Текст книги "Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1"

XXX. ДРУЗЬЯ

– Мы теперь ведь на улице Лаферроннери, Магдалена? – с удивлением спросила Белая голубка.

– Милон и виконт д'Альби живут здесь, Жозефина.

– На этой узенькой улице? Да разве это им прилично?

– Верно, это так и нужно, если они сами не находят это неприличным. У меня к тебе просьба, Жозефина, не говори им, кто тебя привел сюда.

– В каком же доме живут эти господа мушкетеры?

– Вон там, у старой Ренарды, луврской судомойки. Они переехали к ней недавно, потому что она добрая и честная вдова, которая очень старается угодить своим жильцам.

– Значит, там, на второй лестнице?

– Да, ты-то откуда знаешь, Жозефина?

– Гм… У меня есть свои приметы, – отвечала Белая голубка, добродушно смеясь. – Видишь там белые шторы и занавески? Это и есть те комнаты, которые добрая судомойка держит в таком порядке. Там же на подоконнике лежат шляпа и перчатки…

Жозефина продолжала хохотать.

– По этому беспорядку также можно узнать квартиру мушкетеров, – прибавила она с такой прелестной лукавой насмешкой, что заставила улыбнуться даже серьезную Магдалену. – Не легко мне идти туда! Не будь господин Милон таким благородным человеком, я бы ни за что на свете не решилась на это, он мог бы подумать обо мне очень дурно.

– Не беспокойся ни о чем, Жозефина, и поспеши. Подумай, ведь если ты опоздаешь, твои братья и Антонио нагонят д'Альби. Тогда уж не спасут его и друзья.

– Правда, Магдалена! Бегу! Только подожди меня здесь! Я буду смелее, если буду знать, что ты недалеко от меня.

– Хорошо. Я буду ждать тебя здесь на углу, Жозефина.

Белая голубка перебежала улицу и скрылась в дверях дома

Едва только Жозефина ступила на лестницу, как сверху послышались тяжелые шаги и появилась могучая фигура господина Милона. Она хотела было уже убежать, но, во-первых, он, без сомнения, уже увидел ее, во-вторых, нужно было спасать бедного беарнца. Эта мысль возвратила ей самообладание.

– О! – воскликнул Милон Арасский с радостным удивлением. Если глаза не обманывают меня, то я вижу маленькую храбрую голубку, которую на днях…

– Голубку? – Жозефина испугалась и побледнела от страха и досады. – Голубка! Это не хорошо с вашей стороны, мсье Милон, – сказала она с укоризной. – Значит вы все-таки проследили за нами.

– Проследил? Я? Мне кажется, здесь какое-то недоразумение, мадемуазель Жозефина? Вы, вероятно, хотите видеть старую Ренарду, но ее нет дома!

– Нет дома! Тогда мне придется переговорить с вами, мсье Милон…

– Со мной вы можете говорить столько, сколько вам будет угодно, моя милая прекрасная мадемуазель Жозефина. Только не знаю, запомню ли я все, что вы мне скажете, потому, что когда я смотрю в ваши глаза, то теряю память…

– Ну, то, что я скажу вам, мсье Милон, вы наверняка запомните! Только здесь… на лестнице…

– Виноват! – вскричал он, хлопая себя по лбу, – ведь я же говорил, что от вас без ума и без памяти.

Он от души расхохотался, протянул Белой голубке свою сильную широкую руку и с истинно рыцарской вежливостью пригласил подняться в комнату, в которой жил вместе с виконтом. Когда Жозефина вошла, он запер дверь и усадил свою гостью.

– Прежде всего, мсье Милон, мне очень хотелось бы знать, – начала Жозефина, – отчего вы назвали меня только что Белой голубкой? Только прошу вас, ответьте мне вполне искренне, ведь вы не исполнили своего обещания?

– Клянусь, что исполнил – строго и честно, – с улыбкой произнес Милон. – Да ведь я не сказал «Белая голубка», а только «маленькая храбрая голубка». А за это вы не можете упрекать меня, мадемуазель Жозефина, потому что вы действительно явились передо мною, как голубка, и сравнение вырвалось у меня невольно! Но объясните мне, отчего я этим словом навел вас на подозрение, что я тогда проследил за вами?

