Текст книги "Россия в современной геополитике"

Символический капитал русской культуры наделен, как тонко подмечает И.А. Василенко, огромной притягательной силой: в этом – исторический и геополитический шанс России в эпоху информационной революции. Несет это знамя – духовная элита общества, которая защищает и оберегает национальные святыни, укрепляет духовные бастионы цивилизации [27]. Классики русской школы геополитики хорошо осознавали важность символического капитала культуры в геополитической борьбе. Русские геополитические приоритеты со всей определенностью обозначили уже славянофилы и евразийцы. Для русского человека такое «кровяное почвенничество» – отражение психологии людей, связанных со своей страной только через территорию. Евразийцы утверждали, что подлинная связь возможна для русского человека только через веру, рождающую любовь и подвиг, без которых невозможно удержать русское пространство. Пафос русских геополитических побед рождается из народного духа. Русский символический капитал в геополитике – это вера в возможность последнего слова народа в борьбе за пространство, в реальность исторической удачи, сопутствующей сражениям за правое дело. Такая вера включает в себя допущение, что во времени возможно полное исчезновение противоположности должного (геополитическое задание) и действительного (победа) через любовь и подвиг. Здесь происходит принципиальное приравнивание ценности (идеала) и факта. В этом смысле можно говорить об этическом натурализме русской геополитической школы [27].

И нельзя не заметить, что есть своя правда в этой натурализации ценностей. Этический натурализм выступает здесь этикой геополитической воли, а не этикой регистрирующей оценки. Речь идет о предельной действенности добра как силы, о превращении геополитического императива (задания) в историческое предсказание через волевое действие народа. И чтобы это произошло, духовная элита, интеллигенция должна сказать свое слово: вдохнуть в народ пафос веры, выковать волю к победе.

Корень русских геополитических побед – в волевом самочувствии народа. Геополитическая карта мира открывается русскому человеку каждый раз в меру его исторической зоркости и волевой собранности – он видит в ней на каждом этапе истории то, что сам в силах в нее внести. Русская триада символического капитала в геополитике – вера, любовь и подвиг. Расшифровать эту символическую формулу можно так: только тогда народ способен на подвиг, когда национально мыслящая, переживающая за свой народ духовная элита высоко держит знамя любви и веры – к родной культуре, к своему народу [27].

Но культура страны не может не проецироваться на ее внешнюю политику. Союзники России – это большие и малые страны, с которыми нас связывают некие душевные нити. Такие страны – наше богатство. Часть из них сложились в таком качестве исторически, с ними нас связывает наше общее прошлое, если оно переживается как положительная ценность. Подобные государства есть и среди членов СНГ, и в различных частях мира. Их пока не так много, но по мере все более отчетливой артикуляции российских культурных тем (становления российской миссии в мировой политике) число этих стран будет возрастать. Через навык такого рода отношений мы сможем заново избирательно сближаться и с рядом европейских стран. К этому нас подталкивает мощный культурный пласт, который является у нас общим с некоторыми из них. Именно нашей культурно-ценностной аутентичностью будет определяться международная конкурентоспособность роль России в геополитических процессах. Иными словами, в будущем конкурентоспособность и суверенитет стран будут зависеть от места, которое занимает национальное мировоззрение в глобальной конкуренции идей, а именно в ценностных процессах. Перспективы России также напрямую связаны с тем, станет ли идейная база нашего общества стимулом к созданию новых культурных феноменов. Поэтому внешняя политика России должна стать геокультурной. Россия имеет возможность предлагать внешнеполитические действия, выражающие ее культурологические аспекты, провоцирующие Европу и Америку отвечать на них тоже культурно окрашенным действием [182].

