Текст книги "Россия в современной геополитике"

Оценивая в целом, следует отметить, что классификации видов капитала, предлагаемые в работах исследователей, различаются. Например, на общеобразовательном французском сайте студентам предлагается следующая типология [382]: (I) культурный капитал – 1) усвоенный: язык, культурные способности, знания и умения; 2) объективированный: обладание предметами культуры, картинами, аудио– и видеозаписями и т. д.; 3) сертифицированный: легитимность суждений вкуса, подтвержденная различными дипломами и научными (экспертными) званиями; (II) социальный капитал – существует в форме межличностных отношений: принадлежность к определенным неформальным сообществам, к кругу друзей, это совокупность всех неформальных связей, которые могут быть мобилизованы для решения той или иной задачи; наконец, (III) символический капитал – это репутация, внешность, имя, знаки достоинства, высокого социального статуса и т. п. [22].

А.С. Панарин нередко называет свой «символический капитал» «копилкой общей памяти», а символами в этой «копилке общей памяти», в банке, в котором лежит «символический капитал», могут быть, по А.С. Панарину, и «обычаи, которым следуют не раздумывая», и «культурные герои, продолжающие служить образами». Сюда, на его взгляд, стоит добавить и реальных исторических героев, политических деятелей, полководцев, исторические события, которые в гораздо большей степени, чем «культурные герои», могут служить образами и в качестве символов быть регуляторами общественных отношений [237, 4-12].

Вопрос о геокультуре как о символическом капитале в геополитике, активно разрабатывает И.А. Василенко. Ученый отмечает, что высшей формой проявления человеческого духа является язык и вера, ставшие геополитическими категориями. Это непобедимое оружие всех времен [27]. Римская империя обеспечивала свое геополитическое могущество не только с помощью более совершенной, чем у других народов, военной системы, но и с помощью культурной гегемонии. Высокая притягательность римской культуры, высокие стандарты жизни, высокий статус римского гражданина в глазах чужестранцев обеспечивали особую геополитическую миссию империи. И Британская империя опиралась в значительной мере на идею культурного самоутверждения английской нации.

Государства исчезали с геополитической карты мира, исчерпав свой символический капитал – утратив идею культурного (идеологического) превосходства. Культурная деградация, культурный гедонизм элиты, больше не способной поддерживать идею духовного превосходства, сильнее подтачивали стены мировых империй, чем полчища варваров или армии неприятелей. Эффективность этого оружия многократно возросла в информационную эпоху. Геополитическая мощь современного Китая включает наряду с политической стабильностью, военной и экономической мощью, главную составляющую – силу духа и великий порядок в душе. В этом отношении Китай является дважды «закаленным» государством – закаленным коммунистической идеологией и конфуцианством/ буддизмом. Китайская власть каждый раз доказывает эффективность государственного управления кризисными процессами, демонстрирует исключительно эффективные технологии новейшей геополитики, направленные на нейтрализацию внешних геополитических, информационных атак [27].

В китайской традиции существует незыблемый приоритет сильного государства над человеком. Поэтому жертвенность девушек и молодых женщин, предназначенных природой для продолжения рода, но отдавших жизнь за Отечество, является высшим проявлением любви к Родине. Если стратегический геополитический ресурс Китая заложен в силе духа и стабильности исторической традиции, в имманентной ориентации на великий порядок, то Соединенные Штаты Америки являются религиозной страной с большим количеством истинно верующих людей. Эта вера породила мессианский дух превосходства, наивную убежденность в существование самой правильной страны мира, несущей светоч демократии с помощью самых справедливых бомб и ракет.

Поэтому информационно-психологические технологии новейшей геополитики направлены, прежде всего, на подрыв силы духа возможного противника или конкурента. Холодная война стала первым сражением в мировой геополитической истории, когда в борьбе за пространство доминировали и определили победу культурно-информационные технологии, цель которых – лишить противника символического капитала его власти над пространством. Оказалось, что достаточно духовно обезоружить элиту, заставить ее отказаться от национальной системы ценностей в пользу ложной политической идеологии – и элита превратится в «пятую колонну» в тылу собственного народа – начнет сокрушать национальные святыни, высмеивать национальных кумиров, восхищаясь всем иностранным и высокомерно третируя исконно-почвенническую отсталость. И народ будет дезориентирован, духовно сломлен, морально подавлен и сокрушен – а значит защищать пространство родной цивилизации станет некому [27].

