Текст книги "Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1"

– Только ты можешь так думать и говорить, на то тебя и зовут Пети-дураком!

– Ну, это еще неизвестно, кто из нас глупее! – вскричал оскорбленный супруг. – Ты вот не знаешь, что говорил мне мушкетер, пока мы с ним ехали. А он все хохотал надо мной, что я бабу слушаюсь.

– Поезжай за ним сейчас же и отними у него лошадь!

– Что? Не понравилось?! Теперь уж и лошадь назад хочешь взять!

– Говорят тебе, садись верхом, догони его и отними лошадь, а не то она пропадет.

– Во-первых, мне его теперь не догнать, от него уж и след простыл, – отвечал Пьер, влезая на телегу и рассматривая плащ и пистолеты, – а во-вторых, мы остались не с пустыми руками. Не думается мне, чтобы он понапрасну расстался с такими вещами.

В то время как Пьер так нелестно толковал о мушкетере с женой, Этьен скакал по дороге и через несколько часов был уже в маленьком городке Гизор. Здесь он остановился только затем, чтобы расспросить об Антонио и его товарище, и узнал, что они часа четыре тому проскакали по направлению к Понтуазу. Если ничто не задержит их по дороге, они могут быть в Париже в полночь. Тогда все пропало!

Д'Альби не терял надежды и решил во что бы то ни стало догнать их. Лошадь под ним оказалась гораздо лучше, нежели он предполагал, а главное – она была чрезвычайно вынослива.

Около полудня, проезжая через одну деревню, он хотел было дать лошади отдохнуть, но решил, что она еще достаточно бодра и поскакал дальше. К вечеру он был уже в Понтуазе, и только здесь закусил сам и накормил лошадь. К великой радости он узнал от горожан, что враги его провели здесь почти два часа, и не более как час назад выехали по направлению к Сен-Дени.

Эта весть придала мушкетеру новую энергию.

Он вновь вскочил в седло и помчался с быстротой ветра, удивляясь выносливости лошади, которая точно не чувствовала уже сделанного пути и бодро неслась вперед, не нуждаясь даже в прикосновении шпор.

Наступила ночь, и всаднику пришлось решать трудный вопрос. Дорога разветвлялась: одна вела в Сен-Дени, другая – в соседний с Парижем городок Аржантейль. Д'Альби избрал вторую, потому что рассчитывал добраться до городка за несколько минут и там разузнать все, что ему было нужно.

В одиннадцатом часу он въехал в Аржантейль, расспросил чиновника на заставе и убедился, что расчет его был верен. Не больше четверти часа тому два всадника заходили в один из лучших трактиров и потом направились в Париж.

Мушкетер, сгорая от нетерпения, поскакал дальше. Ему необходимо было отнять у Антонио драгоценное письмо и свой кинжал, хотя для защиты и боя у него была с собой только шпага.

Разбойники вовсе не подозревали, что роли теперь переменились и что тот, кого они считали убитым, сам преследовал их. Поэтому они распоряжались своим временем гораздо свободнее, думая, что опасаться теперь им некого, стало быть и нет нужды рассчитывать каждую минуту. Главное они уже сделали – письма, которые с таким нетерпением ожидали герцог д'Эпернон и королева-мать, были у них в руках.

Сын Пьера Гри был тоже чрезвычайно доволен. Кроме платы, обещанной ему Антонио, у него был драгоценный кинжал, который он оценивал в несколько тысяч. Смерть брата не огорчала его ничуть. Гораздо больше он радовался тому, что заполучил такую роскошную вещь, как кинжал Бекингэма. Антонио начинал казаться ему едва ли не самым благородным человеком в мире, и он дал себе слово соглашаться на любое дело, которое только предложит ему этот великодушный человек.

С такими мыслями оба мошенника подъехали к заставе. Вдали послышался быстрый конский топот, но это ничуть не обеспокоило ни того, ни другого. Они даже не оглянулись на подъезжавшего всадника, проехали заставу и расстались. Жюль Гри направился к Ночлежному острову, а Антонио ко дворцу герцога д'Эпернона.

