Текст книги "Россия в современной геополитике"

2.2. Основные параметры геоэкономических процессов

В современном мире геоэкономика становится важным вектором мирового развития. В преддверии XXI в. были заложены, по Е. Кочетову, глобальные интернационализированные воспроизводственные ядра, циклы («ИВЯ-системы»), пронизывающие различные национальные экономики, «вырывая» их отдельные структуры (анклавы) для участия в мировых воспроизводственных процессах (конвейерах). Эти циклы имеют «блуждающий» характер и по своей природе наступательно активны. Они беспрерывно перекраивают экономические границы государств в погоне за мировым доходом. Не конъюнктура мировых рынков с ее выжидательной, пассивной тактикой, а стратегия в геоэкономическом пространстве определяет успех и выживание национальных структур, отдельных стран, регионов. Не мировой рынок, а геоэкономический атлас выступает полем стратегической игры: здесь реализуются высокие геоэкономические и геофинансовые технологии. В качестве глобальных игроков выступают интернационализированные национальные экономические системы («страны-системы»), блуждающие интернационализированные воспроизводственные ядра [154].

Глобализация в корне поменяла облик мира. В мире утверждается новая формула организации системной деятельности – геоэкономическая. Возникла глобальная экономика как глобальный субъект, который действует на национальных площадках, рассматривая их в качестве объектов. В рамках глобального организма появляется новая форма мирового разделения труда. Отсюда и возникает понятие геоэкономической фазы в развитии современной цивилизации. Действительно, для экономики североатлантического региона основной, структурообразующий элемент – производство образцов и технологий, частично – высокотехнологичного продукта. Серийное же промышленное производство уходит в другие регионы, основным из которых является, тихоокеанский. Сырьевое производство в основном сосредотачивается в странах Юга и так далее… Штабная же экономика, по А. Неклессе, выстраивает из всех этих геоэкономических конструктов определенную иерархию на основе механизма, называемой квазирентой. Чем выше ярус, тем механизмы взимания квазиренты становятся все более емкими и все менее уловимыми. И, наконец, последний этаж – «штабная экономика», которая действует не как world government, но в виде world governance (то есть мирового управления, а не правительства), замыкая цепочку перераспределения ресурсов и являясь той «головой», тем глобальным центром, который оперирует другими частями данного организма, порождая на свет геоэкономические инновации и технологии, позволяющие эффективно перераспределять мировой доход на основе мировой резервной валюты, системы глобального долга, перераспределения национального дохода в пользу финансовых операторов, управления рисками (включая их страхование) и т. д. [219].

Реально утверждающийся на планете порядок все отчетливее проявляет себя как порядок экономический, по А. Неклессе – Pax Economicana. Глобальная экономика – это свершившаяся мировая революция нашего века. Если раньше мировая экономика была ареной, на которой действовали суверенные государства, то теперь она – достаточно самостоятельный актор, оперирующий на поле национальных государств. Силовые маневры нацелены на навязывание окружению своей политической и экономической воли, на установление и поддержание желаемой топологии мирохозяйственных связей, на достижение стратегических горизонтов, определяемых геоэкономической конкуренцией, соперничеством основных центров мирового развития. Особенностью Севера, глобальной системы многоликого транснационального мира, по выражению А. Неклессы, Thule Ultima геоэкономических пространств становится упомянутая выше штабная экономика, которая сейчас определяет действующие на планете правила игры, регулирует контекст экономических операций, взимая с мировой экономики весьма специфическую ренту [221; 223].

Утратили свое прежнее единство и значение фрагмент былого Севера – постсоветский мир, а также мировой Юг, бывший третий мир. Массовое производство как системообразующий фактор (в геоэкономическом смысле) постепенно перемещается из североатлантического региона в азиатско-тихоокеанский. Здесь, на необъятных просторах Большого тихоокеанского кольца (включающего и такой нетрадиционный компонент, как ось Индостан – Латинская Америка) формируется второе промышленное пространство планеты – Новый Восток, в каком-то смысле пришедший на смену коммунистической цивилизации, заполняя образовавшийся с ее распадом биполярный вакуум. Добыча сырьевых ресурсов – это по-прежнему специфика стран Юга (во многом мусульманских или со значительной частью мусульманского населения), расположенных преимущественно в тропиках и субтропиках – в основном в районе Индоокеанской дуги.