– Меня часто называют Белой голубкой, – призналась Жозефина.

– И отлично! Это слово вырвалось у меня из глубины души! – воскликнул Милон и схватил руку девушки. Она покраснела. – У меня точно предчувствие какое-то было, продолжал он. – А вообще, как говорят товарищи, я не отличаюсь особенной утонченностью чувств.

– Ваши товарищи! Вот у меня и сжалось сердце! Мои вести очень плохие и очень спешные! – сказала Жозефина. – Тот мушкетер, который вместе с вами был так великодушен, что спас меня и мою подругу в ту ночь…

– Виконт д'Альби. Ну, что же с ним случилось?

– Он в ужасной опасности!

– В какой же? И с каких пор? Сегодня утром он простился со мною как-то таинственно, и в разговоре вскользь сказал, что уезжает на несколько дней.

– Разве он не сказал вам, что едет в Англию?

– А как же узнали об этом вы, мадемуазель Жозефина?

– Не спрашивайте меня, мсье Милон, но поверьте, что я не видела виконта д'Альби и не говорила с ним. Одна случайность помогла мне и моей подруге подслушать разговор, который относился к нему. Поэтому-то я и пришла сюда.

– Благодарю вас за это! Вы не только голубка, но еще и ангел, мадемуазель Жозефина!

– Я делаю это из благодарности, – сказала Белая голубка. – Вы спасли нас, и то, что я поборола свой страх и пришла сюда, есть только простой долг признательности. Вы сами должны понять, что это было для меня нелегко. Однако слушайте! Для того, чтобы спасти вашего друга от опасности, нужно действовать в высшей степени быстро.

– Вы говорите это с таким страхом…

– Но один вы тоже не должны отправляться ему на помощь.

– А! Вот вы позаботились немного и обо мне! Я счастлив этим, мадемуазель Жозефина! Я очень счастлив!

– Я хотела сказать только то, что вы не в состоянии будете спасти его один, – поправилась Жозефина. – В это время из Парижа выезжают три всадника, которые должны задержать виконта д'Альби и отнять у него письмо, которое он везет в Лондон.

– Письмо? Об этом я ничего не знал! Вы говорите, три всадника?

– Да, и вооруженные с ног до головы! Они непременно убьют виконта, если вы не поспешите выручить его.

– О, небо! Это действительно странное и таинственное поручение!

– Вы должны сейчас же разыскать ваших друзей и вместе с ними отправиться в путь.

– Это можно сделать, но не так скоро, дорогая моя мадемуазель Жозефина: надо найти маркиза и Каноника, а потом взять отпуск у нашего капитана, но где его разыскать теперь, я пока не знаю.

– Я повторяю вам, что виконт погибнет, если вы не спасете его.

– Клянусь, вы начинаете меня тревожить! Почему этот беарнец слова не сказал нам о своей опасной поездке?

– Да ведь он и сам не подозревает о тех опасностях, которые ожидают его по дороге к морю. Он не знает, что за ним гонятся.

– А кто же эти преследователи?

– Я не могу назвать их, эти имена все равно ничего не объяснили бы вам. Однако я припоминаю, что одного из них зовут Антонио.

Милон вскочил со своего места, словно только теперь сообразил всю серьезность положения.

– Как? Тот негодяй! Он хочет отомстить беарнцу!

– Он хочет отнять у него письмо.

– Это только предлог! Он просто хочет убить его! – вскричал Милон. – Это не так легко будет сделать этому проклятому головорезу!

– Вы сейчас же поедете?

– Разумеется, мадемуазель Жозефина!

– Один? – спросила Белая голубка.

– Если придется – разумеется! Но не беспокойтесь! Д'Альби и я – мы справимся с этими негодяями!

– Но ведь может случиться, что вы разминетесь с виконтом и один попадете в их руки. Если же вы поедете втроем и догоните своего друга, его преследователи даже не посмеют напасть на вас, и это было бы самое лучшее!

– Ну, уж нисколько, моя прекрасная Белая голубка! – возразил Милон, провожая Жозефину. – Мы мушкетеры, напротив, всегда радуемся таким приключениям!