Кумулятивный эффект этих технологий многократно усиливается, если вместо общего информационного «бомбометания» главный удар направляется на часть местной элиты или электората, наиболее подверженных внешнему воздействию (агентов влияния), на разрушение пространства языку и национальной культуры, перекодировку цивилизации [76]. Эти вопросы являются сегодня объектом внимания геополитики хаоса.

В основе современного глобального кризиса есть и геокультурная подоплека. Соединенные Штаты Америки и страны НАТО своими акциями на Северной Африке и Ближнем Востоке и провозглашением права на упреждающий удар против потенциального противника фактически подвели черту под прежней либеральной геокультурой. Однако, как заявляют сами творцы «новой американской политики», чисто силового доминирования недостаточно для строительства глобального порядка. Глобальное военное могущество нужно дополнить возвышенной идеей, одухотворить неким сверхнациональным проектом. «Правый» истеблишмент англосаксонского мира предлагает человечеству, собственно, два варианта – возвращение к прежней колониальной политике европейских держав либо практику «демократического экспорта», то есть насильственного внедрения демократии. И тот, и другой проекты имеют сомнительные перспективы на успех. Для нового колониализма у переживающих демографический спад народов Запада нет необходимых людских ресурсов, нет и готовности жить в состоянии перманентной войны. А «демократический глобализм» неоконсерваторов начал буксовать с первой же попытки своего утверждения – выдвиженец этой политической группировки на пост «демократического лидера» «освобожденного» Ирака оказался самой непопулярной политической фигурой у населения этой страны. Такой сюжет неизбежен и в других странах этого региона. В настоящее время выработка «языка» для новой геокультуры осуществляется в большей степени в левых политических течениях, в том числе и в тех, которые принято именовать антисистемными. Мировая система еще не сформировалась, и поэтому не удивительно, что ее будущий облик гораздо легче схватывается людьми и движениями, ищущими альтернативу настоящему [354].

Поэтому вопрос о геокультуре как о символическом капитале в геополитике – это вопрос о высоком престиже ценностей и принципов, на которых организовано пространство власти, что заставляет живущий на этом пространстве народ и все окружающие его народы уважать сложившуюся систему геополитических сил. Политическая история знает два пути завоевания символического капитала в геополитике – через овладение символизмом культуры и через овладение символизмом идеологии [27].

Либеральная идеология также была конвертирована в проект завоевания всемирной власти. Проект потребительского общества (с эмблемой «Кока-Колы» – потрясающий синтетический вкус и всего 0 калорий! – действительно, хватит на всех), авторитетом стала концепция «прав человека», а тайна – тайна была завуалирована лозунгом глобального мира. За этим фасадом скрылось откровенное стремление к мировому господству, для завоевания которого опять были разрешены любые средства (во имя гуманизма и торжества прав человека!), начиная с «гуманитарных» бомбардировок. Но они быстро истратили символический капитал своей власти в погоне за соблазнами земного могущества с помощью силы [27].

Сегодня символический капитал приобретает большее значение в рамках социальных, экономических и политических отношений. Современная геополитическая мощь государства определяется в первую очередь не материальными (энергетическими) ресурсами, а силой духа, разнообразием культурно-генетических кодов. В глобализующемся мире преимущества получают государства, большинство граждан которых имеют просвещенную (с влечением к правде и чести) волю, и/или являются истинно верующими (имеют духовный стержень, закаленную душу) [76]. Поэтому символическая деятельность – важнейшая обязанность правительства.

Вместе с обществом властители веками плетут своего рода символическую ткань, на которой оказываются вышиты титулы и гербы, слова государственных гимнов, лозунги типа «Эгалите, фратерните», идеи, превращающиеся в архетипы наподобие «американской мечты», знаки триумфа национального духа вроде памятников адмиралу Нельсону или Минину и Пожарскому, а также обозначения валют. «Ткань», которая получается в результате, Пьер Бурдье назвал символическим капиталом, и, очень похоже, наше государство озаботилось, наконец, его накоплением [268].

Важное место в символическом капитале страны, как отмечалось выше, занимает язык. Одним из вариантов присутствия языка в геокультуре, международных отношениях выступает, например, то, что можно отнести к области «глоттополитики». Термин «глоттополитика» («glottopolitics») появился на свет вместе с дисциплиной социолингвистика в 50-х годах XX столетия и изначально обозначал направление, в котором знания, приобретенные специалистами в области языка, применяются в сфере государственной политики, например, в процессе определения наилучших способов достижения билингвизма в колониальных и иных зонах, где находятся в тесном контакте несколько культур. После появления в научном обиходе понятий языковое планирование, языковая политика («language politics» и «language policy»), политическая лингвистика и геополитика языка, термин «глоттополитика» несколько потерял свою уникальность.