Будучи заинтересованы в пересмотре существующей системы распределения природной ренты, члены этого геоэкономического макрорегиона стремятся также к установлению на планете нового экологического порядка. В новых условиях государства Запада начинают вести себя подобно гиперкорпорациям, плавно переходя к новому протекционизму, ориентированному не столько на ограничения в доступе для тех или иных товаров на национальную территорию, сколько на создание там гораздо более выигрышных условий для крупномасштабной экономической деятельности.

Возросшее значение национальной инфраструктуры и национального богатства, а также контроля над правом доступа к бенефициям от геоэкономических рентных платежей делает данные страны (прежде всего США), несмотря на очевидно высокие там издержки производства, весьма привлекательной гаванью для мировых финансовых потоков [221; 223]. В североатлантическом регионе создана развитая социальная, административная и промышленная инфраструктура, являющаяся основой для «новой экономики» высокотехнологичных отраслей в сфере информационно-коммуникационных технологий и производства сложных, наукоемких промышленных изделий, значительная часть которых затем распространяется в других регионах планеты.

Одновременно на задворках цивилизации образуется архипелаг территорий, пораженных вирусом социального хаоса, постепенно превращающийся в самостоятельный стратегический пояс Нового мира – Глубокий Юг. Это как бы перевернутый транснациональный мир, чье бытие определено процессами радикальной демодернизации и теневой глобализацией асоциальных и просто криминальных тенденций различной этиологии. Появление Глубокого Юга свидетельствует о реальной опасности для ряда государств вообще утратить свои социальные и мобилизационные функции, выставив «на продажу» буквально все, последовательно снижая финансирование затратных статей государственного бюджета, т. е. ограничивая расходы на воспроизводство организованной социальной среды и населения. Страны, чьи социальные организмы не выдерживают прессинга новой глобальной пирамиды, деградируют, коррумпируются и разрушаются, фактически оказываясь во власти кланово-мафиозных и этноцентричных (центробежных) структур управления, по-своему включающих низкоэффективный хозяйственный и даже мобилизационный (цивилизационный) потенциал этих стран в мировой хозяйственный оборот [221; 223].

Все большую роль в геоэкономическом пространстве играют наднациональные структуры – международные политические, экономические и финансовые организации, транснациональные корпорации (ТНК). Новая система международных обменов складывается в рамках Всемирной торговой организации (ВТО). Международные отношения в целом все больше наполняются экономическим содержанием. Одновременно наблюдается как изменение соотношения традиционных полюсов экономического развития, так и возникновение новых центров торгового и финансово-экономического притяжения. На геоэкономическом атласе мира в рамках экономических границ оперируют наднациональные кластерно-сетевые системы. Идет смычка, симбиоз государств и наднациональных кластерно-сетевых систем. Государства выступают как глобальные предприниматели. Глобализация сделала экономики наиболее развитых стран в огромной степени взаимозависимыми. Япония обладает резервом в триллион долларов, 2,5 триллиона долларов составляют валютные запасы Китая, крупными долларовыми резервами обладают Южная Корея, Тайвань, Сингапур и Малайзия. Крупными держателями долларовых резервов являются и страны БРИК (Бразилия, Россия, Индия). Накопление валютных резервов национальными банками стало постепенно терять смысл в бурном море валютного рынка, где ежедневные обороты превышают 4 триллиона долларов, т. е. в пять раз превышают валютные запасы центральных банков зоны евро. Сегодня только 5 процентов ежедневных трансакций относятся к категории торговых, остальные 95 – это движение спекулятивного капитала. Никогда раньше в истории капиталистической экономики не было такой диспропорции между ее реальной и виртуальной частями. Всё это разрушает экономические суверенитеты этих стран.