Образная национальная стратегия – важное средство развития государства, испытывающего сомнения в собственной цивилизационной и политической идентичности. Успешные государства никогда не откажутся от «веера» образов, транслирующих их уверенность и респектабельность вовне, в миры других государств и иных политических образований. Образ страны порождается не сразу. Всегда есть некие протообразы, некий образный «бульон», в котором коагулируются, собираются, сгущаются наиболее важные архетипы, символы, знаки и даже стереотипы пространства, осознающего себя автономной политической целостностью. Образ государства напрямую определяет количество иностранных инвестиций и внутренних банковских вкладов, визитов глав ключевых государств и транснациональных корпораций, позволяет продвигать в глобальное политическое и культурное пространства автохтонные национальные символы, системы ценностей, стандарты производства и потребления, наконец, особые экзистенциальные стратегии, призванные служить примерами для других стран и регионов. Внешний и внутренний геокультурный образ страны, народа неразрывны с языком. «Великий, могучий, правдивый и свободный» язык мог создать только народ, наделенный теми же качествами. «Стало ясно, пишет Кавад Раш, секретарь Союза писателей России, что русский язык спасал нацию в любое лихолетье как некая таинственная, непостижимая духовная субстанция, запечатлевшая в себе тысячелетие трудов и переживаний народа и всех его сословий и групп, субстанция глубокая, как океан, и спасительная» [266].

Геокультура России как геополитика справедливости объективно проявляет себя в постсоветском пространстве. По мере того как реализуется американский сценарий перехвата контроля над странами бывшего СССР, в национальных элитах все отчетливее обозначается новая – пророссийская – волна. Меняется не только риторика, но и приоритеты. Поэтому просто так уйти с постсоветского пространства РФ не удастся. Прежде всего, не дадут представители национальных элит постсоветских стран. Они – и этот процесс уже начался – будут оказывать давление на Россию, искать ее поддержки, играть на ее противоречиях с США. История государственности в России – это история имперской государственности, и это заложено в ее геополитических кодах. К тому же речь идет не о далеких заморских колониях, а о народах, живущих здесь, рядом, о странах, население которых до сих пор говорит на русском языке. И если мы в России пока вполне вяло обсуждаем все эти проблемы, то представители новых пророссийских элит постсоветских государств ждать не могут, они живут в куда более напряженной политической ситуации и в силу обстоятельств видят многое куда острее. В частности, для грузинских и украинских политиков уже нет вопроса о сохранении прежнего порядка вещей – «революции» там уже произошли и сохранять более нечего. И цена «цивилизованного развода» им тоже известна.

Потому их статьи и проекты важны не только как доказательство привлекательности России, не менее важно и то, какой им видится роль России, чего именно хотят от нее. И хотят они от России не танковых бросков и даже не многомиллионных финансовых вливаний – это само собой разумеется. Они на собственном опыте убедились, что сегодня не столько геополитика (танков, ракет и МИДов) и даже не геоэкономика определяют глобальное распределение ролей в мире. Основной силой становится геокультура – это сила национального проекта, системы идей и ценностей, способной привлечь и увлечь другие народы и элиты. Находясь в ситуации естественной борьбы с влиянием американского глобалистского проекта, деятели постсоветских стран далеко не всегда дают адекватные рекомендации, каким быть российскому геокультурному проекту. Ясно, что альтернативой американскому проекту вовсе не обязательно должен быть антизападный проект: по сути дела, это будет тоже игрой по американскому сценарию. И уж совсем не обязательно, чтобы проект этот был крепко связан с нашим советским прошлым – мы сами не готовы к такому возвращению и уж тем более не способны никого увлечь этой идеей. Обязательно то, что у России должен быть свой геокультурный проект [56].

