Текст книги "Ричард Длинные Руки – граф"

Над темным лесом поднялась огромная и такая кроваво-страшная луна, что плечи сами передернулись. Луна сегодня как пустая тыква с горящей внутри свечой, а дыры продолблены со всех сторон. Солнце мертвых и вампиров, привидений и всякой нечисти. На небе угасли последние краски заката, звезды смотрят холодно, луна как будто стала еще крупнее, ярче. Одновременно теряет зловещую кровавость, обретая нещадный блеск, словно ее покрыл лед. В прогретом воздухе начала проступать прохлада, и снова мне почудилось, что этот холод идет напрямую от луны.

Леди Элинор подошла к самой воде, белым холмиком опустилась на песок нежная ткань. Она встала на колени и, сев на пятки, снова запрокинула голову, подставляя лицо уже лунному свету. Я не сводил с нее глаз, она сидит спокойно, глаза полузакрыты, волосы темным каскадом закрывают спину. Словно почувствовав мой взгляд, оглянулась, я сказал поспешно:

– Леди Элинор, не нужно меня в жабу!.. Я не смотрю. Хотя женская красота как раз создана для мужских взглядов. А вы, если честно, красивая…

Она медленно поднялась и, как завороженная лунным светом, пошла к воде. Я следил настороженно. Она вступила в воду, даже не ощутив ее, а это не женщина, если не взвизгнет, не подожмет пугливо ногу, не изобразит ужимками, что она такая нежная, такая нежная и рядом должен идти мужчина, чтобы беречь и охранять. Вода пошла от ее ног широкими тяжелыми кольцами, но дно понижается настолько медленно, что вот уже пять шагов пройдено по озеру, а все еще воды по щиколотки.

Я подошел к самому краю воды, но леди Элинор остановилась, выпрямившись, сложила ладони за спиной пальцами вниз, застыла в ожидании. Луна все поднимается, огромная и зловещая, вся в темных кавернах, впадинах, изъеденная метеоритами, как старая сковородка ржавчиной.

Она оглянулась, дрожь встряхнула меня, но я уставился на нее, завороженный дикой красотой: лицо еще трагичнее и загадочнее, глаза блестят, как у вышедшего на охоту зверя, черные губы раздвинулись, зубы блеснули в лунном свете, как острые ножи. Мне показалось, что клыки втрое длиннее, чем должны бы.

– Стой там, – донесся ее негромкий голос. – Ничего не бойся.

– Я боюсь за вас, – ответил я так же тихо, чтобы не спугнуть то, что происходит. – Там хоть пиявок нет?

Она не ответила, повернулась к луне и сделала еще шажок. Вода ленивыми волнами, словно густое подсолнечное масло, обозначила ее путь, как за плывущим лебедем. Погрузилась волшебница разве что на дюйм, дно почти не понижается, луна светит мне в лицо, на ее фоне вижу только темный силуэт с пугливо приподнятыми плечами. Обеими руками волшебница обхватила себя за плечи, локтями закрывая грудь, остановилась, я видел, с каким усилием превозмогла себя и простерла руки к небу.

Я напряг слух, волшебница говорит на странном наречии, явно архаичном. У нас все старое приобретает налет священности: вон как Иисусу Христу делали обрезание каменным ножом, так и сейчас еще делают ими же. Леди Элинор просит дать ей силу, слова странные и в определенном ритме, почти стихи, их не люблю и не понимаю, но раз существуют, значит – зачем-то и кому-то нужны.

Обнаженная женская фигура продвинулась еще на несколько шагов, вода поднялась до пояса, я уже раскрыл рот для предостерегающего окрика, вдруг она в трансе и не понимает, что делает, но волшебница остановилась снова, плечи приподняты еще выше, я почти физически чувствую, как ей страшно, оглядывается по сторонам, ищет взглядом по всему небу.

Луна уже вся покрыта льдом, холод и смерть от нее струятся мощными потоками. Я затаил дыхание и ждал, ждал, ждал. Ничего не происходило, ни грома с молниями, ни появления чудовищных фигур, ни даже Водяной Зверь не откликнулся, то ли отпугнутый волшебной мазью, то ли эта смазка делает волшебницу для него невидимой.

