Текст книги "Ричард Длинные Руки – граф"

Она сразу вскочила.

– Как же я сама об этом не подумала!

– Дык это понятно, – протянул я.

– Почему? – спросила она враждебно.

– Вы ж красивая, ваша милость, – ответил я искренне. – Свет не видывал более красивой женщины, и вы это знаете. Потому и ломились только с одним ключом. А его можно в первую очередь заинтересовать какими-то диковинами! Вы промедлили, и вот появляется этот лучник из талисмана…

– Ты точно знаешь, что из талисмана?

Я снова сдвинул плечами.

– Ваша милость, я не отличу амулета от талисмана. Я их хоть и не боюсь, но не понимаю разницы. Может, потому и не боюсь, что мне они не вредили, а раз так, чего бояться?.. Это вы сказали, что он появляется из чего-то, что в ваших запасниках. Вы не хомяк случаем? Это они обожают все таскать в кладовочки. Я, бывало, раскапывал, так чего там только нет! Вот однажды, помню…

Она остановила зло:

– Про хомяка потом!

– Дык я к слову. Ведь настоящий попугай должен уметь произносить только те слова, которые от него требует жизнь. А верное слово отличается от подходящего, как светило от светляка.

Она не поняла, к счастью, отмахнулась и сказала в злом раздумье:

– Возможно, ты прав. Я… посмотрю, что можно будет показать чародею из зеркала.

Я поклонился и отступил, она еще раз посмотрела на тот берег. Винченц усердно резал веревки, стягивающие бревна в плот, сталкивал обратно в воду. Адальберт заметил ревниво:

– Вообще-то лучше вытащить на берег и сжечь. А то из воды можно баграми.

Она молча смотрела, как Винченц отпихивает бревна с такой силой, что по инерции доплывут по меньшей мере до середины озера, если не до этого берега, ничего не сказала, повернулась и пошла к коням. Адальберт забежал вперед и придержал ей стремя. Она легко взлетела в седло, цепкие пальцы ухватили повод.

Я с самым почтительным видом следил, как она повернула коня в сторону замка, сердце замерло, вот не позовет, вот не обратит внимания, она в самом деле пустила лошадку шагом, Адальберт что-то нашептывал, она отмахнулась и, резко повернувшись в седле, сказала властно:

– Дик, через час явишься ко мне!

Я поспешно наклонил голову, чтобы не увидела бешеной радости на моем лице.

– Как скажете, моя госпожа.

Глава 11

Я отсчитал по мерным свечам Уэстефорда ровно час, старик заворчал, когда я отложил пестик, но я важно объяснил, что меня ждут на самом верху – я многозначительно поднял палец, – чтобы постучать в дурака. Это такое колдовство высшего уровня. Когда стучат хорошо, в смысле – правильно, а не сильно, то из дурака что-то да выпадает, как у коня из-под хвоста, но из коня выпадают каштаны, а из меня – драгоценные перлы, которые только на скрижали. Что это, не знаю, но так говорит леди Элинор, а она умная, хоть и женщина, да еще красивая.

Он вздохнул, против силы, что солому ломит, не попрешь, а я ринулся по лестнице вверх, сожалея, что не удастся запыхаться, а если и сумею, то это либо притворство, либо моя немощь – кто же запыхивается, одолев два лестничных пролета.

В ее покоях полумрак, самый яркий светильник над столом, леди Элинор колдует над раскрытой книгой в буквальном смысле: страницы перелистываются сами, оттуда зеленоватый свет, похожий на пар, подсвечивает ее сосредоточенное лицо. Я невольно залюбовался: крепкая, с хорошо прорисованными плечами, волосы густые, на этот раз каштановые, яркий румянец, блестящие глаза и пухлые, как спелые черешни, губы.

Она в очень легкой кисейной накидке, даже маечкой назвать трудно, потому так хорошо видно развитые плечи, тугие бицепсы с такими же тугими трицепсами, что в первую очередь дряблеют и выдают настоящий возраст. Судя по упругим мускулам и зверски натянутой коже, леди Элинор только-только вошла в пору юности.

