Текст книги "Ричард Длинные Руки – граф"

Глава 2

Оставшись один, я безуспешно пытался повернуть погруженное под кожу кольцо на пальце. Хотя прикован так, что почти вишу на руках, при известном усилии могу дотянуться пальцами одной руки до запястья другой, несколько раз сумел захватить колечко, трогал, давил, поворачивал, но не удавалось стать ни невидимым, ни ускориться, ни хоть что-то еще, что дало бы шанс освободиться от этих цепей и выбраться на волю. Некоторое время тужился, стараясь вызвать то новое, что добавила гемма, погрузившаяся в сустав большого пальца, но, увы, то была, видимо, слишком уж нестандартная конфигурация, что не запустилась вовсе.

Дары призрачных предков Валленштейна тоже пока не срабатывали, с ними еще надо разобраться, я даже не знаю, что такое филигоны, как можно исторгнуть Боевой Клич и что это вообще, не говоря уже про невероятно нужное и ценное в моем положении умение видеть зеленых черепах.

Дверь лязгнула, побагровевший от натуги Раймон внес широкую жаровню на высокой треноге. Следом вошли Ипполит и Маклей, Ипполит с набором железных клещей, крюков, Маклей тащил мешок древесного угля.

Раймон с лязгом опустил на пол в двух шагах от меня жаровню. Лицо его было хмурым. Не поднимая на меня взгляда, сказал с горьким упреком:

– Что ж ты, Дик?.. Я тебе так верил… ты мне так понравился…

– Лазутчики должны уметь нравиться, – сказал Маклей наставительно. – Их этому специально учат.

– Может быть, – добавил Ипполит, – даже колдуны обучают, чтобы хитрить умели!

Все трое поплевали через левое плечо, сделали одинаковые жесты, отгоняющие злые чары. На меня посматривали с опаской, Ипполит сказал успокаивающе:

– Колдуны не выносят прикосновения железа! А он в таких цепях, что не всякий бык потащит.

– Не все, – возразил Маклей. – Даже леди железа не боится.

– Так то леди, – сказал Раймон с почтением. – У нее правильная магия.

Маклей поспешно согласился:

– Да-да, правильная. Э-э… женская.

Все переглянулись, замолчали. Ипполит начал раздувать огонь, Раймон посмотрел на горн, где среди углей будет накаляться железный прут, лицо дернулось. Мне показалось, что в глазах проступила жалость. Он передернул плечами и пошел к выходу.

Ипполит крикнул в спину:

– Останься, послушаешь, как этот гад признается!

– Перескажешь вечером, – ответил Раймон почти недружелюбно. Маклей взглянул ему вслед, поколебался, но оглянулся на меня, покачал головой и двинулся следом.

– У меня память плохая! – крикнул Ипполит им в спины.

– Ты такое сможешь забыть? – спросил Раймон. – Я – нет.

Дверь за ними захлопнулась, Ипполит отвернулся и старательно раздувал угли. Я с дрожью во всем теле посматривал на железный прут толщиной в палец, что зарылся острым концом в красное нагромождение. Плечи то и дело передергиваются, как только представлю, что этим прутом меня ткнут под ребра или в грудь. Сердце стучит бешено, в черепе жар от скачущих мыслей.

Когда прут стал вишневым от жара почти до середины, хлопнула дверь, по ступенькам быстро спустилась леди Элинор, черные волосы, строгое черное платье, словно вся в трауре, лицо бледное и холодное, словно высечено из мрамора, взгляд напряженный, как у кошки, заметившей воробья на расстоянии прыжка.

Она остановилась передо мной, взгляд еще раз пробежал по толстым железным оковам и цепям.

– Кто ты? – спросила она резко. – Отвечай!

– Леди Элинор, – ответил я почтительно, но с достоинством мужчины, ведь простолюдины тоже мужчины. – Я тот, кого вы знаете… и кому можете доверять… Я не знаю, почему вам наговорили, что я что-то замышляю против вас… Но я служу вам верно и честно…

Она не дослушала, резко бросила в сторону Ипполита:

– Прижги его!