Иначе выглядит ситуация в развивающихся странах, где валютные курсы становятся объектом сложных манипуляций. Китай, Индия и Бразилия, например, жестко контролируют курсы своих национальных валют, привязанных к курсу американского доллара. Но только два государства в мире используют для регулирования курсов своих национальных валют «печатный станок». Это США и Великобритания [306]. Такая трансформация баланса сил приводит к обострению борьбы за передел сфер экономического влияния. Конкуренция зачастую перерождается в войны. В структурно-отраслевом аспекте обостряется противоборство за контроль над факторами производства, в т. ч. сырьевыми. И в этом плане зачастую и сама геоэкономическая сфера принимает форму наступательного оружия, с помощью которого идет безудержный геоэкономический передел мира практически без участия России [167]. Ведущие игроки на мировой арене (США, Китай, Индия, Западная Европа) взяли на вооружение геоэкономические доктрины и обустраивают мир под свои геоэкономические интересы.

Для проведения в жизнь политики, защищающей интересы американской корпоратократии (союза правительства, банков и корпораций) под видом борьбы с экономической отсталостью, в США были созданы определенные структуры, связанные с Управлением национальной безопасности. Задачей этих структур, в состав которых входят т. н. «экономические убийцы» (ЭУ), является подталкивание правительств суверенных государств к проведению рекомендуемого комплекса социально-экономических реформ, обещающих модернизацию экономики, привлечение прогрессивных технологий через иностранные инвестиции под видом борьбы с экономической отсталостью. При этом реформы реализуются на основе эконометрического обоснования дутых показателей роста вне зависимости от волеизъявления народа или даже смены правительства и служат интересам американской корпоратократии.

Основой подобных проектов являются чрезмерные внешние заимствования, расходуемые на приобретение, в первую очередь, американских товаров и услуг. Дж. Перкинс, один из «киллеров от экономики», высокопоставленный, талантливый экономический советник, профессиональный работник секретных служб, работавший при правительствах многих стран мира пишет: «Мы представляем собой элитную группу, использующую всемирные финансовые организации для создания таких условий, при которых другие народы вынуждены подчиняться корпоратократии, управляющей нашими крупнейшими компаниями, нашим правительством и банками. Как и члены мафиозных группировок, ЭУ «делают одолжения». Такие одолжении принимают форму займов для развития инфраструктуры: предприятий электроэнергетики, скоростных магистралей, портов, аэропортов, технопарков. Условием предоставления займа является то, что работы по этим проектам выполняют строительные и инженерные фирмы только из нашей страны. Фактически большая часть средств так и не уходит за пределы США: деньги просто переводятся из банковских организаций в Вашингтоне в строительные организации в Нью-Йорке, Хьюстоне или Сан-Франциско» [247, 26—27].

Описанную выше концепцию аналитики еще называют капитализмом катастроф. С его зарождением для политиков, представляющих интересы крупных корпораций США, войны и катастрофы стали самоцелью, так как их приватизация позволяет им получать высокую прибыль от бедствий, которые они сами организовали. Н. Кляйн пишет, что принципы шоковой терапии Д. Стиглиц выражает метафорами: «Лишь стремительная атака в тот момент, когда «туман переходного периода» открывает «окно возможностей», позволяет осуществить перемены, прежде чем население обретет способность встать на защиту своих прежних кровных интересов». Это и есть доктрина шока, – заключает Н. Кляйн [144, 293, 405].

В этих условиях стремительно набирает силу процесс перестройки мировой экономики, затрагивающий без исключения все страны и регионы. Он подталкивает основных игроков мировой хозяйственной арены к поиску новейшей мирохозяйственной структуры, новой конфигурации в раскладе мировых геоэкономических сил [304, 74]. При этом основными стратегически «заостренными» операторами по геоэкономическому освоению мира являются Китай и США [155].

А. Газарян (Artashes Gazaryan), основатель Школы демократии и управления(Литва) заявляет: «Грядет новый тип экономики – турбулентный. Мира и спокойствия более не будет. Мы должны научиться управлять новым качеством экономического бытия – хаосом, который имеет свои закономерности и правила поведения, – в целях наиболее эффективного выживания» [202, 9, 18].