Она простояла почти час, я озяб и начал скучать. Наконец она так же медленно вышла из озера, обнаженное тело блестит, словно капли скатываются по холодному, идеально чистому мрамору.

Я шагнул навстречу.

– Жаль, мы не взяли полотенца…

– Пустяки, – ответила она легко, – ночь теплая.

Ее тело в лунном свете выглядит совершенно белым, она вскинула руки и пощупала волосы, самые кончики намокли, а я смотрел на темные подмышки и грудь, что поднялась еще выше, живот очерчен красиво и деликатно, такой же темный, как и в подмышках, треугольный мысок внизу живота, длинные стройные ноги, только белые, не тронутые загаром.

Перехватив мой взгляд, она вдруг спросила:

– И ты уверен, что старуха напускает чары?

– Да совсем нет, – пробормотал я.

– Врешь, – сказала она, стараясь говорить равнодушно, но горечь прозвучала в ее словах. – Народ темен… но хуже того, злобен… Даже те, кто считает, что я в самом деле молода, предпочитают говорить, что я старуха, что дурачит молодых парней… Нет, Дик, я слишком много потратила сил на магию, чтобы ограничиться одними иллюзиями. Я в самом деле сумела остановить свой возраст и даже малость вернуть вспять. С другой стороны, верно, я… зрелая женщина. Зрелая женщина в теле юной девушки.

Я смиренно опустил взгляд, молча подал ей платье, она с равнодушным спокойствием вскинула руки, я догадался, что надо накинуть сверху, а потом тащить вниз, поправляя на тех местах, где зацепляется, а платье достаточно тугое…

С меня сошло сто потов, я разогрелся, как в плавильной печи, кто тут только что мерз, не понимаю. Леди Элинор повернулась ко мне спиной, все-таки пару шнурков затянуть надо, пальцы у меня дрожали, соскальзывали, а из широкого разреза, который затягиваю, так дивно выглядывают и просят не закрывать их нежно-белые ягодицы…

Она повернулась ко мне, уже державная и величественная, как императрица, обронила с холодным равнодушием:

– Ты молодец, не испугался.

– А чего пугаться? – не понял я. – Если бы какой зверь, того бы я палкой по голове. А если какой призрак – вы отпугнете.

Она кивнула, молча направилась к холму, где на вершине блистает залитый лунным светом особенно высокий и таинственный замок. Я потащился следом, в самом деле поглядывал по сторонам, однако никто к нам не осмеливается и приблизиться, а кузнечики умолкают за десяток шагов и поспешно упрыгивают с дороги.

Когда миновали главные ворота, она обронила в холле:

– Иди спи. Для тебя это было слишком много.

Я ответил с поклоном:

– И вы отдыхайте, леди Элинор. Не знаю, сколько вы там сил получили, но и потратили… изрядно. На вас лица нет. А то, что у вас сейчас заместо лица, так и лицом-то назвать как-то не с руки, чтобы ваше настоящее лицо не обидеть. Отдыхайте, выспитесь хорошо!

Она искривила губы в жестокой усмешке:

– Впервые обо мне кто-то заботится. И кто – деревенский дурачок!

Глава 17

Утром в людскую вбежала белая как мел Мадина. Под глазом кровоподтек, волосы растрепаны, на голом плече длинная царапина. Марманда ухватила ее и прижала к груди, Франлия дергала и приставала с расспросами. Мадина всхлипывала, в глазах ужас, рассказала сквозь рыдания, что хозяйка в бешенстве, у нее что-то не получилось, в ее покоях сейчас гроза, хлещут молнии, ревут демоны, вся мебель – в щепках, даже стены треснули…

Маклей, Ипполит и Раймон слушали внимательно, к моему удивлению, никто не бросился ни прочь из такого замка, ни, напротив, – спасать хозяйку. Сами, правда, побледнели и подобрались, выглядят несчастными, вот-вот забьются в мышиные норы и будут пережидать грозу, что авось минует.

На меня посматривали умоляюще, я удивился, покачал головой:

– Мне моя шкура дорога. Это ваша хозяйка, сами и успокаивайте.

Маклей буркнул:

– Теперь и твоя.

– Вы ее причуды знаете лучше.