Провоцирующе просвечивают под этой блузкой розовые полоски ткани, на которых рубашка. Я засмотрелся, волшебница подняла голову, но ничего не сказала, что я раздеваю взглядом и не спешу одеть.

– Подожди, – бросила она сухо.

И снова вперила взор в страницы книги. Те пугливо перелистнулись сразу с десяток, одна поспешно вернулась, бумага даже затрепетала от усердия, а буквы укрупнились, задвигались, выстраиваясь совсем в другие символы. Я побоялся, что если леди Элинор заметит, что я не отрываю взгляда от строчек, заподозрит неладное, отвернулся и начал с подчеркнутым любопытством рассматривать окружение.

Конечно же, мебель вся передвинута. И перекрашена. Если даже обычная женщина хотя бы раз в неделю пытается переставить мебель, а раз в месяц обязательно что-то передвинет, изменит, то свободная женщина, которую не одергивает ни муж, ни покрикивающий на нее мужчина, вправе таскать мебель, как крыловская обезьяна камень, целый день. Если же такая женщина еще и волшебница…

Справа и слева от ее кресла покрытые затейливыми украшениями из золота подсвечники на длинных ножках, похожие на копья. По три толстые свечи на каждом дают ясный желтый свет привычного солнечного спектра. Огоньки слегка колышутся, но я заметил, что, когда открывал дверь, амплитуда колебаний не увеличилась. На всякий случай я выбрал момент и вроде бы невзначай, я ж неуклюжий, сильно взмахнул рукавом рядом со свечами.

Леди Элинор не повела глазом, если даже поняла, что я нарочито, то это объяснимо: чего еще ждать от простой любопытной деревенщины. И то хорошо, что не пугается, как все остальные обитатели замка. Непуганый такой дикарь. Еще не знает, что молния тоже убивает.

Я терпеливо ждал, а ту фразу, что она читает, просто запомнил и сложил в долговременную память. Сейчас если и ни к чему, то потом может пригодиться. В моем срединном знают: кто владеет информацией – управляет миром.

Кресло отодвинулось, леди Элинор потерла ладонями лицо. Румянец стал еще ярче, она повернула голову.

– Не страшно?

– Нет, – ответил я честно.

– Потому что глуп, – заметила она. – Люди с воображением всегда чего-то страшатся.

– А надо ли? – возразил я. – Больше всего боятся того, что не сбывается. Так зачем же?

Она коротко усмехнулась:

– Как ни странно, ты попал в точку. Именно зачем же. Так, следуй за мной.

– Будете стучать в дурака? – полюбопытствовал я.

– Именно, – ответила она сдержанно. – Свои дураки слишком предсказуемые. Нужен дурак именно новый, незатасканный. Не похожий на других. Скоро, конечно, станешь как все, обтешешься…

– Дык пользуйтесь, – сказал я преданно, – пока я не стал совсем круглым!

Она спросила:

– Не хочешь быть круглым?

– Еще не решил, – ответил я важно. – Ведь круглые не только дураки, но и отличники.

Дальние двери перед ней распахнулись с той же поспешностью, как и переворачивались страницы книги. Я шел за хозяйкой сзади и чуть сбоку, смотрю угодливо, это нетрудно: под прозрачной блузкой сиськи так и подпрыгивают, вообще хороша, только брови слишком темные и густые, да сдвигает на переносице слишком часто, а мне бы что-нибудь попроще, я не Ванька Морозов.

За дверью открылся вид на крутую лестницу вниз, я увидел только пару верхних ступеней, леди Элинор повела рукой, по обе стороны вспыхнул свет в медных позеленевших чашах. Она быстро пошла вниз, я на ходу заглянул в одну из чаш – ага, без масла. Огонь рождается прямо на блестящей вогнутой поверхности и широким лучом бьет в низкий каменный свод, отражаясь уже мягким светом. Значит, не только зажигаются магией, но и поддерживаются, что подразумевает более высокий уровень. Если учесть, что в крепости Валленштейна работу светильников поддерживает сам замок, а здесь замок такому не обучен, то леди Элинор… не слабенькая волшебница. Все-таки для нее, судя по небрежному жесту, это лишь надоедливый пустячок. Правда, почему-то не может повелеть гореть постоянно.