Вдруг позади он опять услышал быстрый конский топот и, оглянувшись, при тусклом лунном свете увидел неподалеку мушкетера. Но и теперь ему не пришло в голову, что это был преследовавший его виконт. Он продолжал спокойно ехать дальше. Вдруг раздался крик, который с быстротой молнии объяснил ему все.

– Стой, мошенник! – послышалось сзади. – Ни с места!

Антонио узнал голос и оцепенел от ужаса. Как мог человек, которого в прошлую ночь он оставил мертвым на дороге, очутиться здесь, в Париже? Это было невероятно.

– Сейчас я проверю из плоти и крови вы или только дух? – вскричал он, хватаясь за пистолеты. – Духи не боятся выстрелов.

Он выстрелил в виконта.

– Бывает, что и мушкетеры не боятся пуль! – воскликнул д'Альби, выхватывая шпагу. – Это не душа моя, а я сам, собственной персоной. А в доказательство – вот тебе сдача за прошедшую ночь.

Антонио попытался тоже вынуть оружие из ножен, но в это мгновение, шпага мушкетера глубоко вонзилась ему в грудь, и он, обливаясь кровью, упал с лошади.

Д'Альби быстро спрыгнул к нему и тотчас же нашел на его груди драгоценные письма, хотя и проколотые шпагой. Кинжала у Антонио не оказалось.

Эта утрата огорчила Этьена, но главным для него были все-таки письма Бекингэма к Анне Австрийской и пропуск, подписанный рукой графа, который впоследствии мог пригодиться.

Оставив Антонио на произвол судьбы, он вскочил на лошадь и поскакал в Лувр. Там ему сказали, что накануне вечером обергофмейстерина королевы несколько раз озабоченно спрашивала о нем. Он понял, что Анна Австрийская проявляет беспокойство.

Однако же было уже слишком поздно для того, чтобы попытаться увидеть королеву. А потому виконт поехал домой и отдал конюху лошадь из деревни Пети-Иван, при виде которой тот удивленно всплеснул руками и покатился со смеху. Теперь можно было спокойно выспаться.

На другое утро он первым делом отправил конюха В Пети-Иван с лошадью, десятью розеноблями и любезным поклоном мадам Жервезе в придачу. После этого он тщательно завернул письмо Бекингэма в чистую бумагу, положил его в карман и отправился в Лувр, чтобы предстать пред капитаном.

Командир рассказал ему, что Милон, маркиз и Каноник тоже в отпуске и уехали из Парижа. Откланявшись начальству, виконт почти бегом поднялся по лестнице флигеля королевы. Там его немедленно встретила донна Эстебанья и проводила в кабинет Анны Австрийской для тайной аудиенции.

IX. НИЩЕНКА ИЗ СЕН-ДЕНИ

Когда маркиз захлопнул дверцу кареты, в которой находилась несчастная Магдалена, по щеке его скатилась слеза, лучше всяких слов говорившая, насколько глубоко страдал этот благородный человек, какое нестерпимое горе терзало его сердце. В эту минуту он переживал величайшее несчастье, которое только могла преподнести ему жизнь.

Однажды он уже похоронил свое счастье, когда ночью тайно обвенчался с Магдаленой для того, чтобы дать имя ее ребенку. Но то, что он увидел теперь, было для него таким ударом, перед которым дрогнула даже его сильная душа. Он не знал, что было причиной безумия Магдалены: нападение швейцарцев Люиня и заточение в карете или нечто иное. За объяснением не к кому было обратиться.

После тайного брака с ней де Монфор нанял ей квартиру, достойную имени, которое она должна была носить, создал ей условия для беззаботной жизни, но лишил своей любви, своего общества, а главное – ребенка. А ведь это и было все то, что любила, чем жила Магдалена.

Но для чего же сделал все это благородный маркиз?

Причина, руководившая им тогда, заключалась в тайне, связанной с именем де Люиня, который был теперь наказан смертью.

Без своей любви и без ребенка Магдалена жить не могла. Она бежала из роскошного дома, гонимая отчаянием и тоской. Ей удалось украсть своего ребенка, который стал единственной отрадой, единственным смыслом ее разбитой жизни.

Когда служанка Магдалены с отчаяньем доложила маркизу, что ее госпожа ушла тайком и более не возвращалась, и почти одновременно старая Ренарда рассказала ему, что кто-то украл маленького Нарцисса, душа его еще более омрачилась, а время постепенно утвердило его в мысли, что мать и ребенок умерли.