– Уже все перепробовали, – сказал Ипполит с тяжелым вздохом, – а ты вдруг да найдешь, на какой козе подъехать…

Сверху раздался пронзительный визг, что разнесся по всему замку, достиг самых отдаленных подвалов и взвинтился на вершину башенки:

– Дик!.. Срочно – ко мне!

Слуги радостно завздыхали, а Маклей сказал с сочувствием, но и обрадованно:

– Вот оно и решилось.

Я побежал наверх, прыгая через две ступени, ворвался в ее покои запыхавшийся, раскрасневшийся, пусть видит, с какой преданностью и готовностью спешу ей услужить, остолбенел.

Леди Элинор в самом деле напоминала новогоднюю елку. Самое яркое платье – пусть я их различаю только по цвету, лица не видать под массой разнообразных безделушек с бриллиантами, рубинами, сапфирами, топазами. В каждую бровь вдето по пять колец, в ноздри по два золотых колечка, в губы по три – массивных, со сверкающими бриллиантами.

Красная и злая, она метнула в меня убийственный взгляд.

– Ты этого хотел, дурак?

Я чувствовал, что сейчас то ли превратит в лягушку, то ли велит страже бросить в темницу, что хуже, взмолился:

– Леди Элинор!.. Но ведь все должно быть в меру! Разве я говорил, что надо нацепить столько? Вы же не надеваете по шесть платьев сразу? Знаете, это же смех…

Я прикусил язык, но поздно, ее глаза засверкали ярче. Она набрала в грудь воздуха, явно позовет стражей, но вдруг задержалась, в глазах мелькнуло другое выражение.

– Постой, но он в самом деле засмеялся…

Я подхватил с жаром:

– Ваша милость, он вас заметил! Он обратил внимание! Не вы ли говорили, что он совсем не смотрит на вас в последнее время?

Она задумалась, но в следующее мгновение лицо стало собранным и решительным.

– Так. Отвечай. Что я сделала не так?

– Слишком много, – повторил я. – Много… всего.

Она застыла, впечатление было, что далеко-далеко отсюда мыслями, потом губы зашевелились, провела перед лицом дважды ладонью, я охнул, ничуть не притворяясь: все кольца исчезли, только на их местах остались едва заметные дырочки.

– Так? – произнесла она усталым голосом.

– Вот как… – протянул я, – тогда, ваша милость, все понятно… Если бы вы вставляли по одной штучке да боль терпели. Да чтоб с первого раза не получалось, а чтоб то ли дырку не так, то ли гноиться начало… Тогда бы тщательнее делали, а не этим наскоком! Теперь, если больше вставлять не будете, дырочки бы тоже, того… загладить. Как мокрую глину.

Она взглянула с подозрением, но у меня глуповато-простодушный вид, смотрю преданно, счастливый служить великой волшебнице, да еще красивой такой госпоже. Только что хвостом не виляю, а был бы – бока бы себе поотбивал, вздохнула, снова провела дважды ладонями по лицу, пошептала. На этот раз я видел, как по рукам и лицу прошла жаркая волна крови, а когда ладони бессильно опустились, лицо стало безукоризненно кукольным, хотя и бесконечно усталым.

По хлопку в ладони появился чернобородый месопотамец Адальберт, леди Элинор сказала ровным голосом:

– Подай на стол. На двоих.

Он заколебался, злобно зыркнул в мою сторону. Я всем своим видом старался показать, что предпочел бы избегнуть такой чести, на хрен мне и барский гнев, и барская любовь, внизу с сенными девками никаких заморочек, но леди Элинор лишь повела на ассирийца бровью, он исчез, словно призрак, а через несколько минут внес огромный поднос, щедро заставленный блюдами.

Передо мной и леди Элинор поставил продолговатые тарелочки с шипящими, прямо со сковороды, тонкими красными колбасками, прожаренными с одной стороны настолько, что зарумянились до коричнево-матового блеска. Аромат ударил в ноздри, я ощутил, что вообще-то я голоден, хотя поел всего час назад. Рядом на тарелке поменьше застыла с раскрытым ртом ярко-синяя с красным рыба: толстая, раздутая, настолько красивая, что ей бы в королевском аквариуме, однако желудок беспокойно ерзает, уже как-то учуял, что у этой рыбины под тонкой шкуркой нежнейшее мясо, изысканнейшее и лакомейшее.