Хотя, мелькнула мысль, возможно, и не хочет. Причины могут быть самые разные. Сам могу назвать не меньше трех.

Лестница тянулась и тянулась, ни разу не встретили площадки, где обычно разворот и опускаешься в другую сторону, и так много раз, а здесь все в одну сторону, я чувствовал, что уже опустились этажей на пять-шесть, наконец впереди показалась дверь, ступеньки ведут прямо к ней. Слева на крюке толстое массивное древко толщиной с ручку лопаты, увенчанное железной чашей в форме маковой головки с открытым верхом.

Я посмотрел вопросительно, леди Элинор сказала раздраженно:

– Бери, бери!..

С ее пальцев сорвалась искра, в железной чаше вспыхнул красный огонь, загудел, словно в него поддувают из невидимого горна. Я снял с крюка, тяжеловат, явно масла там по венчик. Жаркий огонь сразу нагрел воздух, в тесном помещении начал нарастать запах смолы и нефти, а на потолке появилось пятно копоти и начало разрастаться.

Леди Элинор приложила ладони к двери, губы ее шевелились, но я не услышал ни звука. От растопыренных пальцев побежали оранжевые изломанные молнии, похожие на трещины во льду. Кончики пальцев ощутимо продавились в металл, словно это сырая глина, оранжевые молнии стали толще, ярче. Спина волшебницы вздрогнула дважды, мне показалось, что она теряет силы, сделал к ней шаг и протянул руку.

Она произнесла отчетливо:

– Не прикасайся ко мне, дурак.

Я отдернул руку. Волшебница дышала чаше, воздух вырывался из груди с хрипами, послышался треск, лязг, дверь вздрогнула, словно с той стороны пнул великан, приоткрылась. Леди Элинор убрала руки и прислонилась к стене, я видел, как вздрагивают ее плечи. Я посматривал одним глазом на нее, другим на дверь, на громоздкий факел-светильник в моей руке.

Здесь он единственный, так что леди Элинор избегает применять магию, даже самую минимальную. Кто знает, вдруг догадывается о возможности какой-нибудь магической детонации? Вернее, не здесь, дверь же открыла, а там, куда идем?

Мне стало неуютно, а она толкнула створку, сделала шаг и велела прежним жестким голосом:

– Не отставай!

– Да-да, леди, – послушно ответил я. – Я за вами, как хвост за лисой.

Она не ответила, лицо напряженное, прошла, а я едва не стоптал ее в дверном проеме, стремясь успеть осветить ей дорогу. Хоть и не на каблуках, но если шмякнется, придется выносить ее на руках, а сколько там ступенек, насмотрелся.

Я охнул и отшатнулся, почудилось, что падаю в жаркий пищевод гигантского червя. После геометрически правильных и строгих коридоров это не коридор, это какая-то нора в сплошном скальном массиве, прожженная каким-то огромным, неспешно катящимся валуном. Верх в свисающих с потолка сталактитах, на стенах отвратительные наплывы, похожие на гнойные пузыри, пол неровный, в волнах застывшего камня.

Элинор спросила сухо:

– Ты способен двигаться дальше?

Я сказал слабо:

– Вы же… способны!

Она произнесла с холодным одобрением:

– В тебе чувствуется сила. Пойдем. Только пригибай голову.

– Поздно, – простонал я, звучно хряпнувшись лбом. – Кто так строит, кто так строит…

Она поморщилась, но объяснять не стала, не господское дело опускаться до объяснений слуге, да еще такому придурку. Я осторожно пробирался по этому красному пищеводу, со всех сторон то ли полипы, то ли гланды, под ногами наплывы, неровности, каверны, сверху нависают красные язычки, такие увидишь разве что в чьей-то глотке. Если разинет чересчур широко. И вот мы опустились и двигаемся по такой глотке…

Я обливался потом, вздрагивал, цепенел, стискивал зубы, воображение рисовало впереди объемистый желудок, заполненный озером всепереваривающей кислоты, вот там уж точно от нас ничего не останется, однако леди Элинор двигается уверенно, хотя оступается еще чаще меня, я еще орел, впереди жуткий проход начал расширяться…

– Это что же… – сказал я ей в спину и удивился, что голос не такой уж и блеющий, – священная память о предках?