Ипполит, мрачный как туча, надел толстую рукавицу и лишь тогда взялся за темный конец прута. Я ощутил жар, как только он его начал вынимать из раскаленных углей, затем сухой зной опалил живот. Резкая обжигающая боль резанула бок, я дернулся, раскрыл рот и… удержался от крика. Это сейчас все орут, когда им ломают пальчик, а ведь раньше под пытками не только хранили гордое молчание, но даже смеялись над врагами!

Глаза леди Элинор сузились, как у разъяренной кошки.

– Еще!

Острая боль прожгла бок и прокатилась волной по нервам. Я поморщился, но смолчал.

– Еще! – выкрикнула она в ярости. – Еще!

Острейшая боль жгла мне бок, затем второй. Несмотря на полуобморочное сознание, я сообразил, что Ипполит старается жечь те места, где на боках у каждого валики жира, там нет мышц, там одно сало…

– Еще!

Я дернулся, в глазах леди Элинор мелькнула радость, я прохрипел:

– Все… поклеп…

– Врешь, – выкрикнула она озлобленно. – Ипполит!.. Этого мало!.. Возьми клещи!

По моему лицу катятся крупные капли пота, выедают глаза, Ипполит как в тумане, но я сквозь шум крови в ушах услышал его измененный голос:

– Ваша милость… я сейчас сомлею… Я ведь не палач, я – кузнец…

Она в нетерпении выкрикнула:

– Пошел вон!.. И пришли Адальберта!

Я сцепил зубы, в голове молоточками стучит только одна мысль: только бы не сорваться и не начать залечивать раны. Если леди Элинор увидит это, мне конец. Она не просто убьет, но еще и расчленит, а потом сожжет так, чтобы пепел рассеять по ветру. Пусть эта адская боль, пусть от ужаса холодеет нутро, когда вижу, как из раскаленных углей вынимают длинный прут с добела раскаленным кончиком, от которого сыплются искры, как от бенгальского огня.

Потом, когда им два-три раза проткнут мне бока, руки, ноги, белый металл становится оранжевым, а затем и вовсе красным, даже темно-красным.

Я почти терял сознание, но всякий раз возвращал себя в реальность, а то вдруг организм воспользуется моим беспамятством и залечит, это все, конец мне…

Правда, так и не уловил, когда появились Адальберт и Винченц, первый сразу же начал тыкать в меня раскаленным прутом, запах горелого мяса выедает ноздри, Винченц сжимает в руках дубинку.

Не дожидаясь, пока прут остынет в моих ребрах, Адальберт возвращал его на жаровню, подходил ближе, всматривался. Я вишу на слишком коротких цепях, он сильным ударом в подбородок вскидывал мне голову. Если я опускал, снова бил до тех пор, чтобы видеть мое лицо, пока я не начинал удерживать голову.

Он удовлетворенно усмехался.

– А что, он крепок? Что скажешь?

Винченц, к которому он обращался, посмотрел на меня хмуро, сплюнул под ноги.

– Слишком увлекаешься. Умный, да?

– Я?

– Не я же.

– Можешь предложить что-то лучше?

Винченц снова сплюнул на пол.

– Могу, конечно.

– Ну так вперед!

Адальберт сделал издевательски приглашающий жест. Винченц посмотрел на него, на меня, крепче стиснул дубинку и подошел ко мне. Наши взгляды встретились, на суровом лице начальника стражи я не увидел ни жалости, ни сочувствия.

– Ну что, – проговорил он раздельно, – будешь говорить, сволочь?

– Я уже все сказал, – прохрипел я. – Невиновен…

Он с силой ударил дубиной в бок. Затрещали ребра, острая боль впилась во внутренности. Я задохнулся, невольно вскрикнул, обвис. Винченц проговорил раздельно:

– От пары сломанных ребер не умирают. Но вот когда будут сломаны все…

Он ударил снова. Я услышал треск костей, острая боль прошила до пят. Винченц задержал дубинку на взмахе, но я молчал, он ударил в третий раз. Лютая режущая боль, теперь я уже не мог свободно дышать, острые обломки впились в легкие, заливая их кровью.

– Ну? – сказал он непреклонно. – Выкладывай, после этого ты умрешь быстро. А так тебе придется умирать долго и страшно.

Я с трудом поднял голову, перед глазами расплывается, пот течет градом и выедает глаза.

