Текст книги "Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1"

– Слушаю, ваша эминенция, а потом, что прикажете делать?

– Потом ты уведомишь меня о том, что узнаешь. Ступай!

– Жюль Гри повернулся налево кругом и вышел из кабинета кардинала.

«Я с нетерпением жду известий… Неужели маркиза права? Но я не могу верить этому! О, я заставлю тебя бояться меня, гордая королева, если ты не хочешь любить меня! Ришелье не успокоится, пока не свергнет тебя или твоего любовника! Мои помощники не дремлют! Что ускользнет от внимания маркизы здесь, то узнает в Лондоне прекрасная Габриэль де Марвилье, а больше всего я ожидаю от своей новой союзницы, герцогини де Шеврез! Она так полюбила Габриэль и воображает, что та всецело предана герцогу Бекингэму. Этим путем я надеюсь выведать тайны, которые иначе мне никогда бы узнать не удалось! Габриэль де Марвилье очень умная женщина, большая дипломатка. Она сумеет приобрести доверие герцогини де Шеврез и…»

Камердинер прервал размышления кардинала, он доложил, что капитан Девере пришел по очень важному делу.

Ришелье приказал впустить его.

– Прошу прощения, ваша эминенция, ведь я вторично беспокою вас…

– Приказали ли вы выдать плащ солдату Гри?

– Он уже получил его, ваша эминенция.

– Что вы принесли мне, капитан?

– Я сейчас получил известие, что мушкетеры д'Альби и Милон отправляются с секретным поручением верхом в загородный дом.

Ришелье быстро обернулся к говорившему.

– В загородный дом? По дороге в Фонтенбло?

– Судя по направлению, по которому они проехали, должно быть так, ваша эминенция!

– А где дано мушкетерам тайное поручение?

– В Лувре! Мне кажется, это был бы хороший случай исполнить желание вашей эминенции!

– Почему же нет? Если только три дворянина: де Рансон, Мулен и де Пеллерон у вас под рукой.

– Они все здесь, и есть еще четвертый, солдат по имени Туре.

– Прикажите им исполнить эту затею, Девере. Мне кажется, время для этого самое удобное!

– Я немедленно распоряжусь, ваша эминенция!

– Но будьте осторожны, капитан. И еще одно: пусть мушкетеры прежде выполнят возложенное на них поручение в загородном доме, ссора должна возникнуть на их обратном пути, никак не раньше. Внушите это гвардейцам, любезный Девере. Для меня это очень важно!

– Будьте спокойны, ваша эминенция, все будет как надо.

– Поспешите, чтобы нам не упустить удобного случая, – сказал Ришелье, отпуская капитана, и прибавил про себя: «Любопытно знать, какое секретное поручение дано мушкетерам в Лувре к мадам де Марвилье? Сети расставлены, я желал бы только, чтобы у нас был хороший улов».

Камердинер доложил о приходе сына Пьера Гри.

– Ты возвратился скорее, чем я ожидал, – встретил кардинал вошедшего. – Какое известие ты мне принес?

– Я был на улице д'Ассаз, ваша эминенция.

– И нашел дом номер 21?

– Дом-то я нашел, ваша эминенция, но он был заперт, и как я ни стучал, никто не открыл мне ворот.

– Так ты возвратился, не исполнив дела?

– Никак нет, ваша эминенция! Я решился сесть у дома и караулить до тех пор, пока явится кто-нибудь из его обитателей. Вскоре вышел старичок из соседнего дома и заметил меня. Я спросил, кто живет в доме номер 21?

– Что же он ответил тебе?

– Он ответил, что тут живет очень знатный иностранец со своей прислугой! Когда я сказал ему, что намерен ждать возвращения этого господина, он заметил, что мне придется ждать очень долго, так как иностранец частенько возвращается домой очень поздно ночью, в течение же дня он никогда не показывается!

Ришелье подал солдату золотую монету.

– Возьми, – сказал он, будучи, видимо, в хорошем расположении духа, – я уже знаю достаточно!