Тем не менее, ряд зарубежных авторов, как Б. Мальмберг, Р. Холл, Э. Хауген, активно использует его для обозначения не столько внутренней политики государства в области языка, но и сферы глобальной интервенциональной политики языка, имеющей главной целью нейтрализовать оппозицию между государствообразующим «языком-гегемоном» и языком меньшинства или «региональным языком» [400, 496].

Отсюда по аналогии с «геополитикой» этот термин зарубежными исследователями предложено понимать как «доктрину, практику или дисциплину, которая бы включала в себя и систематически изучала отношение одного государства или нации с другими, как в региональном, так и в многостороннем плане, с точки зрения положения языка как инструмента присутствия в международном сообществе и места в нем» [360, 369—395]. Такой же точки зрения придерживаются Л. Мухарямова, Б. Халитов и другие отечественные исследователи [207].

В этом смысле глоттополитикой можно обозначить деятельность языковой общности по обеспечению своей победы в языковой войне над другой языковой общностью путем максимально возможного глобального распространения своего языка. Языковая политика чаще всего используется для определения всей совокупности мер, принимаемых органами государственной власти для регулирования в законодательной или консультативной форме использования языка. В этом отношении языковая политика представляет собой один из эффективнейших внутриполитических стабилизационных механизмов, важность и значение которого возрастают в период становления и укрепления современных государств [321].

Глоттополитика как внешнеполитический механизм обеспечивает укрепление статуса языка на международной арене и организует процесс его экспансии вовне. Она является частью общей системы мер, которыми пользуется государство в рамках своей внешнеполитической деятельности. Важным здесь является тот факт, что в современной мировой политике основным актором, вступающим в международные отношения, продолжает оставаться государство. В связи с этим, государственные глоттополитические механизмы распространяются на основной или «государствообразующий» язык, тогда как языковые меньшинства, располагающиеся на территории того или иного государства, ограничиваются в своем стремлении к официальному международному статусу, им остается довольствоваться правами, которыми они наделяются в соответствии с внутренней языковой политикой государства.

Глоттополитика, таким образом, может характеризоваться как эффективный легитимный демократический внешнеполитический инструмент, способствующий распространению влияния региона на пространстве распространения языка. Изучение процессов региональной глоттополитики и парадипломатии позволяет раскрыть направления, механизмы и мотивы внешнеполитической деятельности региона, определить ее природу, прогнозировать возникновение социальных конфликтов между языковыми группами [321].

Безусловно, можно бы рассмотреть и иные концепции и точки зрения на геокультуру. Исследованиями геокультуры в современной науке занимаются такие ученые как В.И. Макаров, В.С. Степин, Д.С. Львов, В.Л. Иноземцев, В.А. Садовничивый, А.Д. Шоркин и другие. Предметом специального исследования должна стать геоцивилизационная концепция авторов недавно опубликованной монографии «Глобальная геополитика» [46].

Авторский коллектив умело использует широкий спектр источников и трудов и аргументировано формулирует императивы новой социокультурной парадигмы в межцивилизационных процессах и делает в связи с этим в контексте глобальных исследований важное обоснование: «В начале XXI века, когда в число акторов мировой политики стали включаться геоцивилизации, мировая политика и глобальное управление должны менять свое содержание и назначение: создание единого историко-культурного пространства, объединяющего геоцивилизации» [46, 13].

Обобщая различные взгляды исследователей, можно выделить основные смысловые компоненты геокультуры:

• Геокультура обозначает сохраняющуюся социокультурную связь бывших колониальных метрополий с территориями, находившимися ранее в их владении и представляет в современных условиях культурное основание всей господствующей капиталистической миросистемы.

• Геокультурные связи, «сшивающие» индустриальный (а в настоящее время – эволюционирующий в постиндустриальный) мир с так называемым «третьим миром», являются важным фактором в политике натурализации «развитых стран», одним из критерием, позволяющим им различать во внешнем мире «своих», «почти-что-своих» и «чужих».

• Геокультура оказывается одной из форм «культурной репрезентации пространства», в чем-то дополняющей так называемый «цивилизационный» (Тойнби-Хантингтон) подход, а в чем-то представляющей ему альтернативу [49].

• Геокультуру можно рассматривать как форму репрезентации политических реалий посредством «пространственных образов», как продукт образно-географических интерпретаций.