– Винченц, – просипел я окровавленным ртом. – Винченц… вот за это я тебя убью…

Мне показалось, что он вздрогнул, но в следующее мгновение замахнулся и ударил по другому боку с такой яростью, что там затрещали сразу все ребра. Перед глазами померкло, я лишь слышал сквозь шум крови в ушах, что Адальберт отбирает дубинку у взбешенного начальника охраны.

Я не знал, день сейчас или вечер, прошли сутки или месяц, меня окатывали холодной водой и снова терзали. Винченц больше не показывался, пытал Адальберт. Однажды в подвале, не дождавшись моих признаний, снова появилась леди Элинор.

Правую руку мне сломали в двух местах, боль невыносимая еще и потому, что я подвешен именно за руки. Меня снова окатили водой, сунули под нос какую-то вонючку, сознание немного очистилось, я обнаружил, что смотрю в полные ярости глаза леди Элинор.

– Почему не признаешься? – прошипела она яростно. – Тебе все равно живым не выйти! Скажи правду, и я дам тебе легкую смерть!

– За что? – прохрипел я. – Вас обманули…

– Меня нельзя обмануть!

– Ну да, – прошептал я, – нельзя… Я же вижу, что обманули. Скажу правду, я был вам действительно предан, леди Элинор. Но теперь я освобождаю себя от клятвы верности…

Ее зеленые глаза вспыхнули подозрением.

– Ты никакой клятвы не произносил!

Я сказал поспешно:

– Да, я ведь не благородный… Но я поклялся молча, в душе. Вы меня приютили… и вообще вы – удивительно красивая и… очень одинокая. Таких женщин мы, мужчины, просто обязаны защищать… А сейчас, когда вы поверили врагам своим, а меня так несправедливо… сейчас я уже не ваш… И делайте со мной, что хотите.

В ее глазах внезапно проступила неуверенность, лицо дернулось и застыло. Я сцепил зубы и старался не кричать от боли, что багровыми волнами накатывается на сознание, как сквозь туман вижу холодные глаза, что приблизились, всматриваясь в меня с неумолимостью мощного рентгена.

– Кто ты?

– Я уже не ваш, – повторил я хрипло, – вы сами освободили меня от службы вам… этим недоверием… обвинениями…

– Кто ты, сволочь? – прошипел она.

В ее руках появился раскаленный прут, она держала голыми руками, не обращая внимания, что нежная кожа ладоней шипит и покрывается красными пузырями. К сильному запаху горелого мяса добавилась еще одна тонкая струйка.

– Последний раз спрашиваю, сволочь, кто ты?

Наверху хлопнула дверь, простучали тяжелые шаги, сорванный голос крикнул:

– Ваша милость!.. Часовой заметил на озере плот!

Зеленые глаза отодвинулись, холод на кровавых ссадинах исчез. Я услышал изменившийся голос волшебницы:

– Иду!.. Пусть ничего не делают до моего прихода!

Сквозь пелену в глазах я видел, как зеленое платье отодвигается, поднимается по невидимым ступеням. Мужской голос, я даже не узнал, кто это, спросил хрипло:

– А с этим что?

– Повесить, – донесся ее до жути ледяной голос. – Утром. Прямо на стене, чтобы все видели, как здесь поступают с предателями.

– Там же, где и пленный?

– Да. Рядом.

– Будет сделано, ваша милость!

Глава 3

Сквозь боль, что терзает меня с первого часа, как привели в подвал и приклепали к стене, начала пробиваться пугающая уверенность: все, это уже предел. Больше даже мое тело не выдержит. Я истерзан, но выдержал куда больше, чем мог предположить. Однако больше не выдержу. И хотя, догадываюсь, мой организм, несмотря на мой запрет, тайком старался подлечивать раны там, внутри, но все же силы мои иссякли.

Я вздохнул, в тишине подвала слышно, как далеко наверху гремит железо, раздаются крики боли и ярости, тяжелые удары отдаются по стене, о которую я ободрал спину. Холод прокатывался по моему телу, сменяясь волнами жара. Я старательно сращивал сломанные кости, поврежденные внутренности, однако жуткие раны на поверхности затянул едва-едва. Леди Элинор или Адальберта это не обманет, понятно, но странное чувство переходит в уверенность, что…

Тяжелые удары обрушились на дверь. Она не распахнулась, а обрушилась вовнутрь и скатилась по ступенькам. Ворвалась струя такого чистого и свежего воздуха, что я закашлялся, цепи зазвенели.