Отсюда весь культурный багаж России, накопленный за тысячелетия истории, может стать решающим фактором в предстоящей геокультурной конкуренции. Свой вклад в геокультурную конкуренцию может внести и Русская православная церковь. Влияние иерархических и административных структур РПЦ на общество объясняется тем, что эти структуры в существующем на данный момент времени социальном и политическом поле занимают место исторической Русской православной церкви, одного из ведущих агентов всей русской истории. В свой «символический капитал» РПЦ зачисляет и ту роль, которую сыграла Церковь в деле формирования российской государственности. В церковных публикациях последнего времени все чаще встречается понятие «государствообразующая», когда заходит речь о преимуществах РПЦ перед другими «традиционными конфессиями» России. Несмотря на то, что Киевская Русь возникла еще до крещения Руси, именно православие сделало власть великого князя легитимной, а в дальнейшем непременным условием для восхождения на великокняжеский, царский или императорский престол стало церковное благословение. Даже советские историки признавали исключительную роль Церкви в деле объединения русских земель вокруг Москвы.

Наконец, в основе российского законодательства вплоть до 1917 года (но особенно до Петра) лежало церковное право. Многовековая традиция восприятия РПЦ как института, дающего высшую санкцию на власть, выступающего высшим источником легитимности власти, сказывается и в наши дни. К «символическому капиталу» РПЦ относится и культурно-эстетическое наследие русского православия – иконопись, церковная архитектура, духовная музыка, богослужебные тексты и некоторые другие литературные произведения Древней Руси, предметы декоративно-прикладного искусства и т. п. Именно это наследие сформировало аутентичный облик русской культуры и продолжает оказывать значительное влияние на ее развитие. Отдел внешних церковных связей (ОВЦС) играет также ключевую роль в процессе постепенного превращения РПЦ в «субъект международного права». Такой статус нужен РПЦ, для приобретения большего веса во внутриполитической сфере и международных отношениях. ОВЦС предпринял в последние годы несколько конкретных шагов по вхождению РПЦ в систему международных отношений – прежде всего, это открытие представительства Московского патриархата при Евросоюзе и заключение соглашения о сотрудничестве с Всемирным банком. Участвуя в международной политике, РПЦ использует и тот опыт, который был накоплен ею в советский период, когда она, как мы отмечали выше, нередко решала дипломатические задачи в интересах советского государства [289].

И пусть символический капитал культуры неосязаем и невещественен, его сила – в мистических межиндивидуальных взаимодействиях, его нити уходят в неведомые тайники народной души. Вот почему духовное самоубийство России равносильно ее геополитическому самоубийству. Геополитическая борьба за пространство перестает быть междуусобицей в глазах русского человека только тогда, когда ведется за что-то (вера, идея), а не только против геополитического соперника. И если сама воля к культуре заслоняется злобою дня, внутреннее обнищание и духовная гибель нации становятся неизбежными. Ни экономики, ни государственности, ни нации, ни мировой геополитической системы нельзя создать только по рациональному плану, поскольку единственная реальность и нации, и международного права, и мировой геополитической системы – в переживании людей, творящих эти процессы (экономический, государственный, правовой, геополитической). Именно поэтому геополитика начинается с культурного обновления, а не с экономической или государственной реставрации [27].

В связи с этим назрела необходимость создания надёжного идеологического фундамента, учитывающего геокультурные особенности и геополитические интересы нашей страны в мире. Россия должна стать мировой державой, активным субъектом в мировой геополитике. Не решая мировых проблем, не напрягаясь для решения сверхзадач, Россия быстро потеряет свою геополитическую субъектность [46, 266].

3.3. Геокультурные вызовы России

В современных условиях, чтобы подорвать мощь страны, не обязательно разрушать материальные объекты. Распад Советского Союза сопровождался не только бурными изменениями политического и социального строя, но и изменением геокультурного дискурса. За это время общественный уклад, стиль жизни, да и российское общество в целом кардинально изменились. Фундаментальная порочность идеи сжатия России до этнических границ (то есть уже до границ XV века) заключается в ее полном отрицании отечественной культуры, ее всечеловеческой сущности [66].