Я торопливо сожрал три шкварчащие, будто еще жарятся, колбаски, рыба вовсе обожгла кончики пальцев, шкурка лопнула, выстрелило тонкой струйкой пара, и даже брызнул тоненький гейзер сока. Я торопливо содрал шкурку, губы плямкают, челюсти работают сами по себе, и захотел бы удержать – не смог бы, а по пищеводу проваливаются в ненасытную, оказывается, утробу все новые сочные куски.

Леди Элинор съела одну колбаску, в рыбе поковырялась и отодвинула, зато основательно принялась за торт. Трехслойный, слои проложены джемом из ягод, сверху целое буйство из слегка тронутых кухней ягод черники, малины и еще каких-то сочных и пряных, а со всех сторон покрыт нежным белым кремом, причем повар сумел придать ему очертания мрамора с вылепленными в нем фигурами зверей и птиц.

Леди Элинор самолично разрезала торт на несколько частей, быстро слопала один клинышек, взялась за второй и только с третьим налила компоту и начала неспешно запивать. Когда от моей рыбы остались только голова, плавники да хвост, леди Элинор изящно, но неотступно, как лесной пожар в Австралии, пожирала пятый кусок, запивая отваром из ягод.

Конечно, углеводы из сладкого быстрее всего восстановят силы, потраченные на колдовство, или на что там у нее, не знаю, но все-таки она рискует быстро набрать то, что все женщины в панике называют лишним весом.

Я попросил у нее взглядом разрешения, налил и себе из кувшина в кубок, компот холодный и приятный на вкус, но, увы, не кофе. А взять и сотворить сейчас чашечку кофе будет даже не глупостью, а чем-то намного хуже.

Наконец она отодвинула свою тарелку, я тут же положил ложку и поднялся. Она кивнула:

– Быстро соображаешь. Это хорошо. Раз уж ты подсказал, как чародея хотя бы заставить улыбнуться…

Я сказал испуганно:

– Это было случайно!

Она возразила безжалостно:

– То ты постараешься придумать, как его заставить общаться со мной.

– Как я могу? – взмолился я.

– Ищи, – отрезала она неумолимо. – Помни, я хорошо награждаю слуг, которыми довольна. Но сразу расправляюсь с не оправдывающими моих надежд. Жестоко, запомни!

Я взмолился:

– Но что я могу? Я не волшебник!.. Я вообще всего этого боюсь…

Она поморщилась:

– Придется перестать бояться. А нужен ты потому, что здесь все способы я перепробовала, нужно что-то иное… Ты как раз из свернутого королевства, ты можешь что-то подсказать такое, что делают там сеньоры, а мы не делаем. Вполне возможно, это заинтересует чародея.

Я возразил нервно:

– Ваша милость, наша деревня, которую вы почему-то зовете свернутым королевством… какое из нее королевство?.. Это просто деревня, как и все остальные. А замок господ – это просто замок… Конечно, я удивился, что на свете есть еще замки, если вы правду говорите, что там, в зеркале, этот чародей живет тоже в замке… Это ж получается, что на свете целых три замка?.. Но если вы, такая мудрая, не можете заговорить с этим чародеем, то что могу придумать я?

Она сказала раздраженно:

– Потому что он в таких же далеких и странных землях, как и та, где жил ты!.. Может быть, знаешь… или быстрее поймешь, чем его заинтересовать?

– Я? – спросил я в страхе.

Она прошипела, как разъяренная кошка:

– Да! И ты будешь стараться изо всех сил. Иначе превращу в одну из свиней, которых так много в моем хозяйстве!

Я задрожал, затрясся, протянул к ней руки в умоляющем жесте:

– Ваша милость!.. Не губите!.. Я уж и так этой магии боюсь, уж и не знаю, как только боюсь! Даже пауков так не боюсь, как этой страшной магии! А вы меня так пугаете, что я вот щас упаду и сам от страха превращусь в кабана, а то и вовсе – в кнура. И какая тогда от меня польза?