Она на миг оглянулась, лицо бледное и сосредоточенное, в глазах страх, что меня обрадовало, мол, я не один трясусь, и напугало: если сама хозяйка трясется, то каково мне?

– Нет, – ответила она чужим голосом, – раньше это… пытались убрать, сгладить.

– Не получилось?

– Кирки ломались, долота тупились. Король Карнойд, что побывал тогда в гостях у предка моего покойного мужа, попробовал оцарапать стены алмазом с кольца. Все увидели, что не осталось даже следа.

Я пробормотал:

– Ну, если даже кирками не смогли, то магией и пробовать не стоило.

Она передернула плечами, но не ответила. Я с холодком представлял себе, какой огонь бушевал вверху, как горела земля, как рушились и плавились скалы, когда чудом уцелели только вот такие подземные сооружения. Какой же огонь прошелся там, наверху…

Окаменевший пищевод вывел в небольшую комнату, стены из серого гранита, а посреди помещения, именно посреди, в самом центре, плашмя висит меч. Я не сразу сообразил, что под ним ничего нет, просто висит в воздухе. Леди Элинор прошла мимо, а я провел рукой под мечом, инстинктивно ожидая либо наткнуться на твердое стекло, либо на тугую подушку силового поля. Пусть даже на воздушные струи.

Пальцы прошли через воздух. Я перевел дыхание, сердце колотится отчаянно, инстинктивно жду вредных воздействий то ли радиации, то ли магнитных или электромагнитных полей.

Леди Элинор оглянулась, в глазах удивление.

– И как это тебе?

– Жутковато, – признался я. – Он так… и висит?

– Да. Уже много веков.

– Постоянно на одном и том же месте?

Она помедлила с ответом, в глазах росла подозрительность.

– А что, он должен сдвигаться?

– Ну, – протянул я, – я бы меньше удивился, если бы двигался вверх или вниз. Или еще как-нибудь.

Она кивнула, не сводя с меня пронзающего взгляда.

– Он сдвигается. Этот зал не случайно выстроен таким вытянутым. За сутки меч сдвигается вон до той стены, но за ночь возвращается обратно.

– А вверх-вниз?

– Тоже, – ответила она неохотно. – Но ты откуда знаешь?

Я сказал как можно смущеннее:

– Я слышал, что у нас в древности точно так же похоронили одного из величайших пророков, Магомета. Его хрустальный гроб висит в воздухе неподвижно. Но добиться такого удалось с огромным трудом, потому что на него действуют сотни разных сил. А сперва тоже двигался то под воздействием Луны, то из-за магнитных бурь…

Она сказала с нажимом в голосе:

– Мне кажется, ты знаешь больше, чем я думала!

– Долгими зимними вечерами о чем только не говорят в людской, – ответил я с ноткой гордости. – Те, кто приезжает к нам в село, рассказывают столько чудес!

Она кивнула:

– Как-нибудь все перескажешь. Не отставай.

Я еще раз оглянулся на плавающий в воздухе меч. Не скажу, что я так уж помешан на оружии, тем более холодном, но этот клинок даже спер бы, не постеснялся. Нечего ему в подвале томиться. Другое дело – болтаться на поясе благородного сэра Ричарда!..

Дверь распахнулась в достаточно просторный зал с фиолетовым сводом. Я насторожился, что-то очень чужое, но волшебница вела наискось к дальней двери, окованной широкими блестящими пластинами. Желтый свет превращал их в яркие полосы огня.

Колонны на уровне моих глаз украшены неизвестными письменами, именно украшены – рельефные буквы, если это буквы, блестят золотом. Странное чувство узнавания коснулось сознания, как будто я пытаюсь вспомнить яркий, но забытый сон, оставивший след в памяти.

– Это что-то значит? – спросил я осторожно.

Она быстро взглянула на меня.

– Тебе это знакомо?

– Нет, – признался я, – но такое ощущение… что было знакомо моему прадедушке… или сто раз прадедушке.

Она кивнула.