• Геокультурные пространства формируют сообщества людей, этнические миры, объединенные прежде всего общей культурой и языком.

• Геокультура – способ геополитического проектирования, оперирования и экспансии, основанный на культурных основаниях и критериях, т. е. на различении культурно «своих» и культурно «чужих».

• Геокультура как символический капитал обеспечивает преемственность геополитики и геоэкономики.

Анализ столь емкого понятия, как геокультура, требует дифференциации связанных с ним терминов и определений:

1. Геокультурное пространство – система устойчивых культурных реалий и представлений, формирующихся на определенной территории в результате сосуществования, переплетения, взаимодействия, столкновения различных вероисповеданий, культурных традиций и норм, ценностных установок, глубинных психологических структур восприятия и функционирования картин мира. Культура в данном случае становится интересной как продукт образно-географических интерпретаций.

2. Геокультура развития – историческая форма культурного давления с целью обеспечения программ модернизации. Геокультура развития – доминирующий концепт второй половины XX века, являющийся идейным оправданием неизменно существующего неравенства между центром богатства (господства) и периферией бедно сти (догоняющего развития). Международная программа догоняющего развития оказалась бесполезной для большинства стран мира, что привело миросистему, по утверждению Валлерстайна, в «нынешний тупик».

3. Геокультурная альтернатива – одна из форм «культурной репрезентации пространства», в чем-то дополняющая «цивилизационный» подход (Тойнби-Хантингтон), а в чем-то представляющая ему альтернативу. Геокультурная альтернатива – это действительно альтернативные основания онтологического порядка. Принципиально в ином смысле употребляется геокультурная альтернатива в рамках дискурса современного политического ислама.

4. Геокультурные общности – сохраняющиеся социокультурные связи бывших метрополий с территориями, находившимися ранее в их владении. Геокультурные общности, как правило (хотя и не исключительно), основываются на сохранении языка метрополии в их бывших владениях (доминионах, колониях и т. д.) в качестве официального государственного (второго государственного), языка образования или языка культурной и/или деловой элиты. Геокультурные общности тем крепче, чем выше был просветительский потенциал метрополии в период существования колониальной системы.

5. Геокультурные связи – то, что «сшивает» индустриальный (в настоящее время – эволюционирующий в постиндустриальный) мир с так называемым «третьим» миром. Геокультурные связи являются важным фактором в политике натурализации «развитых стран», одним из критериев, позволяющим им различать во внешнем мире «своих», «почти-что-своих» и «чужих».

6. Социокультурное ядро – социальные ценности, принципы, соответствующие силе духа и разнообразию культурно-генетических кодов народа.

7. Символический капитал – это совокупность культурных символов и архетипов, принципов общественной морали и норм поведения, основных элементов исторической памяти народа и форм самоидентификации, государственного и общественного устройства, так или иначе укорененных в национальных традициях, капитал чести и престижа народа, кредит в самом широком значении слова.

8. Геокультурная периферия – пространство, представляющее собой возобновляемый источник демографического ресурса (иммиграционного потока), отвечающего заданным характеристикам – квалификационным, образовательным, половозрастным, но, в первую очередь, языковым и культурным. Укрепление геокультурной периферии для государств – «демографических реципиентов» имеет принципиальное значение и составляет часть их геостратегического планирования.

9. Геокультурные образы – по Д. Замятину, как указывалось выше, система наиболее мощных, ярких и масштабных геопространственных знаков, символов, характеристик, описывающая особенности развития и функционирования тех или иных культур и/или цивилизаций в глобальном контексте. Геокультурные образы относятся по преимуществу к экзогенным образованиям, т. е. пограничным, формирующимся на стыке смежных географических образов. Так, например, в формировании геокультурного образа России приняли участие географические образы Восточной Европы, Евразии, Причерноморья, Прибалтики и Кавказа [106].

10. Глоттополитика – деятельность по укреплению статуса своего языка на международной арене и языковой экспансии путем максимально возможного его глобального распространения.

3.2. Геокультура России как геополитика справедливости

Русская геокультура пока остается самым величайшим завоеванием и стратегическим ресурсом России, ее главным энергоносителем. Двухполюсный мир G-2 полностью соответствует двоичной картине мира людей с аналитическим типом мышления, в первую очередь, англо-американцев. В таком двухполюсном мире аналитический тип мышления людей европейского Запада наработал выигрышные политические схемы через борьбу противоположностей. Американский геостратег Збигнев Бжезинский такую модель отношений назвал «Великая шахматная доска». А Китай знает, как успешно отрабатывать триадные схемы в политике.