На пороге возник здоровенный мужик, в одной руке короткий и широкий меч, в другой – факел. С лезвия меча срываются на пол тяжелые черные капли, я отчетливо услышал шлепки. Приподняв над головой факел, всмотрелся в темноту.

– Эй, кто там?..

Я воззвал хриплым голосом:

– Благородный воин!.. Наконец-то ты освободил нас от бесчеловечной тирании леди Элинор, этой гнусной волшебницы!.. Да будут благословенны твои родители, что вырастили такого героя!

Воин довольно выпрямился, приосанился. За его спиной появился еще один, крикнул нетерпеливо:

– Да что тебе эти подвалы, Цюрка!.. Пойдем. Тут близко винные!

Первый чуть поколебался, посмотрел на меня, буркнул:

– Ты смотри, какой здоровый парняга!.. Он нам и бочку выкатит…

Я заверил, что и бочку, и что угодно для своих освободителей сделаю, только сбейте с меня цепи. Первый воин, который Цюрка, опустился в подвал, увидел молот, сказал второму:

– Воломорд, подержи факел!

Тремя могучими ударами он перебил цепи, отшвырнул молот. Я рухнул на каменный пол, на миг даже потерял сознание, а когда очнулся, увидел перед глазами сверкающую сталь меча, но выше все расплывалось. Уже ближе к рукояти железная полоса утратила резкость, там вроде бы исполинские кисти рук, красные, как у свежесваренного рака, такие же бронированные, и вообще пахнет тем особым потом, который вырабатывается именно под тяжелой железной броней, укрывающей тело со всех сторон, но все же остаются крохотные щелочки, откуда и бьют эти едкие струйки.

С трудом повернув шею, я лишь оцарапал щеку о каменный пол, надо мной красный туман, в котором то проступает, то снова исчезает массивная фигура, похожая на вставшего вертикально рака. Но у этой фигуры широко расставленные ноги, а ступни такого размера, что я очень не хочу с ним ссориться.

Воин сказал нетерпеливо:

– Дальше выбирайся сам. Если кузнеца не зарезали, остальное собьет он.

Второй сказал с раздражением:

– А винный подвал? Он же местный, знает…

Цюрка повернулся ко мне:

– Ты сможешь отыскать?

– Благородный воин, – ответил я и поднялся. – Как вы мудро и благородно поступили! Главное, мудро – ибо никто лучше меня не знает, где простое вино для слуг, где хорошее вино для благородных, а где таится самое лучшее из лучших, которое пил сам хозяин!

Цюрка захохотал, обернулся к Воломорду:

– Вот видишь? Все, что делаю, всегда получается правильно… как и было мне предсказано в детстве!

Железные кольца на руках и ногах здорово раздражали, но я безропотно вышел вслед за Цюркой, втроем прошли коротким коридором и остановились перед невысокой дверью. Еще у дверей нашего подвала пришлось переступить через труп Маклея, Воломорд поскользнулся в луже крови, затем увидели забрызганные кровью стены коридора, но тела не нашли. Перед дверью топтались двое из воинов, сопели и пытались сбить огромный засов.

– Расступись, – проревел Цюрка.

Он поднял молот, с которым почему-то не расстался, словно в самом деле предвидел эту сцену, двумя сокрушительными ударами сшиб замок вместе с петлями. Двое поспешно рванули двери на себя, ринулись, стуча сапогами, по каменным лестницам.

– Быстрее! – поторопил нас Цюрка.

Я заверил торопливо:

– Доблестный герой, они ни за что не доберутся до заветного бочонка! Хозяева на тот случай, если вдруг кто сумеет подобрать ключ и тайком таскать вино, поместили дешевое вино в самые красивые бочки, а дорогие вина – в старые, потемневшие. А самое ценное… вы сейчас увидите!