– Обещайте мне, мсье Милон, что возьмете с собой своих товарищей.

– Да разве можно отказать вам в чем-нибудь, мадемуазель Жозефина?

– А еще обещайте, что пробудете здесь еще несколько минут, пока я выйду, и не станете провожать меня.

– Так, значит вы намерены и дальше продолжать вашу роль таинственной незнакомки? – спросил Милон с видимым сожалением.

– Позже вы все узнаете, а сегодня еще не время. Будьте счастливы, мсье Милон, и поспешите к вашему другу.

Она просто и скромно протянула мушкетеру руку, вышла из комнаты и быстро сбежала по лестнице. Спустя несколько минут вышел и Милон.

– Премилая девушка! – пробормотал Милон, невольно улыбаясь. – Клянусь, она мне нравится все больше и больше! У нее и голова, и сердце еще на месте. Только странно, отчего она не хочет сказать мне своего имени и где живет? А, в сущности, она совершенно права! Бережет свою репутацию. А ведь, должно быть, она не совсем ко мне равнодушна, иначе зачем бы ей дважды просить меня, чтобы я не ездил один! Говорит, что только нз чувства благодарности пришла предупредить нас! Однако, друг Милон, ты делаешься порядочным негодяем: начинаешь во всем видеть какую-нибудь скрытую причину. Именно из благодарности, потому что спасать приходится одного виконта! Но какая она милая! Какие у нее прирожденно грациозные движения, нежные черты лица! Какие исполненные ума и чувства глазки! А эти длинные нежные пальцы, благородный рост и осанка… Да, без сомнения, она из знатной семьи! А, в сущности, ведь это решительно все равно. Для меня главное то, что она удивительно хороша, что сердце у нее доброе и честное, – заключил мушкетер свои размышления.

Маркиза Милон дома не застал. Лакей доложил ему, что час тому назад заходил Каноник, и они вместе с маркизом пошли по направлению к Луврскому дворцу. Милон тотчас же поспешил вслед за ними и нашел обоих друзей в дежурной комнате дворца.

– Что случилось? – спросил маркиз, протягивая другу руку. Каноник же, глядя на пыхтевшего, как кузнечный мех, мушкетера, не мог сдержать невольной улыбки.

– Что случилось? – повторил Милон. – Случилась целая таинственная история! Не знаете ли вы, от кого получил беарнец сегодня ночью письмо с поручением доставить его в Лондон?

– Письмо? Сегодня ночью? – переспросил маркиз и удивленно взглянул на Каноника. Тот пожал плечами.

– Я ничего не знаю! – произнес он серьезно и спокойно, – я даже не знал, что виконт уехал.

– Он был на часах в галерее, – задумчиво проговорил маркиз. – А тебе он ничего не говорил? – обратился он к Милону.

– Он сказал только, что рано утром отправится в какую-то важную поездку и возьмет у капитана отпуск на несколько дней.

– Так от кого же ты узнал, что речь шла о письме, которое надо доставить в Лондон? – спросил маркиз.

На добродушном лице Милона появилось какое-то особенное выражение лукавства и таинственности.

– Понимаю, что вам хотелось бы узнать это, но сказать вам я не могу. У каждого есть свои тайны! – прибавил он, многозначительно. – Довольно с вас того, что это так! Он выехал несколько часов тому назад. Но главное не в том! Мы должны сейчас же ехать за ним следом!

Каноник с удивлением взглянул на него, но маркиз подошел к нему, положил руку на плечо и, улыбаясь, сказал:

– Тайну свою, дружище, ты можешь оставить при себе. Но для того, чтобы заставить нас решиться на эту поездку, тебе придется выложить нам какие-нибудь подробности.

– Это всего лишь несколько слов, – с убежденностью сказал Милон. – Один за всех и все за одного! Ведь это наш девиз, за который мы сотни раз скрещивали шпаги и осушили тысячи стаканов. Ну, а беарнец теперь в смертельной опасности, да, вдобавок, и сам о том не знает.

– Со своими недомолвками ты еще более непонятен для меня! – воскликнул маркиз.