У Магдалены действительно была мысль покончить с жизнью, но случай свел ее с Белой голубкой как раз вовремя, чтобы поколебать в ней эту решимость.

С той поры лишь однажды мелькнула перед маркизом женская фигура, напоминавшая ему Магдалену, и в душе его зародилось подозрение, что она жива. Но все его тайные попытки разыскать ее и ребенка были тщетными. И вдруг теперь он нашел ее в руках бесстыдного соблазнителя, который однажды уже разбил счастье ее жизни, он нашел ее, но без ребенка и с помутившимся рассудком.

Старый генерал, также сильно взволнованный ужасным видом молодой женщины, понял, что для маркиза она не посторонняя.

– Ради Бога, – сказал старик, – скажите мне, если можете, что значит все это?

– Я могу сказать вам только то, что касается моей дуэли с герцогом, – отвечал Эжен де Монфор. – Но ничего больше, что объяснило бы вам мои отношения к той несчастной.

– Я никогда не позволил бы себе расспрашивать о ваших тайнах! Скажите мне только то, что можете сказать.

– Несколько дней тому назад мне рассказали в Париже, что герцог Люинь осмелился приказать своим швейцарцам схватить это несчастное существо, запереть в карету, похожую скорее на каземат, и увезти.

– Да, это неслыханное, невероятное насилие!

– И не первое, генерал! – вскричал маркиз. – Но зато последнее из бесчисленного ряда преступлений, которые совершались Люинем.

– Вы приехали сюда, чтобы убедиться…

– Я приехал сюда, чтобы драться с ним и чтобы наказать его! Один из нас должен был расстаться с жизнью. Я в этом деле подчинился только тому, что требовали от меня совесть и сердце! Здесь я окончательно утвердился в том, чего прежде не допускал даже в мыслях. Затем я позвал коннетабля в его палатку и убил его. Хотя у нас не было секундантов, не подумайте, генерал, что мною совершено убийство. Даю вам мое честное слово, что герцог Люинь погиб в честном поединке.

– Нисколько не сомневаюсь в правдивости ваших слов, маркиз, но скажите, что же вы думаете делать теперь?

– Мне следует тотчас же возвратиться в Париж под охраной офицера, которого вы назначите. Мои друзья, граф Фернезе и барон де Сент-Аманд, приехавшие со мной в Ангулем, поедут также с нами и станут охранять карету, которую я намерен взять с собой. Я хочу в присутствии вашего офицера дать королю отчет в том, что произошло.

– Не следует ли нам выждать, маркиз? Ведь король очень разгневается. Не лучше ли сначала предупредить его величество?!

– Благодарю вас за участие, генерал, – спокойно и уверенно ответил де Монфор. – Но я не боюсь гнева короля. Для меня важнее сознание честно исполненного долга.

– В таком случае, желаю вам всего хорошего, маркиз! – закончил генерал этот тягостный разговор.

Через некоторое время маркиз выехал из лагеря с одним из старших офицеров, не теряя из виду ехавшей с ним закрытой кареты. В Ангулеме его встретили друзья. Он рассказал им, что везет с собой ту несчастную женщину, о которой Милон принес им такие странные и, к сожалению, верные вести, и которая, кажется, помешалась от горя. Он считал, что ее необходимо взять с собой в Париж, и просил, чтобы Милон и Каноник заботились о ней всю дорогу.

В крошечном окошке кареты вдруг мелькнуло лицо несчастной. Каноник мгновенно узнал в ней ту самую Магдалену, с которой когда-то тайно ночью обвенчался маркиз. Он был просто поражен, но поостерегся говорить о своем открытии не только с маркизом, но даже и с Милоном.

Переезд в Париж совершался очень спешно. Король еще ничего не знал о смерти герцога де Люиня, столько лет бывшего его любимцем и, очевидно, в интересах мархиза было, чтобы он услышал эту весть от него самого.

Дорогой Милон и Каноник заботливо ухаживали за Магдаленой, которая постоянно горько плакала, бессвязно говорила сама с собой и, видимо, не обращала внимания на окружающих. Вообще она была чрезвычайно тиха, и поэтому ей позволяли на остановках выходить из кареты, в которую она возвращалась беспрекословно по первому приглашению.