XX. НАПАДЕНИЕ

В гостиной красивого, со вкусом отделанного загородного дома, находившегося на расстоянии не более одной мили от Парижа, сидела дама лет тридцати восьми. Из комнаты через раскрытые настежь высокие стеклянные двери видны были цветники и деревья палисадника. У ее ног на ковре, а отчасти и на шлейфе дорогого шелкового платья лежала маленькая комнатная собачка, на столе стояла великолепная клетка с пестрым попугаем.

Даму можно было назвать красавицей. Бледное ее лицо имело строго аристократические черты, высокий лоб, окаймленный черными волосами, нос с небольшой горбинкой, красивый маленький ротик и чудные живые глаза очаровывали с первого же взгляда. Но когда она смеялась, как, например, теперь, слушая бессмысленную болтовню своего попугая, выражение ее лица изменялось и становилось таким, что более глубокий наблюдатель нашел бы в нем недос-статок доброты и искренности.

Между тем как в саду красноватые лучи заходящего солнца еще освещали дорожки и кусты, в комнате, где сидела госпожа Марвилье, царствовал уже вечерний полумрак. Она позвонила и приказала вошедшему слуге зажечь канделябры и лампы. В эту минуту она услышала топот проскакавших мимо ее сада лошадей. Любопытство заставило ее выйти на уставленный цветами и тропическими растениями балкон, к которому по усыпанной песком дорожке сада торопился ее слуга.

– Кто приехал? – отрывисто спросила молодая женщина.

– Два королевских мушкетера просят позволения представиться вам, сударыня. Они говорят, что имеют к вам важное поручение, сказал слуга.

– Как имена этих господ?

– Господин виконт д'Альби и господин барон де Сент-Аманд, они приехали прямо из Лувра.

– Хорошо! Проси их сюда, – сказала госпожа де Марвилье.

Слуга вышел.

Габриэль возвратилась в комнату, где уже успели зажечь огонь. Бросив мельком взгляд в зеркало и поправив свой туалет, она повернулась к двери, откуда уже слышались шаги и бряцанье кавалерийских шпор.

Виконт д'Альби вошел в комнату и поклонился хозяйке дома.

– Я, вероятно, имею честь говорить с мадам де Марвилье? – вежливо спросил он.

– Да, вы не ошиблись, позвольте же и мне, в свою очередь, спросить, кого я имею удовольствие принимать у себя?

– Виконт д'Альби.

– Мне сказали, что вы приехали не одни…

– Мой товарищ, барон де Сент-Аманд, ожидает меня в саду, у нас такой обычай, ездить всегда вдвоем.

– По примеру святых ордена Иисуса, с целью взаимного охранения и наблюдения друг за другом? – улыбаясь спросила Габриэль.

– Если хотите, да! Мы объясняем это тесно связывающим нас союзом дружбы и важностью возлагаемых на нас поручений!

– Да, я понимаю, господин виконт, и нахожу такую предосторожность заслуживающей уважения! Пока один из вас исполняет поручение, другой охраняет его, не так ли? Действительно, мушкетеры короля Франции вполне достойны своей громкой славы.

Этьен поклонился в знак благодарности прелестной женщине, черные, огневые глаза которой были устремлены на молодого дворянина с выражением особого благоволения и участия.

Случайно их взоры встретились, и Этьену показалось, что магнетический тон мгновенно проник в его душу и взволнованная кровь быстрее потекла по жилам.

– Я оценил случай, доставивший мне счастье представиться вам, – сказал он взволнованным голосом. Никогда еще присутствие женщины не производило на него такого впечатления. Эта высокая бледная дама, с гордою осанкой и проникающим в душу взором оказала на него чарующее впечатление.

– Мне также очень приятно познакомиться с вами, господин виконт. Прошу вас садиться!

– Прочь отсюда! Бекингэм идет! – раздался вдруг громкий голос в гостиной.

Виконт с удивлением оглянулся.

Габриэль, смеясь, указала на попугая, прокричавшего эти слова.

– Вы, кажется, напомнили этому проказнику герцога, – сказала она. – Он почти никогда не говорит этих слов здесь, тогда как в Лондоне очень часто их повторяет, – говорила своим мелодичным голосом госпожа де Марвилье.

– Он изменник, – смеясь сказал Этьен, – выдает тех, кто часто посещает его госпожу!