Таким образом, мировая экономика вступает в период завершения большого цикла своего развития. «Мир вступил в эпоху геоэкономических войн», – подчеркивает Е. Кочетов. Это совершенно новое качество интеллектуально-военного синтеза на основе учета нелинейных закономерностей и управляемого хаоса. Военно-политическая составляющая национальной безопасности трансформировалась в военно-экономическую. В борьбе за мировой доход идет беспрерывный предел мира. Подобная ситуация ярко проявляется не на мировом рынке, а на геоэкономическом атласе мира, где зачастую здоровая конкуренция переходит грань и приобретает характер геоэкономического «нападения» (развязывание геоэкономических войн). Иными словами, мир постепенно входит в сферу геоэкономического противоборства» [152, 338—339]. Подтверждением этого тезиса является, например, вхождение мировой финансовой системы в эру валютных войн. Государства, крупнейшие геоэкономические субъекты в мире меняют курс своей валюты в надежде улучшить свою геоэкономическую ситуацию. Уже сейчас из-за низкого курса юаня в торговом балансе США и европейских стран образовался огромный дефицит. Финансовые власти США считают, что обязательным условием решения всех проблем дисбалансов, дальнейшего уверенного роста должно быть снятие каких-либо искусственных режимов манипуляции валютным курсом, переход к полностью плавающему режиму без каких-либо ограничений. Позиция БРИК отличается от позиции США. Так, министр финансов Бразилии Гвидо Мантега считает, что международная валютная война уже началась и правительства стран по всему миру стремятся снизить стоимость своих национальных валют, чтобы повысить конкурентоспособность экономики и экспорта. Российские эксперты тоже полагают, что валютные войны сегодня уже стали реальностью. «Политика валютных войн иначе называется еще тактикой «погуби соседа». В свое время она превратилась в Великую Депрессию. Теперь же процветание одной страны в значительной степени стоит в зависимости от поведения другой», – комментирует аналитик FxPro А. Купцикевич. Эксперт считает, что валюты развивающихся стран будут пользоваться спросом за счет роста цены на экспортируемые ими активы и более высоких темпов роста в этих странах. Кроме того он полагает, что выстроить общую линию между Китаем и США будет гораздо сложнее, чем выработать общую стратегию внутри еврозоны [164].

В начавшейся осенью 2010 года мировой войне валют Китай стал не только основной воюющей стороной на пару с США, но и самым надежно защищенным участником схватки. Поскольку китайская валюта не является свободно конвертируемой, возможности атаки на нее ограничены. Но с началом мирового кризиса Пекин стал активно расширять использование своей валюты в международных торговых расчетах. Тем самым власти КНР начали реализовать одну из своих главных долгосрочных политических установок – превращение юаня в резервную валюту посткризисного мира, в котором Поднебесной будет отведена роль крупнейшей экономики.

По словам сразу нескольких источников газеты «КоммерсантЪ» в китайских финансовых кругах, стратегия по постепенному превращению юаня в мировую резервную валюту была одобрена еще в конце 1990-х годов тогдашним генсеком Цзян Цзэминем. Эта стратегия, по мнению аналитиков, состоит из четырех этапов. Первый предусматривает организацию расчетов в юанях с соседними странами. На втором планируется превратить юань в платежное средство, которое можно будет использовать во всем мире при торговых расчетах с КНР. На третьем этапе юань должен превратиться в самоценный привлекательный инструмент для вложений средств домохозяйств, предприятий и финансовых институтов, каким сейчас являются, например, доллар или евро. И лишь в рамках четвертого, заключительного этапа юань должен превратиться в одну из мировых резервных валют, которую будут охотно покупать центральные банки других стран. К намеченной цели Пекин идет весьма последовательно и уверенно. Так, в рамках реализации первого этапа стратегии КНР в начале 2000-х годов стала оформлять с соседями договоренности о возможности торговых расчетов в национальных валютах. Для компаний, импортирующих из КНР, это позволяет снизить издержки на конвертацию и страхование валютных рисков. Пекин даже взял курс на расширение расчетов с Россией в национальной валюте. Особенно резко КНР активизировал свои усилия по укреплению роли юаня вскоре после начала кризиса. С зимы 2008 года Пекин начал проводить валютные свопы с соседними странами, продавая им юани (сделки заключены с Южной Кореей, Гонконгом, Малайзией, и Белоруссией). А весной 2009 года финансовые власти КНР обнародовали схему, позволяющую проводить расчеты за юани в международной торговле. По данным таможни КНР, к началу ноября за почти полтора года реализации эксперимента объем расчетов в китайской валюте превысил 200 млрд. юаней (около $30 млрд.). По прогнозам банка HSBC, к концу 2012 года объем торговых расчетов в юанях может составить $2 трлн., или около половины объема внешнеторгового оборота КНР. Росту объемов торговли будут способствовать и налоговые льготы для тех компаний, кто ведет расчеты с зарубежными партнерами в юанях.