– А вот Каноник кое-что понял, это я по его лицу вижу, – сказал Милон.

– Может быть, отчасти, – подтвердил молчаливый мушкетер.

– Во всяком случае, если ты говоришь правду, мы должны сейчас же спешить на помощь беарнцу, – решил маркиз. – Однако же какая опасность ему грозит?

– Негодяй Антонио поехал с двумя мошенниками за ним, чтобы убить и украсть письмо.

– Антонио, доверенный покойного маршала! – вскричал маркиз с удивлением. – Да откуда же взялся опять этот мерзавец? Верны ли твои сведения, Милон?

– Даю в том мое честное слово! Негодяи вооружены, беарнец ничего не подозревает, и непременно попадет в их руки, если только мы не предупредим его.

– Клянусь, в таком случае нам нечего раздумывать! – вскричал маркиз. – Я сейчас же пойду к капитану Бонплану и выпрошу отпуск для всех нас, а в случае надобности, даже скажу ему, куда мы собираемся ехать.

– Только пусть он даст тебе слово молчать об этом, – посоветовал Милон. – История этого письма что-то не очень ясна, и мне кажется, что она имеет какое-то отношение ко двору, потому что виконт пришел сегодня утром прямо из галереи и заговорил со мною о своей поездке.

– Да, о письме не следует упоминать, а сказать только об опасности, грозящей нашему другу, – заметил Каноник.

– Уж предоставьте это мне! – с благородной горячностью воскликнул маркиз. – Я знаю, что нелегко будет так неожиданно выхлопотать отпуск для троих, но все-таки надеюсь, что удастся.

– Бонплан очень благоволит к тебе и, верно, не откажет в твоей просьбе, – сказал Милон.

– Подождите меня здесь, – попросил маркиз, – а я спешу устроить это дело.

– А мне кажется, что было бы лучше, если бы мы в это время пошли готовиться к отъезду, – сказал Каноник, – нам необходимо выехать, как можно скорее, если мы хотим спасти беарнца, потому что этот Антонио действует весьма быстро и решительно.

– Хорошо, а после этого мы снова соберемся здесь, в дежурной комнате, – сказал Эжен де Монфор и отправился искать капитана мушкетеров.

Милон и Каноник тоже разошлись по своим квартирам, чтобы захватить пистолеты и оседлать лошадей.

Было уже около двенадцати. Этьен д'Альби выехал из Парижа в семь утра, часом позже покинули город его преследователи, а мушкетеры, при удачном ходе дел, могли сесть на лошадей не ранее часа пополудни.

Возникал другой вопрос: по какой дороге поехал беарнец – в Диэпп, в Аббевиль или в Кале? Этот вопрос сильно занимал всех троих, пока они хлопотали по своим делам. Из Сен-Дени к трем приморским городам вели три различные дороги. По которой же из них пустился в путь д'Альби? По которой погнался за ним Антонио?

Милон первым возвратился в дежурную комнату. Слуга его с лошадью остался ожидать неподалеку от Лувра. Вскоре после него пришел Каноник, и, наконец, явился маркиз.

– Ну, как дела? – спросил взволнованный Милон.

– Все в порядке. Мы можем ехать.

– А рассказал ты что-нибудь о письме? – спросил Каноник.

– Нет. Капитану было достаточно услышать, что д'Альби грозит опасность и что за ним погнался Антонио. Ведь вы знаете, как Бонплан заботится о каждом из нас. В сущности, он очень рад тому, что мы так преданы друг Другу» а наши беспрестанные приключения заставляют говорить о мушкетерах. Он просто гордится, что командует нами. А вы позаботились, чтобы и моя лошадь была готова?

– Баптист держит ее внизу вместе с моею, – отвечал Каноник.

– Ну, так в путь же! – сказал маркиз, – и дай Бог, чтобы нам удалось спасти друг друга!

– До Сен-Дени нам нечего сомневаться, по какой дороге ехать, но вот дальше-то как? – заметил Милон.