Но когда путники были уже совсем близко к Парижу, с Магдаленой вдруг произошла заметная перемена. Она перестала плакать и долго сидела неподвижно, уставившись в одну точку. Потом она ловко воспользовалась удобной минутой, отворила дверцу кареты и стала озабоченно оглядываться по сторонам.

– Я должна его отыскать… я должна его отыскать, – беспрестанно шептала она. – Теперь никого здесь нет, никто меня не увидит и не поймает. Мой Нарцисс… Пойду, пойду к нему! Скорее!

Она осторожно, согнувшись, вышла из кареты, заперла за собой дверцу и скользнула в ближайший кустарник.

Ни маркиз, и никто из провожавших его не заметили бегства Магдалены, тем более, что мысль о возможности его совершенно не приходила в голову. Только в Париже, когда открыли карету, чтобы выпустить из нее больную, увидели, что там уже никого нет.

Между тем несчастная снова шла по дороге на поиски сына. Ей то казалось, что его у нее украли какие-то странные люди с большими сверкающими глазами, то, что его охватывают языки страшного пламени.

Наконец Магдалена добралась до небольшого городка Сен-Дени, расположенного вблизи Парижа. Вероятно, в ее памяти сохранилось еще смутное воспоминание о том, что произошло, потому что ока отыскивала постоялые дворы, садилась возле них и бессвязно говорила о пламени, которое взвивалось до самого неба, о своем Нарциссе, о людях, преследсвавших ее… Прохожие прислушивались, понимали, что перед ними безумная и с ужасом проходили дальше. Однако некоторые из них проникаясь чувством жалости, останавливались и бросали ей на колени какую-нибудь милостыню. Никто не знал ни ее, ни ее имени, и вскоре все стали называть ее нищенкой из Сен-Дени.

Узнав о побеге Магдалены, маркиз сильно испугался, но быстро сообразил, что ему легко будет вновь напасть на след Магдалены. Пуститься же на розыски тотчас было невозможно, ему следовало прежде всего явиться с сопровождавшим его офицером в Лувр к королю.

Друзья сказали ему, что немедленно поедут обратно и разыщут Магдалену, но он поблагодарил и отказался от помощи. Он хотел сначала побывать в Лувре, а затем самостоятельно заняться розыском. Магдалена стала теперь слишком заметной, чтобы скрыться бесследно.

Маркиз отправился с офицером в Лувр, а Мил он и Каноник поехали по своим квартирам, чтобы опять надеть свои мундиры: со дня их отпуска прошло ровно две недели.

Когда королю доложили о прибытии маркиза де Мон-фора и офицера из лагеря коннетабля, он приказал немедленно просить де Монфора к себе.

– Ну, что скажете? – спросил Людовик, стоя со скрещенными на груди руками у письменного стола и устремив на маркиза мрачный взгляд.

– Я явился доложить вашему величеству о смерти коннетабля Франции герцога де Люиня, – ответил Эжен де Монфор твердым спокойным голосом.

Король заметно смутился: этого он не ожидал! Хотя недоверие к любимцу успело пустить глубокие корни в его беспокойной душе.

– Коннетабль умер?! – повторил он.

– Так точно, он пал в поединке, ваше величество.

– А те обвинения, которые вы на него возводили, оказались верными?

– Все до единого, ваше величество. Та несчастная женщина, которую, как я и подозревал, он насильно увез с собой, действительно оказалась у него. Я и генерал Пе-реинэ нашли ее в карете, похожей на тюрьму. Она там лишилась рассудка.

Король сделал нетерпеливое движение, показывающее, что он желает остаться один. Казалось, неожиданная весть о смерти Люиня произвела на Людовика гораздо более сильное впечатление, чем могли ожидать королева-мать и Ришелье.

Только несколько часов спустя король принял офицера, приехавшего из лагеря вместе с маркиз рм. Он заставил его рассказать все подробности печального происшествия и уже после этого отдал распоряжения о похоронах коннетабля и назначении его приемника. По совету королевы-матери новым коннетаблем Франции был сделан Ла-Вьевилль, занимавшийся государственными делами. Мария Медичи указала сыну на него лишь затем, чтобы очистить его место, на которое хотела возвести тайного своего союзника кардинала Ришелье. Она знала, что король скоро и безболезненно забудет своего убитого любимца, и не ошиблась в этом. Он надоел Людовику, и народ радовался смерти этого недостойного человека и устранению его от дел правления.