Расширить эту схему по замыслу Пекина сможет начало торгов юанем в паре с основными мировыми валютами. Так, на торговой платформе China Foreign Exchange Trade System (CFETS) против юаня уже торгуются доллар США, евро, британский фунт, иена, гонконгский доллар и малазийский ринггит, начались торги парой рубль-юань. Помимо поощрения перевода торговли на юани Пекин стимулирует становление рынка деноминированных в юанях ценных бумаг, на который допущены иностранцы. Еще в 2007 году государственный Китайский банк развития выпустил облигаций на 14 млрд юаней (около $1,8 млрд), за последовавшие три года его примеру последовали многие банки и компании реального сектора. Выход юаня на общемировой уровень может произойти уже в районе 2020 года – по прогнозу Standard Chartered, в этом году экономика КНР может обогнать американскую. Тогда же, как надеются в Пекине, доля внутреннего потребления в ВВП увеличится настолько, что позволит снизить зависимость страны от экспорта и сделать юань конвертируемым [141]. Капитал, учитывая, что доллар является необеспеченной денежной единицей, стал уходить в зону евро и в зону юаня. У американцев есть два ключевых соперника – Китай и Европа, которая, как более слабая, подвергается первому удару. Американцы самыми различными способами пытаются дестабилизировать экономику еврозоны. Различное состояние экономик стран Евросоюза создает объективно поле для конфликтов между ними, что облегчает США добиваться своей цели. Дестабилизируя еврозону, американцы выводят из игры европейского конкурента и ослабляют Китай, который очень зависит от рынка ЕС, куда поставляет свою продукцию.

В свою очередь, теряя эти рынки, Китай дестабилизируется и начинает испытывать внутреннее давление со стороны люмпенизированных масс, теряющих работу и доходы. Параллельно Китай отрезают от источников сырья в Африке и Заливе, формируя антикитайский пояс в Юго-Восточной и Южной Азии. Война в Ливии, кстати, одной из целей имела именно не допуск Китай к африканскому сырью.

Таким образом, всячески дестабилизируя евро и юань, американцы стремятся стать «тихой гаванью» для капитала, который им нужен, чтобы поддержать свою экономику. Ю. Романенко полагает, что американцы в конечном итоге все же расшатают и завалят Европу в «штопор», поскольку европейских лидеров ослабляют их национальные проблемы, которые не позволяют проводить согласованную политику. Американцы больше не заинтересованы в единой Европе. Они увидели, что укрепление единого европейского проекта создает угрозу для них самих, поскольку рост геоэкономической субъектности европейцев сопровождался стремлением вести независимую от США политику. Попытки Германии поиграть с Китаем и Россией очень настораживают американцев, которые четко знают, что любой союз крупных держав в Евразии противоречит их интересам. Отсюда вытекает еще один вывод – нужна хорошая война в Евразии, чтобы перессорить всех основных акторов настолько, чтобы полностью торпедировать идею об интеграции в той или иной форме [270]. Нарастающая экономическая конкуренция привела к созданию настоящих валютных фронтов, линии которых проходят, как минимум, по четырем основным направлениям:

• США – Евроопейский Союз,

• США – Китай,

• США – Латинская Америка,

• БРИК – Евросоюз и США.