В результате отрицания коммунистической геокультуры, советского символического капитала большая Россия как геополитическая целостность распалась на осколки, на многочисленные, иногда враждебные друг другу идентичности – этнические, конфессиональные, идеологические, хотя в каждом из которых по своему отражается общероссийская геокультура [146]. Поэтому культурологи убеждены, что современное российское общество переживает определенный культурно-исторический кризис, причем не только кризис ценностей, но их отрицание как таковых. Такую точку зрения разделяет и Л. Бызов, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН. Он пишет: «Проводя социологические исследования, мы убеждаемся, что в нашем обществе существуют весьма значительные и даже порядковые различия в описании базовых ценностей русского народа. Согласно данным ВЦИОМа, в 2008 г. среди положительных качеств, присущих русскому народу, отмечались такие, как доброта, честность, искренность – только 40,6% опрошенных; душевность, благородство, порядочность – 26,1%; взаимовыручка, товарищество – 13,1%; терпимость, безотказность – 12,4%; трудолюбие – 12,1%; гостеприимство – 10,2%. Среди же отрицательных качеств на первые места вышли пристрастие к алкоголю, наркотикам – 43,2%; надежда на «авось», лень, безынициативность, вялость – 23,2%; бескультурье – 10,9%» [23]. «Когда мы исследуем современную генерацию по всем этим же параметрам, – продолжает Л. Бызов, – выясняется, что эти ценности уже занимают место, прямо противоположное ожидаемому. Опрошенные отмечают доминирование в окружающих их людях таких качеств, как черствость, жадность, готовность ради денег перешагнуть через нормы морали, хамство и цинизм. Те, кто занимается сравнительными социологическими исследованиями России и стран Европы, говорят, что более индивидуалистического общества, чем современная Россия, в Европе просто не существует. Ценности «Святой Руси», таким образом, присутствуют скорее в качестве тоски по идеалу, а в жизни мы чаще наблюдаем их противоположность. …Если в нашем обществе все-таки есть поддерживающие мобилизацию ценности, то они требуют каких-то особых изысканий, недоступных для классической социологии» [23].

Отмечаемый культурно-исторический кризис был детерминирован и проводимой социально-экономической политикой в ходе реформ в стране. «К сожалению, пишет С. Глазьев, сравнительные преимущества российских культурных ценностей не были востребованы реформаторами, направившими общественную энергию на цели разрушения «старого мира» и разграбления государственной собственности. Реформирование российской экономики и общества происходило в разрез с российской культурной и духовной традицией на принципах рыночного фундаментализма, провоцировавших антиобщественные формы предпринимательского поведения. Вместо созидательной инициативы и общественно-полезной деятельности путь к богатству был проложен через «прихватизацию» государственных предприятий, на котором больше других преуспели преступники, коррупционеры и мафиозные структуры. Добросовестный труд, квалификация, производственный опыт утратили свою ценность» [44, 206—207]. Это является наглядным примером и ментального разрыва между между молодежью и старшими поколениями в обществе. Молодежь всегда была, есть и будет самой пассионарной частью общества. Поэтому такой разрыв имеет далеко идущие последствия для геокультуры страны.

Социологические исследования показывают, что в стране заметно снизилось число людей, которые могут оправдать бытие России в качестве суверенной, оригинальной державы, чье присутствие на планете обогащает другие народы. Образ России за рубежом во многом связывают с телепередачами и фильмами, снимаемыми в стране. На фоне наступательной экспансии англоязычной массовой культуры, информационное пространство современной России продолжает оставаться совершенно незащищенным, что сказывается на состоянии внутреннего медиаполя. Российские медиа-каналы оказываются проводником англо-американского влияния не только на уровне культуры, но и на уровне языка [79, 81—85].