– Я думаю, что виконт избрал кратчайшую дорогу к морю, следовательно, поехал на Диэпп, – сказал Каноник. – В Кале он точно не поехал, но очень может быть, что он отправился через Аббевиль, чтобы тем несколько сократить себе морской путь, – сказал маркиз, выходя с друзьями из Лувра.

– Но зато из Аббевиля нет такого частого сообщения с английским берегом, как из Кале и Диэппа, – возразил Каноник, – я стою на том, что он поехал через Диэпп и сам поеду по этой дороге.

– Может быть, нам удастся разузнать от крестьян или в каком-нибудь трактире, не проезжал ли мимо д'Альби, а за ним и те трое. Тогда будет хоть какая-то определенность.

– Согласны! Значит, едем на Диэпп! – вскричал маркиз и вскочил в седло. Товарищи последовали его примеру, и все трое, сдерживая лошадей, выехали на берег Сены. В обеденное время они были уже у заставы.

XXXI. ЗАМОК УЕДИНЕНИЯ

Старый город Блоа, расположенный на правом берегу Луары, составляет ныне административный центр департамента Луары, но в старину он был незначительным местечком с узенькими улицами и большим исторически знаменитым замком. В этом мрачном, окруженном огромным парком замке, родился король Людовик XII и жил в нем также охотно, как и Франциск I.

У Генриха же III было связано с ним тяжелое воспоминание, так как здесь по его приказанию были убиты герцог де Гиз и его брат кардинал Людовик. При Генрихе IV замок этот впал в запустение, так как король никогда не бывал в нем. Теперь же он был подготовлен для проживания королевы-матери. Но, несмотря на все великолепие внутренней обстановки, это было не что иное, как тюрьма, в которую заточили высокомерную Марию Медичи.

И кто знает, не затем ли послали ее сюда, чтобы напомнить ей о мгновенно померкшем блеске одной из ее всемогущественных предшественниц и вселить ей мысль о непрочности всякого земного величия?

В этом самом замке, забытая всеми, умерла Екатерина Медичи, некогда грозная властительница Франции. Мария Медичи была не больше, чем узница в этом замке, населенном лишь несколькими слугами. Перед подъездами день и ночь шагали часовые, ее саму выпускали из этой тюрьмы лишь на несколько часов.

Но и этот удар судьбы не преклонил и не сломал гордой воли королевы-матери, а заставил лишь тщательнее разрабатывать свои планы, цель которых заключалась в мести за все то, что произошло с нею, тому, кто был причиной всего этого – ее сыну, королю.

Герцогиня Бретейльская последовала за нею и в Блоа, а шевалье д'Альберт и здесь был ее тюремщиком. Для прислуживания ей привезли несколько лакеев и горничных. Встречи у нее были только с художниками, работавшими в Люксембургском дворце. Для всех остальных доступ к королеве-матери был строго воспрещен. В особенности же – для епископа Люсонского, герцога д'Эпернона и остальных ее приверженцев.

Таково было уединение, в котором вынуждена была жить расточительная, любившая блеск, роскошь и общество, Мария Медичи. Его поистине можно было назвать узничеством. Даже переписка ее подвергалась строжайшему надзору шевалье д'Альберта. Она была решительно отрезана от всего, что было вне этого замка и окружающего его парка, не видела почти никого, кроме своей фрейлины и ненавистного, вечно наблюдающего за ней шевалье.

О дворе и о своем царственном сыне она не знала почти ничего. Она слышала только, что король Людовик окончательно и всецело подпал под влияние своего любимца, и что этот всемогущий советник и первый министр пользовался своим влиянием точно так же, как делал это Кончини: спешил обогатиться всеми путями и средствами, возвыситься над всеми знатными людьми в государстве.

Эта весть порадовала Марию Медичи. Люинь, оставаясь в милости короля, мог только лишь пошатнуть значение трона, тем более, что число недовольных со времени изгнания королевы-матери еще более возросло.

Наступила зима 1619 года. В уединенном замке она была еще заметнее, чем где бы то ни было. Королеве-матери казались нестерпимы эти облетевшие деревья, эти густые туманы, застилавшие всю окрестность и временами переходившие в снег, эти короткие дни и бесконечно длинные бессонные ночи. По вечерам она вместе с герцогиней сидела перед камином, целыми часами не говоря ни слова, задумчиво смотрела на пламя и лишь поздно ночью ложилась в свою огромную кровать под балдахином.