США и Евросоюз требуют от Китая ревальвации юаня, но китайские власти отвергают это требование, утверждая, что такое решение приведет к банкротству китайских предприятий и соответственно росту безработицы и социальной нестабильности, чего в Пекине опасаются больше, чем недовольства торговых партнеров. В качестве контраргумента в дискуссии с США Китай выдвигает обвинения в неконтролируемой эмиссии американского доллара, что, по мнению КНР, и спровоцировало дисбаланс мировой экономики. Именно кризис доллара привел МВФ к мысли о замене доллара в роли мировой валюты на так называемые SDR (Special Drawing Rights – Специальные права заимствования). Эта синтетическая валютная единица, которая является так называемой валютной корзиной. На сегодняшний день SDR на 41,9% состоит из доллара, на 37,4% из евро, на 9,4% из йены и на 11,3% из британского фунта. Страны БРИК настаивают на включении их национальных валют в эту корзину, но пока единственным успехом в этом направлении можно считать неясное упоминание администрации Обамы, прозвучавшее в январе 2011 года, о том, что возможно включение в SDR юаня [306]. Еще один документ МВФ, опубликованный в 2010 году, – «Reserve Accumulation and International Monetary Stability» (Аккумуляция резервов и международная валютная стабильность) упоминает о новой мировой валюте под названием «Банкор». Её эмитентом мог бы быть Мировой Банк.

Однако, скорее всего, процесс изменений в мировой валютной системе пойдет по другому пути. Страны БРИК явно будут продвигать валютную многополярность, что означает отход от глобальных валют в пользу региональных валют стран, создающих блоки по экономическим и политическим интересам. Это позволит им сохранить экономический суверенитет. Такого рода идеи начали воплощаться в жизнь. В октябре 2010 года государства Латинской Америки ввели в оборот новую валюту – Sucre. Уже состоялась первая международная трансакция – Венесуэла купила у Боливии пять тонн соевого масла и Центробанки обеих стран провели электроннный платеж в этой валюте, оцениваемой из расчета 1,25 Sucre за доллар США. Планируется, что таким образом теперь будут расчитываться между собой эти страны [306]. Так проявляются контуры нового геоэкономического проекта XXI века. Главной парадигмой этого проекта является геоэкономическая и геополитическая многополярность. Это означает возвращение национального государства, воплощающего собственные планы действий в международной политике.

Новая ситуация означает также отход от практики 1991—2007 годов, когда мир ощущал гегемонию США. Одним из элементов нового века станет изменение экономической стратегии. Примерами новой тенденции уже сегодня стали Китай, Индия и Бразилия, где динамика экономического развития обусловлена развитием внутреннего рынка, в свою очередь зависимого от экологических и общественных индикаторов. Однако подлинная геостратегическая многополярность может возникнуть только вслед за валютной многополярностью, которая станет следствием кризиса доллара, бывшего до сих пор стратегической основой американской гегемонии [306].

В ночь на 6 августа 2011 года международное рейтинговое агентство Standard & Poor’s впервые в истории опустило долгосрочный кредитный рейтинг США до АА+ и пригрозило снизить его еще больше, если Вашингтон не примет эффективных мер по санации бюджета. Китай, крупнейший кредитор США, в рамках своей стратегии 8 августа 2011 года обрушился с резкой критикой на американские власти в связи с их неспособностью предотвратить снижение кредитного рейтинга США и выразил уверенность, что миру нужна другая резервная валюта, способная заменить доллар. Следует отметить, что Китаю принадлежат американские гособлигации стоимостью $1,1 трлн. Общий объем валютных резервов КНР превышает $3,2 трлн. По оценкам экспертов, порядка 60—70% составляют долларовые активы. Как отмечает агентство «Синьхуа», прошли времена, когда США могли «кредитом обеспечить себе выход из проблем, которые они сами и создают». «В мире должна быть новая резервная валюта, которая заменит доллар», – подчеркивает агентство. Ответ Индии на снижение рейтинга США, как, отмечают обозреватели, также был нервным [142].