Тем более, что политическая элита с 80-ых годов XX века во многом формировалась из людей прозападной культуры. Она испытывает комплекс неполноценности из-за своего национального происхождения. Если официальная статистика рапортует о снижения темпов российской эмиграции за последние двадцать лет с 140 до 60 тыс. в год, то к настоящему времени произошли качественные изменения эмиграции. В 90-е годы Россию покидали преимущественно евреи и немцы, то в настоящее время лидируют русские. Около 4 млн. россиян имеют вид на жительство в странах ЕС и США. Западные риэлтерские компании с гордостью сообщают, что российские граждане приобрели в Великобритании более 400 тыс. квартир, коттеджей, дворцов и замков на сумму около $5 млрд. В этой стране живет более 300 тысяч русских. Здесь стало престижно учить и детей российской элиты. Не отстаёт по привлекательности Германия – скуплено 350 тыс. объектов частной недвижимости. Далее идут Франция – 250 тыс., в Болгарии, Чехии и Польше, странах Балтии (вместе взятых) – по 100 тыс. объектов. То есть в час Х может осуществиться крупномасштабный исход российских граждан преимущественно на Запад. К этому можно добавить приобретенные зарубежные дворцы, замки другую многомиллионную недвижимость «семей» «последних оплотов» украинской и других постсоветских демократий [138]. Более 500 миллиардов долларов российской элиты лежат на их счетах западных банков. Збигнев Бжезинский не случайно советует разобраться – чья это элита – российская или западная. Тем более, что у нас сложилась более реалистичная группировка экспертов, отвергающих любые иллюзии «догоняющего развития», не видящих для России как она есть никаких мировых функций и делающих ставку, прежде всего, на выделение внутри нее элитных группировок, готовых занять место на «краешке стола господ». Эти эксперты стремятся обрести для себя подобие сепаратной геокультурной идентичности за счет отказа от геокультурной субъектности России как национального целого (в данном случае, возможно, точнее было бы говорить о геокультурной проектности). По сути, речь идет о том, что «господа» по ходу планирования мира будут планировать и эту группу, а она в качестве квази-национальных «золотых мальчиков» станет транслировать на Россию заказ «господ» [329].

Трагедия русских геополитических поражений – это не трагедия столкновения с могущественной силой, а трагедия свободы выбора русской интеллигенции. Крушение русских геополитических притязаний происходит не в итоге столкновения с более сильным противником, а в итоге «интеллигибельной ошибки» политической элиты. Трагедия свободы – вот главная трагедия русского культурного, политического и геополитического развития [27]. Поэтому нельзя не замечать и распыления творческой элиты, некогда состоявшей из духовных лидеров общества с ясными жизненными и нравственными ориентирами. Люди имеют статусы писателей, художников, публицистов, ученых, политической элиты, а за этими статусами нет символического капитала. Это значит, что в сфере культуры и науки, общественно-политической жизни у нас символический капитал не производится. Фактически современной духовной средой намечается ситуация символического дефолта. Интеллигенция, как правило, обслуживает интересы правящей элиты. Значительная часть интеллигенции ориентируется на Запад и определяет всё, происходящее в России, по шкале ценностей западной цивилизации. Она объективно всегда была «пятой колонной» Запада, даже если это были люди добропорядочные и искренние. Такая интеллигенция отчуждена от русского народного бытия, русского мировоззрения, его геокультуры. Прозападные интеллектуалы агрессивно реагируют на национально ориентированных коллег. Поэтому сегодня мы потребляем в основном западный символический капитал. Судя по общественному мнению, нравственные ценности размыты, а предпринимаемые в этом направлении меры не дают ощутимых результатов. Как субъект символического капитала интеллигенция всё чаще и чаще становится объектом манипуляции. В связи с этим вопрос о воспроизводстве символического капитала в настоящее время становится все более актуальным, отмечает О. Платонов, директор Института русской цивилизации [252].