Апартаменты королевы-матери находились в нижнем этаже здания. Высокие готические окна всего лишь на пять футов возвышались над землей.

Двадцать второго февраля день стоял пасмурный и тоскливый. По дороге от города к замку шел человек в шляпе с черным пером, тепло укутанный в темный плащ. Уже смеркалось, когда он, пройдя через парк, остановился у ворот замка и объявил страже, что желает переговорить с шевалье д'Альбертом, которого тотчас вызвали. Незнакомец почтительно снял перед ним шляпу. Нижнюю часть лица его закрывала большая черная итальянская борода.

– Вы меня спрашивали, милостивый государь? Я к вашим услугам! – сказал д'Альберт любезно.

– Я живописец Амати, – сказал поздний посетитель, – и хочу переговорить с королевой-матерью о фресках, для работы над которыми я приглашен. Мне необходимо переговорить о сюжетах.

Синьор Амати был не первый художник, явившийся в Блоа, а так как личность его не возбуждала никаких подозрений, шевалье согласился тотчас доложить о нем. Когда д'Альберт сказал о приходе Амати герцогине Бретейльской, а та, сходив в комнату королевы, возвратилась к нему, он не мог не заметить в ней какого-то смущения.

– Королева поручила сначала мне переговорить с ним, – сказала она. – Ее величество что-то не помнит его имени среди своих художников.

После этих слов шевалье пошел за герцогиней прямо по пятам. Остановившись перед живописцем, она невольно вздрогнула, но быстро овладела собой и проявила весьма! естественное удивление.

Между тем, живописец, почтительно склонившись перед герцогиней, успел шепнуть ей несколько слов.

– Извините синьор! Просто не понимаю, как я могла забыть вас, знаменитейшего художника! О! Но в памяти моей всегда остаются ваши великолепные картины! Не угодно ли вам пойти со мною в апартаменты ее величества.

– Мне необходимо получить приказания королевы относительно фресок, – сказал художник, проходя с герцогиней мимо шевалье д'Альберта, который не заметил ничего подозрительного в их встрече и успокоился. Да и какая опасность могла быть в посещений этого незнакомца? Шевалье был уверен, что женщина, которую он стерег, вполне покорилась своей участи.

Фрейлина ввела художника в огромную приемную королевы-матери, напоминавшую средневековый рыцарский зал. Мария Медичи сидела у камина и припоминала, что не делала никаких заказов живописцу с такой фамилией.

Синьор Амати подождал, пока затворилась за ним дверь, потом подошел к королеве и опустился перед нею на колени.

– Простите меня за обман, ваше величество! – проговорил он.

– Как! Чей это голос! – вскрикнула королева, встав от удивления.

– Я попрошу вас, королева, быть как можно осторожнее. Никто не должен даже подозревать, что я был у вас.

– Да неужели это действительно вы, герцог? Эта борода…

– Фальшивая, имя вымышленное, одежда сшита именно для этого визита.

– О, да будет благословен приход ваш! Но пойдемте в другую комнату. У шевалье д'Альберта очень тонкий слух. Наша добрейшая Бретейль останется здесь и позаботится, чтобы нам не помешали.

Герцогиня поклонилась в знак готовности повиноваться. Королева-мать и герцог д'Эпернон перешли в комнату, окна которой выходили в окружавший замок парк. Д'Эпернон запер за собою дверь, а Мария Медичи дала ему поцеловать свою руку.

– Итак, вы затеяли этот маскарад для того, чтобы пробраться в Блоа к несчастной узнице. Это радует меня, – сказала королева-мать. – И, разумеется, вы сообщите мне много новостей, любезный герцог. Когда человек вынужден жить так уединенно, как я, то, естественно, бывает особенно рад встретить посланца из внешнего мира.