– Тогда ваши люди очень чувствительны. Это подземелье уже находилось под древними руинами, когда в «зеленый клин» высадились Первые Ярлы. Наверху все снесли и построили заново, а здесь оставили, как есть. Большинство из того, что здесь осталось, это еще с тех времен, счет которым утерян.

– Очень разумно, – сказал я.

– Почему?

– Если Древние были такими великими магами, надо сохранять не только их амулеты.

Вдоль стены выстроились два окованных железом сундука и широкий медный кувшин, даже не кувшин, а жбан с широким, как у кастрюли, горлом. В глаза ударил янтарный блеск, я ошеломленно рассмотрел, что жбан до самого верха заполнен золотыми монетами, а в этом золотом море торчат наполовину погруженные, как затопленные на мелководье корабли, золотые кубки, чаши, выглядывают зубцы короны, украшенные рубинами.

Я проговорил тихонько:

– Но ведь, ваша милость, вы… волшебница?

Она посмотрела надменно.

– И что же?

– Зачем это золото? Или про запас, на случай? Вдруг волшебство у вас пропадет?

Она покачала головой.

– Ты совсем дурак, не знаешь, что созданное волшебством золото не длится долго. Даже сотворенное высшими магами исчезает со смертью создателя. Кроме того, очень многие могут отличать волшебное от настоящего. Так что везде, где можно обходиться без волшебства, каждый обходится.

Я сказал рассудительно:

– Да уж, если оставить волшебное золото детям, а оно вдруг исчезнет… Любой станет проверять.

Возле последней двери еще два больших котла, доверху заполненных как монетами, так и кубками, массивными браслетами, украшенными драгоценными камнями кинжалами в дорогих ножнах, через края свисают усеянные золотыми и серебряными бляшками пояса, ожерелья, какие-то драгоценные безделушки, назначение их так и не понял, но не серьги и не брошки.

Леди Элинор даже не бросила на меня взгляд, а ведь на моем месте любой простолюдин должен ошалеть от таких богатств. Она лишь приложила ладони к металлической двери, мне почудилось, что достаточно простого толчка, запомним, дверь бесшумно ушла в сторону.

Навстречу хлынул ровный свет необычного спектра, приятный для глаз. Я шагнул вслед за леди Элинор, рука сжимает древко нелепого здесь примитивного светильника. Сердце застучало чаще, горячая кровь хлынула в голову. Сквозь шум в ушах донесся резкий голос волшебницы:

– Там и стой!.. Больше – ни шагу.

Глава 12

Дверь за моей спиной захлопнулась, словно управляемая сервомоторами. Я прижался к ней лопатками, глаза жадно обшаривают комнату, сердце колотится все сильнее. Горы разного хлама, в самом деле хлама, но я невольно стискивал челюсти и задерживал дыхание, узнавая где артефакты неизмеримо более высоких эпох, где почти понимаемые вещи, но в то же время вижу много настолько древних вещиц, что чуть ли не каменные топоры и палицы из берцовых костей мамонта.

Она осторожно прошла к дальней стене. Огромный, просто великанский сундук с откинутой крышкой: наполнен так, что сверху разноцветная горка из разных артефактов, крышку не закрыть. Рядом с ним точно такой же, только крохотный, словно сделанный для ребенка. Волшебница бросила взгляд в сторону, к ней подъехал, скрежеща толстыми ножками, массивный табурет.

Я снова посмотрел на сундук, укрупняя его взглядом. Грудь сама по себе поднялась до треска ребер, словно хотела заглотнуть всю атмосферу. Кровь бросилась в мозг, я замер от увиденного богатства, и в то же время острая щемящая мысль пронзила острой болью от макушки и до пят: никогда-никогда не понять мне назначения этих штук, из которых большинство сломано, остальные разряжены, а если и есть среди них уцелевшие и работающие, то наверняка настроены на личные параметры давно умершего владельца.

Леди Элинор перебирала все эти трубочки, ящички и загогулинки, такими они представляются ей, а сенсорные точки и обозначения функций – всего лишь магические значки. Хотя, возможно, я тоже всего лишь дикарь, только чуть более продвинутый, и сенсорные точки – это тоже пещерный век, только не питекантропий, а уже неадертальский, здесь же нечто куда более технологически высокое.