Винный подвал не поражал размерами, у Валленштейна впятеро больше, зато бочки выглядят в самом деле как на выставке: новенькие, чистые, без паутины и плесени, выровненные как по линейке, на днище каждой нарисован номер, а также две-три буквы. Двое, вбежавшие первыми, выбили пробку из самой яркой, ликующе вопили и подставляли под красную струю баклажки.

Я повел дальше, дальше, бочки здесь уже старые, какие-то заброшенные, хотя вообще-то понятно, где выдержка будет больше, а в самом конце мы увидели нестандартный бочонок, как будто забытый еще прежним нашествием: весь черный от старости, покрытый паутиной.

Оба воина заворчали, Воломорд начал оглядываться на счастливцев, что пьют, как губки, я вскричал:

– Не спешите!.. Сперва попробуйте.

Я отыскал втулку с краном, умело вышиб пробку и тут же закупорил так плотно, что наружу не просачивалось ни капли. Цюрка первым подставил флягу, я открыл кран, из отверстия потекла тонкая струйка. Мы все разом жадно потянули ноздрями. Аромат ошеломляющий, сразу прочистилось в черепе, прибавилось сил, живости и даже вроде бы ума.

Я закрыл кран и протянул флягу Цюрке. Тот ухватил жадно, сделал глоток, глаза полезли на лоб, с трудом оторвал губы от горлышка и сказал хриплым голосом:

– Вино богов!

Воломорд торопливо совал свою флягу.

– Быстрее ты, черепаха!

Я наполнил и ее, мы некоторое время смотрели, как оба с жадностью хлещут драгоценное вино, наконец я предложил осторожно:

– Благородные герои, я могу доставить этот бочонок в ваши покои, чтобы здесь никто не наткнулся…

Цюрка оторвался от фляги, взгляд суровых глаз быстро пробежал по моему измученному лицу.

– Мне кажется, ты заслужил не один глоток этого вина. А потом иди к кузнецу…

Воломорд запротестовал:

– Ты чего? Такое вино этим свиньям?

Цюрка сказал благодушно:

– Да брось, Воломорд. Тоже мне, барон, ха-ха!.. Этот парень такой же, как и мы. Потому и попал в тюрьму. Иди, парень! Покоев у нас нет, лучше мы бочонок оставим здесь. Если кто остановит, скажи, что десятник Цюрка отпустил и что ты под моей защитой.

Воломорд пихнул меня в бок, я попятился, бормоча благодарности, призывал благословения на их головы, благоразумно не уточняя, чьи благословения, вдруг это сатанисты. Цюрка и Воломорд принялись наполнять фляги про запас, потом явно постараются бочонок еще и припрятать, а я выбрался из подвала и остановился, чувствуя холод во всем теле.

Замок взят, трупы защитников распластались в лужах крови. Ворота выбиты так страшно, словно в них угодил огромный метеорит. Даже камень стены, где были железные крюки, ощерился острыми обломками.

Луна еще в небе, быстро бледнеет, восточная половина неба уже посветлела. После темноты подземелья вообще светло, среди трупов я узнавал не только убитых воинов, но и челядинов, схватившихся за оружие. По двору бродят вооруженные люди, все хватались за мечи, завидев меня, но я вскидывал руки с железными браслетами, да еще нарочито звенел кольцами на ногах. Все разом успокаивались: освобожденный из темницы не может быть преданным сторонником захваченной в полон хозяйки.

Я указал на поставленную в центре двора виселицу и прокричал:

– Вот на ней хотели сегодня утром меня повесить!.. Спасибо, спасибо вам, доблестные освободители!

Из-за темной стены на крупном коне выметнулся рослый всадник. Завидев меня, придержал коня.

– А это еще кто?

Я указал на виселицу.

– Я тот, кто благодарен вам, как никто на свете!

Всадник оглянулся на виселицу. Жестокое лицо искривилось в свирепой усмешке.

– А, так это приготовлено для тебя, холоп? Вовремя мы прибыли, верно?

– Еще как верно, – ответил я с низким поклоном. – Отныне у вас нет более верного слуги!

– Надеюсь, – проворчал он с сомнением. – Служи верно, будешь вознагражден. Местные, дурачье, пробовали драться, пришлось их тоже уложить, хотя терпеть не могу тратить челядь. Сегодня прибудут из наших замков, но пока ты с уцелевшими бабами займись обустройством наших воинов.