Таковы сегодня основные сражения на валютной войне. Наряду с внешнеторговыми войнами идут сражения за транзит грузов, транспортные коридоры, энергетические ресурсы, региональные условия хозяйствования и рынки сбыта. Для победителей эти войны заканчиваются экономическим ростом, а для побежденных – потерей геостратегического положения страны или регионов, утратой транзитных функций транспортно-коммуникационных узлов и, в конечном счете, падением уровня и качества жизни граждан. Геоэкономические войны (Geoeconomic wars) – нанесение ущерба невоенными методами по заранее спланированной стратегии оперирования в геоэкономическом пространстве с использованием высоких геоэкономических технологий, целью которых является «перелив» национального дохода «противника» в мировой и недопущение его к перераспределению мирового дохода. Их основная цель – недопущение противника к перераспределению мирового дохода, насаждение и развитие огромного спектра неведомых ранее для национальной экономики структур (кредитно–финансовых, производственных, торговых и т. д.), разрушение экономических инфраструктур, деформация социально–политической системы, вытеснение с ареалов мирового развития, маргинализация и выброс на периферию [296].

Но в глобальном геоэкономическом пространстве разворачиваются и другие войны, связанные в первую очередь с ресурсами. Борьба будет, в конечном счете, вестись за все виды ресурсов. Иерархия же их и степень востребованности со временем изменятся. Ресурсы понятие емкое: интеллектуальные, инновационные, информационные ресурсы (даже социальное время – ресурс) – все это нематериальные, но осязаемые ценности, потребность в которых может возрастать, а предложение сокращаться. Инновационные же ресурсы – оружие непредсказуемой силы, даже когда реализуют свой потенциал в мирных отраслях. Но «совершенно мирно» они могут уничтожать и эти самые отрасли. Поэтому неконтролируемые источники инноваций всегда головная боль для глобального планирования. Сейчас на первом плане конфликты из-за природных ресурсов: энергоресурсов, пресной воды, тех или иных видов сырья. Однако в геоэкономической конфигурации планеты борьба за ресурсы имеет несколько иную формулу: ее объект – не сами ресурсы, а свобода в их использования, включая возможности развивать те или иные виды деятельности, само право суверенно распоряжаться национальными богатствами [219].

Национальную безопасность стран сегодня напрямую затрагивает водная проблема. Прежде всего, для государств, не богатых ни нефтью, ни газом, вода была, есть и будет важнейшим геоэкономическим и стратегическим ресурсом. Поэтому ООН уже предупреждает о возможности новых «водных войн». Генсек ООН Пан Ги Мун в 2007 году на Азиатско-тихоокеанском водном саммите подчеркивал, что мир столкнулся все нарастающим водным кризисом, который приобретает угрожающий характер в первую очередь в азиатско-тихоокеанском регионе. Доклад ЮНЕСКО «Вода в изменяющемся мире» помещает водные проблемы в центр потенциального кризиса, ведущего к национальным и даже глобальным геополитическим конфликтам. Такие конфликты во всех государствах от Евразии до Америки и Австралии будут носить куда более ожесточенный характер, чем борьба за нефть и газ, так как в отличие от углеводородов воде нет альтернативы. Уже сегодня многие геополитические, геоэкономические процессы объясняются последствиями «водных» войн. Как отмечает Керри Болтон, исследователь из Новой Зеландии, китайское господство над Тибетом является ключом к пониманию приближающегося геополитического кризиса, который, вероятно, возникнет в ближайшие несколько десятилетий. Доминирование Тибета означает, что Китай контролирует гималайские истоки рек в Индии и Юго-Восточной Азии, которые являются необходимым источником ресурсов для сельского хозяйства и питают энергией эти необъятные территории. Эта стратегическая важность Тибета редко реализовывалась.

Чтобы разрешить проблемы Китая, столкнувшегося с нехваткой воды для орошения земель и засухой, руководство Пекина не будет колебаться в использовании любых средств ради гималайских источников. Нет никаких сомнений в том, что Китай в этом случае не будет сдерживать себя ни моралью, ни соображениями добрососедства, несмотря на видимость хороших отношений с Россией и Центральной Азией. Руководство Китая руководствуется лишь безжалостной реальной политикой, в центре которой стоят исключительно геополитические и геоэкономические интересы Китая. Примером могут послужить разворачивающиеся территориальные споры с Индией, где из-за интенсивного недропользования все более значительная доля грунтовых вод становится непригодной для питья и орошения [18].