Так, принятая КНР еще в 2005 году доктрина «всемирной гармонии» предусматривает создание «многополюсного мира». Согласно этой доктрине китайцы в связках по три силы смогут реализовать свою стратегию мирного одоления «Трех Северов»: Североамериканских Соединенных Штатов, Североатлантического альянса (НАТО) и Севера Евразии (Россию за Уралом). Ибо, согласно Закону перемен, занятый Срединным государством Центр мира одолевает Север (земля поглощает воду). Исходя из такого понимания мировоззренческих основ политики США и КНР, Россия должна использовать то, чем она сильна. А самая сильная сторона людей русской культуры – это задаваемый кодами русского языка троически-асимметричный тип мышления, способный к парадоксальному ответу как на гибкую убедительную логику Запада, так и на жесткие схемы китайцев. Асимметричный ответ России на политические действия США и КНР и её выход из создавшегося положения невозможен без перевода внимания своих партнеров с системных политических вопросов в надсистемные. Без перехода от межгосударственных отношений к диалогу между цивилизациями. А там, на уровне уже не государств, но цивилизаций, – к определению естественных преимуществ разных народов и их достойного места в гармонии глобального человечества [58].

Цивилизация наша имеет определенные мировоззренческие корни, сакральные тексты, на которых зиждутся, в конечном счете, ее претензии на существование в настоящем и право на будущее. Одним из важнейших компонентов социокультурного кода, определяющего поведение нации, этноса, является представление о себе, некий образ народа, в данном случае русских, представление об их недостатках и достоинствах (так называемый автостереотип). В качестве таких базовых ценностей нашей цивилизации, на которые часто делают упор и философы, и простые люди выступают соборность, коллективизм, духовность, бескорыстие.

Основой психосоциальной матрицы русского народа является справедливость. Поэтому главным геополитическим ресурсом России на постсоветском пространстве является справедливость и доверие народов. Отказываясь от них, Россия обречена проигрывать и терять своих стратегических союзников [56]. Россия всегда была центром силы в евразийском пространстве, но самое главное, что она имела до сих пор, – это справедливость и мессианство. Подчеркивая это, Лидер армянской партии «Новые времена» А. Карапетян заявляет: «Все тянулись к России именно как к очагу справедливости и мессианства. Она несла нашим народам культуру, через нее шла европеизация. К России тянулась не только элита, но и народы с пониманием того, что здесь их обязательно защитят от своих несправедливостей и чужих разбойников и рассудят. И это очень мощный инструмент, очень сильный козырь России. Америка при всей ее активности не может выступать в этой роли, у нее своя система интересов, которую все так или иначе учитывают, но она не будет арбитром, не будет независимым судьей. Потребность же в центре справедливости сегодня никуда не делась – народам нужен миф о стране, которая не даст в обиду, одернет неправедную власть, защитит от зла извне» [132].

Справедливость у нас всегда базировалась на симбиозе личности с государством, что исключительно важно для понимания практических особенностей российской геокультуры. Именно в этом, правильно отмечает М. Делягин, заключается секрет колоссальной эффективности и жизнестойкости носителя русской культуры, действующего «заодно» со своим государством (в этих случаях, действительно, «нам нет преград ни в море, ни на суше»). В ситуациях же, когда государство по тем или иным причинам становится врагом своего народа, носители русской культуры и вовсе оказываются абсолютно беспомощными до «последнего предела» (а порой и за ним); в этом одна из причин исключительно высокой роли инокультурных элементов в массовых (и особенно успешных) выступлениях против государства. В этом заключается секрет его же полной беспомощности и неспособности даже к элементарной самоорганизации (русские – единственный народ мира, так и не создавший своей диаспоры в США) и самозащите в ситуациях «оставленности» государством, которые по своим трагическим последствиям напоминают последствия «богооставленности» для истово верующих. Ощущение государства, даже явно враждебного личности, тем не менее, как «своего» – одна из самых поразительных особенностей русской культуры, носители которого с легкостью прощают руководителям страны (да и любым «начальникам», являющимся их отражениями) то, десятую долю чего они не прощают своим ближайшим родственникам и друзьям! Ярким проявлением этой особенности является привычка называть государство и чиновников словом «наши», которое в сочетании с площадной бранью в их адрес производит на следящего за смыслом произносимых слов слушателя поистине глубокое впечатление [66].