Маркиз де Монфор, уничтожив Люиня, в нравственном смысле сделал хорошее дело, и его поступок со стороны закона остался безнаказанным.

X. КРАСНАЯ ЭМИНЕНЦИЯ22
  Титул католических епископов и кардиналов.


[Закрыть]

Вечером того дня, когда д'Альби передал королеве тайное письмо Бекингэма, герцог д'Эпернон неожиданно приехал к кардиналу Ришелье.

Старик так быстро поднимался по лестнице и так сильно запыхался, войдя в кабинет кардинала, что нельзя было сомневаться в том, что его привели важные и спешные дела.

Кардинал встал ему навстречу. Д'Эпернон знаком показал ему, что не в состоянии еще говорить. Ришелье, скрывая насмешливую улыбку, усадил престарелого друга королевы-матери в одно из мягких бархатных кресел. Он еще нуждался в этих людях и потому всегда был крайне внимателен и к Марии Медичи, и к д'Эпернону.

– Ай, ай, ай! Герцог, своим усердием вы просто вредите своему здоровью, – говорил Ришелье. – Безсомнения, вы привезли мне важные вести!

– Именно, ваша эминенция, – выговорил наконец герцог, – чрезвычайно важную весть, которая очень удивит вас.

– В чем же дело? – спросил Ришелье, садясь напротив д'Эпернона.

– Я должен рассказать вам, что бывший дворецкий маркиза д'Анкр, итальянец по имени Антонио…

– Я помню его, герцог.

– Этот Антонио был послан в погоню за мушкетером, отправленным с тайным поручением в Лондон, и должен был так или иначе отнять у него бумаги.

– Да, вы были так добры и говорили мне, что рассчитывали на это.

– И, к сожалению, теперь я должен вам сказать, что этого самого Антонио нашли сегодня на одной из улиц предвестья мертвым.

– Это я знаю.

– Но с ним были еще двое, и ни один из них не возвратился.

– Нет, прошу вас извинить меня, но могу вам сообщить, что один из них въехал в Париж вместе с Антонио.

– Каким образом вы знаете об этом больше, чем я?

– Так должно быть, по крайней мере, – уклончиво отвечал Ришелье, с одной из своих дипломатических улыбок.

– Но все-таки могу я спросить вас, откуда вы получили эти сведения?

– От караула на заставе. Ночью они видели, как бывший дворецкий маршала Кончини въехал в Париж со своим приятелем.

– Так куда же он делся?

– Вероятно, дал тягу, когда сообразил, что мушкетер гонится за ними.

– А другой?

– Другой, несомненно, погиб во время их экспедиции.

– Знаете ли, ваша эминенция, я все более и более начинаю утверждаться в мысли, что те письма дошли по назначению.

– В этом не извольте сомневаться, господин герцог. Интересно только знать, какого содержания были эти бумаги! – сказал Ришелье. – К сожалению, нам не удалось это дело. Мушкетер, который ездил в Лондон, был сегодня утром тайно принят королевой.

Д'Эпернон вскочил от удивления.

– Он здесь и был уже принят?

– Точно так, герцог.

– А Антонио убит и ничего не может рассказать нам!

– Да, и, вероятно, это дело того же мушкетера.

– А что, если бы обвинить его в убийстве?

–— Во-первых, это ни к чему бы не привело. Во-вторых, мы таким образом открыли бы, что имели сношения с Антонио и знали о его погоне за мушкетером, а это для нас невыгодно.

– Ваша правда, кардинал.

В эту минуту в кабинет вошел один из лакеев кардинала и почтительно склонился у дверей.

– В чем дело? – быстро спросил его Ришелье.

– Какой-то человек, с виду невзрачный, просит позволения войти к вашей эминенции.

– Пусть придет после! Ты ведь знаешь, что я занят с герцогом и нам не следует мешать.