Она сказала с отвращением:

– Да от тебя и так никакой пользы. Думай, ты же мужчина! Чем можно его заинтересовать?

Я сказал с подобострастием:

– Если заинтересовать как мужчину, то понятно, я вам уже говорил, всего-то надо вроде бы невзначай приподнять платье повыше… Но вроде бы невзначай, мужчины любят скромных, чтобы уж оторваться на таких дурах по полной. Чтобы они, а не их… Мерилин Монро специально по краю ямы проходила, а оттуда дул дракон, чтобы у нее платье взлетало выше головы! А она, застеснявшись, охает и все прижимает платье вниз, все прижимает, а оно все взлетает и взлетает, а она все прижимает… дура, вместо того чтобы отбежать от края ямы. Ну, конечно, только дура отбежит, когда весь мед в том, чтобы вроде нечаянно показать свои прелестные ножки… С другой стороны, каждый мужчина видит, что дура, а это всем нравится. Вы дурой прикидываться пробовали?

Она вздрогнула от неожиданного вопроса.

– Дурой?

– Круглой, – подтвердил я. – Полной, абсолютной. Чем глупее, тем женственнее.

Она смотрела на меня со злобной подозрительностью. Я видел, как хочет порасспросить об этой хитрющей Мерилин и одновременно старается понять, что же может показаться привлекательным в дурости.

– Вроде бы нет, – ответила она коротко.

Я кивнул:

– Понятно. Хотя один раз получилось… хоть и нечаянно. Вы опирсинговались с головы до ног, как папуаска перед Миклухо-Маклаем, чародей не зря улыбнулся, отметил дурость.

Она побагровела, глаза блеснули опасным огнем, я вздохнул и покорно склонил голову, но в следующий момент леди Элинор, как я и рассчитывал, сообразила, что именно тогда чародей и среагировал на нее хоть как-то.

– Знаешь, – сказала она раздраженно, – мне кажется, с дурой общаться он уж точно не станет.

– Если не станет, – возразил я, – тогда можно выкинуть неожиданный финт – показать себя очень даже умной! Такой контраст весьма даже ошеломляет… Как из огня да в полымя. Нет, из огня да в контрастный душ. Но это потом, а сейчас вы должны сделать что-то такое, чтобы он на вас обратил внимание, заговорил… а если говорить нельзя, то хотя бы подал какой-то знак. Кстати, если звуки не проходят, то можно переписываться. Пишете на листке и показываете ему. Вы вообще-то грамоту знаете? Ох, простите, вы ж сами читаете… Так вот напишите ему и покажите. Только крупными буквами, в то вдруг у него диоптрии. А он напишет в ответ.

Она призадумалась, сказала в нерешительности:

– Как-то я не обращала внимание. Но, кажется, я слышала какие-то звуки. Не от него, а… откуда-то. Возможно, даже не из его комнаты.

Она подошла к зеркалу, я украдкой рассматривал удивительно прямую грациозную спину, словно смоделированную на компе. Что отражается в зеркале – не вижу, только и понял, что придирчиво всматривается в свое лицо, за этим занятием все женщины могут проводить часы, потом вскинула руки и приподняла пышные волосы исконно женским жестом, сколько его ни вижу, никак не пойму сакрального смысла, подержала так, всмотрелась, чуть-чуть поворачиваясь. Пламенно красные волосы на глазах посветлели, обрели цвет поспевшей пшеницы.

Медленно повернулась ко мне, я ахнул и остался с отвисшей челюстью. Она смотрела на меня с явным удовольствием, хотя могла бы уже привыкнуть к восторгам по поводу ее внешности, могла, но, наверное, это как наркотик, никак не удается остановиться.

– Что, – произнесла она насмешливо, – уставился? Не узнаешь?

– С… трудом, – пробормотал я. – Вообще-то, ваша милость, мне кажется…

Я замялся, она спросила с интересом:

– Договаривай, не бойся!

– Мне кажется, – промямлил я, – насмотревшись на вас, я уже не смогу смотреть на других женщин.

Она польщенно улыбнулась, переспросила с еще большим интересом:

– Почему же?

Я смущенно опустил взор, поелозил им по полу, оставляя широкие сальные полосы, развел руками, промямлил:

– Я уже увидел самых красивых женщин!.. Всяких, разных.