Слитность, неразделенность личности с государством обуславливает среди прочего и объективную безнадежность пересаживания на российскую почву западных демократических институтов (и всех остальных институтов, основанных на отдаленности личности от государства и от другой личности). Особенностью русской культуры является органическая неспособность ее носителя существовать без «сверхзадачи», без некоей цели, возвышающейся далеко над его повседневным существованием и придающей этому существованию философский смысл. Поэтому русскую цивилизацию может двигать вперед только надличностная идея, идея общего блага. Таковыми были идея православная и идея коммунистическая [66].

Носитель русской культуры готов примириться с практически любым ущербом для себя (вплоть до лишения самой жизни), если по тем или иным причинам будет считать это справедливым. Недаром справедливость является основополагающей чертой русского национального характера, высшей абстрактной, отделенной от практических интересов отдельной личности ценностью. Важным проявлением справедливости является требовательность к себе (размываемая ленью) и ближайшим окружающим; в русской культуре права имеет лишь тот, кто живет справедливо, то есть выполняя свои обязанности перед другими. Тот, кто пренебрегает интересами других, утрачивает, по крайней мере, частично, свои права как человека. (Интересно, что эта требовательность не распространяется на «начальство», воспринимаемое как отделенное от отдельного обычного человека «явление природы».) Потребность в «сверхзадаче» вместе с тягой к «справедливости» сформировали в рамках русской культуры весьма специфический тип трудовой мотивации, ориентированной на деньги лишь как символ этой справедливости. Простое для нее материальное стимулирование оказывается эффективным лишь при наличии внятно осознаваемой «сверхзадачи» (поэтому политические пропагандисты, а до них священники выполняли, по сути, непосредственно производственную функцию), но самое главное – его безусловная вторичность по сравнению с одобрением окружающих, являющимся непосредственным доказательством «справедливости» тех или иных действий одобряемого.

Мнение о справедливости предполагает человечное отношение к представителям других культур и народов и отсутствие представления об абсолютном зле (в сказках не случайно можно договариваться даже с Бабой-Ягой) обеспечивает носителям русской культуры высокую гибкость и способность не только вести плодотворные переговоры, но и вызывать к себе долговременную симпатию (особенно по контрасту с носителями качественно иных культур) [66].

В современной России речь может идти о создании общества национальной и социальной справедливости только на русский манер, в соответствии с представлением о справедливости русского народа. В социальной области русское представление о справедливости предполагает распределение благ пропорционально вкладу каждого в жизнедеятельность всего народа. Положение людей в социальной иерархии, в том числе положение материальное, должно быть производным от количества, качества, результативности и общественной значимости результатов их труда на общее благо. При этом каждому, независимо от его трудоспособности, общество гарантирует прожиточный минимум (так русская община издревле поддерживала одиноких стариков, сирот, инвалидов).

Справедливым является общенародная форма собственности. Без нее реальное народовластие невозможно. Идея западного либерализма, абсолютизирующая права индивида, для русского социума является несправедливой, поэтому неприемлема. Европеец ощущает себя самодостаточным автономным целым, а русский – структурной частью другого целого, народа как самостоятельной биосоциальной сущности, как более сложной формы организации социума. Русское представление о справедливости предполагает распределение благ пропорционально вкладу каждого в жизнедеятельность всего народа. Положение людей в социальной иерархии, материальное благосостояние производны от количества, качества, результативности и общественной значимости результатов их труда на общее благо. И приватизация начала 90-ых годов, сильное расслоение общества в настоящее время воспринимаются как явно несправедливыми [224, 2].

Еще до появления конвейера была выявлена неприспособленность к нему русской культуры: выполнять монотонные однородные операции просто скучно, и поэтому наша страна делала прекрасные относительно сложные машины (вроде боевых самолетов) и хронически не справлялась с более массовым и более простым производством легковых автомобилей. Интересно, что бригадный подряд (вводимый в 70-е годы не только в нашей стране, но и, например, в Японии и США), позволяя уйти от конвейера и расширить сферу компетенций каждого работника, сделав его труд более творческим (или хотя бы менее монотонным), соответствовал объективным потребностям русской культуры. При бригадном подряде характер труда приближался к традиционному для нас артельному [66].

«Русский способ производства» при правильном использовании выведет российское общество из положения заведомо непосильной для него конкуренции с Китаем (ибо мы как работники всегда будем стоить дороже и всегда будем менее организованными и трудолюбивыми) в положение гармонического дополнения его. Ведь культура Юго-Восточной Азии идеально соответствует потребностям именно конвейерного производства, – а русская культура позволяет развивать производство более сложных, «штучных» изделий [66].