– О, герцог часто забавлялся этим плутишкой и совсем избаловал его разными лакомствами, – продолжала очень непринужденно рассказывать Габриэль, желая подчеркнуть перед мушкетером свое интимное знакомство с Бекингэмом. – Он презабавный, и иногда развлекает меня в мрачные минуты.

– Могут ли быть мрачные минуты в такой счастливой и безоблачной жизни, как ваша! – сказал Этьен.

– О, они бывают часто, очень часто, виконт, и это как нельзя более понятно: я совершенно одинока, мне некого любить и меня также никто не любит! А при таких обстоятельствах может ли жизнь быть весела, можно ли не чувствовать ее пустоты? Но к чему я говорю это вам, молодому человеку, с улыбкой на лице и с радужными надеждами на будущее, не имеющему понятия о грустных минутах жизни.

– У кого их не бывает, мадам де Марвилье!

– Глядя на вас, невольно думается, что вы вполне счастливы виконт, и эта мысль благотворно действует на меня. Я так давно не видела счастливых лиц, жизнь моя так одинока и печальна!

– Габриэль! – закричал попугай и стал подражать тихому смеху, который он, верно, где-нибудь слышал, – Габриэль, ты лжешь!

Этьен невольно засмеялся.

– Я полагаю, мадам де Марвилье, вы не можете сердиться на эту забавную птицу. Кто живет, как вы, в этом маленьком раю, кто ни от кого не зависит и может избирать себе знакомых и друзей по душе и по сердцу, тот не имеет права жаловаться на одиночество и скуку.

– Наружность часто бывает обманчива, виконт, но мы отвлеклись от главного! Вы говорили, кажется, что имеете ко мне поручение, могу я узнать, чему я обязана удовольствием видеть вас у себя.

– Герцогиня де Шеврез просила передать вам ее искренний привет.

– Я очень рада и благодарна ей! Герцогиню я действительно считаю лучшим своим другом.

– Кроме того, она поручила мне узнать, когда вы располагаете отправиться в Лондон?

– Я настоящий вечный жид, виконт! Я нигде не чувствую себя дома, нигде не бываю счастлива. Я постоянно чего-то ищу и, к сожалению, не нахожу!

– Очень странно, – признался Этьен, глядя на прелестное лицо женщины.

– Герцогиня желает знать, когда я поеду в Лондон, а я еще сама не знаю этого. На меня иногда нападает непреодолимое беспокойство, невыразимая тоска, тогда я должна ехать путешествовать, должна развеяться, чтобы совершенно не погрузиться в преследующую меня хандру. Вы смотрите на меня с удивлением, виконт? Я говорю загадками, но, признаюсь, я сама для себя загадка!

– Неужели вы до сих пор не нашли того, что могло бы соответствовать вашим желаниям?

– Соответствовать? Нет, виконт! Иногда мне казалось, что я нашла… Это бывало, когда… – Габриэль запнулась, – когда в кругах, где я вращалась, я встречала любезных и умных людей, между которыми могла выбирать. Но, приехав домой, в тишине и уединении я испытывала себя, стараясь сделать этот выбор, и понимала, что все это не для меня!

Этьен молчал, он чувствовал, что сердце его сильно бьется, что в нем происходит странный переворот, что грудь горит, как в огне.

– Но я надоедаю вам и злоупотребляю вашим терпением, говоря так много о себе, вдобавок рискую, что вы посмеетесь надо мной с вашим товарищем! О, я знаю мужчин!

– Но вы не знаете меня, мадам де Марвилье! Я не позволю себе смеяться над женщиной, тем более, что я принимаю искреннее участие во всем, что вы удостоили сообщить мне.

– Это луч солнца в моей печальной жизни, виконт! Но вы, кажется, хотели сказать мне, почему герцогиня интересуется временем моего отъезда.

– Настоящей причины я не знаю, но насколько я мог понять из слов герцогини, дело идет о каком-то поручении, которое мадам де Шеврез хочет просить вас исполнить в Лондоне.

– Передайте ей, что я с удовольствием выполню любое ее поручение.

– Я полагаю, что это какая-нибудь посылка, которую вас будут просить передать в Лондоне.