– С позволения вашей эминенции доложу вам, что этот человек говорит, будто бы знает о визите герцога к вам и хочет видеть вас обоих.

– Он знает… да как его зовут? – спросил д'Эпернон.

– Мсье Гри, – ответил лакей.

Ришелье и д'Эпернон обменялись недоуменными взглядами.

– Совершенно не знаю, – проворчал герцог, пожимая плечами. – И все-таки… я думаю, мы…

– Как вам угодно, герцог, – тоном любезного хозяина промолвил Ришелье. – Пусть он войдет, – прибавил он, обращаясь к лакею.

Собеседники выжидательно смотрели на дверь, в которой незамедлительно появилась фигура сына Пьера Гри. По его неловким угловатым манерам было видно, что ему не часто приходилось расшаркиваться на паркете знатных домов, а пестрота всего костюма явно выдавала вкус простолюдина.

– Извините, – начал он, – я сейчас был во дворце герцога д'Эпернона, и там мне сказали, что его светлость направились сюда. Вот я и пришел.

– А что вам нужно от герцога д'Эпернона?

– Извините, с час тому назад услыхал я, что Антонио нашли на улице мертвым.

Собеседники насторожились.

– Так вы…

– Я тот самый, что был с мсье Антонио в Лондоне и с ним же приехал обратно. А брат мой смог сделать только половину дела, потому как поплатился в Лондоне жизнью за свою храбрость.

– Так вы в самом деле один из приятелей Антонио? – переспросил д'Эпернон, пристально вглядываясь в лицо незнакомца.

– Где же вы расстались с ним? – обратился к нему Ришелье.

– У самой заставы, ваша эминенция. Как добрались мы до Парижа, мне и подумалось, что уж тут-то конец всем напастям, которые мы претерпели за дорогу. А уж и горя мы приняли… Никакими деньгами все это не оплатить! Я доехал с Антонио до города, даже через заставу проехали мы вместе, и только потом разъехались. Антонио во дворец его светлости герцога д'Эпернона, чтобы отдать ему письма,

– Как!.. Что вы сказали? Вы говорите, что у Антонио были письма! – вскричал д'Эпернон, широко раскрывая глаза от удивления.

– Точно так, ваша светлость, – быстро отвечал сын Пьера Гри. – За эти-то письма и поплатился головой мой брат, бедняга.

– И они действительно были в ваших руках? – удивленно переспросил кардинал.

– Да! Даю вам честное слово! Клянусь! Они и теперь, верно, в камзоле у Антонио.

Д'Эпернон вопросительно взглянул на Ришелье.

– У убитого не найдено никаких бумаг, – ответил тот со своей обычной уверенностью.

– Просто непонятно! – воскликнул д'Эпернон. – И в высшей степени досадно, – прибавил он горячо.

– Ну, так вот, как проехали мы заставу, Антонио и говорит мне: поеду к светлейшему герцогу, отвезу ему письма. А я повернул домой… Очень уж хотелось мне выспаться. Ведь просто и рассказать-то вам нельзя, господа почтенные, сколько мы за это время горя пережили, сколько ночей не спали. Вот брат мой так даже жизни лишился! Покуда мы ехали отсюда до моря, нечего было и думать что-либо затевать, чтобы добыть те письма! Ведь, как назло, отсюда, из Парижа, за нами погнались еще трое мушкетеров.

– Еще трое? – переспросил недоумевающий д'Эпернон.

– Так, значит, они как-то проведали, что вы с Антонио поехали в погоню за д'Альби? – яснее поставил вопрос Ришелье.

– Да уж верно, что так, ваша эминенция!

– Вы их узнали?

– Антонио говорил, что это маркиз, Милон и Каноник.

– Ну-ну, что же дальше-то? – торопил д'Эпернон.

– Только в самом Лондоне мы добрались до этого д'Альби. Брат мой надумал выкрасть у него письма к герцогу Бекингэму, пока он спит. А мушкетер-то на беду и проснись! Вскочил, да и отправил беднягу на тот свет…

– Но вы наверняка знаете, что письмо было к герцогу Бекингэму?

– Известное дело! Это так же верно, как и то, что я стою здесь перед вами.

– Так отчего же вы не бросились на помощь брату? Ведь вас же было трое! – с досадой заметил д'Эпернон.