Могучий, властный, он ронял слова медленно и веско, воины вокруг почтительно затихли и слушают с великим вниманием. Я наконец рассмотрел на его попоне герб Лангедоков – огненный медведь с топором в передних лапах – и стал вслушиваться и всматриваться особенно чутко.

Крупная фигура, массивная квадратная голова, огромные косматые брови, почти такие же огромные, как и усы, борода опускается скромным клином, сильно тронутые сединой волосы опускаются на плечи, закрывая шею от ударов. Круглый шлем плотно охватывает лоб, из-под него к переносице выскальзывают глубокие морщины, или, вернее, это от переносицы они поднимаются веером, глубокими трещинами рассекая лоб и прячась под широкий золотой обод.

Глаза графа Лангедока крупные, под ними огромные мешки, то ли от недосыпания, то ли барахлят почки. В любом случае придают ему вид крупного государственного деятеля. Нос тоже крупный, мясистый и, как у всех стариков, намного длиннее, чем был в молодости, нависает над усами.

Я засмотрелся на брови, в самом деле примечательные: как у филина, что торчат далеко в стороны, настолько волосы жесткие и длинные. Лангедок уже смотрел поверх моей головы, забыл о такой мелочи, конь понес его через пролом прямо в холл.

В холле Марманда и еще трое женщин замывают кровь, мраморные плиты весело и празднично блестят. На звон цепей Марманда вскинула голову, усталое лицо озарилось радостью.

– Дик!.. Ты все-таки выжил?.. Господи, как тебя изуродовали!..

– И не говори, – согласился я. – Какой дурак брякнул, что мужчин шрамы украшают?

Она быстро оглядела мои цепи.

– Поди, тяжело таскать? Пойдем в кузницу. Если Ипполит жив…

– То я сам ему вобью зубы в глотку, – сообщил я мрачно.

Она сказала торопливо:

– Не держи на него зла. Все считают, что это ты помог Касселю. Это сейчас видно, что ты ни при чем: сидел в подвале на цепи!

Дверь в кузницу распахнута, на пороге лежит вниз лицом парень с рассеченной головой, в руках тяжелый молот. Марманда осторожно переступила, я слышал, как она охнула. Не поворачиваясь ко мне, сказала скорбно:

– Все трое.

– А Ипполит?

– У него в руках меч.

– Дурень, – буркнул я зло. – С мечом еще и обращаться надо уметь…

В горне еще тлеют угли, оба подмастерья Ипполита заколоты прямо с молотами в руках. Похоже, пытались помочь кузнецу, но не видно, чтобы хоть одного из нападающих убили. Я быстро осмотрел инструменты, выбрал из полудюжины зубил самое острое. Марманда посматривала на меня с опасением.

– Что ты хочешь?

– Иду навстречу твоему желанию разбить мне цепи угнетателей, – объяснил я.

– Моему желанию?

– А что, не сумеешь поднять молот?

Она ответила с колебанием:

– Молот поднять сумею… но если промахнусь…

– Ты уж постарайся, – ответил я. – Мне столько раз кости ломали, что уже несколько надоел этот постоянный хруст.

Она вздохнула, я опустил руку на холодный металл наковальни. Другой рукой я приставил зубило острием к заклепке, Марманда вздохнула и с некоторым усилием взяла молот. Пока она примеривалась, в проеме возник широкий воин, за ним еще один. Оба загоготали, рассмотрев в полумраке женщину с молотом, один сказал благожелательно:

– Иди займись своим делом. А цепи мы сами с него собьем. Сам господин граф распорядились!

Марманда с облегчением передала им молот. Один взял из моей руки зубило, мне показалось, что держит криво, острие с трудом зацепило заклепку под головку, солдат ударил несколько раз, я страшился, что снова сломают кисть, а сращивать уже будет подозрительно, наконец железные браслеты со звоном свалились один за другим.

Я с облегчением вздохнул, сказал с неподдельной благодарностью:

– Спасибо, ребята!.. В первый раз вы спасли меня от виселицы, а сейчас – от этих гнусных цепей.

– Нашего хозяина благодари, – сказал тот, что с молотом.

– И служи верно, – добавил второй.