Она выкладывала из сундука на стул, потом на стол, я смотрел со стесненным сердцем, теперь уже, когда первый шок прошел, вижу, что это вещи заката техноэры, ибо эти изящные штуки обезображены то варварскими узорами, то нелепыми барельефами. Даже я вижу нелепый разрыв, как будто саму вещь делали в двадцать третьем или сороковом веке, а узоры – в эпоху Междуречья или Древнего Египта.

Возможно, не все из этих вещиц вообще работали в прошлом, нет никакой гарантии, что это не муляжи, не попытки создать магические артефакты, ориентируясь на внешнее подобие или тождество.

Наконец я перевел взор на сосредоточенную волшебницу. Понятно, как посмотрит на нее колдун из высокоразвитой эры, если там в самом деле высокоразвитая: так бы среагировал и я, если бы кто-то, недоразвитый или просто ребенок, показывал бы мне свои сокровища: спичечные коробочки, наклейки от пива, игрушечную машинку, что – смотрите, смотрите! – сама ездит, а вот настоящий фонарик, а вот ручка с десятью цветными стержнями… А вот настоящий фотоаппарат, только почему-то не работает…

Я наконец мазнул взглядом по комнате: грубо сделанный трехногий столик из неизвестного материала, похож на камень, но больно легок и воздушен с виду. На стене сбоку огромное зеркало, от пола и почти до потолка, почти полтора роста леди Элинор. От двери не видно, что в нем отражается, но мне показалось, что из зеркала падает легкий зеленоватый отсвет, словно золотистый свет, отражаясь, меняет спектр. Да и массивная рама заслоняет, стены из камня, настолько гладко выровненного и даже отшлифованного, что я бы предположил, будто его просто растопили и придали нужную форму.

Леди Элинор нервничала, спешила, я видел, как кусает губки, пальцы дрожат, выхватывая из сундука то одно сокровище, то другое. Я кашлянул, проговорил очень тихонько:

– Ваша милость… вам бы сперва определиться… Чтоб ребенка заинтересовать, ему показывают игрушку, что– нить блестящее, чтобы вызвать интерес у женщины, – им колечки, браслеты, серьги, а вот если мужчине – то обязательно оружие!

Она отмахнулась:

– Он же чародей.

– А чародей не мужчина? – удивился я. – Я слышал, что и от дураков дети бывают, так что чародейность совсем не помеха. Это дело, так сказать, независимое. А мужчина всегда тянется к оружию! Вы ж знаете, как поймали одного молодого дурня, что прятался в женском платье?.. Нет? Как-нить расскажу, если возжелаете…

Она нахмурилась.

– При чем здесь молодой дурень? И чего он вдруг прятался в женском платье?

– Был такой молодой рыцарь, – объяснил я, – ему предсказали, что погибнет при взятии вражеского замка под названием Троя. А королю сообщили, что Трою не взять без этого рыцаря. Король прибыл лично, чтобы заставить присоединиться к войску, но мать спрятала сына среди кучи дочерей своей подруги. А рыцарь был так юн, красив и еще безбород, что в женском платье сошел за девушку, и вся свита царя ну никак не могла отыскать, хотя с королем прибыли такие хитрецы, такие хитрецы! Тогда неглупый король, раньше короли не были дураками, по подсказке одного своего визиря велел разложить дорогие ткани, серьги, кольца, браслеты и прочую ерунду, а среди них положил великолепный меч и щит. Так вот пока дочери с восторгом перебирали блестящее, ну как вороны или сороки, этот молодой рыцарь в женском платье неотрывно смотрел на меч. Тут по приказу прибывшего короля часть его свиты у ворот ударила в щиты и подняла тревогу, мол, враг неведом, но трусливо напал. Дочери с визгом убежали, а этот дурень схватил меч и щит, приготовился драться. Тут его и повязали тепленького… Так что, ваша милость, мужчина остается мужчиной! Ищите какое-нить оружие, чтобы у него заблестели глаза. Ну, какой-нить кристалл, что испускает смертоносный свет…

Она призадумалась, затем медленно подняла голову, взгляд ее скользнул в сторону, но я не осмелился зыркнуть туда же, а она вдруг вздохнула, сдвинула брови.