– Да ведь никак нельзя было, ваша светлость. Брат пошел к нему наверх один, а мы с Антонио сидели как ни в чем не бывало в зале, где был и хозяин, и много гостей. Однако мы все-таки упекли д'Альби в Тауэр!

– Да, упекли в Тауэр и устроили так, что герцог Бекингэм узнал обо всем и выпустил его на свободу! – насмешливо вскричал Ришелье. – Глупее этого вы не могли ничего придумать!

– Гм, ваша эминенция! Знать бы, где упадешь… Да и то сказать, если бы мог человек все наперед знать, не к чему бы ему и головой за других рисковать, – отвечал Жюль Гри. Он пришел вовсе не для того, чтобы выслушивать назидания, а чтобы получить свою плату, поэтому слова Ришелье ему очень не понравились. – Ну, как бы там ни было, но на другое утро мушкетера отвели во дворец герцога Бекингэма. Там он отдал письмо и получил ответ.

– Ответ? – в один голос переспросили герцог и Ришелье.

– Именно! Да и ответ-то, надо думать, очень важный, потому что герцог дал мушкетеру отличную лошадь и пропускное письмо.

– Откуда же вы все это узнали? – спросил д'Эпернон, которому, казалось, начинал нравиться смышленый и бойкий мошенник. Ришелье в это время тоже подумал, что со временем этот парень может ему очень пригодиться.

– Знаю я это потому, что сам вместе с Антонио читал пропускной билет, да и ответ герцога был у меня в руках. В лесочке за Гурне мы подстерегли мушкетера на обратном пути. Сначала я пристрелил под ним лошадь, а потом всадил пулю и ему самому в лоб. Когда он упал мертвый, мы забрали у него письма.

Ришелье и д'Эпернон с пониманием переглянулись, дескать мошенник-то хочет, кажется, одурачить нас!

Жюль Гри не подозревал, что кардинал задумывал нечто такое, что должно было ему решительно не понравиться.

– Вы сказали, что взяли у мушкетера письма, – проговорил Ришелье, пристально глядя на рассказчика своими черными проницательными глазами. – Кто же именно из вас взял их?

– Антонио. Ведь он был вожаком дела, а я только сопровождал его да помогал, потому что он обещал мне хорошую плату от герцога д'Эпернона, если нам удастся добыть те письма.

– И вы читали пропускное письмо герцога Бекингэма? – продолжал допрашивать Ришелье.

– Да, сейчас же после того, как мы оставили мушкетера мертвым на дороге, а сами ускакали от него подальше.

– Что же там было написано?

– Приказ всем чиновникам, служащим королю английскому, всеми способами помогать тому, кто покажет им это письмо. Подписано оно было самим герцогом Бекингэмом, – уверенно ответил Жюль Гри.

– Ну, а второе письмо, которое вы взяли у мушкетера, вы тоже прочли?

– Нет, ваша эминенция, того не читали. Оно было запечатано большой печатью самого графа.

– А был на нем адрес или какая-нибудь надпись?

– Нет, ничего такого не было. И сложено письмо было так, что никак нельзя было подсмотреть, что в нем написано.

– И вы думаете, что, когда Антонио въехал в Париж, письма были еще у него?

– В этом могу побожиться, ваша эминенция!

– В таком случае дело весьма похоже на то, что вы сами зарезали его, чтобы письма эти остались в ваших руках! – неожиданно, но невозмутимо спокойно заключил Ришелье.

Жюль Гри совершенно озадачился и взглянул на кардинала, все еще думая, что тот шутит.

– Я?.. ваша эминенция, – пробормотал он, – я?..

– Да, ведь знали об этих письмах только вы! Вы приехали сюда вместе с Антонио! Вас видели с ним последнего, – объяснил ему свою мысль Ришелье. – Из этого ясно, как день, что вы или убийца, или лгун и мошенник, желающий одурачить нас.

– Да сохранят меня от этого все святые! Уж не знаю, чем я заслужил от вас такие слова! Я пришел сюда в надежде получить вознаграждение за все те горести и напасти, которые перенес за это время, а вместо того слышу только одни…

– Вы ведь уверяете, что застрелили мушкетера д'Альби, – с раздражением перебил его Ришелье.