– А, понимаю! Что-нибудь секретное! Конечно, герцогиня знает, что я всегда готова к ее услугам и что на меня можно положиться.

– Какой же ответ дадите вы мне?

– Извините, виконт, но теперь я не могу еще назначить день моего отъезда, я не успела еще подумать об этом! Через несколько дней я буду знать определенно, и можете повторить ваш визит для получения моего окончательного ответа.

– Считаю за честь и за величайшее удовольствие воспользоваться вашим милостивым приглашением.

– Только не откладывайте надолго ваше посещение, господин виконт. Герцогиня, вероятно, желает, чтобы поручение ее в Лондоне было исполнено быстро?

– Этого я не могу вам сказать, мадам де Марвилье!

– Я повторяю мое приглашение, господин виконт, и притом прошу посетить меня во второй раз на более продолжительное время, я покажу вам свое имение, вероятно, вы охотник до хороших лошадей. Я хотела бы услышать ваше мнение о рысаках, купленных мною на днях у герцога Вайтморленда. Надеюсь, вы принимаете мое приглашение?

– С нетерпением буду ждать этого счастливого дня, – пылко отвечал молодой человек, кланяясь очаровательной вдове, на прощание протянувшей ему руку.

Поднося ее к своим губам, Этьен чувствовал, как она слегка дрожала.

– Прощайте, виконт, – проговорила Габриэль, бросив на него долгий пламенный взгляд. Этьен еще раз поклонился и вышел из комнаты.

Отыскав в саду ожидавшего его Милона, он облегчил свою стесненную 1рудь тяжелым вздохом и пошел с ним к лошадям, порученным присмотру одного из слуг госпожи де Марвилье.

Между тем четыре всадника, выехавшие из Лувра, проехали городскую заставу и понеслись по покрытой мраком дороге. Доехав до старого, отдаленного от всякого жилья амбара, окруженного полуразвалившимся забором, они спешились.

– Здесь мы будем их ожидать, – сказал один из них, и трое других в красных мундирах гвардии кардинала и черных шляпах с плюмажами с ним согласились.

Пеллерон, как старший из четырех гвардейцев, присвоил себе право предводителя и послал Мулена вперед на передовой пост.

– Я надеюсь, нам недолго придется ждать их, – прибавил он, разглаживая свою седую бороду и усаживаясь с Рансоном и Туре около амбара.

Дорога была безлюдна, сквозь черные тучи изредка проглядывал бледный свет луны. Мулен, отдалившийся от своих товарищей, словно конная статуя замер посреди пустой дороги, внимательно всматриваясь в темноту и прислушиваясь к малейшему звуку.

Вдруг ему показалось, что он слышит стук лошадиных копыт. Он стал прислушиваться и понял, что не ошибся! Два всадника ехали шагом и, ничего не подозревая, разговаривали между собою. Луна, показавшаяся в разрыве туч, осветила дорогу, и Мулен разглядел двух мушкетеров. Он немедленно возвратился к своим товарищам, чтобы предупредить их об этом. Пеллерон принял команду и объяснил свой план атаки:

– Вы, Рансон и Мулен, отъезжайте от нас шагов на сорок вперед и скройтесь где-нибудь, чтобы не попасть им на глаза раньше времени. Туре и я последуем за вами, но как можно тише, чтобы мушкетеры смогли догнать нас. Мы их раздразним и заставим драться, а вы, как только услышите звук оружия, не медлите, а тотчас же спешите к нам на помощь. Понимаете?

– Еще бы, дело несложное! – отвечали Рансон и Мулен, проезжая вперед. Через несколько минут Пеллерон и Туре тронулись за ними.

Теперь они уже ясно слышали приближение всадников. Время от времени в ночной тиши раздавалось даже громко сказанное слово.

Когда старый забияка Пеллерон, оглянувшись, увидел, что мушкетеры уже близко и могут слышать его, он затянул солдатскую песню, ставшую популярной у гвардейцев Ришелье, каждый куплет которой оканчивался припевом:

Не будь у короля кардинала,

Франция бы наша пропала!

Грянем же дружно, на славу —

Виват одному кардиналу!