– Рассказать вам много новостей, ваше величество, я вряд ли смогу, – отвечал герцог, – но, то, что я намерен передать вам, крайне важно! Вас ждут в Ангулеме для того, чтобы начать открытую войну; там собралось более тысячи человек нашей знати, недовольство которой достигло крайних пределов с тех пор, как Люинь начал вести себя с такой оскорбительной гордостью и занял при короле такое высокое место. Вокруг Ангулема рассеяно до шести тысяч приверженцев недовольных дворян, всадников и оруженосцев. Они ждут только знака, чтобы восстать. Число их удвоится, если вы явитесь на юг.

При этой вести темные глаза королевы-матери загорелись огнем надежды, торжествующая улыбка появилась на ее губах. В эту минуту она почувствовала, что власть ее еще не потеряна, несмотря на то, что она в заточении.

– Значит, они готовятся к серьезной борьбе? – спросила она.

– Приготовления уже окончены, ваше величество, а борьба начнется, как только вы подадите к этому знак.

– То есть, как я должна понимать вас, герцог?

– Ваше появление в Ангулеме будет равносильно поднятию знамени борьбы, ваше присутствие гарантирует делу недовольных значение и победу…

– Вы говорите о кровопролитной борьбе, которую мать должна вести против сына…

– Не с сыном, ваше величество, а только с его любимцами и советниками, и лишь ровно настолько, насколько ваш сын воевал против приверженцев матери, приказав казнить многих из них.

– Для того, чтобы решиться на это, герцог, мне нужно преодолеть в себе многое! Кроме того, ведь я теперь не более, чем узница.

– В эту ночь, ваше величество, люди преданные вам решились пожертвовать жизнью ради тою, чтобы освободить вас и доставить в Ангулем.

– Что за отчаянно смелый план! – вскричала Мария Медичи.

– Да, и он удастся! Он должен удаться! Я пришел, чтобы переговорить о деталях сегодняшней ночи и оставаться в вашем распоряжении.

– Как! Вы предлагаете мне бежать, и даже в эту же ночь! Но ведь она скоро пройдет уже!

– Все приготовлено к вашему отъезду, ваше величество! Через час после полуночи я явлюсь в моем экипаже, окруженном толпой ваших приверженцев. Вы и герцогиня Бретейльская окажете нам милость сесть в этот экипаж. Невдалеке от Блоа нас ожидает отряд, который способен отразить натиск преследователей. Мы поедем в Ангулем как можно быстрее и незаметнее. Сменные лошади иуду? ждать нас в назначенных местах.

– Вижу, что все продумано и подготовлено прекрасно, любезный герцог, но главное, как мне кажется, в там, что из этого замка невозможно выбраться.

– Перед этим нам отступать не следует, ваше величество!

– А между тем, это просто невозможно, мой верный герцог! Вы, вероятно, заметили караулы, которые расставлены здесь повсюду, и, разумеется, знаете шевалье д'Альберта. Но вам и в голову не может прийти, до чего доходит усердие этого тюремщика! Он спит в комнате, через которую необходимо пройти, чтобы добраться к выходу из замка.

– Да, это весьма важно, – задумчиво проговорил д'Эпернон, – над этим надо поразмыслить! Применить открытое насилие и устранить часовых и шевалье д'Альберта весьма нетрудно, но хотелось бы избежать этого, так как возникает опасность немедленной погони. Если бы нам удалось незаметно выбраться из замка, мы выжрали бы несколько часов и к утру оказались бы не менее чем в двухстах милях от Блоа. В этом случае догнать нас было бы уже невозможно.

– Все ваши расчеты совершенно верны, герцог, они продуманы совершенно спокойно и здраво. Но в них все-таки упущены из виду замок и шевалье.

– Нет, и относительно них у меня есть план! – внезапно воодушевляясь, вскричал д'Эпернон. – Вопрос лишь в том, – герцог невольно запнулся, – найдет ли ваше величество этот путь достойным своей великой особы.

– Как бы ни был труден этот путь, герцог, но если он ведет к свободе и отмщению, я не отступлю от него.

– В таком случае, ваше величество, единственный выход, который возможен для вас, – это то окно, которое выходит в парк. В той уединенной и пустынной части замка нет часовых, и шевалье под ним тоже не спит.

– Это правда, дорогой герцог, и я согласна на ваше предложение.