– Кристалл… у меня только один, но лучше попробовать чего-нибудь попроще. В Кристалле я чувствую великую силу, не хотелось бы так рисковать, пока сама не пойму, как он отзывается…

Я подавил разочарование, а ведь чуть-чуть было не показала, где он хранится, но сказал поспешно:

– Вам виднее, ваша милость!.. Вы ведь такая мудрая, такая мудрая!.. Кристалл, поди, блестящий?

Она спросила холодно:

– Это ты к чему?

– Великую силу имеет, – ответил я с почтением. – Ух, великую!

– Дурак, – бросила она беззлобно. – Подай вон тот поднос. К вещам не прикасаться, понял? Я выложу на поднос кое-что, а ты понесешь в мои покои. Понял? Очень осторожно понесешь, держась за самые края. Очень осторожно!

– Тогда, – предложил я пугливо, – лучше прямо в сундучке? Я про вон тот маленький…

Она оглянулась, взгляд упал на игрушечный сундучок.

– А ты думаешь, почему крышка поднята?.. То-то. Он не терпит ничего над собой ниже, чем в человеческий рост.

– Враз крышу сорвет? – спросил я с пониманием. – Серьезная штука.

Она перебирала вещи, наконец бросила резко:

– Возьми поднос!

Я осторожно прошел, взял за края так, словно на нем огромная капля взрывающейся ртути, застыл в ожидании. Леди Элинор в последний момент передумала показывать колдуну затейливую штуку в виде гантели со светящейся рукоятью, снова начала копаться в чародейских вещах, а я скосил глаза на зеркало.

Отсюда показалось в первый миг сколом горной породы, такое же узорчатое, но тут же увидел, что в нем все движется, узоры меняются, соединяются, образовывают другие комбинации. Ошалелый, я всматривался до рези в глазах и в лобных долях, иногда казалось, что рассматриваю под микроскопом лист дерева, там так же в древесном соке двигаются митохондрии, плавают сгущения, но в следующую секунду видел движения галактик и рождение вселенных, но стоило мигнуть или чуть шевельнуть головой, я понимал, что это фагоциты выстраивают защиту против прорывающихся вирусов…

– Пожалуй, – сказала она, – вот это.

Я тупо смотрел, как она осторожно положила на поднос украшенную золотом брошь размером с блюдце. Крупные и мелкие рубины, изумруды, сапфиры и прочие бриллианты стреляют в глаза мелкими острыми лучиками. Поднос заметно потяжелел, словно брошь весит по крайней мере как полный рыцарский панцирь.

– Это? – переспросил я.

– Да, – ответила она с раздражением, – неси!

– Факел здесь оставить? – спросил я.

– Да! – рявкнула она.

– Как скажете… – промямлил я и едва не сорвался с места, настолько окрик властный и безапелляционный, сделал пару шагов к двери, волшебница тоже поднялась, готовая идти следом и смотреть, чтобы этот деревенский дурак не уронил, я взмолился: – Ваша милость!.. Умоляю, возьмите что-нить еще!.. Я здоровый, донесу. Ну не посмотрит колдун на эту брошь, не посмотрит!

– Это не колдун, – огрызнулась она, – а чародей.

– Все равно мужик, – сказал я почти плаксиво и посмотрел на нее очень преданно, – ваша милость, возьмите че-нить еще!.. Ну возьмите, умоляю! Вы умная, но он все равно самец, хоть и чародей, у него ж другой гендер!

Она остановилась, ошеломленная таким напором, в глазах проступила нерешительность, я переступал с ноги на ногу, словно в очереди к мужскому туалету, на моем лице страстное желание быть полезным госпоже, хозяйке, высшему существу, которого люблю и охотно повинуюсь, как большой преданный и глупый пес.

– Что? – спросила она свирепо. – Что взять еще?

Я почти наугад ткнул в нечто похожее на увеличенную копию консервного ножа, он мог быть одновременно как сломанным эпилятором, так и брелком для контроля спутника в небе.

– Вот это!