– Виват одному кардиналу! – подхватил Туре последние слова припева.

– Черт возьми! Ты слышал? – спросил Милон. Беарнец пришпорил лошадь и мигом очутился около гвардейцев.

– Что это за песня? – громко закричал он, – кто осмеливается ставить министра выше своего короля? Мы говорим: виват королю!

– Виват нашему королю Людовику XIII, – подтвердил подоспевший в это время Милон.

Этого только и добивались гвардейцы кардинала.

– А мы остаемся при своем.

– Виват кардиналу! – во все горло заорал Пеллерон. – Кто не хочет кричать с нами, тот нам враг, а врагов мы сумеем проучить!

– Что это, вызов? – закричал Этьен, – в таком случае защищайтесь! Мы не потерпим вашей дерзкой песни.

– Ну, мои голубчики, еще увидим, на чьей улице будет праздник, – со злобным смехом отвечал Пеллерон, обнажая свою шпагу.

Туре последовал его примеру.

– Прочь с дороги, если вам дорога жизнь! – закричал взбешенный этим нахальством д'Альби.

– Долой мушкетеров! – заревел Туре как можно громче, чтобы уехавшие вперед приятели могли слышать его.

В этот момент Милон напал на него, а Пеллерон схватился с виконтом.

Раздался громкий лязг оружия, и яркие искры от ударов железа о железо посыпались во все стороны. То был сигнал Рансону и Мулену спешить на помощь своим.

Они с яростью накинулись на д'Альби, заставившего было Пеллерона отступать.

– А! – воскликнул в негодовании Милон, – это заранее придуманная западня! Бей их, д'Альби! Отблагодарим этих негодяев за их любезность хорошими ударами мушкетерских шпаг, пусть у них надолго пропадет охота задевать на дороге честных людей! Он так сильно начал напирать на Туре, что тот, почувствовав его превосходство, стал отступать, тогда как остальные три гвардейца крепко теснили беарнца.

Но Этьен сражался как лев, умело парируя их удары.

В это время Милон, видя затруднительное положение товарища, с яростью взмахнул шпагой, и Туре зашатался в седле. Шпага выпала из его руки и он, схватившись за грудь, повалился с лошади, с громким ржанием помчавшейся во весь опор по дороге. Виконту удалось воспользоваться минутным невниманием Пеллерона и ранить его в правую руку, что сделало его неспособным к дальнейшей борьбе.

– Назад! – закричал Милон, наступая на Рансона и Мулена, – или все вы смертью расплатитесь за свое мошенничество.

Пеллерон едва держался на лошади, между тем как мушкетеры с такой силой напирали на него и на его товарищей, что, оказывая сопротивление, они вынуждены были понемногу отступать, и вдруг, повернувшись к противнику тылом, они пустились наутек.

– Это была засада, клянусь честью! – сказал Милон. – Смотри, как плуты удирают, забыли даже о своем четвертом сообщнике!

– Седой молодец получил от меня на память хороший подарок. Будет долго помнить! – говорил Этьен, вкладывая шпагу в ножны, между тем как Милон слез с лошади с намерением помочь Туре, лежавшему на дороге.

Добродушный Милон возвратился на несколько шагов назад, разыскивая раненого врага, а Этьен на лошади тихо следовал за ним.

Вдруг из уст Милона сорвалось громкое проклятие. Ведя лошадь в поводу, он не заметил Туре, лежавшего в высокой траве, и тот, собрав последние силы, схватил свою шпагу , и кольнул в ногу проходившего близко мушкетера.

– Черт побери, так вот твоя благодарность за то, что я хочу тебе помочь? Умри же, если так! – в бешенстве крикнул Милон и, выхватив шпагу из рук гвардейца, приколол его.

– Эта сволочь, из которой набрана гвардия кардинала, не стоит того, чтобы с ними обращались как с честными солдатами, – сказал он.

– Пусть Ришелье сам разбирается с этими подлецами, но мы не станем церемониться с ними, если они станут нам поперек дороги! Ты прав, они нас караулили, я только не понимаю, как могли они узнать о нашем поручении.

– Я чуть было не стал жертвой этого негодяя. Счастье еще, что он попал мне в ногу. Только бы эта мадам де Марвилье оказалась честной женщиной! Не знаю отчего, но мне кажется, будто она…

– Глупости, Милон, – перебил беарнец товарища, – она – друг герцогини и, кроме того, как могла она знать наперед, что мы приедем к ней? Нет, друг, не обвиняй прекраснейшую из всех женщин!

– Это еще что такое? – воскликнул, смеясь, Милон, выезжая со своим товарищем на дорогу, – наш виконт никак влюблен и оставил свое сердце на прекрасной вилле?

– Это еще большой вопрос, примет ли его прелестная вдова, любезный друг!

Подъехав к заставе, мушкетеры заявили дежурному офицеру, что на дороге в Фонтенбло лежит убитый в свалке солдат из роты телохранителей кардинала, оставленный там бежавшими товарищами.

XXI. ПОРТРЕТ КОРОЛЕВЫ

– Его эминенция сильно встревожен, сир, – говорил молодой маркиз де Сен-Марс королю, с выражением иронии на своем прекрасном и мужественном лице, – так встревожен, что мне еще никогда не случалось видеть его в таком состоянии.

– Что же вы отвечали ему, маркиз?

– Я сказал, что ваше величество еще не принимает! Его эминенция очень удивился, по-моему, разгневался и немедленно удалился.

– Расскажите же мне теперь, – продолжал король, опускаясь в кресло, – что так сильно встревожило кардинала?

– Его встревожило, сир, известие о том, что его лейб-гвардейцев порядком поколотили.

– Как это? Что случилось?

– Вчера вечером четыре гвардейца кардинала затеяли драку с двумя мушкетерами, причем дело дошло до кровопролития! Его эминенция хотел принести вашему величеству свою горькую жалобу на мушкетеров, от шпаг которых пострадали его гвардейцы!

– Так ли вы слышали, маркиз, два мушкетера и четыре гвардейца, говорите?

– Совершенно верно, сир, два мушкетера побили четырех гвардейцев и заставили их бежать без оглядки!

Король улыбнулся, что было весьма редким явлением, и можно было понять, что в душе он радовался этому известию.

– Таких вещей нельзя допускать, ведь мушкетеры – забияки, – сказал он.

– Прошу прощения, сир, но, говорят, что в этом случае зачинщиками были не мушкетеры!

– Как бы то ни было, я хочу положить конец этим историям, таких вещей одобрять и терпеть невозможно, маркиз!

– По правде сказать, ваше величество, мушкетеров нельзя винить, что они не уважают гвардейцев; говорят, капитан кардинальской гвардии был очень не разборчив при вербовке своего войска, и между гвардейцами есть немало авантюристов, пользующихся самой незавидной славой.

– Прикажите уведомить кардинала, что я ожидаю его, и велите сказать обоим мушкетерам, о которых идет речь, чтобы они немедленно явились ко мне. Я хочу выслушать и их!

Маркиз де Сен-Марс, с каждым днем все более входивший в милость у короля, поклонился и вышел исполнить приказание.

Несколькими минутами позже кардинал с заметно недовольным выражением лица входил в кабинет короля.

– Вы желали говорить со мной, ваша эминенция, какое важное дело привело вас ко мне? – спросил король.

– Я пришел к вам с жалобой, сир, с очень горькой жалобой!

– Как, ваша эминенция! Вы приходите с жалобой, ведь обыкновенно вы имеете привычку карать по собственному произволу?

– Если ваше величество ставит мне это в упрек, то осмелюсь заметить, что если я и караю, то только в делах, касающихся ваших интересов, сир. В моих личных делах я не хочу судить и наказывать.

– Так дело касается вас?

– То есть моих подчиненных, сир! – Вчера вечером случилось очень неприятное происшествие, и оно не должно остаться безнаказанным.

– Выражение вашего лица говорит мне, что вы сильно разгневаны, ваша эминенция.

– Простите, сир, если я не сумел скрыть своего настроения, но происшествие это, действительно, сильно расстроило меня.

– Но что же, наконец, случилось?

– Не более того, ваше величество, что в прошлую ночь на дороге в Фонтенбло нашли убитого, одного из солдат моей лейб-гвардии!

– Как убитым? Каким же образом и кем?

– Я сейчас же велел тщательно расследовать это дело, ваше величество!

– И что же оказалось?

– Четверо моих гвардейцев ехали вчера вечером по дороге, беззаботно распевая песни, как вдруг два мушкетера догнали их и, сперва вступили с ними в спор, а затем обнажили шпаги и закричали гвардейцам, чтобы они защищались, если хотят остаться в живых!

– Это похоже на нападение!

– Конечно, сир! Это-то и возмущает меня более всего, потому что случившееся с моими гвардейцами может случиться со всяким!

– Действительно, я нахожу, что на это дело следует обратить внимание, – серьезно сказал король.

Ришелье с удовольствием заметил, что Людовик внимательно его слушает.

– Мушкетеры убили солдата Туре, ранили господина де Пеллерона, и…

– Как, два мушкетера?

– Разумеется, они остались победителями; кто же осмелится затевать такое кровопролитное сражение посреди большой проезжей дороги. Туре остался мертвым на месте.

– А на ваших гвардейцев можно положиться, господин кардинал? Уверены ли вы в их благонадежности и не думаете ли вы, что они были способны первыми начать ссору? – спросил король.

– Более чем уверен, ваше величество, они все люди благородные, из хороших старинных фамилий, кроме Туре. Остальные – это де Рансон, Мулен и де Пеллерон.

– Вы совершенно правы, ваша эминенция, требуя удовлетворения, и оно будет дано вам, будьте уверены.

– Заранее приношу вам, сир, мою глубочайшую признательность! Пусть виновные будут строго наказаны!

– Но теперь мы выслушаем другую сторону. Этого, полагаю, требует справедливость. Не правда ли, ваша эминенция?

– Другую сторону? – с недоумением повторил Ришелье, как будто ее не должно было существовать там, где он обвинял и приносил жалобу.

– Конечно, господин кардинал, я понимаю мушкетеров. Вы допрашивали только своих гвардейцев и поверили им на слово, не так ли?

– Я не сомневаюсь, что…

– И я нисколько не сомневаюсь в справедливости ваших слов, но я не так уверен в ваших гвардейцах, как вы, ваша эминенция, и для очищения совести хочу удостовериться в истине, чтобы не наказать невинных! – Сказав это, король позвонил и приказал позвать мушкетеров.

Через несколько минут виконт и Милон явились в комнату короля. Увидев кардинала, они тотчас поняли, в чем дело, но на их лицах не было заметно страха. Они, напротив, выражали полное спокойствие и уверенность в своей правоте.

– Мушкетеры, – начал король, – были вы вчера вечером на дороге, ведущей в Фонтенбло?

– Были, ваше величество.

– Не встретились ли вы там с несколькими гвардейцами его эминенции?

– Сперва с двумя, ваше величество, а потом подъехали еще двое!

– Кто на кого из вас напал первым, то есть, кто первый взялся за шпагу!

– Мы, ваше величество!

Ришелье, стоявший и слушавший до сих пор в стороне, нашел, что время прекратить допрос. К великой его радости мушкетеры сами сознались в своей вине.

– Ваше величество, вы теперь убедились в истинности моих слов, – решился он вмешаться. – Какого доказательства еще требовать вам?

– Вы должны знать, – продолжал король, обращаясь к мушкетерам, – что я не терплю забияк! Понимаете ли вы, чему подвергаетесь за вашу вину? Клянусь, я не хочу, чтобы мои солдаты были разбойниками и бесчинствовали на больших дорогах, я скорее соглашусь их всех до одного перестрелять!

– Зная это, ваше величество, мы полагали, что исполнили свой долг, усмирив и прогнав гвардейцев с большой дороги, где они бесчинствовали и подстерегали мирно едущих людей, – сказал Милон с дивной неустрашимостью и спокойствием.

– Какая дерзость, – прошипел кардинал.

– Что заставило вас первыми взяться за шпаги? Я требую правды!

– Поводом была сатирическая песня, которую гвардейцы, увидев нас, запели нарочно, с намерением подразнить нас, – отвечал д'Альби.

– Сатирическая песня? – спросили почти в одно время король и кардинал.