– Такой трудный способ бегства только подтвердит, что я была здесь узницей, что меня держали в тюрьме, из которой я, королева-мать, могла выбраться лишь постыдным путем через окно! После этого уже никто не станет сомневаться…

– Да, это возмутит всех и призовет к оружию, чтобы положить конец всем этим гнусностям, – подтвердил д'Эпернон.

– Но прежде всего нам следует окончательно успокоить моего тюремщика, а для этого соблюсти все предосторожности, – сказала Мария Медичи. – Доиграйте роль маэстро Амати до конца. Возьмите с собой для виду вот эти рисунки.

– После полуночи с экипажем и его конвоем я буду стоять под деревьями в парке. Убедившись, что вокруг все спокойно, я подойду к тому окну. Маркиза дождется меня у окна, известит вас о моем приходе и поможет вашему величеству взобраться на него. Я буду ждать под окном и попрошу оказать мне милость проводить вас до экипажа.

– Вы настолько же умнейший, насколько благороднейший и преданнейший дворянин королевства, герцог д'Эпернон! Клянусь, что я никогда не забуду того, что вы для меня сделали. Будьте счастливы!

– Сегодня в первом часу ночи я надеюсь сопровождать ваше величество на пути в Ангулем, где с нетерпением ожидают вас все преданные вам люди, – сказал д'Эпернон, заканчивая разговор.

Он опять вошел в роль художника Амати, взял сверток с рисунками и почтительнейше склонился перед королевой. Мария Медичи чрезвычайно благосклонно протянула ему руку. Он поднес ее к губам и вышел.

Шевалье д'Альберт стоял в прихожей замка и с видимым нетерпением ожидал возвращения незнакомого живописца. Наконец тот вышел со свитком рисунков в руках, раскланялся с шевалье и исчез под порталом замка.

Вскоре после того лакеи внесли вечернюю закуску в покои королевы-матери, которая обыкновенно ужинала с герцогиней Бретейльской, сидя у камина.

В одиннадцатом часу фрейлина, подчиняясь установленному свыше распорядку, пришла сообщить шевалье, что королева желает отправиться в свою спальню. Это означало, что прислуга могла тушить огни, запирать двери и расходиться спать.

Когда герцогиня Бретейльская заперла, как обычно, дверь в свою комнату и в покои королевы-матери, шевалье д'Альберт ушел к себе и улегся в постель.

Древний замок Блоа погрузился во мрак и тишину. Слышались только тяжелые мерные шаги часовых да заунывная песня ветра, который к полуночи еще более усилился и нагнал тяжелые черные тучи. Полил сильный дождь и стало так холодно, что часовые не выдержали и спрятались под своды портала.

Ветер ревел и стонал между башнями замка, ломал сухие ветки, хлестал ледяными струями по окнам.

В звуках бури часовые не услышали стука колес и лошадиных копыт подъехавших карет.

Когда слуга д'Эпернона, проверив обстановку вокруг замка, доложил, что все благополучно и нет ничего подозрительного, герцог приказал взять привезенную лестницу и установить ее под угловым окном так, чтобы по ней удобно было спуститься в парк. Д'Эпернон хотел облегчить, по возможности, для королевы-матери трудный путь через окно. Разве можно было допустить, чтобы она, прыгая, бросилась в объятия мужчины?

Наконец окно отворили, и показалась герцогиня Бретейльская.

– Все идет отлично! – шепнул ей д'Эпернон. Герцогиня кивнула и снова исчезла.

Наступила решительная минута. Путь к бегству' был открыт, и следовало воспользоваться им тотчас же.

Герцогиня подставила к окну кресло и помогла королеве взойти сначала на него, потом на широкий подоконник. В ту же минуту герцог д'Эпернон сдернул с себя свой роскошный бархатный плащ и бросил его на деревянные ступеньки лестницы. Королева-мать оценила такую заботу и почтительность и начала осторожно спускаться. Герцогиня Бретейльская поддерживала ее сзади. Д'Эпернон предложил королеве руку. В это время появились несколько дворян, сопровождавших герцога в этом смелом предприятии, и почтительно раскланялись.