Геокультура России зиждется на русском языке. Поэтому главным направлением удара геополитических противников является разрушение пространства языка и национальной культуры, перекодировка цивилизации. Со времен «перестройки» русский язык сам стал первым объектом изощренной атаки со стороны медиабизнеса при полном молчании общества и Церкви. Медиабизнес стал врагом языка Пушкина, Жуковского, Тургенева, Чехова. Язык объединяет людей, но он же способен стать страшным инструментом вражды и расчленения общества. Насильственно внедряемые через медиабизнес чужеродные слова размножаются, разъедают общество, расчленяют страну, разъедают историческое сознание, разъединяют поколения, убивают язык и обессиливают армию и нацию. «Великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» под террористическим натиском «новаторов», по образному выражению Кавада Раша, секретаря Союза писателей России, стал сжиматься, перерождаться в конвульсиях и дичать. Вся страна заговорила телештампами, усеченным, упрощенным, уголовным жаргоном, сквернословными выражениями. С экранов не сходят искусственно внедренные, агрессивные паразиты с разрушительным потенциалом, как слова «кэш», «флэш-моб», «банер», «майн-стрим» и т. д. Реклама объявила тотальную войну таким качествам духовного здоровья, как скромность, бережливость, смирение [266]. Геокультура, языковое планирование в международных отношениях, как указывалось выше, привели к появлению глоттополитики. Безусловно, преимущество в этом вопросе сейчас на стороне тех государств, чей язык более остальных используется в международной практике и терминология которого влияет и обуславливает такие важные сектора общественно-государственой жизни, как юриспруденция, дипломатия, ведение документов, научная терминология и т. д. Но сегодня Россия в глоттополитике существенно уступает своим западным оппонентам [275].

Для того, чтобы понять, что происходит с языком в эпохи исторических катаклизмов, нужно рассмотреть его не как абстрактную систему, но, скорее, как социальный инструмент. Социальные механизмы современного общества обеспечивают воспроизводство символического капитала, вернее, воспроизводство тех понятий, в которых конструируется символический капитал. Как показывают исследования, политический дискурс советского времени уже не опознается современными носителями языка. В результате деидеологизации семантики в лексиконе современной языковой личности слова-идеологемы советского времени приобретают частично или полностью свойства агнонимов (совмещенной единицы лексической системы, представляющей собой совокупность лексический единиц родного языка, которые неизвестны, непонятны или малопонятны многим его носителям). А ассоциативные связи в советском и современном политических дискурсах различны. Современными носителями ассоциативные связи «старого» времени практически не опознаются, либо опознаются в минимуме. Это обуславливается сменой семантики вследствии деидеологизации. Ядерные лексические единицы советского политического дискурса в языковом сознании современных молодых носителей русского языка позволяет увидеть зоны «ментального разрыва», что объясняет проблемы в воспроизводстве «символического капитала» старого политического языка [201].

На изменение зоны «ментального разрыва» оказывает влияние система образования и воспитания подрастающего поколения в нашей стране и в ближнем зарубежье. Так, Предстоятель Грузинской Церкви патриарха-католикоса Илии II заявил о том, что учеба за границей может пойти во вред грузинским детям. «Грузины отправляют своих детей, малолетних детей за границу на учебу. Человек пока не окреп в духовности, культуре – и едет в совсем чужую страну. Это в частых случаях принесет вред ребенку», – отметил патриарх Грузии [351]. Аналитики отмечают, что патриарх лишь выразил вслух распространенное опасение – что те, кто уезжает, могут не возвратиться вовсе или вернуться не только в религиозном, но и в культурном смысле гражданами другой страны.

Такая же проблема существует и в России: у многих представителей хозяйственной и политической элиты дети учатся за границей. При этом довольно распространены и опасения, что таким образом те, кто руководит нашей страной, не связывают с нею будущее свое и своих детей и, следовательно, перестают заботиться о ее собственном будущем. «Очень опасной тенденцией» считает участившиеся случаи направления на учебу за границей детей крупных чиновников и бизнесменов депутат Госдумы Ю. Афонин. «Уже давно не секрет, что многие высокопоставленные деятели не только отправляют своих детей за границу, но и приобретают там недвижимость, переводят свои средства на зарубежные банковские счета», – заявляет он. Таким образом, по мнению Ю. Афонина, «они воспринимают свою страну как место временной работы». Депутат подчеркивает, что подобная позиция «вызывает колоссальное непонимание и возмущение среди простого населения». «Люди видят, что высокие руководители не верят в возможности внутреннего развития страны, не способны совершенствовать российскую систему образования», – указывает Ю. Афонин. Он убежден, что в интересах развития страны ее высшему руководству следует «расставаться» с теми крупными чиновниками, которые вкладывают свои средства за рубеж и связывают свое будущее с жизнью в других государствах [351].