– Антонио сам это видел! Мушкетер остался лежать мертвым на дороге.

– А я вам скажу, что этот самый мушкетер теперь здесь в Париже!

– Вашей эминенции угодно испытать меня…

– Мне угодно только доказать вам, что вы рассчитывали провести нас и ошиблись! Мы раньше вас узнали правду! Вы рассчитывали, что мушкетер еще не успел доехать до Парижа, но забыли, что эти мушкетеры – чистые дьяволы! Могу сообщить вам, что д'Альби здесь, в Париже, и уже доставил по адресу то самое письмо, которое вы так хорошо описали!

– Ну, уж этого совсем не может быть! Вашу эминенцию обманули! – вскричал Жюль Гри с искренней уверенностью. – Возможное ли это дело! Вот эта самая рука спустила курок в упор ему… в лоб! Эти мои собственные глаза видели, как он повалился на землю и остался мертвым на дороге.

Ришелье встал, подошел к одному из огромных стрельчатых окон, выходивших на большой двор Лувра, и поднял тяжелую занавесь.

– Это действительно какое-то необъяснимое противоречие между фактами и рассказами, – проговорил д'Эпернон, озабоченно и печально покачивая головой.

– Подойдите сюда, – приказал Ришелье, – только осторожнее, чтобы вас не увидели со двора. Вы говорите, что убили мушкетера д'Альби. Не хотите ли посмотреть, как он бойко шагает по двору? Хотя уже начинает смеркаться, но вы, вероятно, еще сможете узнать его.

Жюль Гри подошел было к окну, но тотчас же отскочил, точно увидел привидение.

– Клянусь, это не спроста! – вскричал он, – ведь этот самый мушкетер лежит мертвый на большой дороге…

– Да, и в то же время здоровый, невредимый и веселый расхаживает по двору Лувра, а Антонио убит! – сказал Ришелье.

– Совсем, совсем ничего не понимаю! – вскричал д'Эпернон.

– А для меня так дело это совершенно ясное и простое, ваша светлость, и, если позволите, я вам все объясню, – предложил кардинал.

– Сделайте одолжение, ваша эминенция!

– Очень может быть, что этот человек действительно был товарищем Антонио. Я вполне допускаю это…

– Благодарствуйте, ваша светлость! Я вам сказал всю сущую правду!

– Я верю даже и тому, что мушкетер был ранен, судя по повязке у него на голове. Весьма вероятно также, что у него украли письма…

– Благодарю вас, ваша эминенция! Вот видите, теперь ведь выходит, что я говорил правду.

– Но рана эта была легкая, – продолжал Ришелье, не обращая на него внимания. – А потому мушкетер и приехал сюда сегодня. Этот человек знал об этом и рассчитал, что мушкетер заплатит ему за письма дороже, чем Антонио, который, как вы сами видите, собирался отделаться пустяками!

– Вот уж об этом я и не думал, ваша эминенция!

– Не вмешивайтесь и не перебивайте, мой милый, это очень невежливо! – прикрикнул д'Эпернон на совершенно растерявшегося мсье Гри.

– Поэтому этот человек решил завладеть письмами и за большие деньги перепродать их мушкетеру. Прошедшей ночью он зарезал Антонио, забрал у него бумаги и дождался д'Альби.

При этом весьма правдоподобном обвинении сын Пьера Гри решительно не мог совладать со своим волнением. Его просто била лихорадка.

– Когда мушкетер приехал, он отправился к нему, – невозмутимо продолжал между тем Ришелье, – и за приличную сумму продал ему письма…

– Да, да, да! Совершенно верно! Совершенно верно! – подтвердил д'Эпернон. – Иначе как бы они снова очутились у мушкетера?

– Но эта хитрая лисица задумала получить награду и от нас! Он явился сюда с наивнейшим видом рассказать о своих «трудах, горестях и нападках» в расчете, что мы заплатим ему…

– Прекрасно! Именно, именно так! – твердил д'Эпернон. – Иначе оно и не могло быть.

– Но лисица сама попалась в западню, – продолжал Ришелье с прежним хладнокровием, не обращая внимания на страшно побледневшего Жюля Гри. – Лисица слишком перемудрила и попадет за это в клетку.