Полные сочные губы раздвинулись шире, блеснула узкая полоска жемчужных зубов.

– В самом деле?

Я подумал, поморщил лоб, даже поскреб в затылке.

– Ну… разве что не видел коротких и толстых?.. Да еще чтобы, извиняюсь, вымя до колен… Но на таких я и раньше не оглядывался.

Она засмеялась, два ряда жемчужно-светлых и ровных зубов разомкнулись, показывая влажную алость рта.

– Не думаю, что ты увидел их всех. Все женщины любят меняться. Потому у всех столько платьев, обуви, украшений, брошек, заколок, медальонов, ожерелий… Но если большинство женщин могут сменить только одежду, украшения да прическу, волшебницы могут намного больше…

Я поклонился, а ведь в самом деле она только женщина. Разве колдуну-мужчине, хоть самому завалящему, хоть могучему, пришло бы в голову тратить драгоценную волшбу, чтобы изменить свой облик? Да хрен с ним, мы себе любыми нравимся, мы сразу бы начали думать о завоевании мира, пусть даже у нас в арсенале всего-навсего одно заклятие превращения яйца в курицу, а женщина львиную долю своих сил и времени тратит на такую хрень, как изменение цвета волос и глаз, выравнивание носа и приподнятие скул…

Она прошлась по комнате с грацией двуногой кошки, резко повернулась ко мне.

– Мужчины говорят, что я – совершенная женщина. Ты с ними согласен?

Я вздохнул – если соглашусь, стану таким же неотличимым от всех, да и задело это хвастовство, – поклонился и сказал кротко:

– Как скажете, ваша милость.

Она насторожилась.

– Что это значит?

– Как скажете, ваша милость, – повторил я. – Скажете, что вы – самая совершенная женщина, я это запомню. И всем скажу, кто спросит.

Она подошла ближе, вгляделась, глаза чуточку расширились, красиво вырезанные ноздри дрогнули, как крылья бабочки.

– А ты как сам думаешь?

Я поклонился снова, голова не отвалится, а если не нравится, что часто кланяюсь, остановит. Но деспотам поклоны всегда нравятся.

– Я думаю, – ответил я медленно, – что вы в самом деле… совершенная женщина. Настолько совершенная, что…

Я запнулся, она тут же поторопила:

– Ну? Язык проглотил?

– Совершенство пугает, – произнес я. – Совершенство – это что-то неживое. У вас, ваша милость, слишком совершенное лицо, а это…. Гм… в замке нашего господина тоже были очень красивые женщины… Не такие, конечно, прекрасные, как вы, ваша милость, я даже не осмеливаюсь сравнивать, вы уж ничего такого не подумайте!.. Так вот даже они, не такие совершенные, как вы, ваша милость, и то старались как-то очеловечить…

Она поморщилась, когда в третий раз назвал совершенством, ага, достало, спросила неприятным голосом:

– Как? Что они делают?

Я робко поднял руку и указал пальцем на ее лицо.

– Вот если здесь на щеке… чуть выше верхней губы поставить мушку… ну, пятнышко, лучше всего черное, лицо, как ни странно, станет привлекательнее…

Она сказала резко:

– Что за глупость!.. Видно, тебя мало пороли!

На ее окрик из-за портьеры мгновенно выскочил Адальберт, весь напружиненный, готовый ухватить громадными лапищами и утащить на конюшню для порки, а леди Элинор повернулась к зеркалу, всмотрелась. Адальберт все-таки схватил меня сзади за руки, но она небрежно отмахнулась, он поклонился, отступил и пропал за портьерой.

Я всмотрелся, в зеркале появляется ее лицо, темное пятнышко уже на щеке, ползает, как крохотный жучок, останавливается, снова переползает на другое место. Наконец она обернулась ко мне, в глазах недоумение.

– Гм… что-то в этом есть. Не скажу, что с этим безобразным пятном красивее, однако… что-то оно меняет. Еще не поняла, но… это не совсем откровенная глупость. Иди, я еще позову!

Я поклонился и отступил к двери. Когда я тихонько закрывал дверь, волшебница, уже забыв обо мне, внимательно разглядывала себя в зеркале.