить. Но, к сожаленью, она глубоко ошибается. Ну, наплакалась, успокоилась? Посиди немного, я сейчас чай принесу.

И Максим вышел. Тут же прибежала Сауле, уже переодетая.

– Ну, как ты, подруга? Ну, ты меня и напугала. Я пожалела, что пригласила тебя, честное слово. На тебе лица не было, я думала – еще немного, и ты хлопнешься в обморок. Сейчас вон, румянец появился на лице. И вообще, ты какая-то совсем другая, я тебя не узнаю. У меня такое чувство, что ты совсем маленькая беззащитная девочка, будто тебе всего 5 лет. Ну, что, как ты? Пойдем?

– Максим обещал чай принести, подождем.

– Максим? Вы, что с ним даже на «ты»? И когда только успели. И Максима Борисовича не узнать, похоже, мать, он в тебя втюрился по уши. Знаешь, какой он обычно неподступный, такой строгий и серьезный. Что ты, что ты! А сейчас носится, как не знаю кто. Забеспокоился, всех поднял на уши. И вообще, его как будто подменили.

Не успела договорить свой монолог Сауле, Максим зашел с чашкой на блюдечке в руке и, улыбаясь, протянул мне:

– Ну как, лучше? На, попей пока теплый. Сахар сама добавишь по вкусу.

– Максим Борисович, вы мне сказали, что у вас два взыскания для меня. Первое вы мне назвали, а второе? – спросила Сауле серьезным тоном.

Максим улыбнулся ей.

– А второе с непременным занесением в трудовую книжку за то, что вы прятали от меня свою очаровательную подружку.

– Так и знала. Я же говорю, втюрился. Верно, доктор, я права.

– Есть немного, – все еще улыбаясь, уклончиво ответил Максим.

– Ну, ладно, Айгулька, нам некогда. Ты как, в состоянии идти на шопинг?

– Да, я сейчас встану, – сказала я, хотя мне не хотелось никуда идти. «Я бы пролежала такой больной и беспомощной еще не один год, чтоб Максим так же, как сегодня, ухаживал за мной».

– Девочки, хотите, я вас отвезу. Вам куда надо-то.

– Конечно же, хотим, да, подруга? – подмигнула мне Сауле. – Но, мы, честно говоря, даже и не знаем, куда нам лучше идти. Мы хотели родителям купить подарки, мы же завтра уезжаем.

– Уже завтра? Не успели познакомиться, уже уезжают.

– Да мы же ненадолго, на две недели только, да, Айгуль?

– Решено, я вас сейчас отвезу в одно место, там и выбор большой, говорят, и цены приемлемые для скромной зарплаты интеллигенции. У меня мама там обычно отоваривается. Знаете же, в нашей стране за интеллект немного платят, приходиться крутиться.

Обратный путь от медкабинета до холла, а затем на лифте до вестибюля первого этажа, далее до улицы мы прошли спокойно. Нам не встретился ни один больной. Предупредительный Максим, увидев, что я опять озираюсь по сторонам, сказал:

– Айгуль, не пугайтесь вы, их нет, они все в столовой.

Несмотря на скромную зарплату интеллигенции, у Максима была приличная машина, иномарка, как у моего папы. Хотя, возможно, я и ошибаюсь. Это в масштабах нашего периферийного села она, иномарка, возможно, кажется приличной, а по московским меркам, вполне возможно, что она очень даже может оказаться скромной. Но, как бы там ни было, Максим решил нас сопроводить весь наш «шопинг», как хождения по магазинам Сауле стала называть на западный манер. Вообще, она столько всего нахваталась, что речь ее была ужасно засоренной. Магазин оказался большим, шумным и многолюдным торговым центром. Но ассортимент был так широк, что мы все свои скромные покупки проделали за какой-то неполный час. Максим ходил за нами по пятам, все навязываясь и предлагая свои услуги физически подсобного рабочего, как сам