Субъектом «символического» капитала России всегда была Русская православная церковь. И общественно-политические условия, возникшие в результате крушения советской системы, казалось бы, предоставили РПЦ все возможности для постепенного восстановления своего «символического капитала» в его первоначальном, неповрежденном состоянии и его дальнейшего приращения. Но инерция «симфонии» с государством оказалась столь сильна, что путь реставрации был, по сути, отвергнут. Церковное руководство в Москве предпочло пассивно двигаться в привычном фарватере обслуживания «государственных интересов» и в этом весьма преуспело [289]. Сегодня РПЦ получила особое правовое положение, которым в России не обладает более ни одна из конфессий. Высшая церковно-административная власть РПЦ (около 150 епископов) обладает такой полнотой власти, какой эта иерархическая корпорация не имела ни в древней Руси, где каждый епископ зависел от своего князя и его бояр, ни в Московском царстве, где Соборы проводились «повелением государя» и с широким представительством политической элиты, ни в Российской империи, где главой Церкви был император, управлявший РПЦ через Синод с обер–прокурором во главе, ни в Советском Союзе. Это позволило монополизировать «символический капитал» в РПЦ его церковной иерархией (церковные «низы» весьма в незначительной степени допущены к этому «капиталу» и даже духовенство может использовать его в строго ограниченных объемах) и превратить его в предмет коммерческой деятельности. К тому же, надо отметить, что ценность той или иной составляющей «символического капитала» РПЦ в наше время в большинстве случаев имеет вполне определенный денежный эквивалент [289].

Коммерциализация «символического капитала», превращает РПЦ в один из крупнейших субъектов хозяйственной деятельности в России и ставит востребованность «символического капитала» в зависимость от его коммерческого успеха. В настоящее время на своем «рынке» РПЦ является практически полным монополистом. Возможные конкуренты устраняются административными методами, с помощью государства. Будучи обладателем столь солидного капитала, как «символического», так и трансформированного в материальные ценности, овеществленного, руководство РПЦ обладает существенным влиянием на государство и общество. В этом отношении церковное священноначалие можно воспринимать как коллективного олигарха, имеющего достаточно возможностей вести «свою игру» на политической и экономической сцене России. Этот ресурс используется в самых разнообразных формах – от примитивных (батюшка угрожает бизнесмену, что отпоет его заживо, если тот не «пожертвует на храм») до весьма утонченных (священнослужитель становится духовником политического деятеля высокого уровня и через свои пастырские советы и благословения влияет на его политическую деятельность). Еще в советский период в РПЦ сформировалась стройная вертикаль, по которой направлялись теневые средства от прихода через епархию в патриархию. Эта система «кормлений» до сих пор является основным инструментом церковной кадровой политики. Назначение на «престижную» кафедру имеет определенную цену, что является своего рода налогом за право практически бесконтрольно распоряжаться финансами [289]. В последнее время для усиления духовно–психологического влияния все чаще используется авторитет «старцев» – опытных духовников, живущих, как правило, в монастырях или на отдаленных сельских приходах и пользующихся репутацией «прозорливых», живых святых. Многие политические деятели посещают «старцев», чтобы получить у них важный совет, при этом даже не подозревая, что посредством «старцев» действуют их «консультанты» обычно из среды столичного духовенства. Стремление получить максимальный и быстрый коммерческий эффект от эксплуатации «символического капитала» РПЦ приводит к его разбазариванию и постепенной утрате. Самый очевидный симптом этого процесса – уменьшение паствы РПЦ и падение авторитета Церкви в обществе, который, как предсказывают аналитики, может постепенно достичь уровня, способного вызвать новый атеистический всплеск [289].