– Бесстыдная, наглая песня, – подтвердил Милон, – за которую нельзя было не наказать дерзких певцов.

– Что было в этой песне? – быстро спросил король.

– Я не смею, сир, повторять ее, – отвечал д'Альби.

– А я приказываю вам под страхом моей немилости повторить мне слова песни или ее содержание.

– Между гвардейцами кардинала эта песня в большом почете, – сказал Милон.

– Я хочу слышать ее, – приказал король.

– В таком случае, сир, я возлагаю ответственность на его эминенцию и на его гвардейцев! Один из молодцов, уже совершенно, впрочем, седой, хотел непременно вызвать нас на ссору. Он громко пропел песню и постарался особенно ясно повторять ее припев, заключавшийся в следующих словах:

Не будь у короля кардинала,

Франция бы наша пропала.

Грянем же дружно, на славу —

Виват одному кардиналу!

– Другой гвардеец подхватил последние слова припева и повторил их во все горло. Не могли же мы, ваше величество, слышать это и молчать. Мы протестовали против песни, нам отвечали очень грубо. Слово за слово, и дело дошло до драки. Услышав лязг оружия, двое других гвардейцев, ожидавших где-то в засаде, подоспели на помощь своим и также напали на нас. Тогда нам пришлось защищать нашу жизнь против четверых, и если при этом наши шпаги немного неосторожно задели одного в грудь, а другого в руку – то этого нельзя нам поставить в вину!

– Что вы скажете теперь, ваша эминенция? Дело-то все-таки, по-видимому, было не так, как рассказывали вам ваши гвардейцы.

– Я верю только им, сир!

– Ваше пристрастие, господин кардинал, заставляет думать, что вы хотите защищать только своих людей.

– Но еще одно, – опять обратился король к мушкетерам, – вы, говорят, одного солдата убили и оставили на большой дороге?

– Гвардейцы бежали со всех ног, как только увидели, что победа осталась за нами, – рассказывал Милон, – мы их до того напугали, что они второпях забыли своего раненого товарища. Мне стало жаль его, и я хотел предложить ему помощь, но он дурно отплатил мне за мое доброе намерение. Когда я подошел к нему, он схватил лежавшую около него шпагу и ранил меня в ногу!

– Это был гадкий поступок! Как вам кажется, ваша эминенция?

Ришелье молчал.

– Это взбесило меня, – продолжал Милон, – и я в сердцах покончил с ним. Потом мы с виконтом поскакали к заставе, где немедленно объявили караульному офицеру о случившемся. Мы не сделали ничего противозаконного, ваше величество!

– Однако, несмотря на это, я желаю, чтобы подобные кровопролития не повторялись больше, – сказал король очень серьезно. – Я раз и навсегда приказываю вам и предупреждаю, что строго буду наказывать ослушников.

Мушкетеры поклонились и вышли по знаку короля.

– Если бы я захотел наказать, ваша эминенция, мне пришлось бы осудить обе стороны. Вы видите, что в этих делах трудно разобрать, кто виноват. Каждая сторона оправдывает себя, и во избежание несправедливого приговора остается только или простить, или наказать всех. Оставим на этот раз дело без последствий и поговорим о чем-нибудь другом. Были вы на днях в Люксембургском дворце?

– Был, сир, сегодня и восхищался образцовыми произведениями гениального Рубенса. Это, правда, пока еще не более чем эскизы* которые ее величество удостоила показать мне, но невозможно не удивляться и не восхищаться ими!

– Королева говорила мне о них и уверяла, что этот художник вполне заслуживает своей высокой славы.

– Ее величество очень интересуется им.

– Да, действительно, и мне нравятся эти рисунки! Мне кажется, это приятное и благородное развлечение.

Ришелье иронически улыбнулся.

– Что касается приятных развлечений, то у ее величества, кажется, никогда не бывает в них недостатка, сир, – сказал он.

– Надо признаться, наш двор не изобилует ими, – сказал король. – Я иногда упрекаю себя за это и все-таки не могу решиться принимать участие в шумных празднествах!

– Вам не в чем упрекать себя, сир, я повторяю, что при дворе развлечения образуются сами собой.