Она взяла и положила рядом с золотой брошью. Глаза хищно сузились, а голос показался больше похожим на змеиное шипение:

– Раб, ты осмелился подсказывать… но если чародей не обратит внимания на эту вещь, я твое сердце вырву! И брошу собакам.

Я заспешил к дверям и, когда вышли и поднимались по ступенькам, сказал умоляюще:

– Всего-то на попытку больше! Что мне, тяжело нести, что ли? Я и еще что-нить понес бы…

– Дурак, – сказала она брезгливо. – Я же не на базаре, когда раскладывают товар перед покупателем. Чародей не должен знать, что я стараюсь привлечь его внимание.

Я все равно не понял этой женской логики, но и не старался понять, это же прямой путь свихнуться, шел с подносом на вытянутых руках, теперь уже и я начал ощущать смутную угрозу от золотой броши, как от противотанковой гранаты с проржавленной чекой.

Леди Элинор незримо держится за моей спиной, я чувствовал ее тепло и запах, не поворачивая головы. Медленно поднялись по ступенькам, прошли через все помещения, а когда приблизились к нужной двери, за спиной прозвучало всего одно слово, дверь распахнулась, словно ее отстрелили.

В покои леди Элинор вошел все так же осторожно, страшась на последнем шаге споткнуться, кто знает, как это рванет. В огромном зеркале отражается зеленоватая малахитовая стена, хотя ее, конечно же, здесь нет. Оставив поднос с эпилятором на столе, я перевел дыхание, зашел с одного боку от зеркала, с другого – да, именно отражается малахит, хотя на той стороне этой комнаты стена в гобеленах и с дорогими панелями из темного дерева. Леди Элинор посматривала с понятным презрением человека, что все это уже проделал давным-давно и жестоко обломался.

Брошь после некоторого колебания надела на грудь, это вообще не брошь, а медальон, просто цепочка тоньше паутины, я начал опасаться, что прорежет нежную кожу, если только волшебница не сделала ее заклинаниями толще носорожьей.

Эпилятор, сбросив поднос, положила на середину стола. Я тихохонько вякнул от двери:

– Ваша милость, теперь уже точно продаем эту штуку…

Она огрызнулась зло:

– Вижу.

– Надо бы…

– Что надо?

– Не знаю, вы уж сами решайте. Но как-то иначе…

– Ну-ну, давай, дурак, бейся сам в стену, я посмотрю.

– Иначе, – повторил я. – Брошь – вещь красивая, должна быть у вас на шее, это вы придумали мудро, вы же у нас мудрая, ваша милость!.. Хоть и красивая, что вообще-то странно. А эта штука – вроде бы стрэ-мент хитрый. Если осмелюсь предложить вслух, что значит в голос, то я бы взял его в руку, этот стру-мент… как будто понимаю и что-то делаю…

Она сперва нахмурилась, потом вдруг коротко и зло хохотнула.

– Бери! Только не сломай своими толстыми лапами.

Я медленно, чтобы она ничего лишнего не подумала и не насторожилась, пересек комнату и осторожно взял эту странную штуку. Пальцы как будто сразу вспомнили, как надо держать, хотя такой вещи я никогда не видел. С виду из металла, но на ладони легче губки. Я всматривался в выступы, щелочки, смутно ощущая, что вот сюда выходит либо перегретый воздух, либо отработанные газы, вот эти рифленые выступы для упора кончиками пальцев… ага, вот в этом положении четыре упираются в эти бугорки, их тоже четыре, ладонь обхватывает удобно, а большой палец ложится сверху… вот сюда, здесь красное несмываемое пятнышко… измененного металла, если это металл…

Леди Элинор наблюдала с насмешливым выражением, я же держал на лице тупое выражение крутителя хвостов и по-бараньи рассматривал крохотное отверстие на вытянутом кончике. Протиснется разве что карандаш, что оттуда вылетало – струя теплого воздуха, им женщины сушат волосы, или атомные пули, – непонятно, но я рассматривал с разумной осторожностью, сам не поворачивая к себе этой дырочкой и стараясь не направлять в сторону леди Элинор.

Леди Элинор вдруг произнесла холодным голосом: